Текст книги "Будни войны"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Передать по цепи: всем отойти в лес, без моего разрешения никому носа оттуда не высовывать! – И уже только одному сержанту, с которым хотел сейчас же познакомиться поближе: – Останетесь со мной.

Его приказ беспрекословно выполнили, и скоро лишь он с сержантом оказались на берегу, к которому, еле переставляя отяжелевшие от усталости ноги, брели двадцать три моряка.

Не успели все моряки еще дойти до желанного берега – подводная лодка вдруг развалилась, выбросив в небо столб ослепительного пламени; с еле ощутимым запозданием долетел и оглушительный грохот взрыва, который, казалось, должен был пригнуть к земле все деревья.

Капитан Исаев понял: моряки, уходя с родного корабля, заминировали его; похоже, между торпедами заложили взрывчатку.

Исчезла с поверхности моря подводная лодка – фашистские катера, сделав в сторону моряков несколько нестройных артиллерийских залпов, развернулись на обратный курс и резво побежали к все еще темноватой западной кромке горизонта. И лишь теперь к морякам, сгрудившимся на линии прибоя, подошли капитан Исаев и сержант. Те, казалось, нисколько не удивились их появлению, вроде бы с полным доверием встретили, но капитан Исаев краешком глаза сразу заметил, что стоит в плотном кольце, что, пожалуй, и нагана не сможет вырвать из кобуры, если попытается это сделать: обязательно намертво сцапает за руку кто-то из этих парней, разглядывающих его спокойно и одновременно придирчиво, с пристрастием.

Наконец, когда капитан Исаев был готов первым назвать себя, три последних решающих шага сделал моряк в кителе, на рукавах которого было по две золотистые нашивки. Был этот моряк на голову ниже его, Дмитрия Исаева, однако плечи у них оказались одинаковой ширины, и поэтому создавалось впечатление, будто он даже коренаст, необыкновенно силен. Правда, лицо у него было чуть удлиненное в нижней своей половине. Может быть, кому-то оно и показалось бы некрасивым, если бы не постоянная добрая улыбка, если бы не серые глаза, одаривающие собеседника душевным теплом. Даже подумалось: а может ли он в силу своего характера командовать людьми, приказывать им?

Этот морской командир, подойдя к капитану Исаеву на положенное расстояние, вежливо козырнул и сказал с внутренним достоинством:

– Старший лейтенант Загоскин, помощник командира подводной лодки.

Тайком облегченно вздохнув, капитан Исаев немедленно назвался и требовательно посмотрел на сержанта. Тот правильно понял его и почти отчеканил, встав по стойке «смирно» и прижимая к себе винтовку, что он сержант Перминов, Антон Спиридонович.

После этого капитан Исаев и рассказал морякам о том, что за минувшие сутки выпало на долю их полка и роты его, капитана Исаева, даже точно назвал, сколько сейчас у него бойцов.

Его выслушали сочувственно, а потом поведали и о своей беде. Оказывается, они были в самом обыкновенном походе, предусмотренном планом боевой подготовки, у берегов фашистской Германии были, когда получили радиограмму о том, что гитлеровцы вероломно напали на нас. Конечно, немедля скрылись в глубинах моря и начали поиск фашистских кораблей. И скоро нащупали один, утопили его торпедным залпом из двух носовых аппаратов. А вот этой ночью здорово, непростительно оплошали: чтобы подзарядить аккумуляторы, нечаянно всплыли… почти рядом с фашистским сторожевым катером, который, заглушив моторы, беспечно покачивался на волнах. Короче говоря, он первым ударил из пушек, смел своими снарядами за борт командира лодки и всех тех, кто вместе с ним в то время был на верхней палубе. Что было потом? Самое обыкновенное: они в момент утопили тот катеришко и пошли домой. Думали, что проскочат в свою базу, да вот часа два назад из ночи вывалилась на них эта шестерка катеров, клещом вцепилась. Конечно, если бы дистанция между ними и лодкой в момент встречи была бы хоть чуточку побольше, они по срочному погружению попытались бы уйти на глубину, а тут пришлось просто отходить, отстреливаясь…

Познакомились, выкурили по цигарке солдатской махорки и уже вместе пошли дальше, решив, что, если подвернется такой случай, надо будет обязательно раздобыть оружие для моряков; а вообще-то очень желательно и для солдат заиметь что-нибудь помощнее, чем винтовка, наг пример наши или немецкие автоматы.

Шли единой частью, подчиняясь всем приказаниям капитана Исаева, шли на восток. А в голубом небе почти непрестанно ревели моторы самолетов. Большей частью фашистских. А с юга, обтекая, грозясь обойти отряд, грохотала артиллерия. И они поняли: сегодня фашисты еще продолжают свое наступление. Настроения эта догадка не улучшила, но шагать стали шире, решительнее: спешили включиться в общее святое дело защиты Отечества, спешили и свою лепту внести в полный разгром врага. А что будет только так – в этом нисколечко не сомневались.

Уже под вечер на проселочной дороге, петлявшей по лесу среди приземистых и курчавых сосен, их остановили советские танкисты – осунувшиеся, постаревшие на годы за двое суток боев. Они, бегло опросив капитана Исаева и старшего лейтенанта Загоскина, наскоро просмотрев документы, которые те могли предъявить, того и другого препроводили к генерал-майору; он, как стало известно чуть позднее, еще вчера командовал бригадой, а сегодня лишь пятью последними ее танками. Генерал-майор, выслушав капитана Исаева, сказал, что в Прибалтике фашисты повсюду перешли границу и нахально прут по всем дорогам только вперед, обтекая, окружая наши части, оказывающие им упорное сопротивление.

– Вам, капитан, приказывать я вроде бы не имею права, вам могу вроде бы только советовать… Так вот, окажись я в вашем положении, махнул бы рукой на все графики движения, полученные вчера, и с предельной скоростью, на какую только способен, побежал бы, например, в Таллинн. Почему именно туда? Там – штаб Балтийского флота, там обязательно найдутся люди, которые в лицо знают командный состав той нашей подводной лодки, люди с которой идут с вами. Что это дает вам? Они легко установят, что вы действительно свои, а не фашисты, переодетые в нашу форму… И поспешайте: я-то вам поверил, а ведь можете нарваться и на чрезмерно бдительного товарища…

Так генерал-майор закончил свое напутствие, то ли козырнул, прощаясь, то ли просто махнул рукой, и решительно зашагал к своим пяти танкам, обреченно глядевшим на запад дульными срезами пушек.

3

Чуть больше двух месяцев минуло со дня начала войны, всего чуть более двух месяцев, а жизнь заставила такие вензеля и так молниеносно выписывать, что капитан Исаев, случалось, по нескольку раз в день бормотал свою присказку про уху из петуха. Часа через полтора – не более! – после разговора с генерал-майором она впервые сорвалась с его языка.

Капитан Исаев и его бойцы шли опушкой леса, шли почти параллельно шоссе, если верить карте, выпущенной в последний год давненько минувшей мировой войны, бежавшему от границы до самого Ленинграда. Чтобы в случае появления фашистских самолетов побыстрее исчезнуть из поля зрения летчиков, опушкой шли. Не излишне медленно и не быстро ноги переставляли, очень редко окидывая взглядом то, мимо чего проходили: гляди не гляди, ничегошеньки радостного все равно не увидишь.

Без песен, шуток и даже разговоров брели люди, лишь по земле скользя глазами, переполненными тоской. У всех думы. Собственные, личные и в то же время общие. О доме (когда-то теперь попадешь туда, да и попадешь ли?), о павших товарищах – никак не верилось, что еще позавчера или даже вчера ты с ними из одного солдатского котелка щи хлебал, из одного кисета цигарки сворачивал, а сегодня их уже нет и никогда не будет.

А капитан Исаев еще хотел и понять, почему фашисты, хотя мы почти каждую их атаку встречаем плотным огнем, так ходко идут вперед. Ну ладно, они тайком готовились к этой войне; как показал бой за военный городок, отдельные моменты возможных грядущих боев, похоже, не раз отрепетировали. Мы же даже обыкновенные окопы и на родной земле сами от себя скрытно рыли. И вооружены фашистские солдаты получше, чем мы. Согласен, все так…

Но все равно нутро вопит, что все это лишь малые слагаемые нынешних побед фашистов: в гражданскую войну Красная Армия, как клятвенно уверяют историки, почти без оружия, почти разутая и раздетая царских генералов и вообще всю Антанту расчихвостила!

Может, в том главная причина успехов фашистов, что нет сейчас во главе наших полков, дивизий и армий тех военачальников, которые их к прошлым славным победам водили?

Не сегодня впервые и с опаской капитан Исаев подумал об этом. Эта мысль пришла ему в голову зимой 1939/40 года, когда наша армия с превеликим трудом ломала финские войска, хотя во всей Финляндии народу было поменьше, чем в одном Ленинграде. Или около того.

Нет, капитан Исаев верил тому, о чем писали наши газеты, о чем гневно с высоких трибун вещали люди, известные всему миру. Но все равно как-то плохо укладывалось в сознании, что Блюхер, Тухачевский да и другие столь же прославленные полководцы гражданской войны, в тяжелейшем прошлом не поддавшиеся многим соблазнам, сегодня вдруг переметнулись на сторону врагов всего советского. Спрашивается, чего им в жизни не хватало? Что особое они могли получить от капиталистов за свое предательство, если у самих только птичьего молока в повседневной жизни, можно сказать, и не было?

Иными словами, что-то тревожное уже какой год гнездилось в душе капитана Исаева.

Однако, хотя в душе его и обосновались первые смутные сомнения в правдивости того, о чем ему говорили, сегодня он нашел лишь одно, как ему казалось, правдоподобное и до некоторой степени даже уважительное объяснение происходящему: здесь, вдоль новой государственной границы (только год мгновением мелькнул с тех пор, как здешний народ решил навеки связать свою судьбу с нашей), нет линий, нет узлов и хитросплетений мощных оборонительных сооружений, все это дальше, на востоке, где пограничная полоса пролегала раньше; вот дойдем до нее, а там перво-наперво остановим гитлеровцев, дадим им время, чтобы они побольше своих дивизий сюда стянули, а затем и шарахнем по ним всей своей силищей!

В очередной раз несколько утешил, успокоил себя этим – глянул на голубое небо, в котором во всех направлениях сновали только фашистские самолеты (наши, говорят, уничтожены еще на рассвете 22 июня, бомбежками и обстрелами на родных аэродромах уничтожены), на шоссе, где, уже наученные войной, люди не брели серединой, на своих бойцов, которые безропотно шли за ним всюду, куда бы он ни свернул. Сразу увидел сержанта Антона Перминова и солдата Карпа Карпова. Нисколько не удивился, что они шли рядом и первыми вслед за ним: уже успел по говорить с ними и теперь знал, что с год назад Антона чуть не исключили из комсомола за то, что посмел отказаться идти учиться в летную школу, попросил обком комсомола на учебу направить его в военно-морское училище. Услышав эту просьбу, высказанную очень даже спокойно, кое-кто, чрезмерно горячий, и поспешил обвинить его в дезертирстве: дескать, мы, комсомольцы, шефствуем над военно-воздушным флотом, ничего не жалеем для того, чтобы он стал самым мощным в мире, а ты от наших забот в кусты бежишь? В то время в кустах отсиживаться намереваешься, когда капиталисты-империалисты всех стран не только угрожающе бряцают оружием?

Антон Перминов в ответ осмелился напомнить, что комсомол и над военно-морским флотом шефствует. Его будто не услышали. И дружно проголосовали за исключение Перминова из комсомола.

Только потому и уцелел у него комсомольский билет, что вмешался обком партии, осторожно, деликатненько подправил кое-кого, поумерил пыл у наиболее ярых.

Комсомольский билет Антон Перминов сберег, а вот ни в одно из военных училищ заявления не посмел послать: в характеристике, которую ему дала комсомольская организация родной школы, было сказано, что он, Антон Перминов, в политическом отношении еще несколько темноват, хотя в этом году успешно и окончил десять классов.

Если у тебя в характеристике такое написано, то нечего и помышлять не только о военном училище, но, пожалуй, и вообще о дальнейшей учебе. А вот очередному призыву в армию характеристика нисколько не помешала. Служил он честно, потому только за считанные месяцы и продвинулся по службе от рядового до сержанта. На комсомол не обижался, по-прежнему около сердца с гордостью носил комсомольский билет, хотя того торопыгу, который первым пришлепнул ему ярлык дезертира, по гроб помнить будет. И вообще всех, кто скор на выводы, он теперь ненавидит. Потому тогда уничтожающе и посмотрел на солдата Карпова.

А душа солдата Карпова Карпа Карповича (за это его уже прозвали Трижды Рыба) родниково чиста, в ней нет и малейшей инородной мути. Единственное, что в нем пока настораживает, – очень категоричен в своих выводах. Причем сделанных без должного обоснования. Потому так безоговорочно и осудил он летчиков и моряков. Хотя, пожалуй, пообомнет ему жизнь бока – многое поймет, наверняка выдержаннее станет.

Все было вроде бы привычно, но к капитану Исаеву вдруг подошел сержант Перминов, сказал, показав глазами на старшину и четырех наших солдат, которые подпиливали и валили телеграфные столбы, рушили линию связи:

– Гляньте, товарищ капитан, на этих дармоедов. Что они делают – чистокровное вредительство!

Капитан Исаев еще раз посмотрел в сторону тех солдат. Теперь не просто так, бегло, а внимательно, даже придирчиво. Действительно, все спиленные столбы лежали комлем к шоссе. И провода с них специально не посрывали, и изоляторов не сокрушили. Невольно подумалось, что восстановить эту вроде бы уничтоженную линию связи – дело не суток, не часов, а лишь десятков минут. Интересно, кто санкционировал именно такое выполнение задания? И капитан Исаев, нахмурившись еще больше, зашагал к неизвестным солдатам, подпиливавшим очередной телеграфный столб. За ним, словно это было оговорено заранее, потянулись все, кто шел следом.

Приблизился метров на десять – старшина скомандовал «смирно», подбежал к нему и очень толково и кратко доложил, что группа солдат под его командованием занята выполнением специального задания. Капитан Исаев, козырнув в ответ, сказал строго, требовательно, однако вполне миролюбиво:

– Если у вас специальное задание, то в него и вовсе всю душу вкладывать надо, а вы?

– Я, товарищ капитан, человек маленький, я только честно выполняю то, что мне приказано, – ответил старшина без малейшего намека на смущение или раскаяние.

Еще больше, чем равнодушный ответ, поразило то, что в глазах старшины не было и малюсенького следа той огромной душевной боли, которую эти дни носили в себе все. И капитан Исаев вовсе придирчиво ощупал глазами самого старшину, каждого из его подчиненных. И вдруг заметил, что один из недавних пильщиков, прекративших работу после команды старшины, стоит по стойке «смирно» как-то непривычно для глаз.

Ага, локти у него чуть оттопырены! И подбородок излишне вздернут…

– Руки вверх или немедленно открываю огонь!

Старшина и четыре его солдата подняли руки. Без спешки, без малейшего признака страха или самого обыкновенного волнения. После этого старшина и сказал чуть снисходительно:

– Я – офицер абвера. Советую вам, капитан, воспользоваться благоприятным для вас моментом и немедленно вместе со своими солдатами сдаться мне в плен. Слово офицера, что всем вам будет сохранена жизнь.

Ну, разве это заявление гитлеровца не уха из петуха?!

Однако чувствовалось, фашист говорил, искренне веря в гуманность своего предложения, он ни на минуту не сомневался, что оно будет обязательно принято, если не с благодарностью, то и без протеста, без малейшего промедления. И эта уверенность фашиста, его непоколебимая вера в силу звания и своего слова на несколько секунд лишили капитана Исаева обычного хладнокровия, он сказал, внутренне костенея от злости:

– «Языки» нам не нужны. Да и людей у меня маловато, чтобы к пленным, как конвой, занаряжать. Самое выгодное и разумное для меня – расстрелять вас. На этом самом месте. Немедленно… Потому все это говорю, что, если не заткнешь фонтан, расстреляю. А командованию доложу, что все уже так и было, когда мы сюда заявились. Понятно, доходчиво разъясняю обстановку или как?

Не было у капитана Исаева намерения расстреливать фашистских диверсантов, он даже считал, что просто обязан их живыми сдать работникам НКГБ (авось выдадут кого из своих, действующих в нашем тылу). Он хотел лишь проверить их на испуг. Скорее всего потому, что сам за последние двое суток пугался здорово и несколько раз. А фашисты атаковали вроде бы вовсе бесстрашно. Вот и захотелось поточнее узнать, правда ли это.

Убедился, что страх им очень даже ведом: тот, назвавшийся офицером абвера, после его слов будто язык проглотил.

Немецких диверсантов в первом же небольшом городке, название которого запомнить даже не старался, сдали работникам милиции для передачи кому следует. И снова зашагали на восток. Но едва за вершинами сосен скрылись красные черепичные крыши городка – их остановили. Окликнули властно и сразу же предупредили, что при малейшем неповиновении по ним ударят из станковых пулеметов; эти пулеметы – восемь штук – откровенно таращились с опушки бора.

Капитан Исаев не стал искушать судьбу, он приказал своим людям остановиться, позволил неизвестным красноармейцам увести себя одного к какому-то майору, невероятно серому от усталости и пыли многих проселочных дорог. Майор, державшийся на ногах, казалось, исключительно за счет упрямства, спросил: а почему он, капитан Исаев, и его люди оказались здесь, да еще в едином строю с моряками? Ответы, похоже, не насторожили, не встревожили его. Но он все равно немедленно вызвал для проверочного опроса сначала несколько солдат, а потом и моряков. Когда те и другие подтвердили сказанное капитаном, Майор подобрел глазами, однако приказ отдал тоном, исключающим даже самые ничтожные возражения:

– Немедленно занимайте оборону на рубеже, который вам сейчас покажут. Лично отвечаете за все, что там произойдет… Вопросы ко мне?

– Если я правильно понял, нам на соединение с-полком не спешить?

– Будете воевать здесь, – словно отрубил майор.

– В составе какой дивизии?

– А тебе не все равно?

– Точно подметили, очень даже не все равно, – нимало не смутился капитан Исаев и охотно пояснил – Каждому солдату желательно служить в части авторитетной, известной. Или у вас, товарищ майор, другая точка зрения?.. Между прочим, может случиться и так, что вдруг нагрянет какое-нибудь высокое начальство и спросит хорошо поставленным басом: «А как ты, капитан, здесь оказался? По чьему приказу?»

Майор на мгновение задумался, потом тряхнул головой, словно прогоняя какие-то неприятные думы, и сказал решительно:

– С этой минуты ты – командир отдельного сводного батальона особого назначения. И довел это до твоего сведения майор Петров.

Интересно, он действительно Петров или ляпнул первую фамилию, какая на ум пришла?

Спросил же капитан Исаев о другом:

– Где, когда и у кого можно получить боезапас? Как будет осуществляться питание личного состава моего батальона?

– Боезапас? Питание личного состава?.. А тебе, капитан, палец в рот, оказывается, не клади, – одобрительно усмехнулся майор, потом все же пояснил, что патроны к винтовкам и гранаты как оборонительного, так и наступательного боя следует получить немедленно вон в том лесочке. А что касается питания личного состава… Оно обязательно будет организовано, если позволят обстоятельства.

Когда ранее капитану Исаеву приходилось принимать батальон, он, узнав об этом, начинал немедленно волноваться, а потом, как говорила жена, ломал голову над тем, чего настоящие комбаты в упор не замечают. Все это неизменно бывало раньше. Теперь же – только деловое спокойствие. И, чуть подумав, он, уже как командир батальона, отдал свой первый приказ, объявив всем, что обязанности командира первой роты берет на себя, а на вторую роту и своим заместителем по всем вопросам назначает старшего лейтенанта Загоскина Павла Петровича. Последний, услышав приказ, не стал отнекиваться, ссылаясь ни то, что по специальности он подводник и в сухопутной тактике, следовательно, хромает на обе ноги, можно сказать – даже вовсе не разбирается, он деловито предложил:

– Делим людей пополам или мне пока взять только своих матросов?.. Если нужно знать мое мнение, я за то, чтобы сначала побыть с одними матросами… И тех флотских, кто примкнет к нам позже, ты ко мне в роту будешь направлять. Пока до полного комплекта не доведем ее.

До полного комплекта, говоришь… Пополнение, как таковое, конечно, обязательно будет, может быть, и в неожидаемо большом количестве: даже к ним, пока они опушками лесов брели сюда, несколько человек пристало, а здесь, когда шоссе намертво перекрыли заставы майора Петрова, отбившиеся от своих частей могут как из мешка повалить. Но, во-первых, может быть – это еще вовсе не свершившийся факт, во-вторых, начнутся бои – неизбежны потери. Не окажутся ли они, эти потери, равными притоку новых сил или даже внушительнее его?

Капитан Исаев, подавив вздох, дал согласие на то, чтобы сейчас старший лейтенант Загоскин взял в свою роту только подводников. Он, капитан Исаев, даже немного помечтал о том, что хорошо, просто вообще прекрасно было бы заиметь роту исключительно из моряков: хотя и был пожизненно влюблен в пехоту, хотя и очень дорожил своими солдатами, с которыми выпало выдержать испытания первых дней войны, он смог увидеть, что моряки физически крепче, что их связывает какая-то особая дружба; свято оберегая ее, они порой идут даже на верную смерть. Между прочим, нельзя забывать и того, о чем вскользь упомянул майор Петров. А он, понизив голос, шепнул, что не только наша армия, но и флот имеет потери. Можно сказать, довольно ощутимые. И в открытом море, и в наших базах погибло несколько военных кораблей; только потому, что фашисты напали в тот момент, когда те корабли находились в ремонте, даже без снарядов к своим пушкам стояли в доках или у причальных стенок морских заводов.

Всю ночь не выпускали из рук лопат – рыли окопы. И хорошо, что себя не пожалели: едва солнце поднялось над лесом, на шоссе, туда, где отчетливо просматривалась еще рваная линия окопов, обрушились бомбы, снаряды и мины. Сначала одиночные, а потом они посыпались так обильно, столько вздыбили земли, что временами солнце, которое все еще упрямо ползло в зенит, вдруг меркло и день превращался в густые сумерки.

В полдень, когда нормальные люди обедают, фашисты начали первую атаку. Выскочили из своих окопов и, мгновение постояв словно в ожидании кого-то или чего-то, не побежали, а неспешно зашагали навстречу сотням злых, безжалостных пуль. Многие падали и оставались лежать на чужой для них земле недвижимо, разметав руки и ноги или умоляя о помощи. Но остальные по-прежнему печатали шаг. Может быть, лишь чуточку поспешнее, чем в начале атаки.

Казалось, нет такой силы, которая способна остановить фашистских солдат. И кое у кого страх затронул душу. Однако двое минувших суток у капитана Исаева и почти всех его товарищей копилась злость. На себя. За то, что отступали перед нахальным врагом. Хотя еще сегодня ночью или на рассвете об этом и не было сказано ни слова, каждый про себя твердо решил, что пора показать фашистам, где раки зимуют. И еще яростнее забахали винтовки, казалось, бесконечными стали пулеметные очереди.

Вдруг наши солдаты с радостью заметили, что кое-кто из гитлеровцев – не один, не два, а сразу несколько – чуть замедлили шаг, словно раздумывая, где здесь, на поле боя, можно укрыться от смерти. Этой заминки нескольких человек оказалось вполне достаточно: всю атакующую цепь вдруг залихорадило, она из линий с плавными и сравнительно малыми изгибами превратилась в ломаную кривую, которая какое-то неуловимо короткое и одновременно невероятно длинное время потопталась на месте, устилая землю телами в мундирах мышиного цвета, а потом неудержимо рванулась назад, к своим окопам, чтобы там попытаться найти спасение.

Капитан Исаев и его товарищи обрадовались своей первой победе над гитлеровцами. Кое-кто даже подумал: мол, я уже исчерпал свой лимит на отступление – и гордо расправил плечи.

Стемнело настолько, что не стали видны вражеские окопы, – капитан Исаев разрешил добровольцам сползать на поле недавнего боя, чтобы поискать немецкие автоматы и патроны к ним.

Добровольцы, сползав на ничью землю, принесли сорок семь немецких автоматов. Капитан Исаев еще решал, кому их доверить, а из штаба какого-то стрелкового корпуса уже прибыл командир связи и сказал, что настало время отступить до такого-то рубежа обороны, где проклятые гитлеровцы наконец-то и будут остановлены намертво. Там-то уж – непременно!

Организованно отступили сначала до одного указанного рубежа, потом до другого; кое-где и стихийно бежали. Втянулись в эти отступления, даже почти привыкли, что днем смертный бой с фашистами, а ночью опять отступление. Короче говоря, и опомниться не успели, как оказались уже в Эстонии. Здесь, получив короткую передышку, которую использовали на пополнение личным составом и на самый обыкновенный сон, капитан Исаев и сообщил подчиненным, что гитлеровцы все еще наступают повсеместно, что 8 июля они овладели Пярну и наверняка были бы уже в Таллинне, если бы наша армия не перекрыла им дорогу, если бы она ценой огромных усилий и жертв не придержала их.

Здесь, в Эстонии, когда до Таллинна оставалось всего лишь около пятидесяти километров, капитан Исаев наконец-то точно узнал, что его батальон сейчас входит в состав 10-го стрелкового корпуса, имевшего на тот день только около десяти тысяч бойцов, хотя по штатному расписанию в любой дивизии их должно быть побольше. А оборонять им выпало почти девяносто километров линии фронта. Выходит, фашистов, рвущихся к Таллинну, сдерживает цепочка людей, расстояние между которыми около девяти метров? Не густо, прямо скажем, даже очень не густо…

Потом поползли слухи, будто 5 августа гитлеровцы захватили станцию Тала и тем самым перерезали железную дорогу Таллинн – Ленинград, а 7 августа вышли и на побережье Финского залива между мысом Юминда и Кундой.

Командование не опровергло этих слухов.