Текст книги "Забери меня в рай"

Автор книги: Олег Нехаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Вильегорский остановился, запыхавшись, но, увидев страстную готовность Чарышева возразить, продолжил говорить, тяжело дыша:

– Мы так и продолжаем приспосабливаться… Парадоксально, но даже Нюрнбергский процесс, который вынес приговор нацистским изуверствам, так и не стал тем зеркалом, в котором судьи-победители захотели бы увидеть ещё и собственное уродливое отражение. Они заранее договорились между собой, что умолчат о всех своих совершённых мерзостях. Решили, что их неправедные действия останутся без огласки и будут неподсудны. На таком фундаменте и был выстроен наш послевоенный мир.

– Честно говоря, – перепугано покачал головой Чарышев, – я не знал об этом…

– А кому же это выгодно, чтобы вы об этом знали?! Чёрт ведь ещё не помер, и он даже ещё и не хворал. Да-да! – засунув руки в карманы, Вильегорский хмыкнул и, достав платок, неуклюже вытер им лоб. – И эта дьявольская формула мироустройства действует и поныне. И нет большой разницы, как называется её воплощение: социализм или капитализм, – и, увидев, как нервно вздёрнулся Чарышев, Вильегорский тяжело вздохнул. – Ленина почитайте: он отводил совести роль проститутки в классовой борьбе. Вот поэтому-то церковь с ее заповедями была обречена на уничтожение. Большевики решили создавать новых людей исключительно из безбожников. Другие их не устраивали. А вера в сверхчеловека – это самое страшное из всех убожеств. Вот и получилось из этого то, что имеем.

– Я здесь с вами соглашусь только в одном, – возмущённо возразил Чарышев, глядя на Вильегорского, – в том, что, может, и происходили какие-то перегибы. Но в остальном… В семнадцатом году был совершён грандиозный исторический прорыв. И если бы не революция, мы так бы и оставались до сих пор чьими-то рабами… А недостатки… Так ни одного дела без них не бывает. Вот для этого и началась сейчас перестройка…

– Революция… Перестройка… Вы мне сейчас, коллега, напоминаете громкоговоритель на фонарном столбе во время демонстрации, – вздёрнул плечами профессор и тут же добавил на горестном выдохе. – Вы забыли только упомянуть о миллионах загубленных жизней и десятках миллионов искалеченных судеб в результате вот этих ваших «прогрессивных преобразований». В этой связи могу дать вам один очень дельный совет на будущее: если ради какой-то вашей великой идеи нужно будет пожертвовать людьми, то всегда, ради справедливости, начинайте её воплощение с себя и своих близких. Действует отрезвляюще, если вы, конечно, не безумный фанатик.

В этот момент они поравнялись с большой группой маленьких детей, которые медленно поднимались по дорожке, держась за руки.

Детишки были одеты так, как будто только что вышли из 30-х годов двадцатого века. Все в белых панамках. В штанишках и юбочках на бретельках. Некоторые держали в руках марлевые сачки для ловли бабочек.

Этот протяжённый «ручеёк» оттеснил Вильегорского на обочину тропинки, и он, перекрикивая ребячий гомон, по-прежнему пытался разговаривать с Чарышевым, оказавшимся на противоположной стороне:

– Вы, наверное, удивитесь, но Сталин тоже свои деяния называл «перестройкой». А гласность обсуждалась ещё во времена Пушкина. Да-да! Именно так. Всё повторяется, – Вильегорский с трудом перекрикивал детский гомон. – Кстати, вы мне не подскажите: какова мораль басни Крылова? Там, где про ворону и лисицу… Помните: «Ворона каркнула во всё воронье горло: сыр выпал – с ним была плутовка такова», – и он тут же, пытаясь расслышать ответ Чарышева, неосознанно подвинулся вперёд.

Оказавшись посредине дорожки, Вильегорский сразу стал помехой идущим детям, которые столпились возле него и начали удивлённо его разглядывать:

– Дяденька, ты Гулливер или дядя Стёпа милиционер? – неожиданно спросила его маленькая девочка в красных сандаликах.

Вильегорский удивлённо глянул на неё с высоты своего роста, будто с высоченной башни. Казалось, что только в этот момент он заметил окружавших его детей. Тут же обрадовано полез в карман и, достав горсть конфет, стал их с удовольствием раздавать всем вокруг. Делал он это так, будто кормил птиц с руки. Дети осторожно брали ириски с его ладоней, говорили «спасибо» и заворожено смотрели на него как на какого-то сказочного героя. А Вильегорский смотрел на них, сияя искренней радостью.

– Профессор, я могу вам сходу ответить… Про басню! – безуспешно пытался докричаться с другой стороны Чарышев.

Девочка в красных сандаликах тоже старалась обратить на себя внимание Вильегорского:

– А я уже догадалась, кто ты! Ты – волшебник из Изумрудного города. Правда?! – и, не услышав ответа от растерявшегося профессора, подёргала его за штанину, будто за верёвочку дверного звоночка. – Ты самый добрый дедушка на свете? Да? Ну скажи, да?!

Вильегорский начал смущённо кивать, осторожно попытался погладить своей огромной пятернёй девочку, но так и не решился, и с содроганием отдёрнул руку, услышав громкий командный женский голос:

– Ребятишки, встаём парами, – обратилась к детям одна из воспитательниц, – и идём дальше к нашему автобусу. Раз-два, раз-два!

Девочка в красных сандаликах шла последней, подталкивая худенького мальчика в шортиках. Затем она остановилась, оглянулась и смущённо помахала «дедушке-волшебнику».

Вильегорский провожал детей взглядом и сначала даже не понял, что этот прощальный жест обращён именно к нему. С опозданием он начал спешно махать в ответ, размашисто, неуклюже, всё время радостно посмеиваясь.

Девочка шла в паре, но больше уже ни разу не оглянулась. А Вильегорский всё махал и махал ей вослед, надеясь, что она ещё обернётся. Ему так этого хотелось:

– Не дал мне Бог детей…– тихо сказал он с сожалением и тут же недовольно вздёрнулся от восклицания Чарышева, который наконец-то дождался возможности для ответа:

– Мораль сей басни такова! – задорно зазвучал его голос. – «Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок…»

– Не дал… – повторил профессор, всё ещё думая о своём.

Но Чарышев продолжал старательно, чувственно декламировать:

– «И в сердце льстец всегда отыщет уголок»…

Вильегорский, по-прежнему посматривая на удаляющихся детей, без особого желания вернулся к прерванному разговору:

– Да, верно, – сказал безразлично он, но тут же, спохватившись, энергично воскликнул: – Конечно! Но только там заложен и другой смысл: чтобы обрести так называемую свободу слова, нужно обязательно быть готовым расстаться с сыром. Одно без другого не бывает. И знаете, где я это прочитал: в размышлениях современников Пушкина. Выходит, что в девятнадцатом веке понимали всё это гораздо проникновеннее, чем сегодня! Может, потому что они были внутренне намного свободнее нас?

Вильегорский стал пристально смотреть на человека в панамке, который всё время держался поблизости. На этот раз он разглядывал какой-то невзрачный цветочек на склоне. Но как только профессор зашагал вниз, беря под руку Чарышева, тот тоже медленно пошёл за ними.

– И что же тогда, по-вашему, является настоящей свободой? – недовольно, с некоторым вызовом спросил Чарышев.

– Да то же, что и всегда, – взмахнув зонтиком, как-то очень по-простецки, очень буднично, ответил Вильегорский. – Она у нас всегда одна-единственная. И за неё совсем не надо бороться. Её не надо провозглашать, потому что каждому она даётся с рождения. Это очень тихая свобода. Вот здесь! – и он несколько раз показал себе на грудь. – Выбор по совести. Между добром и злом. И толпой такая свобода не постигается. Будьте уверены в этом! – и Вильегорский оценивающе посмотрев на Чарышева, утвердительно покачав головой. – Только поодиночке. Только так. И никак по-другому. И вот как раз от этого выбора и зависит всё остальное в нашей жизни. А вместо этого нам постоянно подсовывают какие-то принципы всеобщего равенства и справедливости. Настоящую свободу подменяют разными возможностями и потребностями. И многие верят в этот обман. Хотя давным-давно известно, что птичка, пожившая, даже в золотой клетке, навсегда теряет способность жить на воле. Потому что прикормленной свободы не бывает.

– Но ведь это же абсурд! – вскричал удивлённо Чарышев. – Чистейшая демагогия. Я ведь понял, к чему вы клоните… Только тогда выходит, что какой-нибудь бесправный раб может быть свободнее его рабовладельца… Нет! Это полнейшая ахинея, профессор! Ну, скажите, какой толк от такой вот этой вашей внутренней свободы, если…

– Представьте, наиважнейший! – невозмутимо пояснил Вильегорский, поглядывая на стоявшего в отдалении мужичка в панамке. – Можно ведь и осла отпустить на свободу, как написано в Библии, но вот беда, никто ещё ни разу не встречал свободных ослов. Есть только дикие и домашние. Правда, и по-настоящему свободный человек тоже навсегда остаётся вечным рабом… Рабом своей ответственности. Другого ему не дано. Потому что безграничная свобода всегда заканчивается беспредельной продажностью. Нужно понимать, что воздушный змей высоко взлетает и долго-долго парит только потому что его удерживает тонюсенькая ниточка. И какой же это соблазн – взять и оторваться от неё! И ведь действительно: змей тут же вырывается на свободу и стремительно взмывает вверх. Да вот только быстро падает, и разбивается. Вывод напрашивается странный: высоко летают только те, кто не отрывается от земли…

– То есть по-вашему выходит, что её как бы и нет этой настоящей свободы и… не может быть?

Вильегорский уже не слышал этого вопроса. Он, пристально всмотревшись в подозрительного незнакомца в панамке и увидев его пугливое смущение, тотчас будто взорвался от переполнившей его ярости. С искажённым ненавистью лицом профессор подбежал к нему и, схватив за рукав рубашки, гневно закричал:

– Ну, что, интересно тебе?! Да? Всё время здесь ходишь, всё подслушиваешь… Господи, как вы мне все уже надоели! Всю жизнь не даёте покоя, – и тут же в его голосе появилась какая-то страдальческая безысходность. Он махнул рукой, тяжело вздохнул и еле слышно сказал. – Ну, всё – иди! Иди, докладывай… И ещё там припиши в конце своей писульки, что профессор Вильегорский – враг народа. Или как там у вас это сейчас называется?

– Ты чё, папаша? Ты чё… Я же… – дрожащим голосом удивлённо затараторил человек в панамке. – Я же просто… мне любопытно было… – и он покаянно сложил руки на груди. – Я и… Я же никогда с такими людьми… Никогда… Вы не обижайтесь на меня… Не обижайтесь… – и этот человек из простого народа стал уходить обратно в свой народ как-то обиженно и несуразно. Бочком. Всё время оглядываясь.

– Вот… Наверное, обидел этого человека, – проговорил сникающий Вильегорский, указывая на удаляющегося мужичка. – Стараюсь ничего не бояться на старости лет, да всё как-то не получается у меня с этим… Так и не смог научиться быть неподвластным собственному страху. А это, я вам скажу, самая худшая из всех властей над человеком.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Забери меня в рай"