Текст книги "Восемь розовых динозавров"

Автор книги: Олег Осадчий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Он мне совсем-совсем другим казался.

– Ну, брат, мечта – одно, а реальность – другое.

– Какая реальность?

– Ну, как тебе сказать… Жизнь, что ли…

– Ладно… – огорченно вздохнул Петька. Ему не хотелось обижать гостя. Разве дядя Федя виноват, что не видел лося? Ведь в городе живет. А там ни леса, ни озера… Он, Петька, в деревне… Но тоже лося не видел. Ведь лось прячется…

Так думал он, вглядываясь в рисунок, а когда подошла мать и дядя Федя о чем-то зашептался с ней, Петька залез под кровать и вырвал из альбома листок с рисунком, разорвал его на клочки и незаметно выбросил в печь.

Перемен в Петькиной жизни пока никаких. Разве только спать перебрался в кухню, к деду на печь. Да в избе стало как-то по-праздничному. Мать постлала новые скатерки, повесила на окна тюлевые занавески, которые до этого лежали в сундуке.

Гость обвыкся на новом месте. Перезнакомился с деревенскими охотниками, договорился устроить с ними большую охоту. Те частенько захаживали к нему, угощали первачом, и тогда в избе становилось шумно и весело, как никогда прежде.

Зима лютовала вовсю. Морозы стояли на редкость крепкие. Раз пришел дядя Федя со двора весь залепленный снегом. В руках у него была большая заиндевелая птица с растопыренными крыльями. Он тряхнул ее за крыло – во все стороны полетела снежная пыль.

– Филин? – удивился Петька.

– Он самый. Замерзший. Ну и ну… Холода какие! Птица – и та на лету мрет.

Петька осторожно потрогал филина:

– Не отживеет?

– Куда там! Вроде как бы стеклянный. Ударишь – в куски разлетится. – Дядя Федя слегка надавил крупным пальцем на птичью лапку – и та легонько хрустнула, будто сломали тоненькую ветку.

– Не надо! – встревожился Петька.

– Так ведь ему не больно.

– Все равно не надо.

– А еще на охоту собираешься! – усмехнулся дядя Федя. – Какой из тебя охотник! – Он вышел из избы, унося с собой птицу.

Дед все эти дни ходит рассеянный, печальный. И Петька знает, почему он такой. Не удалось ему уговорить дядю Федю остаться в деревне. Тот так прямо и заявил:

– Ты, папаша, об этом разговоры не веди.

Петьке деда жалко. Но еще больше – мать: она ведь хочет в город. А сам Петька – куда мама, туда и он. Без нее ведь ой как плохо. Раз спросил он у матери:

– Мам, когда поедем?

– Теперь уж совсем скоро, – ответила та.

В школе по случаю сильных морозов три дня не было занятий. На четвертый слегка прояснилось. А еще через день небо высветлело, ветер утих. Наутро дядя Федя собрал товарищей и ушел с ними на охоту. Днем Петька вернулся из школы – в избе один дед.

– А мамка где?

– В сельпо пошла.

Кинул Петька на лавку портфель и, не пообедав, опрометью на озеро. Еще утром в классе договаривались, что днем все пойдут после уроков на озеро строить крепость и играть в войну. Но никто не пришел и через час и через другой. Петька попробовал катать снежные шары. Но снег был нелипучий, сухой, и поэтому шары не катались. Подождал с полчаса – ни души. Скучно. В лес сходить?.. Он побрел вдоль озера, потом вошел в лес.

Зимнее солнце высоко, снег колюче блестит, под ногами скрипучий хруст – хорошо!

Таинственный лесной зверь косматой глыбой замер у берега, поводя ушами, ловя каждый шорох. Его тело было напряжено, длинные тонкие нош слегка нервно подрагивали, желто-серые рога кустисто возвышались над горбатой спиной. Лось?

Хрустнул под Петькиными валенками снег. Зверь тряхнул головой – учуял недоброе. Вздрогнул и побежал. Хотелось разглядеть его ближе. Страшно не было – было любопытно. Петька кинулся наперерез.

Лось метнулся к берегу в сторону деревни. Бежал он вскачь, как бегают рысью лошади. А оттуда, куда он бежал, донесся навстречу зычный мужской голос:

– Лось! Лось!

Это его заметили в деревне.

Лось добежал почти до изгороди околицы. Остановился как вкопанный, а через мгновение бросился вспять, подгоняемый криком:

– Лось!

Он скакал по большой дуге. Его белые ноги, точно на них были чулки, взбивали пыль над оснеженной гладью озера. В деревне уже потеряли его из виду: лось скрылся за выступом леса. А Петька, ошеломленный, еще видел, как он мчался по озеру. И на том месте, где исчез лось, затемнела едва различимая точка.

– Мама! Мам! Лось тонет!

Петька кричал и отчаянно махал руками. Лицо его было мокрое от пота и слез. Он запыхался от бега.

– Скорее, мам! Лось тонет!

– Где? Расскажи толком. Зима на дворе.

– Там… на озере… – Петька горько всхлипнул. Перед глазами была прорубленная рыболовами прорубь с разбитой, как стекло, ледяной коркой, припорошенной снегом, и в ней – лосиная голова.

Дед слез с печи.

– Чего шебутишься? – спросил он.

– Он плачет.

– Кто?

– Лось, – всхлипнул Петька. – Мам, скорее!

До слез нестерпимой была мысль, что это он, Петька, виноват в случившемся: не кинься он наперерез лосю, тот не побежал бы к деревне…

– Скорее, мам! Веревку надо…

– А с рукой что? – Петькина ладошка была в крови. Темные капельки капали с ладони на выскобленный пол. Но Петька не чувствовал боли в руке, которую он ободрал, когда перелезал через изгородь.

Ветер испуганно гнал сероватые комья облаков. Тени от них призраками скользили по снегу, по хвойной гуще, по частому можжевельнику. В морозной тишине слышались унылые звуки – лосиные стоны. Вот она, прорубь. Лось, задрав морду, печально смотрел на грустно летящие облака. Его передние ноги опирались на ледяную кромку, но коричневатое тело по самый горб скрылось в воде: тут было неглубоко, и задние ноги лося увязли в илистом дне. Он стоял вздыбившись, но выбраться ему было невозможно: опора для передних ног была высока, а может быть, лось повредил ногу.

Петька в растерянности метался по краю полыньи. Его по-прежнему мучила мысль, что это он во всем виноват…

– Ну сейчас… сейчас… – ободрял он лося, с надеждой посматривая на маму. Она шла к проруби как-то уж слишком медленно. – Скорее, мам!

Она остановилась шагах в пятнадцати, не зная, что делать, и не решаясь подойти ближе.

– Мам! – Петька в отчаянии затопал по льду ногами. – Скорее!

– Не кричи! Успокойся. Одни мы все равно ничего не сделаем.

Петька подошел к проруби совсем близко. В руках у него была бельевая веревка, но он не знал, что с ней делать.

– Отойди сейчас же! – Мать бросилась к нему, вырвала из рук веревку и оттащила Петьку от проруби. – Да успокойся же ты, ради бога… Ну, какой…

Дед не спеша подошел к проруби.

– Эка животина, – изумился он. – Вон ведь куда запоролась.

– Дедь, его вытащить надо.

Тот медленно обошел вокруг проруби и сказал:

– Нюни утри. Ступай-ка домой.

– Не пойду.

– Ступай домой. Там в сенях вожжи. Да забеги по дороге к Сторожковым, позови сюда братьев.

У Ефима Сторожкова на левом глазу бельмо, сам он высокий, с лица худой, плечи узкие. Брат его, Дмитрий, совсем другой стати: ростом высокий тоже, зато в плечах косая сажень, грудь колесом, сильный, как медведь. Оба тоже удивились, когда подошли к проруби. Ефим покачал головой.

– Да-а, – протянул он. – Какой здоровенный!

Дмитрий присел на корточки и деловито бросил деду:

– Потянем, Кондратыч?

– Надо, – сказал дед и начал разматывать спутанные в клубок вожжи.

Лось присмирел. Петька подошел к нему совсем близко и, заглядывая в черные как уголь лосиные глаза, прошептал:

– Сейчас тебя вытащим.

Ему показалось, будто лось слегка кивнул головой, словно поблагодарил за участие.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал Петька, нетерпеливо глядя, как дед разматывает вожжи. А когда наконец они были размотаны, Ефим Сторожков сказал брату:

– Бери. Как лошадь, тащить будем.

Вожжи легли на лосиную спину. Лося обмотали ими, как обматывают завязшую в трясине лошадь.

– А ну, потянем, – сказал Ефим. Он, Петька и мать ухватились за один конец, а Дмитрий и дед – за другой. Сердце у Петьки тревожно зашлось.

– Ай да раз! – скомандовал Дмитрий.

Вожжи натянулись, как струны.

– Ай да два!

Петька тянул что есть силы.

– Ай да три!

Удалось!..

– Прочь! – закричал дед. – Убьет!

Но Петька уже был возле лося.

Лось, мокрый, испуганный, стоял возле проруби. На шее у него было белое, величиной с крупную антоновку, пятно. Брошенные вожжи лежали рядом.

Петька притронулся к его коричневой шерсти. Неожиданно лось ткнулся мордой в Петькину щеку. И было приятно ощущать прикосновение влажной лосиной губы, эту неожиданную ласку. Словно очнувшись от оцепенения, лось резко прыгнул в сторону и, припадая на левую переднюю ногу, побежал к лесу. А Петька еще долго махал ему вслед. Чьи-то руки ласково легли на его плечо.

– Вот и убежал твой лось, – сказала мать. – Будет век тебя помнить.

Петька глубоко вздохнул – облегченно и радостно. И казалось, во всем вокруг была какая-то светлая радость: в заходящем за лес солнце, и в синих тенях от деревьев, и в гаснущем небе, и в молчании стоящих рядом людей, и в скрипе снега под ногами, когда все пошли к деревне.

За окнами быстро смеркалось. Снова занялся ветер. У Петьки от усталости ныла спина, болела пораненная ладошка.

– Мам, устал я.

– А ты, милый, попей чайку и ложись.

И вот уже под щекой подушка. И в подступающей дремоте видится Петьке лось – стройный, с белым пятном на шее. Будто идет он по лесу, покачивая рогами. Идет задумчиво. И о чем думает? Может, о том, что обязательно нужно пойти ему в деревню, остановиться на улице и ждать, пока не заведут в конюшню…

Когда Петька проснулся, за окнами по-прежнему выла метель. Мать встревоженно ходила из угла в угол, о чем-то тяжело вздыхая. Дед сидел за столом сосредоточенный и хмурый.

– Мам, ты чего?

– Пурга на дворе. Федор Степаныч ведь с утра ушел и все нет и нет. – Она повернулась к деду. – Не приведи случай беду…

Петька подошел к окну. Сквозь стекла ничего не было видно. Откуда-то издалека доносились неясные глухие звуки. Наконец заскрипели ворота.

– Приехали! – Голос матери прозвучал звонко, обрадованно.

В избу ввалились трое, запорошенные с ног до головы снегом. Дядю Федю не узнать – весь белый, будто вылез из ваты.

– Наконец-то, – облегченно сказал дед. – Заждались тут мы. Думали, не приведи случай, беде быть…

– Ну-ну… – Дядя Федя смахнул с лица снег. Его большое красное лицо стало мокрым. – Ну-ну… Померзли, чего говорить! Семь часов на лазу дрогли… А ну, раздевайтесь, братва, – сказал он двоим товарищам и повернулся к Петьке. – Ну-ка шубейку накинь, – сказал он ему. – Пошли, что покажу. Да ты живей, живей собирайся…

За дверью темно. В лицо бил ветер, слепил снегом глаза. В темноте с крыльца можно было различить лошадь и сани. Лошадь, понурясь, переступала с ноги на ногу. И когда глаза привыкли к темноте, Петька увидел, что на санях лежит что-то большое, бесформенное, какой-то темный бугор. Он подошел к этой черной куче. Лось!

– Лося убили! – закричал Петька не своим голосом. – Мама! Ма-ам! Они лося убили-и!

На шее у лося было белое, величиной с крупную антоновку, пятно.

Фомкины сеансы

В нашем четвертом «Б» он появился в конце последней четверти. Его перевели к нам из другого интерната. В первый же день ему дали прозвище Фомка, потому что его фамилия была Фомичев. Всех в классе он привлек своей внешностью. Голова у него была круглая, как волейбольный мяч, остриженная наголо. Нос длинный, как у Буратино, ноги и руки тоже длинные – весь он был какой-то нескладный, несуразный, смешной. Фомичев ни с кем не дружил, держался ото всех в стороне. С первых дней в его дневник посыпались двойки.

Ну и врун был этот Фомка! Ну и сочинитель! Он, например, мог сказать, что видел вчера в речке крокодила. Ему доказывали, что этого не могло быть. Тогда он доставал из-за пазухи газетную вырезку – в ней черным по белому было написано, что недавно из зоопарка города Праги убежал крокодил…

Учился Фомка хуже всех. С трудом он дотащился до шестого класса. Но ко второму полугодию всем стало ясно, что он останется на второй год. И в шестом классе Фомичев был все такой же неказистый, разве только немножко подрос. И по-прежнему был такой фантазер! От него будто исходили невидимые лучи, которые вызывали какой-то темный морок – ясно, как дважды два, что вранье, однако… кто знает, может, так и было.

И хотя Фомка был двоечник, его все в классе считали человеком необыкновенным. Ведь и Лобачевский, говорят, когда был гимназистом, иногда получал двойки по математике!

В третьей четверти Фомка вдруг увлекся радиотехникой. Он ухитрился незаметно разобрать телевизор, который стоял в пионерской комнате. А из деталей разобранного телевизора смастерил карманный приемник. Фомку часто можно было встретить с каким-нибудь толстым журналом в руках. Как-то на перемене он обвел нас пристальным взглядом и таинственно прошептал:

– Вы знаете, что такое гипнопедия?

Все знали, что такое геометрия и география, но что такое гипнопедия – не знал никто. Но Фомка не спешил объяснять. Он подозрительно покосился на стоящих рядом девчонок и поманил нас в угол коридора.

– Мы слово Вере Павловне давали учиться только на «хорошо» и «отлично»? – спросил он, когда убедился, что рядом нет посторонних. – А как его держим?

Кто-то громко хихикнул. Ведь в классе только у него самого, да еще у Кольки Занкина были двойки.

– У меня двоек больше не будет, – заявил Фомка так уверенно, словно это был вовсе не Фомка, а какой-то другой человек. – Ни одной не будет!

– Уроки начнешь учить?..

– Знаете ли вы, что такое гипнопедия? Вот ты, Занкин, ты сколько часов в сутки спишь? Я знаю, сколько ты спишь – восемь! Третью часть суток! Если ты проживешь на свете шестьдесят лет, из них двадцать проспишь!

– А что ты хочешь? – спросил потрясенный Занкин.

– Надо, чтобы время, когда мы спим, даром не пропадало.

– А как?..

– Знаете, что такое гипнопедия? Вот. – Он постучал пальцем по обложке черно-синего журнала. – Здесь про гипнопедию написано. Я вам сейчас прочитаю. Вот. «Если записать раз шесть-семь несколько десятков иностранных слов на магнитофон, а затем с помощью наушников прослушать эту запись во время сна, то наутро без труда можно восстановить в памяти записанные накануне иностранные слова. А происходит это потому, – продолжал он читать, – что внимание и воля во время сна расслабляются и даже очень слабые внешние влияния могут в это время овладеть нашим сознанием». – Он захлопнул журнал. – Поняли?

Признаться, до нас ничего не дошло.

– Поняли? – переспросил Фомка. – Можно учиться во сне! Спишь, а сам учишься.

– Здорово! – воскликнул Занкин. – А как?

– Я знаю, как. Этот метод новый. Его пока не изучили. Кто хочет попробовать?

Попробовать захотел только один Занкин.

Через три дня Фомка сделал приставку, которая могла автоматически включать и выключать ночью магнитофон, который стоял в пионерской комнате. Затем он несколько раз записал на ленту урок по зоологии. Из пионерской комнаты он провел тоненькие провода к своей кровати и замаскировал их от зорких глаз воспитательницы. К проводам присоединил наушники.

После отбоя он надел наушники, натянул на голову одеяло и вскоре из-под одеяла раздалось мерное посапывание.

В эту ночь никто в комнате долго не спал. Лежали молча, глядя на Фомку, и всем хотелось, чтобы он выучился во сне.

В полночь в пионерской комнате что-то щелкнуло и зажужжало. Все поняли: сработал магнитофон. Жужжание продолжалось минут пять. Все с трудом удерживались от соблазна разбудить Фомичева и спросить:

– Ну, как? Выучил?

На следующий день на уроке зоологии Фомка поднял руку и, когда его вызвали, слово в слово отчеканил то, что было написано в учебнике, и… получил пятерку!

– Здорово! – радовался на перемене Занкин. – Молодец, Фома. Я сегодня ночью тоже попробую.

– Не… – покачал головой Фомка. – Я еще не все двойки исправил. Ты пока подожди.

С этого дня учеба у него пошла на лад. Все удивлялись, а мы хранили тайну, что Фомичев учит уроки во сне. Наконец настало время, когда он сказал:

– Ты теперь, Занкин, можешь. Я ведь все двойки исправил. Давай теперь ты.

В ту ночь в наушниках лег спать Занкин. Фомичев раз десять записал для него домашнее задание по географии.

Утром у Занкина спросили:

– Выучил?

– Чтой-то я ничего не помню.

– Ничего, – успокоил его Фомка. – К доске выйдешь и все вспомнишь.

На уроке географии он толкнул Занкина и шепнул:

– Поднимай руку.

– Да я ведь… я ничего не знаю.

– Все знаешь. Подымай!

– Совсем ничего…

– Подымай, тебе говорю.

Занкин робко поднял руку.

– Как… Занкин? – удивилась учительница. – Я рада. Что ж, иди отвечай.

Занкин вышел к доске.

– Расскажи, Коля, что ты знаешь о Новой Земле.

Занкин пожал плечами, посмотрел на потолок, потом – на Фомичева, снова на потолок и снова на Фомку, и в его глазах было: ничего не знаю!

– Что же ты молчишь, Коля?

– Говори, что видел во сне, – шепнул Фомка.

– Фомичев, не подсказывай, – сказала учительница и посмотрела на Занкина. – Мы все ждем, Коля. Итак, что ты знаешь о Новой Земле?

– Большие дома, – громко произнес Занкин.

– На Новой Земле большие дома?

– Угу… Большие-большие. Такие высокие! Я залазил на крышу и ел там мороженое.

– Что-что?

– Ел мороженое… а потом все забыл…

С тех пор Занкин уже не учился во сне.

Свои опыты Фомка продолжал один. И каждый раз – удивительно! – получал пятерки.

Но однажды кто-то сказал:

– Вчера ночью света не было, магнитофон не работал, Фомка по зоологии пятерку получил. Почему, а?

– Тут что-то не так, – сказал Славка Березин – он сидел за одной партой с Фомкой. – Врет он, что во сне учит. – На Славкином лице появилось таинственное выражение.

Однажды на классном собрании воспитательница очень хвалила Фомичева. Кто бы подумать мог, он ведь отличником стал! Какой разговор, конечно же, он обязательно перейдет в седьмой класс.

А после собрания Фомка гордо сказал:

– Ну, знаете теперь, что такое гипнопедия?

– Ха! Гипнопедия! – засмеялся Славка. – И не в гипнопедии дело!

– А в чем?

– Думаешь, в прошлом месяце магнитофон работал, да? Ха! Я твою приставку каждый вечер выключал. Провода отсоединял. Тоже мне, гипнопедия!

– А пятерки?

– Ты раньше уроки учил?

– Не…

– А теперь учишь.

– Во заливаешь!

– Учишь.

– Не…

– Ты каждый вечер сколько раз прочитываешь домашнее задание перед микрофоном? Четыре-пять раз. Столько раз прочитать – наизусть все будешь знать. Вот тебе и гипнопедия! Думаешь, воспитательница про твои провода не знала? Знала. Пусть, говорит, хоть так учится.

У Фомки от удивления глаза стали круглыми. С тех пор он не занимался своими сеансами. Но учился хорошо. А в четвертой четверти ему вдруг пришла в голову новая мысль. Впрочем, это уже другая история…

Лесные притчи

Росинка

Появилась она ночью на остром листе Осокоря. И сразу заявила:

– Я – Росинка, я – самая красивая на свете.

– Ты обычная капля воды, – оказал Осокорь.

– Ты ничего не понимаешь! Взгляни, как я переливаюсь всеми цветами радуги – оранжевым, красным, синим, зеленым. Я красивее самой Радуги!

– Это Заря в тебе отражается, – сказал Осокорь.

– Вовсе нет! – возразила Росинка. – Наоборот, Заря хочет быть на меня похожей. Вглядись пристальней. Ты видишь, в глубине меня горит звезда.

– Это Утренняя Звезда. Она на небе, а в тебе лишь ее отражение, – сказал Осокорь.

– Неправда, неправда! – закричала Росинка. – Наоборот, Утренняя Звезда хочет быть на меня похожей. Я – самая красивая. Смотри, какие зеленые кудри в моей прозрачной глубине. У кого ты видел такие?

– Это ветви Березки в тебе отражаются, – ответил Осокорь. – Скоро ты скажешь, что прекраснее Солнца.

– А разве не так? – вспыхнула Росинка. – Я в самом деле красивее Солнца. Да, да, прекраснее самого Солнца! Видишь, как я ослепительно блещу? Я светлее Солнца. Что Солнце? Фи, оно страшное. Оно хочет быть похоже на меня. Но никогда не сможет. Ха-ха-ха!

На этот раз Осокорь ничего не сказал. Солнце поднималось все выше и выше.

– Я несказанно прекрасна! – восклицала Росинка. – Да, да, да!

Но ничего больше она не успела сказать. Жаркий луч Солнца коснулся листка Осокоря и вмиг испарил Росинку. На том месте, где она была, ничего не осталось – даже следа от нее.

Муравей

Пригрело весной солнце. Снег превратился в ручьи, которые весело полились по лесу. Проснулись и вышли на работу муравьи. Трудились они от ранней зорьки до позднего вечера. И только один муравей по прозвищу Большеусый ничего не делал.

– Ты почему не работаешь? – спросили его муравьи.

– Как не работаю? – возмутился Большеусый. – Разве вы не видите, я муравейник сторожу. Вдруг Медведь придет… Не будь меня, давно бы пожаловал сюда косолапый.

– Ха-ха-ха! Да разве Медведь боится тебя?

– Не верите?! – воскликнул Большеусый. – Вы мне не верите? Но я вам докажу!.. – И двинулся он по дороге, а все муравьи – за ним: хотелось им посмотреть: что будет? Неужели правда Медведь боится Муравья?

Навстречу попался Енот. И Муравей сказал:

– Послушай, давай поборемся! Положу я тебя на обе лопатки, и тогда все поверят, что я самый сильный.

Но Енот ничего не ответил – мимо прошел.

– Ага, испугался! – крикнул вслед Большеусый. – То-то же! И впредь меня бойся!

И пошел дальше. Смотрит: Волк бежит.

– Эй, Волк, давай поборемся!

Но волк юркнул в кусты – только его и видели. А Большеусый ему вслед:

– Ага, испугался! То-то же! И впредь меня бойся!

Привела дорога к медвежьей берлоге. Медведь только что проснулся от зимней спячки, но решил еще денька два полежать.

– Эй, Медведь, выходи драться! – крикнул Большеусый.

Но Медведь ничего не ответил, лишь повернулся на другой бок.

– Ага, испугался! То-то же! И впредь меня бойся!

Большеусый обвел муравьев взглядом и сказал:

– Теперь все убедились?

Муравьи поверили, будто он самый сильный. И с тех пор Большеусый часами просиживал на камешке, глядя, как работают его товарищи. Наверное, пролежал бы так до осени, если бы не маленькая птичка. Заметила она Большеусого – хвать! – и съела.

Переполошился муравейник. Припрыгал на шум Кузнечик, разузнал, в чем дело, и сказал:

– И поделом ему. Не лежал бы целыми днями у всех на виду, а прятался бы, как все, в густой траве.

– Но зачем ему было прятаться, если он был из сильных сильный? Даже Енот, Волк и Медведь – и те боялись его. Ведь он предлагал им бороться, а они испугались!

– Просто они не слышали его голоса, – улыбнулся Кузнечик. – Ведь голосок у муравьев такой тихий! Его никто, кроме меня, расслышать не может!..