Текст книги "Иллюзии Красной Шапочки"

Автор книги: Олег Нагорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

4

В течение двух последующих недель, жизнь постепенно утрачивала для Мэри свои яркие, детские краски. Байрон поправлялся не по дням, а по часам. Уже на следующий день после «несчастного случая» он вышел из дома полюбоваться закатом. Еще через несколько дней они катались на лодке по серой глади озера. Физически Джордж полностью окреп через неделю. Доктор Полидори объяснял это жаждой жизни поэта и действием «эликсира Луиджи». Даже ужасная рана на спине полностью затянулась, как и следы от острых игл. Однако прежнего Байрона никто вернуть не мог. Веселого молодого человека, полного энергии, вдохновения, и честолюбивых планов, сменил робкий юноша, почти ребенок, доверяющий только доктору и своей сиделке Клэр. Полидори уверял Мэри, что это пройдет, что такое состояние естественно для шока, испытанного головным мозгом, однако миссис Шелли не верила ни одному его слову. Глядя в по-прежнему мертвые глаза Джорджа, девушка понимала, что они переступили ту грань, которую нельзя переходить никогда и никому. Истово веря в возможное бессмертие, она окончательно разуверилась в воскрешении. Лишь один раз друг напомнил ей о себе – о себе прежнем. Однажды вечером он подошел к Мэри, одиноко стоявшей на берегу, взял за руку и тихо сказал:

– Мне кажется, это рана сильно изменила меня, Мэри. Не знаю, почему, но мне очень страшно. Мой добрый друг Полидори говорит, что это ненадолго…но, знаешь, иногда я ловлю себя на странной мысли, что умереть было бы правильней.

Мэри пронзительно захотела обнять его и сказать что-то очень важное, что-то такое, что повернуло бы время вспять. Но к ним подошел Джон и она промолчала. А Перси? Перси ничего не замечал. Конечно, он сочувствовал другу, и искренне радовался, когда тот стал выходить с ним на прогулки. Но он не видел ни мертвой тоски в глазах Байрона, ни его неуверенной походки, ни вялых, сонных жестов. Мэри задавалась вопросом, а способен ли мистер Шелли вообще замечать что-либо, кроме собственной персоны? Мисс Клэрмонт наслаждалась обрушившимся на нее счастьем. Она щебетала и порхала, как яркая птичка, случайно залетевшая на этот серый берег. Байрон слушался ее беспрекословно, мало того, он сам повсюду следовал за ней. Уверенный, что это она сохранила ему жизнь, поэт проявлял крайнюю привязанность к своей спасительнице и сиделке. Когда Перси, глупо улыбаясь, сообщил Мэри, что у Джорджа и Клэр роман, так как они вдвоем перебрались в его покои, миссис Шелли восприняла эту новость почти безразлично.

– Что же, – сказала девушка, – рано или поздно это должно было произойти.

Мэри не испытывала ненависти или брезгливости. Было лишь немного обидно за жестоко обманутого друга.

Вскоре поэт и его новая возлюбленная решили покинуть Швейцарию.

– Мы поедем во Францию, – говорила Клэр, – туда, где есть солнце, и нет этого скучного дождя!

Доктор горячо одобрил их планы, заверив, что смена обстановки пойдет лорду на пользу. Он с легким сердцем отпускал пациента, так как с такой сиделкой прекрасный уход был обеспечен. Мэри запомнила это серое утро, тогда она в последний раз видела Байрона. Джордж сидел в карете, прячась от так пугавшего его дождя, и нетерпеливо выглядывал на улицу, ожидая Клэр. В его глазах страх быть покинутым смешивался с болезненной, звериной мольбой. Мистер Шелли балансировал на подножке и рассказывал другу глупый анекдот про парижанок.

– Они едут в Монпелье, Перси! – пытался урезонить его доктор, но тот не слушал. И Байрон его не слушал. И Мэри вдруг перестала слышать и видеть…

Клэр выпорхнула из коттеджа в красивом бежевом платье, взяла сестру под руку.

– Ну вот, моя дорогая, – тихо сказала мисс Клэрмонт, – видишь? Все получилось самым наилучшим образом! Я счастлива и, надеюсь, ты счастлива тоже! Милый Джордж жив, здоров, и под присмотром! Но ему, конечно, будет не хватать ваших долгих бесед, так что обязательно навестите нас не позже, чем через месяц!

– Да, сестра, – ответила Мэри, – все получилось самым наилучшим образом. Для тебя. Скажи мне, когда ты это придумала?

Клэр убрала руку и удивленно посмотрела на Мэри.

– Убить Джорджа и воскресить его? Конечно, во время рассказа Полидори!

– Неужели ты не слышала, что произошло с Орнеттой, Клэр?

– О, нет! – рассмеялась мисс Клэрмонт, – Я внимательно слушала только до слов слуги: «Сначала она была послушной!» Ничего другое меня не интересовало!

– Неужели ты настолько безумна? Что, если бы у доктора не получилось?

– Он всю жизнь положил на изучение трудов Гальвани! У него не могло не получиться! К тому же, на меня всегда производили сильное впечатление его фокусы с дергающимися лягушачьими лапками. Если вышло это – выйдет и остальное. Но, пожалуйста, не думай, что я только и делала, что лгала! Я действительно пришла к лорду, чтобы соблазнить его. Он отказался от меня, повернулся спиной. Этого не следовало делать. Я знала, где лежит его кинжал. А остальное знаешь ты. Было очень тяжело тащить труп по лестнице и ломать комедию перед Полидори, но моя обнаженная грудь усыпила бдительность нашего доктора, он не заметил фальши.

Клэр снова рассмеялась, громко и заразительно. Мужчины повернулись, Клэр весело помахала им рукой, Байрон жалобно улыбнулся в ответ.

– Он посвятит мне поэму, Мэри. Мы будем путешествовать, он исполнит все мои желания, угодит каждому капризу! Знаешь, как это весело, повелевать гением?

– Это не Байрон, Клэр. Это лишь его копия.

– И пусть! У тебя нет и копии! Если, конечно, не считать этого дурака – Перси!

– Что ты будешь делать, когда это жалкое, потерянное существо наскучит тебе? Или начнет доставлять неприятности? Ты подумала об этом?

Клэр на секунду задумалась.

– Я еще не придумала. Но я его хозяйка, а потому не стеснена в средствах. Может быть, отправлю его на войну, где он найдет свою окончательную и последнюю смерть. Не смотрите на меня так, мисс Годвин! Ах, простите – мнимая миссис Шелли! Помните, что в том кабинете кроме меня и доктора были и вы…

– Этого я никогда не забуду, – ответила Мэри.

Она подошла к карете, поцеловала Байрона в щеку, и вернулась в дом, больше ни слова не сказав сестре.

Мэри написала новеллу об ожившем трупе, так как не могла избавиться от мучившей ее тайны иным способом. Конечно, это была история, сильно отличавшаяся от истины, но правду она написать не осмелилась. Перси горячо одобрил ее работу, и вскоре вместо новеллы Мэри издала роман. Известие о гибели Байрона миссис Шелли восприняла спокойно, так как была убеждена, что ее друг давно находится в мире, в который она так и не смогла поверить, но страстно желала, чтобы он существовал хотя бы для одного Джорджа. Мэри больше никогда не видела доктора Полидори и сестру. Но, спустя много лет после той страшной ночи, она получила письмо. Клэр написала ей из Италии, где решила провести остаток своих дней. Она была больна и несчастна, но среди жалоб были строки, запомнившиеся Мэри Шелли.

«…Мэри, кажется, теперь я понимаю природу истовой привязанности того, «нового» Джорджа ко мне. Его душа покинула тело, и слилась со светом далекого маяка, на недоступном для нас берегу. Утратив душу то, что осталось от Джорджа, стремилось найти частичку любви в любом человеке, встреченным на пути. Я проявила высшую жестокость, убив его, преступную – воскресив, и непростительную – оттолкнув от себя этого ребенка, послушно отправившегося на бойню, лишь бы угодить своей жестокой матери. Я много думала о том хладнокровии, с которым доктор Джон воскрешал друга. Сначала мне показалось, что он возомнил себя Богом. Но нет, дорогая Мэри, он оставался врачом, исцеляющим больного от страшного недуга – смерти. Полидори намного чище и благороднее меня, и твой Виктор Франкенштейн совсем на него не походит. Франкенштейн! Какое темное, зловещее имя!

Я молю Бога, чтобы Джону никогда больше не пришло в голову совершить нечто подобное. Страшно представить, на что способны бездушные существа, слепо повинующиеся своему господину. Мне же нет прощения, как не будет и покоя. Но, поверь мне, Мэри, даже бесконечно горя в самой глубокой яме ада, в который ты не веришь, моя душа не исторгнет не единого стона жалости к себе. Это то искупление, которого нет, но которое непременно будет. Поверь, дорогая Мэри, ад есть. Если ты поверишь в это, то сможешь поверить и в рай».

Мэри не ответила Клэр.

* * *

– Вот и вся история, кукла, – тихо сказала женщина, – а теперь мне надо отдохнуть. Призраки утомили меня.

– И всё же…Ты любила его?

– Глупенькая! Его любили все…

Когда Мэри уснула на своей маленькой, детской кроватке, скучающая кукла тихо заговорила с ней, не желая разбудить, и не ожидая ответа:

– Свет далекого маяка всё сильнее манит тебя. Я тоже умру – но не так, как умираете вы. Попробуй представить, поверить: то, что ты делаешь сейчас, это не только завтра, через месяц, или через год. Это – последний миг твоей жизни, в котором сольется всё: и радость, и печаль, и боль, и счастье, и одиночество. В последнее мгновение ты выберешь, что взять с собой в следующую жизнь. Кажется, это так просто – создавай, люби, будь счастлива, лети дальше! Но, я знаю, что ты выберешь, Мэри. Я знаю…

Сердце лидера

Лидер поднялся на трибуну. Облик его внушал уважение и страх даже тем, кто видел его впервые. Светлые глаза лидера горели неугасимой верой, взгляд вспарывал души, как скальпель кожу. Рядом – его верные друзья и соратники, торжественно-строгие в черных плащах, с застывшими, как маски, лицами. Лидер поднял руку – толпа затихла. Он заговорил. Его слова легко входили в сознание людей, многократно усиленные искусственным эхом микрофонов. Лидер ненавидел, негодовал, призывал, обращал. Он обнимал, любил и вел за собой каждого человека на площади, а они боготворили его. Он играл на тайных струнах смущенных душ, он был настоящим лидером.

Толпа кричала и аплодировала, когда он позволял им, и послушно замолкала, подчиняясь короткому приказу. Он был для них всем, почти что богом, в которого хотелось верить, за которым хотелось идти даже на смерть. Но сегодня слов было недостаточно. Настал момент – необходимо пересечь запретную черту, шагнуть в бессмертие, отринуть иллюзорное, недолгое лидерство и обрести подлинную, вечную власть! Лидер разорвал на груди черную рубашку, его соратники, скинув плащи, последовали его примеру. Над огромной площадью раздался треск – мужчины и женщины в экстазе рвали одежду. Все, как один – не ведая цели, не задумываясь и не колеблясь ни одного мгновения. Обнаженная толпа жаждала продолжения.

И он продолжал говорить. Но теперь слов было не слышно, они слились в пронзительный, взывающий к темным силам вой, и толпа взвыла вслед за ним. Лидер сорвал остатки лохмотьев с торса, вонзил ногти в кожу на груди и, вырвав кусок собственной плоти, бросил его под ноги. Затем еще, еще и еще. Через несколько мгновений он и его друзья обратились в монстров с кровавым месивом вместо человеческих лиц и тел. Толпа следовала его примеру с истовым рвением. Опьяненные массовым гипнозом, люди не чувствовали боли, не могли не подчиниться. Лидер, сломав руками ребра, проник в грудную клетку и вырвал свое истекающее кровью сердце, которое тут же вспыхнуло черным пламенем. Толпа заревела от восторга и, послушная его воле, повторила страшный ритуал. Тысячи пылающих сердец, поднятых над головами, светили своему богу. Они готовы были идти до конца – обнаженные, окровавленные, бессмертные, соблюдая страшную клятву, данную в этот день.

Он замолчал, рев мгновенно стих. Лидер смотрел в одну точку огромной площади, и тысячи изувеченных голов повернулись туда, связанные с его помыслами железной волей и проклятьем. Его сердце полыхало в вытянутой вперед руке, но во взгляде было нечто, встревожившее его последователей. Молодая девушка, маленькая и хрупкая, испуганно смотрела по сторонам. Ее бледное лицо, не лишенное кожи, странно выделялось на фоне кровавых масок. Тонкие руки девушки придерживали разорванную на груди одежду. Ее плечи поникли еще сильнее, когда она поняла, что все смотрят только на нее. Лидеру это не понравилось. Он начал спускаться с высокой трибуны, не отрывая немигающих глаз от единственного человека с сердцем в груди. Девушка испугалась, но не отступила, только руки все сильнее сжимали ворот разорванной синей блузки. Он шел к ней и толпа послушно расступалась перед ним. За ним следовали его соратники, столь же обеспокоенные, как их властелин.

И вдруг ужасный крик, полной боли и отчаяния, пронзил затихшую толпу. У существ, стоявших рядом с девушкой, гасли сердца. Вместо ровного черного пламени они испускали смрадный серый дым, а потом рассыпались в пепел. Толпа заволновалась, лидер ускорил шаг, он почти бежал. Но было поздно. Вслед за погасшими сердцами обращались в пепел люди. Со стонами и плачем рассыпались они в прах, перед окончательной гибелью вспомнив свои имена. Девушка в немом ужасе смотрела по сторонам, с ненавистью и мольбой тянулись к ней сотни рук, но никто не мог дотронуться до нее. Десятки, сотни, тысячи исчезли у нее на глазах, вырвав себе сердце, и обратились в прах только потому, что она отказалась идти вместе с ними. В единении нет исключений. Ее сомнение обернулось смертью для толпы. Даже осознав, что все кончено, лидер пытался добраться до нее. Его верные друзья давно покинули этот мир, а он еще полз на рассыпавшихся в пыль руках. Он сгинул последним – у самых ее ног.

Маленькая девушка стояла на опустевшей городской площади и тихо плакала, скрестив руки на груди. Ветер лениво играл с пеплом, оставшимся от горящих сердец.

Папа

Однажды папа почувствовал себя плохо. Это случилось неожиданно, так как он обычно предупреждал о своем недомогании заранее. Такие сигналы поступали Авроре накануне: вечеринок, презентаций, праздников и дегустаций вин. То есть перед мероприятиями, где встречались ее отец и алкоголь.

– Дочь, – грустно сказал папа, – мне нехорошо.

– Этого не может быть! – ответила Аврора, – Разве ты вчера ходил куда-нибудь?

– В том то и дело, что нет. Но мне плохо. Ужасно болит голова и все, что ниже.

– Тогда тебе надо к врачу, – встревожилась девушка, – срочно! Тебя отвезти?

– Нет, я вызову такси. Поеду к Святому Петру. Пусть посмотрит, что со мной. Но ты имей ввиду, что твой отец не здоров. Всякое может случиться. Пока.

И папа повесил трубку, оставив Аврору наедине с тоскливым страхом. Впрочем, он довольно часто так делал. Девушка знала, что Петр Смертин – лучший друг отца. И худший врач в мире. И это не улучшало настроения. Оставалось только ждать и надеяться, что все это ерунда и обостренная коньяком ипохондрия. Но ждать большинство из нас не любит, а надеяться – не умеет.

Вечером Аврора приехала в холостяцкое логово отца, наплевав на этикет и подписанный кровью, ее успешно заменил кетчуп, договор о предварительном звонке. Квартира, которую папа купил после развода, была маленькой, уютной, в хорошем районе. После последнего визита дочери обстановка не изменилась, и пустые бутылки из-под дорогих напитков все так же оживляли лаконичный интерьер, оставляя круглые липкие следы на прекрасных рисунках отца. Художник спал на диване, по-детски подложив кулак под голову. Папа был трезв, девушка это сразу определила. Так быстро и точно диагностировать состояние человека могут только дети пьющих родителей, выходцы из благополучных семей, боюсь, лишены этого сомнительного дара. Аврора с нежностью смотрела на мужчину, бесконечно любимого и опекаемого дочерью. Ему она простила и прощала все. Даже собственное имя, из-за которого ей здорово доставалось в школе. Роднее у нее никого не было. И сейчас, когда мама уехала с новым мужем, папа остался единственным близким Авроре человеком. Отец и внешне походил на художника, зачесанные назад длинные волосы с благородной проседью, аристократический прямой нос, тонкие, капризные губы. И огромные голубые глаза, формой напоминающие миндаль. Как у нее. Но все же она не так красива. Девушка подумала, что порой не замечает разницы в возрасте с собственным «предком». Все-таки сорок пять и двадцать пять, это вам не тридцать пять и пятнадцать. Они самостоятельные, умные, взрослые люди. Но это не портило их отношения. Так даже лучше.

Стараясь не шуметь, Аврора быстро привела квартиру-студию в порядок. Бутылки отправились в мусоропровод, расчищая место для будущих поступлений. Рисунки и наброски аккуратно улеглись в ящик письменного стола, а разбросанные вещи перебрались в стиральную машину. Когда разрешенная договором уборка была закончена, девушка присела на корточки перед отцом и потянула его за длинный нос.

– Просыпайтесь, мнимый больной!

Папа открыл глаза. Улыбнулся улыбкой мученика.

– Привет. Приехала. Как там мама?

– О, да ты и вправду болен, раз спрашиваешь о матери! У нее все хорошо. Жалуется, что новый муж не дает ей жить прежней гламурной жизнью. Вот так. Теперь рассказывай.

Отец сел, обвел комнату прояснившимся взглядом.

– Ты опять убиралась. Зачем? Я же говорил тебе…

– Так, хватит тянуть! – Аврора хлопнула по полу ладошкой, – Начинай жаловаться!

– Что же, раз ты настаиваешь…у меня высокое давление. Сердце барахлит, плюс печень. И Петька сказал, что мне нельзя пить. Совсем.

Аврора встала, выпрямилась, сдвинула тонкие брови и заговорила голосом, полным мрачного негодования.

– Да как он посмел?! Презренный докторишка, коновал, шарлатан! Совсем нельзя пить?! Да это абсурдное утверждение противоречит всем основам медицины! Уж поверь мне, маркетологу! Надеюсь, ты с презрением отвергнул его наглые посягательства на твою свободу? Дал ему пощечину? Вызвал на дуэль?

Отец строго взглянул на дочь, а потом снова улегся на диван.

– Если ты закончила издеваться и паясничать, то принеси, пожалуйста, своему бедному больному отцу чашку горячего чая. Меня что-то знобит.

– Слушаюсь, повелитель! – поклонилась Аврора, – Сию минуту!

Дочь вернулась в комнату с маленьким подносом, на котором уместились две желтые чашки, две серебряные ложки, зеленый чайник, хрустальная ваза с конфетами и черная коробочка, перевязанная алой подарочной лентой.

– Что это? – ожившим голосом спросил отец.

– Подарок для тебя. Открой! Нет, давай лучше я сама, ты ведь разорвешь упаковку в клочья.

В коробочке лежал швейцарский нож.

– О! Вот это да! – громко и окончательно выздоровел художник, – Я давно хотел такую штуку! Спасибо, милая! Спасибо!!!

– Это тебе спасибо.

– За что?

– За то, что ты есть. И я очень рада, папа, что ты серьезно отнесся к словам врача. Тебе это пойдет на пользу, увидишь.

– А откуда ты знаешь, что я серьезно отнесся к болтовне «коновала»?

– Потому что ты рассказал об этом мне. Разве это не просьба о некотором дочернем контроле?

Отец вздохнул, поставил чашку на поднос.

– Ты очень хорошо меня знаешь. Слишком хорошо.

Когда чаепитие закончилось, Аврора сказала:

– Ты тоже можешь кое-что подарить мне.

– Только не обещания! Все что угодно, но никаких договоров и зароков. Я слишком слаб для этого!

– Танец. Подари мне одно танго.

Они танцевали под волшебную музыку, под мигающий неоновый свет за темным окном, под собственное дыхание. Аргентинское танго доступно только близким людям, любящим, чувствующим, понимающим желания друг друга. И время останавливается, чтобы не мешать танцорам. И танец может длиться бесконечно, потому что совершенство не признает точек и запятых. Но в дверь позвонили, грубо, безжалостно и бесцеремонно.

– Я открою, – сказала Аврора, – а ты приляг, я вижу, ты устал.

За порогом стоял маленький толстячок. Немолодой и исключительно вежливый еще до того, как успел поздороваться.

– Что вы хотели? – холодно осведомилась Аврора.

– Здравствуйте. Моя фамилия – Бенз, я управляющий этого дома. И еще ваш сосед. Живу этажом выше.

– Удивительно полезные и своевременные сведения! Так что вам угодно?

– Простите, что потревожил вас, но другие жильцы попросили меня прояснить кое-какие моменты.

Толстячок явно чувствовал себя неловко. Аврора нахмурилась и нервно обернулась. Еще не хватало, чтобы какие-то глупости мешали папе отдыхать…

– Какие еще моменты?

– Это ваша квартира?

– Да, она оформлена на меня.

– Вы здесь живете?

– Нет, а какое это имеет значение?

– Дело в том, что некоторые ваши соседи жалуются на слишком громкую музыку по ночам. В то же время, квартира, судя по всему, пустует неделями. То есть охранник никому не отдает ключи, кроме вас. И вот когда вы приходите, тогда и звучит эта музыка. Плюс гора пустых бутылок, которые вы периодически выбрасываете…Понимаете, у нас очень респектабельный дом. Люди хотят быть уверенны, что их соседи не занимаются ничем…неприемлемым. Я ни в коем случае не посягаю на вашу личную жизнь, достаточно будет одного вашего обещания.

– Здесь живет мой отец, я поговорю с ним. Вы довольны? Этого хватит вам и вашим жильцам, чтобы оставить меня в покое?

– Да, ваш отец, – совсем смутился бедняга Бенз, – именно это вы и говорили охраннику, что здесь живет ваш папа. Но, послушайте, я навел о вас справки…это моя обязанность…

– Заходите, – Аврора открыла дверь, пропуская толстячка в квартиру, – заходите, и черт бы вас побрал!

Закрыв дверь, девушка резко обернулась к управляющему. В ее огромных глазах стояли злые слезы.

– Довожу до вашего сведения, что вы мне испортили вечер! Хорошо! Слушайте. Да, у меня нет никакого отца. Он умер, когда мне и года не исполнилось. Повторил судьбу многих молодых известных художников – спился. Мама не оставила ни одной его фотографии, но много рассказывала о том, как он любил меня. И я это чувствовала, слышите? Всегда чувствовала его любовь! Но мне всегда хотелось знать, каким он был, как выглядел, как говорил. И лет в пятнадцать я придумала все это. Стала жить так, как будто он жив, просто ушел от мамы. Время шло, это не проходило. В конце концов, когда я стала зарабатывать достаточно, я купила эту квартиру, и «поселила» его здесь. Раз в две недели я прихожу к нему в «гости». Да, я выношу пустые бутылки. Мало того, я сама и приношу их, а потом выливаю содержимое в раковину. Еще я покупаю ему подарки, разбрасываю по квартире мужские вещи, рисую за него картины. Я пью с ним чай. Я танцую и говорю с ним. Достаточно? Понятия не имею, почему рассказываю вам все это, но теперь вы счастливы? Скажите вашим жалобщикам, что я буду вести себя тише. Это моя квартира, и я не делаю здесь нечего плохого!

Аврора плакала, а маленький управляющий стоял рядом, и тихо лепетал какие-то неразборчивые утешения. Когда девушка успокоилась, он еще раз извинился и заверил, что больше ее никто не потревожит.

– И не вздумайте выставить меня сумасшедшей! – предупредила Аврора, – Я была у врача, и мое состояние к сумасшествию не имеет никакого отношения. Попробуете испортить мне жизнь таким образом, и я засужу вас!

– У меня и в мыслях не было делать что-то подобное, – толстячок отпустил дверную ручку, – знаете, я думаю, никакая вы не сумасшедшая. У нас с женой не было детей, и когда она умерла два года назад, я стал часто представлять себе, а какими бы были мои сын и дочь? О чем бы мы разговаривали, как бы они выглядели? Не думаю, что в этом есть что-то дурное. Разве любить, это плохо? Ведь где-то они есть, эти любимые нами люди.

– Наверное, – Аврора шмыгнула носом, – извините, что набросилась на вас. Не знаю, что на меня нашло.

Но Бенц ее не услышал.

– Знаете, вы совсем не похожи на мою дочь. Но вот в чем я точно уверен, – управляющий улыбнулся, кивнув в сторону комнаты, из которой все еще лилась тихая музыка, – так это в том, что ей бы нравилось аргентинское танго так же, как и мне!

– Тогда, может быть, потанцуем? – предложила Аврора.