Текст книги "Краткая история белковых тел (СИ)"

Автор книги: Олег Красин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я опускаю ноги в люк, проталкиваю внутрь своё тело.

Духота от нагретого металла окатывает тёплой волной, и я чувствую себя мокрым с ног до головы, словно одетым зашёл в горячую сауну. В танке тихо, но не так темно, как казалось, когда я был снаружи. Полумрак позволяет рассмотреть детали.

Присмотревшись, я вижу желтые снаряды, лежащие вповалку, грязную танкистскую куртку, окровавленные бинты с побуревшими пятнами крови. На полу валяется порванная в мелкие клочья оперативная карта. Как они уцелели в огне пожара мне непонятно. А может здесь укрывался кто-то совсем недавно?

Внимательный осмотр показывает мне, что материала, брезента или длинного полога, подходящего для моей задумки, здесь нет. Со лба падают крупные капли пота – несколько упало на порванную карту.

Запах гари внутри оказывается сильнее, чем возле танка, и толком за прошедшее время не выветрился; он висит колом в воздухе, намертво приварившись к башне, сбивает дыхание, дурманит. У меня возникает смешная мысль, что я мог бы здесь задержаться и как школьник с пакетом на голове, вдыхающий клей "Момент", посидеть в тишине, покумарить, расслабиться...

Но осмотр закончен, пора возвращаться. Разведка результатов не дала.

Вдалеке что-то громыхает, и я с надеждой думаю, что это гром, что скоро будет дождь, который прольётся на умирающие от жары поля, обильно смочит наши нагревшиеся мешки на блокпосту, деревья, под которыми лежит беззубый дядька Никита, броню этого танка. Я и сам не прочь бы намокнуть, с удовольствием подставить струям освежающей влаги свою голову и торс, ради такого дела даже стянул бы с себя пропотевшую майку.

Этот многообещающий гром звучит в моих ушах как праздничный салют, он зовёт вперёд, наружу, прочь из танка! И ещё раз, оглядев напоследок внутренности металлического зверя и не найдя ничего ценного, я беру автомат и выбираюсь на свет.

Но к моему удивлению дождь не пошёл, как я ожидал, наоборот, посветлело. Лёгкие, белые стайки туч стремительно летели стороной, не останавливаясь, не заслоняя небо, словно были испуганы войной, случившейся на этом маленьком клочке южной земли. И только солнце никого не боялось: ни ополченцев, ни украинских нацгвардейцев, оно висело неподвижно и никуда не спешило.

Обратная дорога кажется мне не такой уж и длинной. По моим расчетам, скоро должна приехать Оксана с обедом, и я снова предаюсь приятным воспоминаниям о прошедшей ночи. В то же время меня занимают мысли, как она будет вести себя, особенно в присутствии Петра. Засмущается или как ни в чём не бывало?

Я иду довольно быстро, зримо приближаясь к нашему мешочному блокпосту издалека кажущемуся насыпной горкой. К моему удивлению, никакого присутствия людей я не обнаруживаю. Обычно над мешками торчат головы, стволы автоматов, а тут ничего. Странно!

А еще странно то, что рядом с крайним мешком на земле валяется наш флажок Донецкой республики. Может ветром сдуло?

Подойдя вплотную к бетонным блокам, я весело кричу:

– А ну, подъём! Застава в ружье!

Мне никто не отвечает. Со смешанным чувством возрастающей настороженности и досады, что никто не отреагировал на мою шутку должным образом, обхожу стороной блокпост. И впрямь никого. Но вот что непонятно, недалеко от поста, ближе к деревьям, там, где валяются разбросанные мешки по земле, я вижу ямку похожую на воронку от гранаты.

Ни дядьки Никиты, ни братьев Безручко нет на месте. И никаких следов от них, будто все трое испарились, попав под жгучие солнечные лучи. "Испарились как вода", – машинально замечаю я.

На мгновение мне кажется, что было бы лучше, если под одним из деревьев я увидел бы мертвого человека – Петра или Никиту, или младшего Безручко, хотя бы кого-нибудь из них. И это странно. Разве смерть этих людей сможет меня успокоить? Как будто смерть несёт спокойствие.

Но отсутствие ополченцев выглядит еще хуже. Словно их захватила внеземная цивилизация, какие-нибудь собратья той железной машины, чрево которой я только что посетил, и утащили за собой в черную дыру неизвестности.

Я хмурюсь. Неизвестность – пугающее слово, особенно на войне.

Оглядываюсь вокруг, внимательно рассматривая сельские дали, но никого не вижу. Вдалеке, в сторону села тянутся деревья мелкими колками. Они растут негусто и сквозь тонкие стволы виднеются поля, засаженные подсолнечником. По сторонам от блокпоста растёт едва скошенная пожухлая трава, доходящая мне почти до колен. В ней бы я тоже увидел врагов, если бы кто-то прятался.

"Куда же они все делись? – думаю я в лёгкой панике, – может, на село напали с другой стороны и выбили ополченцев?"

Что делать, бросать пост? Нельзя! С другой стороны, вдруг Засечное уже захватил противник, а я здесь торчу без толку?

Мои колебания не дают принять верное решение, и поэтому я думаю выждать время. Между делом, подхожу к блокпосту, подтаскиваю ближе несколько резиновых покрышек, и поднимаю флаг ДНР, втыкаю его между мешков. Вот так, пусть обозначает, что этот бастион ещё не взят!

Меня охватывает минутная гордость – хоть я один, но буду защищаться до последнего, не пропущу киевских нацистов к Донецку. Жалко только, что Оксана не успела привезти обед, он бы сейчас не помешал.

Я собираюсь отойти в тень, чтобы не торчать на солнцепёке и сесть, подождать. Может, обо мне когда-нибудь вспомнят? Однако в последний момент, моё внимание привлекает дорога со стороны того самого села, откуда вчера приезжали разведчики. Вдалеке показывается маленькая точка, становящаяся по мере приближения, пассажирским автобусом. На нём, и мне издалека это видно, развеваются желто-голубые флаги. Не иначе вэсэушники пожаловали или боевики правого сектора катят.

Что же делать? Убегать или открыть огонь? Я чувствую, как в животе холодеет, ветер овевает горящее лицо, но мне уже не жарко, наоборот, пробирает лёгкий озноб. Неужели сейчас будет первый бой? Мой первый бой! А может и последний?

Руки инстинктивно хватаются за автомат. Оборачиваюсь, с надеждой кидаю взгляд на поля, желтеющие головками подсолнухов. Если что – я могу спрятаться там. Зелёные высокие стебли стоят плотной стеной, они выше моего роста и издалека кажутся непробиваемыми, твёрдыми, будто за моей спиной возведен укрепрайон из бетона, закамуфлированный зелёной маскировочной сеткой. Да, безусловно, издалека они представляются надежным укрытием.

Пора!

Я прицеливаюсь и выпускаю длинную очередь по автобусу. Пожалуй, бью неэкономно, ведь в Донецке меня учили стрелять короткими очередями. Автомат трясётся, как отбойный молоток, толкает в плечо. В сторону летят гильзы и резкий запах пороха сшибает в ноздри.

Автобус останавливается, я вижу, как из него выскакивают люди в зелёной форме, мелкие и неопасные, точно муравьи в траве. Но, на самом деле, они опасны. Это я ощущаю через минуту по звуку выстрелов, донесшихся до меня, чмокающим по мешкам пулям. Одна из таких пуль срезает палку, на которой висит флаг народной республики, и он отлетает далеко в сторону. Поднимать его некогда, ибо я напряженно слежу за передвижением напавших на блокпост людей, которые короткими перебежками подступают всё ближе и ближе.

Одному мне их не удержать, еще несколько минут, и они будут здесь.

Солёный пот заливает глаза. Я стреляю ещё, топя в грохоте выстрелов панические мысли, поскольку напоминаю себе загнанного зверя, попавшего в ловушку. Эта ловушка вот-вот захлопнется.

В тоже время меня не отпускает странное ощущение: кажется, что блокпост – самое надёжное убежище, которое только есть на свете, что враги побоятся сюда сунуться, и что стоит отойти, хотя бы метра на два, как я сделаюсь совершенно беззащитным, открытым в пустом поле. Будто мужчина, застуканный голышом в чужой ванной.

Но валить отсюда, бежать надо. Срочно!

Начинаю осторожно пятиться назад, и, отойдя метра на три, не выдерживаю, бросаюсь к дальним деревьям, за которыми раскинулось поле подсолнечника.

14.

Стебли растений густо выстроились передо мной. С одной стороны, они совершили доброе дело – укрыли от преследователей, но с другой стороны, – впереди полная неизвестность. Куда шагать, где Донецк? Я не сельский житель и не умею ориентироваться посреди поля.

Периодически останавливаюсь в надежде услышать шорох, шаги вражеской стороны, их голоса. Но ветер колышет подсолнечник, и я слышу только ровное шуршание, подобно тому, как шумит морской прибой. Море подсолнухов окружает меня.

Шорох ног, скрип веток, желтые массивные головки тыкаются в лицо, словно хотят спросить о чем-то. Но мне нечего им ответить, и я молчу, только тяжело дышу. Не знаю, как долго иду по времени – кажется, что бесконечно. Бреду в океане стеблей, плыву в желтом цвете лепестков. Голое пустое небо слепит своей синевой и эту синеву не могут прикрыть шляпки подсолнухов.

Наконец впереди сквозь стебли брезжит просвет. Я не знаю, что меня ждет, но пора выбираться. Может, я потом и пожалею, что не переждал хотя бы до темноты, что не лёг на поле между стеблей, глядя вверх на небо из-за черных головок, укрытых пальцами лепестков. Может, надо было так и сделать?

Я иду все дальше, и злой липкий пот заливает лицо, глаза, губы. Глядя сквозь него, я начинаю видеть вместо подсолнухов людей с обугленными черными лицами, которые надели зачем-то желтые венки. Как будто это не подсолнухи, а святые, сожженные на костре войны.

– А ну стой! – я слышу резкий окрик, едва выхожу к дороге. Оказывается, я опять вышел к ней только дальше от блокпоста. Значительно дальше. Автобуса, по которому я стрелял уже не видно, наверное, уехал в село, но люди, которые охотились за мной остались.

Я медленно поворачиваюсь на крик. Передо мной стоят два парня в зелёном пятнистом камуфляже. На рукаве у обоих желто-голубые нашивки и еще знаки неизвестного подразделения – их сейчас много развелось, всяких добровольческих батальонов. А может, они простые солдаты, вояки из украинских вооруженных сил. Оба в касках, бронежилетах, оба без масок.

У парней молодые лица и, хотя сам я не старый, мне они кажутся мальчишками, решившими поиграть в войнушку. Поскольку парни оказались без традиционных масок-балаклав, невольно замечаю, что кожа на их лицах обгорела и облупилась.

– Ты хто, сэпар? – спрашивает один юношеским голосом. – Бросай! – он показывает рукой на оружие и наставляет свой автомат в мой живот.

Без тени сомнений бросаю на землю АК.

– Я доброволец, – признаюсь и думаю, что нет смысла скрывать этот факт, всё равно узнают.

– А, та ты нэ сэпар, ты москаль? – в голосе второго парнишки, высокорослого, высохшего как скелет, слышится злорадство, неудовлетворенная злость.

"Этот меня убьёт, – я думаю обреченно, – такие всегда убивают".

– Слышь, Фантом, – первый, с ломким голосом, обращается ко второму, и я понимаю, что они называют друг друга по позывным, – давай сдадим его в бэзпэку, хай с ним возятся. А мы заработаем!

Фантом с опаской вертит худой башкой по сторонам, точно ожидает, что из зарослей подсолнечника появятся новые террористы. Но никто не появляется. Он утирает пот тыльной стороной ладони.

– Не-а, давай его кончим здесь. Неохота шлёпать в село по жаре, да еще с прицепом.

– Та я ж говорю, заработаем! Помнишь, на прошлой неделе наши притащили в штаб двух ватников? Им из Днепропетровска гривны прислали.

– Кончай долбить как дятел. Сказал, здесь разберемся! Погоди тут пока!

Фантом делает мне знак автоматом, показывая на подсолнухи и я подчиняюсь, иду по полю, раздвигая высокие стебли руками. Мне хочется идти и идти, я боюсь остановиться, боюсь оглянуться назад и увидеть торжествующую морду врага. Кажется, если остановлюсь, то сразу прозвучит выстрел. Поэтому лучше идти пока хватит сил.

– Стой, москаль! – окрик звучит громко, бьёт по ушам.

У меня дергается спина так, словно её огрели с размаху обжигающей плетью и задели чувствительный нерв, который тягуче и пронзительно заныл, разливая боль по всему телу. От неожиданности перехватывает дыхание.

Судя по близости голоса за спиной, худощавый от меня не отставал, шёл всё это время позади почти вплотную. У меня сверкает мысль, что можно убежать, толкнуть конвоира из всей силы и дать дёру. Но...он пустит очередь в мою сторону, а стебли плохая защита от пуль, хотя они совсем недавно и казались мне монолитной стеной, способной спрятать и защитить.

Нет, шанса уцелеть не будет, совсем не будет! Но если не бежать тогда и здесь облом – шансов тоже нет.

Лихорадочно думаю, как спастись, только в голову ничего не приходит.

Звучит резкий щелчок – наверняка Фантом взвел затвор. Я поднимаю голову вверх и смотрю на небо, на ослепительный солнечный свет, и внезапно в глазах темнеет. "Вроде солнца немеряно, а в глазах темнота" – так, вроде, пел Розенбаум. Кажется, что на меня обрушивается весь мир и теперь, на краю пропасти, становится абсолютно понятным это выражение – мир рушится, когда понимаешь, что возможность выжить сводится к нулю.

Это не могло закончиться по-другому. Что бы я ни делал – результаты всегда очевиден, он всегда плачевный. Мысли, мысли. Я уже их думал.

И я вижу вверху чёрное небо, густо-черное как чернила, без намека на капельки звезд. Чёрное небо и желто-зеленые поля внизу. Опять чёрное с желтым. Совсем как привидевшиеся мне обугленные святые-подсолнухи. Поля, будто подсвеченные лампами или прожекторами, светятся на фоне небесной черноты необычным изумрудным светом. Я понимаю, что черное небо – это метафора типа связанных рук, приснившихся мне в мирной жизни. Видимо оно символизирует ужасы войны, а может и саму смерть, опускающуюся на эту землю.

Ствол автомата тыкает в мой затылок. Фантом ничего не говорит, только слышу его сопение. Курок щелкает, но выстрела нет, пожалуй, я его бы и не услышал – смерть в моём случае будет мгновенной.

Мой палач снова взводит затвор, приставляет к голове ствол.

"Вот сейчас, это будет сейчас!" – думаю, как во сне.

Время течет медленно, тягуче. Оно реально похоже на песок в колбе часов, неторопливо сеющийся из вершины перевернутой пирамиды. А еще оно похоже на тягучий мёд, если зачерпнуть его ложкой и переливать в другую чашку. Длинные жёлтые нити, которые тянутся и тянутся вниз. Но к чему это я?

Звучит металлический щелчок – я снова жив. Сзади шуршит трава, и я боюсь оглянуться. Что это? Куда пошел Фантом, куда он делся?

Стою молча и неподвижно и вдруг, немного дальше от того места, где я в смятении ожидаю своей участи, звучит звонкая автоматная очередь. Потом опять шуршание, голоса вдалеке. Один из них принадлежит худощавому Фантому.

Он меня не убил, оставил в живых?

Бессильно опускаюсь вниз, просто падаю, подминая под себя подсолнух. Я жив, я жив! В мозгу пульсирует только эта мысль. Я опустошен, меня словно здесь уже нет, точно я превратился в того самого фантома, которым назвался мой палач.

Бездумно и безвольно валяюсь в подсолнухах, и посторонние мысли заполняют голову. Например, об одном художнике, о Ван Гоге. Он бы, наверное, нашёл краски, нужный ракурс, чтобы изобразить моё лежание под синим небом в желтых лепестках. Молодой человек с обезумевшим лицом на фоне желто-голубой гаммы. Достойный апофеоз гражданской войны!

Через несколько минут, когда напряжение падает, я постепенно прихожу в себя.

Почему он меня не застрелил, ведь я для него "ворог"? Почему? Может он увидел во мне родственную душу? Наивное и глупое белковое тело, случайно попавшее в самое пекло, которое даже уничтожать не нужно, поскольку убийство не принесет никакой пользы?

Ответа не знаю. Медленно встаю, возникшее в эту минуту во мне желание диктует только одно – убираться отсюда как можно скорее.

Я бреду по полям в сторону Донецка, обходя опасные дороги.

Что теперь будет с ополченцами Засечного, с братьями Безручко, с дядькой Никитой? Что будет с Оксаной? Наверное, перейдут на другой блокпост, там есть еще один за селом, или спрячутся, или на худой конец удерут. Какая мне разница! Это не моя жизнь.

Ковыляю в мареве жары, с трудом сглатывая остатки слюны пересохшим горлом. Передо мной пустыня, хотя и покрытая кукурузой с подсолнечником. Воды нет нигде – ни реки, ни колодцев, ни ставков.

В голове туман, хочется есть, хочется пить, хочется упасть на землю и заснуть. И чтобы никто не мешал. Но я иду, совершая свой безостановочный переход, как отступающая армия, которая выходит из окружения. А ведь здесь давным-давно шли бои с немцами и, возможно также шли усталые, голодные красноармейцы, отступая под натиском танковых колонн генерала Клейста.

Пока я иду, вспоминаю свою жизнь в Засечном, и делаю для себя несколько немаловажных открытий, которые систематизирую в голове. В основном, мои размышления касаются белковых тел.

Оказывается, любовь у этих существ заменена благодарностью. Такое чувство у меня, например, возникло к Оксане. Не знаю, что она испытывала в свою очередь ко мне, да я и не интересовался. Хотелось только надеется, что не разбил ей сердце.

Ещё одно открытие. Белковые тела любят играть в разные идиотские игры, примерно такие, в какую играл с моей головой украинский солдат. Щелкать курком над ухом для них интересное времяпрепровождение.

И ещё. Их чувства поверхностны, мимолётны, как и переживания по поводу случайных знакомых, если судить по моим переживаниям в отношении дальнейшей судьбы Оксаны и её односельчан – переживаниям, сводящимся к нулю.

Вот такие открытия, которые вряд ли я сделал бы в своём родном городе, общаясь с только коллегами по банку, с Лизой, с Кравчуком.

Да, стихия войны, опасность, отрезвляюще бьют по мозгам.

15.

Пока я сидел в Засечном, Донецк из тихого, зелёного и мирного города превратился в город-крепость. Он подвергался ежедневным обстрелам, внутри работали диверсионные группы, заканчивалась вода и еда. А ещё медикаменты. Короче, нормальный фронтовой город.

Новый блокпост, куда я попал спустя несколько суток долгих блужданий по просёлочным дорогам, находился в одном из пригородов Донецка с северной стороны, неподалеку от Старомихайловки. Нас окружали частные дома, наполовину разрушенные снарядами украинских войск во время их наступления, частью пострадавшие от огня пожаров. Практически все с выбитыми стеклами. Местных жителей я почти не видел, и куда они подевались – бог весть! Наверное, превратились в беженцев.

Блокпост здесь не такой беспонтовый и бутафорский как у Засечного – никаких мешков с песком и старых автомобильных шин. У дороги положено несколько бетонных блоков, между которыми устроены удобные бойницы; неподалеку вырыты глубокие окопы, чтобы можно было укрыться во время обстрелов танками или другой артиллерией. В общем, на первый взгляд, всё достаточно солидно и надёжно.

Ну, а второй взгляд бросит тот, кто выживет.

Иногда я наблюдаю, как мимо блокпоста два дедка катят на тележках пластиковые бутыли с водой. Позади них ковыляет бабка, пытаясь не отставать, но бабка грузная, тяжелая и она, конечно, отстаёт. Эта старушка напоминает мне таких же её сверстниц, сидящих возле домов на лавочках, мирно судачащих о соседях. Только они сидят далеко, в моём городе, где нет войны, и я думаю, что такую заварушку, если она уж случилась, лучше всего переносить молодым. Старикам сложно, у них меньше шансов спастись.

– Север, эй, Север! – здесь ко мне обращаются по позывному.

Я оборачиваюсь. Рядом останавливается мой нынешний начальник, командир блокпоста. Зовут его Гранит, и ни в какое сравнение с дядькой Никитой он не идет. Он значительно выше, моложе и крепче, и одежда у него не пожмаканая, как у старого ополченца. Поговаривали, что раньше Гранит служил в донецком "Беркуте", а потом перешел на сторону ополчения.

– Поступила команда, – сообщает Гранит, устало повесив руки на автомат, покоящийся на его широкой груди, – отправишься в сводный отряд по ликвидации диверсионных групп. От каждого блокпоста выделяются люди. Ты пойдешь от нашего. – И предупреждая возможные возражения с моей стороны, он добавляет: – Извини, брат, мы тут давно уже, все свои, а ты приблудный!

Гранит дружески хлопает меня тяжелой рукой по плечу, давая понять, что разговор закончен. В принципе, я и не пытаюсь возражать, но мне неприятно, почему я вдруг превратился из российского добровольца в приблудного субъекта. С неприязнью смотрю на лицо Гранита – волевое, твёрдое, со щетинкой усов как у легендарного Стрелкова.

– Хорошо! Куда идти, где сбор?

Гранит называет место в центре города – там находится один из штабов Донецкого ополчения.

"Отряд, так отряд, – размышляю я, пытаясь отыскать средство передвижения, – какая мне разница? Защищать Донецк можно и так". Диверсанты, разведывательно-диверсионные группы тоже опасны и приносят много бед, как и артиллерия укров.

И вот я отправляюсь по дороге вдоль брошенных, полуразрушенных домов, с выбитыми стеклами и дверьми.

Никто мимо меня не ездит, попутки не предвидится, и я с тайной досадой представляю, что по жаре придется топать до центра города, возможно, пару часов с учётом обстрелов. Обочины дороги и асфальт в некоторых местах зияют черными дырами от снарядов, комья земли разбросаны далеко повсюду. Попадаются разбитые и сгоревшие легковушки разных марок, по большей части "Жигули". Наверное, это место обстреливали "Градами".

За одним из домов, через огромную дыру, зияющую в добротном деревянном заборе, замечаю что-то голубое, краешек чего-то, едва видимого с дороги. Я прохожу сквозь развороченный забор, окружавший пустой дом, обхожу деревянное строение с тыльной стороны и обнаруживаю подростковый велосипед. При осмотре всё указывает на то, что велосипед исправен и никто его не раздербанил, пока он валялся брошенным.

Я кручу рукой переднее колесо, потом заднее; колёса легко вращаются, не издавая ни скрипа, ни вибрации, только лёгкий шелест.

Остается одна проблема – подогнать детский велик под мой рост. Что ж, для меня это пустяшная работа, можно сказать, плёвое дело. Поэтому я закидываю автомат за спину, со знанием дела зажимаю рулевое колесо коленками и изо всех сил тяну руль вверх, поворачивая его вправо-влево. Железо с трудом, но подается, медленно выпуская хромированный стержень из своего чрева. Ту же самую операцию проделываю и с сиденьем. Ну, всё! Пора в дорогу!

Мне хочется сказать спасибо моим невольным помощникам – хозяевам этого брошенного дома или их детям, но за неимением упомянутых я ограничиваюсь коротким кивком головы в сторону дома.

На улице тихо, безлюдно. Отдаленно бухают минометы, самоходные установки украинских военных стреляют со стороны аэропорта. За несколько дней, проведенных в городе, я уже привык к этим звукам, как к обычному городскому фону, вроде грохота трамваев, сигналящих машин, людского шума. К тому же по звукам начинаю отличать орудия как заправский фронтовик: вот это лупит самоходка "Нона", это шмаляет танк Т-64, а это гвоздит миномет "Тюльпан".

Я еду на велике по дороге, быстро вращая педалями, иногда объезжаю чёрные остовы машин, иногда воронки. Вдоль всего пути то здесь, то там мне попадаются дикие абрикосы. Жердёлы, так их называют на юге, только начали созревать и ещё не превратились в жёлтые сладкие шарики, которые, осенью падают, где ни попадя, а местные их собирают и варят компот, а кто-то, возможно, и варенье. Теперь это будет не скоро, ведь никто не знает, когда закончится война? Никто не знает, когда жители вернуться домой? Да и вернуться ли? Абрикосам остается только попадать и гнить, удобряя и без того жирную землю.

Еду дальше, предаваясь размышлениям о превратностях войны, пока на одном из перекрестков неожиданно наталкиваюсь на прокопчённый, покореженный от прямого попадания микроавтобус с остатками жёлтой краски на боку. Я хочу его объехать и отправиться дальше, но на обочине замечаю окровавленную камуфляжную куртку, сломанный автомат без приклада, валяющийся рядом бронежилет со следами осколков. Трупов или раненых поблизости нет, наверное, увезли.

Само это место неизвестно почему навевает на меня страх. "Прямо как из фильма ужасов про зомби, – мелькает в моей голове. – Твари уже утащили всех в свои склепы и теперь примутся за меня". Фантазировать на эту тему дальше не хочется, но я чувствую, что из-за близлежащих кушерей-кустов, за мной кто-то внимательно наблюдает. И ждёт удобного момента.

"Нет, надо валить отсюда", – мгновенно решаю я, так же, как на блокпосту в Засечном, когда дела пошли совсем туго, можно сказать, хреново. И я с силой кручу педали, разгоняюсь. Но бронежилет, он приковывает моё внимание, хоть и поврежденный он может ещё пригодиться.

Притормаживаю на полном ходу.

С трудом натягиваю его на себя и чувствую неуютно, словно на грудь положили тяжелый камень, а сам я превратился в неуклюжего рыцаря в доспехах. Подростковый велосипед вслед за мной тоже чувствует неудобство. Он скрипит, шины вдавливаются в асфальт, того и гляди лопнут от возмущения. Но, как и я, велосипед справляется с этим испытанием.

С другой стороны, с броником спокойнее.

16.

Прошло, наверное, полчаса, пока я на своём велосипеде не оказался в точке сбора.

Перед штабом уже толпились ополченцы. Человек двадцать. Высокий, стройный парень в камуфляже, без оружия, громким голосом оглашает списки людей, вызывая ополченцев не по фамилиям, а по позывным.

– Беда, Гром, Кречет, – зачитывает он, – идёте во вторую группу!

Тех, кого назвали, отделяются от общей массы и отходят в сторону. Я замечаю, что там уже стоит несколько сформированных патрулей.

– Косарь, Медведь, Красный, – продолжает читку человек и ещё несколько ополченцев пополняют ряды патрульных.

Свой позывной я слышу почти в конце списка. Скрипач, Север, Братан.

Последний позывной мне странно знаком – такой был у старшего Безручко в селе Засечном. Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что увижу другого человека, который мог выбрать довольно распространённый позывной, но вдруг в вышедшем ко мне человеке узнаю Петра. Самого настоящего, здорового и невредимого.

По-видимому, он давно заметил меня и узнал, но не подходил. На нём выцветший камуфляж, на голове натовская каска, отобранная у бойцов ВСУ, длинные рыжие усы депрессивно свисают вниз.

– Привет, Петро! – я обрадованно здороваюсь с ним, но бывший сослуживец энтузиазма не проявляет.

– Здорово! – цедит Безручко сквозь зубы, не глядя в мою сторону.

Не знаю, чем вызвано его недовольство и мне, пожалуй, всё равно, но я хочу объясниться:

– Вы куда делись с блокпоста? Я, когда вернулся...

– А ты куда утёк? Ушёл к танку, а на нас в это время навалились укропы.

– Потом вернулся.

– Потом, потом! Кольку они ранили, я его тащил на себе, а в хате он умер. – Пётр сплюнул под ноги.

– А дядька Никита?

– В подвале сховался. Не знаю, нашли его, чи не...

Я боялся спрашивать об Оксане. Вдруг с ней случилось что-то ужасное, неприятное, что заставит меня сожалеть о знакомстве с ней? Когда ужасные вещи происходят с незнакомыми людьми – это событие, как правило, скользит мимо сердца и оседает только в голове, это ещё одна неприятная информация, которых и так достаточно много в нашей жизни. Тут ничего не поделаешь, жизнь полна огорчительных сюрпризов!

Но вот когда что-то случается с близкими, известными тебе лично – тогда другой расклад, и потому у меня нет привычки сближаться с кем-то. Чтобы потом не переживать. Это одно из правил белковых тел – ни с кем не сближаться. И такое открытие я уже делал, когда уходил из Засечного по неубранным полям подсолнечника.

Не дожидаясь моего вопроса, Безручко безучастно сообщает:

– Оксана с матерью уехала в Мариуполь. Их укры, вроде, пропустили как беженцев.

– Понятно.

Я отделываюсь одним словом, потому что больше говорить не о чем. Уехала, спаслась и, слава богу! Остальное меня не касается.

Патрулирование начинается сразу. Старшим в нашей группе назначен Пётр. Третий патрульный с позывными Скрипач оказывается мелким парнем, роста ниже среднего, щуплым, но достаточно быстрым и вертким. Он весь увешан оружием от автомата до десантного ножа, рукоять которого торчит из разгрузки. В разгрузку, кстати, он засунул несколько гранат, а с боку на поясе ещё болтается пистолет.

– Ты откуда такой военный? – интересуюсь я.

– С Дона. Казак я.

– Ага, казак... – с сомнением бормочет Петро.

Парень шмыгает носом, но не от простуды, как я понимаю у него такая привычка.

– Предки мои с Дона, – поправляется он, – а сам я из-под Луганска. Здесь учился в Донецке.

– Да ладно! – я удивляюсь появлению столь неожиданного спутника. – Студент что ли? Что изучал?

– Химию. В Луганске завод есть химический, хотел туда после...

Скрипач явно не хочет продолжать студенческую тему. Он выдвинулся вперёд, опережая нас с Петром на несколько шагов, настороженно вертит головой по сторонам, напоминая голодного птенца, оставшегося без родительской опеки.

Народу нам встречается мало. По дороге изредка проносятся разные легковые и грузовые машины, пролязгали три танка ополчения.

– Где будем искать диверсантов? – нарушаю я неловкое молчание, повисшее между мною и Безручко.

– Сами найдутся! – мрачно отвечает тот.

Мы идём дальше.

17.

Этот город производит на меня странное гнетущее впечатление, как город-призрак, внезапно возникший посреди богатой и густонаселенной земли. Широкие улицы, утопающие в зелени деревьев, жаркое солнце в бездонной синеве неба, современные дома. Но... Людей на улицах почти нет, магазины закрыты, на домах появились шрамы войны: следы осколков, возникшие после яростных обстрелов украинских военных, чёрные провалы окон от пожаров. Машины пролетают мимо, словно боятся задержаться на мертвых улицах и тут же превратиться в сюрреалистичные памятники эпохи гражданской войны на Украине. Памятники в виде обгорелых остовов.

И мне кажется, что город-призрак живёт сам по себе, своей отдельной жизнью, город, забытый населением.

До нас вдруг доносятся звуки выстрелов со стороны соседней улицы. Огонь ведут, похоже, из гранатомета. Что там? Прорвались танки укропов? Начался штурм со стороны аэропорта?

Скрипач пригибается, а поскольку он парень и без того маленький, кажется, что опустился на корточки. Мы с Петром берём наизготовку автоматы и жмёмся к стене дома. Что делать? Бежать вперед или укрыться за углом, а может, прыгнуть в подвал через разбитое окно?

– Ждём здесь! – твёрдо приказывает Пётр. – Надо осмотреться!

– Братан, а может, нашим помощь нужна? – срывающимся голосом обращается к нему Скрипач. Мне кажется, ещё немного и он расплачется оттого, что не удалось пострелять. – Поможем?

Но Безручко не отвечает, настороженно глядя вдоль улицы. Я хорошо чувствую его настрой – он спасся после атаки на Засечное и ему совсем не хочется запросто погибнуть здесь, по дурости, безрассудно рванув на бог весть чьи выстрелы. А если там засада? А если там вражеские снайперы?