Текст книги "Будни войны"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Исчез последний фашистский самолет, прозвучал над городом-крепостью сигнал отбоя воздушной тревоги – капитан Исаев, чувствовавший себя так, словно чем-то опорочил себя, побрел в опостылевшую казарму. Да, в Кронштадте все люди еще недавно насмерть бились с фашистами. Только он, капитан Исаев – кадровый командир Красной Армии! – был сторонним наблюдателем.

И вовсе чернущая туча закрыла весь мир, когда узнал, что в налете участвовало около трехсот вражеских самолетов, что от их бомб пострадал не только линейный корабль «Марат», но и крейсер «Киров», лидер «Минск» и эсминец «Грозящий», а подводная лодка «Малютка», транспорт и буксирный пароход даже затонули.

В тот день капитан Исаев не ужинал: именно во время, отведенное распорядком дня на ужин, он постучал в дверь кабинета того майора, который приговорил его быть в резерве. И вошел в кабинет, получив на то разрешение. И не оказал, а отчеканил с откровенным вызовом:

– Прошу немедля определить меня на место службы. На любое боевое. Согласен даже рядовым. В противном случае…

Что сделает в противном случае, этого и сам не знал. Но он, капитан Исаев, известный всему полку своей неизменной выдержкой, сказанул такое, глазом не моргнув.

6

Без малейшей необходимости капитан Исаев дал волю нервам, разговаривая с майором: оказалось, только минувшая бомбежка и помешала тому еще сегодня днем найти его и сообщить, что он должен немедленно явиться к полковнику Ворожилову Андрею Трофимовичу. Дескать, остальное полковник сам скажет, если… сочтет нужным.

О полковнике Ворожилове капитан Исаев слышал. Дескать, он знающий свое дело командир, наделенный талантом военачальника, организаторскими способностями и смелостью, находчивостью в бою; лучшее тому подтверждение – орден Красного Знамени, которым Андрей Трофимович награжден еще в гражданскую войну за штурм Перекопа.

Полковник Ворожилов, когда капитан Исаев представился ему, крепко пожал его руку и спросил, словно залп из главного калибра обрушил: с какого года в Красной Армии и в какой должности пребывал последнее время?

На первую половину вопроса капитан Исаев ответил без малейшего промедления, а потом на мгновение задумался. Откровенно говоря, очень хотелось, назваться командиром отдельного сводного батальона особого назначения. С другой стороны… А вдруг майор Петров лишь для отвода глаз, предполагая, что у него, капитана Исаева, во всю силушку заполыхали честолюбивые помыслы, назвал его комбатом? Вдруг не сохранилось (или даже не было вовсе) бумаги, подтверждающей это? Лучше уж и умереть командиром роты, чем прослыть самозванцем! И он назвался ротным командиром.

А еще через несколько минут, даже не присев сам и не предложив сесть капитану Исаеву, полковник Ворожилов ровным голосом и отрывистыми фразами, глядя неизменно только в глаза, поведал, что он, полковник, сегодня уже командир полка моряков-добровольцев, которые, скорее всего, в ближайшие дни станут десантниками. Куда будет брошен полк и в полном составе или расчлененный на батальоны и даже роты – не тема для сегодняшнего разговора. Если капитан Исаев чувствует себя способным участвовать в том большом деле, которое маячит перед полком, – милости просим, хоть сейчас принимайте роту. Между прочим, полк сформирован исключительно из моряков – вчерашних корабельных электриков, торпедистов, рулевых, трюмных машинистов; есть в его составе и курсанты военно-морского политического училища. Короче говоря, из всей сухопутной тактики, как военной науки, эти парни хорошо только и знают, что по команде или сигналу командира надо обязательно быстро подняться в атаку. И они поднимутся. И бросятся вперед. И многие из них лишь из-за своей военной малограмотности полягут на том поле боя. Отсюда какая задача вытекает уже сегодня? Буквально за считанные дни вдолбить, втемяшить – какое из этих слов вам больше нравится, то и выбирайте, – так вот, надо во что бы то ни стало втолковать им хотя бы самое-самое основное, а потом, когда придет пора и они окажутся на сухопутном фронте, учить дальше и одновременно ежеминутно заставлять их строго выполнять все то, что должны были намертво освоить раньше. Требовать, требовать и еще много раз требовать. Жестко. Даже вроде бы – беспощадно!

Понятно или нет, почему оказано: «Вроде бы – беспощадно»? По отношению к ним жалеть —быть беспощадно требовательным.

Если капитан Исаев все понял, если у него нет вопросов, предложений или просьб, то первый разговор будем считать оконченным и прошу приступить к исполнению обязанностей. Когда приступить? Хоть сейчас, но никак не позже завтрашнего утра.

Капитан Исаев в казарму, где квартировала его рота, пришел за полчаса до общего подъема, а покинул ее лишь глубокой ночью. Двое суток подряд так было. Спрашивается, когда же спать?

Решение проблемы, казавшейся невероятно сложной, нашлось совсем рядом: только обмолвился в разговоре с одним из командиров взводов, что в положении его, капитана Исаева, разумнее всего, пожалуй, жить под одной крышей с ротой, как обнаружилось, что рядом, с баталеркой пустует чуланчик; он, правда, не имеет даже малюсенького окошечка, даже самой примитивной форточки, но разве наличие всего этого так уж обязательно?

В чуланчик втащили койку, застелили казенным бельем. И капитан Исаев без колебаний переселился сюда. Тут и заметил, что матросы даже очень доброжелательно восприняли и переезд, и то, что все его имущество запросто умещалось в сумке от противогаза.

Сейчас все это – и назначение командиром роты в полк десантников, и почти круглосуточные занятия основами сухопутной тактики – уже в прошлом. Сегодня, 5 октября, капитан Исаев вместе со своими матросами сидит на днище шлюпки и, кроме соседей, никого и ничего не видит в темноте, обступившей его со всех сторон. О нос шлюпки бьются маленькие волны, поднятые морским охотником, который на длинном пеньковом тросе ведет за собой вереницу гребных судов. Не один морской охотник, несколько их держат курс на пассажирскую пристань Петергофа. Только там они отдадут буксиры, и все эти баркасы, катера и шестивесельные ялы уже своим ходом доберутся до береговой кромки, где десантники – весь полк! – и попытаются сначала зацепиться за землю, чтобы, оглядевшись и чуть освоившись, стремительно рвануться вперед. Тогда и ударит наша артиллерия. Вся. Вплоть до главного калибра фортов Кронштадта, линейных кораблей и крейсеров; тогда и бросятся на фашистов в атаку солдаты наших армий, оказавшихся зажатыми в Ораниенбауме и держащих оборону на западной окраине Ленинграда. По замыслу советского командования эти удары, точно согласованные по времени, и должны будут сломить, опрокинуть фашистские войска, вырвавшиеся к Финскому заливу восточнее Петергофа.

Вроде бы все спланировано лучше не надо, вроде бы есть большая надежда на успех задуманного. Однако мы пока погодим праздновать победу: война уже научила не особо спешить с окончательными прогнозами.

Капитану Исаеву казалось, что шли они от Кронштадта до Петергофа неоправданно долго. А что может быть хуже ожидания, да еще в то время, когда наверняка знаешь, что скоро вступишь в неизбежный кровавый бой? Может быть, в последний для тебя? Это лишь бессовестные хвастуны болтают, будто им вовсе неведом страх. Врут беззастенчиво, цену себе набивая! Ведом он, тот страх, каждому человеку. Разумеется, если он, тот человек, нормальный. И первый подвиг, который совершает любой солдат, готовящийся идти в бой, – преодоление своего страха; потом, когда это уже свершится, будет несоизмеримо легче, там сам бой полностью овладеет твоей душой, уничтожив все прочее.

Капитан Исаев был нормальным человеком. Он, вместе с подчиненными сидя на днище шлюпки, откровенно боялся предстоящей первой встречи с фашистами на петергофской земле, гадал: посильно ли ему окажется сразу уловить главную жилу боя?

Чтобы хоть несколько ослабить нервное напряжение, попытался заставить себя думать о приятном – о прошлогоднем отпуске, который целиком провел с Аннушкой, Полиной и Фишкой, в родной деревне провел… Но думать сейчас о том, что не имело прямого отношения к сиюминутному, было против человеческого естества, и вместо светлых воспоминаний, молодящих душу, вдруг пришло в голову, что давно, впервые увидев на почтовых открытках сказочно прекрасные фонтаны Петергофа, он твердо решил обязательно побывать здесь, все увидеть своими глазами. И вот на шлюпке идет в Петергоф. Не любоваться красотами, созданными гением и руками людей. Оказавшись там, он, возможно, даже лично будет вынужден уничтожить, сокрушить что-то, многие десятилетия радовавшее людей. К примеру, тот же Дубок. Чтобы не сокращал сектора обзора или ведения огня…

Берег, на который предстояло высадиться десантникам, надвинулся черной стеной. Неожиданно надвинулся. Безмолвно, угрожающе.

– Товсь! – донеслось из ночи еле слышное.

Капитан Исаев, сразу забыв о недавнем безотчетном страхе, привстал, понадежнее ухватил автомат.

Напряженно ждал приказа полковника Ворожилова или выстрела с берега, но увидел, что пеньковый трос, соединявший их шлюпки с морским охотником, неожиданно ослабел, бесшумно и как-то безвольно скрылся в воде, казавшейся черной. Теперь шлюпка шла вперед только по инерции. В полной тишине шла.

Но вот под носом шлюпки заскрипел песок. Моментально, призывно взмахнув автоматом, капитан Исаев прыгнул в воду. Не с носа шлюпки, до которого, сделав шага три или четыре, можно было добраться посуху, а с борта. Там, где сидел во время всего перехода заливом, оттуда и прыгнул.

Все моряки-десантники поступили так же; те, кому выпало прыгать с кормы, в воду погрузились по грудь.

Все еще не веря, что фашисты пока не обнаружили их, не чувствуя холода воды, обручем сомкнувшейся чуть ниже груди, капитан Исаев, как мог быстро, побрел к берегу. Слева и справа, опередив или поотстав на считанные метры, продирались сквозь воду матросы. Сосредоточенные, готовые в любую минуту открыть огонь.

Матросы роты капитана Исаева не только достигли берега, они уже бежали по жухлой траве-мураве между вековыми липами и по песчаным дорожкам нижнего парка, когда с горки, где затаился бывший царский дворец, поползла в небо первая осветительная ракета. Она не одолела еще и половины своего пути, а в небо, пущенные торопливыми руками, рванулись уже многие ракеты. Почти всех цветов радуги. Какая ракета оказалась под рукой у фашистского наблюдателя, ту он и швырнул в черное небо. В их мерцающем свете фашисты и увидели моряков, во весь рост бежавших к дворцовой горке. Увидели – подняли тревогу, ударили по ним из автоматов и пулеметов; не прошло еще и пяти минут – в цепи атакующих начали рваться, ослепляя пламенем, мины и снаряды. Но потери в людях пока не были чудовищно велики, и моряки, хотя чуток и сбавив скорость, все еще бежали вперед, время от времени бросая в ночь подбадривающее себя и товарищей:

– Даешь, братва!

Бросали этот бесхитростный призыв и командиры, которым подбадривать подчиненных даже устав предписывал, и простые матросы, очень хотевшие обязательно победить в этом бою.

Рота капитана Исаева была уже совсем рядом с подножием горки, на которой высился бывший царский дворец, когда Дмитрий Ефимович почувствовал, что продолжать атаку – вовсе погубить роту. И крикнул как только мог громко:

– Третья рота! Окапываться!

Заметив, что десантники залегли, фашисты не бросились на них в атаку, они ограничились тем, что огнем своих автоматов и пулеметов еще плотнее прижали их к земле. Положение у десантников создалось вроде бы безвыходное, но в эти минуты, словно подбадривая их, почти разом и полыхнули огнем орудия фортов Кронштадта и главного калибра линейных кораблей и крейсеров. От тяжелых ударов, во множестве обрушившихся на нее, задрожала земля. И качнулись высоченные липы, и мелкой рябью подернулась вода в канале, прорезавшем парк от бывшего царского дворца до Финского залива. Точно по целям, пристрелянным ранее, ударили наши мощнейшие орудия.

Однако фашисты не дрогнули. Их пулеметные и автоматные очереди стали, казалось, еще убийственнее.

Всю ночь моряки-десантники пролежали на сырой земле в парке Петергофа, от вражеских пуль и осколков укрываясь за стволами деревьев или в одиночных ячейках, вырытых наспех. Хотя приказа такого и не было, патроны экономили, почти не стреляли просто в ночь, ожидая, что вот-вот со стороны Ленинграда и Ораниенбаума, как и планировалось при разработке всей этой десантной операции, раздастся желанное «ура». Всю ночь ждали, не дождались. Только форты Кронштадта да самые мощные военные корабли вроде бы и попытались помочь им. Словом, за ночь не произошло ничего радостного, обнадеживающего. Зато черного, отнимающего надежду на успех операции, – с избытком. То, что обе радиостанции вышли из строя, конечно, беда. Но нормальный солдат или матрос и без связи с командованием и соседями какое-то время обойтись сможет, хотя и невероятно трудно ему будет. Нет, более страшное случилось этой ночью, случилось почти сразу, как только высадились на берег, захваченный врагом, Здесь одним из первых был убит полковник Ворожилов. А заменить его никто из здешних командиров не был способен, самого обыкновенного человеческого авторитета не хватало любому из них. Даже капитан Исаев, который ни на что особое не претендовал, узнав о гибели полковника, непроизвольно – подумал, что теперь обязательно будет мысленно обсуждать каждое приказание командования полка, поступившее в роту.

Десантники нуждались: в помощи; с нетерпением ждали ее. Она не пришла ни ночью, ни назавтра днем. Ни в последующие сутки. Это уже значительно позднее, анализируя архивные документы, историки установят:

что командование Балтийского флота несколько раз посылало к Петергофу самые различные катера с боезапасом и пополнением, но ни один из них не смог прорваться сквозь плотную стену вражеского орудийного и минометного огня;

что было высажено много групп разведчиков (только со стороны Ораниенбаума – двадцать!), которым было приказано соединиться с десантниками, оказать им посильную помощь и, главное, прочно связать со штабами флота и армии; однако лишь четырем из них с превеликим трудом и потерями в личном составе удалось перейти линию фронта, а добраться до десанта – ни одной;

что, хотя в силу сложившейся обстановки и не было предпринято того наступления, какое планировалось первоначально, на соединение с десантниками из района Старого Петергофа рвались стрелковый полк 10-й дивизии 8-й армии и батальон балтийцев;

что артиллерия флота, желая помочь десантникам, стремясь облегчить их участь, только за двое суток выпустила по фашистам и их огневым точкам до трех тысяч снарядов самого крупного своего калибра.

Ничего этого капитан Исаев не знал в ту ночь. Не было ему известно и то, что в сообщении берлинского радио, переданном 7 ноября 1941 года, было сказано: «5 октября западнее Ленинграда, в Петергофе, был высажен морской десант из Кронштадта. Это были мощные советские силы, состоящие из коммунистов, специально отобранных для борьбы с войсками фюрера. В многодневных и упорных боях с матросами наши войска понесли большие потери, но и комиссарский десант был измотан и уничтожен частично нами, частично самими матросами, так как они не сдавались в плен, предпочитая смерть…»

Мощные советские силы, состоящие из коммунистов… Комиссарский десант…

Прямо скажем, здорово приврали гитлеровцы, сказав такое. Что в десанте участвовали лишь добровольцы – это да, чистейшая правда. Правда и то, что большинство десантников были комсомольцами. Но капитан Исаев и еще двадцать семь человек из его роты не только в партии, даже в комсомоле не состояли. Да они посчитали бы себя счастливейшими людьми, если бы имели право в полный голос назвать себя коммунистами!

Не пришла действенная помощь к десантникам. Зато фашисты к рассвету подтянули к Петергофу внушительные силы, в том числе и танки. И опять, добившись огромного превосходства в силах, фашистское командование не бросило свои войска немедленно в лобовую атаку, оно повело планомерное наступление вдоль берега Финского залива. Чтобы отрезать от него десантников, окружить и уничтожить их в старинном парке. И окружили. Так окружили, что казалось, будто никто из десантников не сможет выскользнуть отсюда.

Увидев фашистские танки на аллеях парка между его ротой и серовато-свинцовой водой Финского залива, капитан Исаев понял, что их полк не сможет решить свою задачу – срубить вражеский клинышек, острием своим воткнувшийся в залив, что лишь одиночкам из них, десантников, выпадет счастье выбраться отсюда.

Поставил ли гибель десанта в вину новому командующему Ленинградским фронтом? Даже мысли о чем-то подобном не позволил народиться: знал, что на войне самый верный расчет может прахом пойти из-за какой-нибудь кажущейся мелочи, которую при разработке операции в мощнейшую лупу углядеть невозможно.

Стало ли страшно, когда осознал, что смерть к нему сейчас так близка? Нет, страха не было. А вот большая тревога заполнила душу. Тревога за судьбу Ленинграда и вообще всей Родины. Угроза, нависшая над ними, была во много раз весомее того, что могло случиться с ним, капитаном Исаевым, с каждым из его бойцов. Потому, поняв главное, капитан Исаев и поставил перед собой вполне конкретную и посильную задачу: сегодня, пока еще жив, постараться убить как можно больше гитлеровцев. И он стал стрелять вовсе скупо, лишь наверняка.

7

Злой западный ветер, разгулявшийся вчерашней ночью, все еще не потерял силы, и обрывки косматых черных туч, почти касаясь вершин раскачивающихся деревьев, в панике неслись на восток, где сторожко спал (или только притворялся спящим?) огромный город, оказавшийся в блокаде. Весь Финский залив – насколько видели глаза – в ершистых волнах. И еще примета сегодняшней ночи – свирепый косой дождь. Он безжалостно хлещет по лицу, будто норовит ослепить, если и не навсегда, то уж на несколько самых нужных минут – наверняка. Холодно так, что не спасает даже шинель. Невольно хочется перестать верить, что еще дня четыре назад здесь была самая нормальная осень, а не сегодняшнее предзимье.

Солдат Карпов, прозванный товарищами Трижды Рыба, чтобы хоть самую малость уберечься от пронизывающего холода и секущего дождя, как только заступил в наряд, поднял воротник шинели и за ним прячет свое лицо. Он с напарником бредет по береговой кромке Финского залива. У самой воды. Оставляя на мокром песке отчетливые следы, которые скоро и обязательно начисто смоет очередная волна. Карпов и его напарник – дозор. Им приказано обязательно увидеть все, что волны выбросят на этот участок берега. Увидеть и непременно доложить начальству: иной раз простой обломок самой вроде бы обыкновенной доски может об очень многом рассказать.

Уже третий час они мерили шагами безлюдный берег, но только и видели рваные черные тучи, убегающие от войны на восток, да волны, упрямо разбивающиеся о песок этого недавнего пляжа, где в воскресные дни еще несколько месяцев назад было тесно от беззаботной детворы и счастливых матерей. Настолько все это – и черные рваные тучи, и косматые волны – надоело, что солдат Карпов, старший наряда, не всматривался во взлохмаченную ветром воду, а лишь скользил по ней почти равнодушными глазами. И все равно он первый увидел, как вдруг, казалось из самой морокой пены, возникли три человека. Они не крались, сжимая в руках оружие. У них едва хватало сил, чтобы стоять, поддерживая, подпирая друг друга; их автоматы, про которые эти люди, похоже, вообще забыли, лишним грузом болтались на груди своих хозяев.

Поддерживая, подпирая друг друга, эти трое и пошли на берег, пошли подальше от волн, грохотавших за их спиной. Сделали шаг. Второй. Третий. Тут у самого высокого из них и подкосились ноги. Он обязательно грохнулся бы, но товарищи подхватили его и выволокли туда, куда не добирались даже самые злые волны, тут бережно и опустили на песок! А сами остались стоять рядом, бессильно уронив руки вдоль своего тела.

Жестом предупредив напарника, чтобы не вмешивался, чтобы затаился на время, солдат Карпов окликнул неизвестных:

– Эй, кто идет?

Те, услышав его голос, не схватились за оружие, не поспешили ответить, назвать себя. Они, будто враз обессилев, опустились на сырой песок рядом с товарищем, который даже не шевельнулся.

– Пальну? – предложил напарник, нацеливая ствол автомата на одну из косматых туч.

– Будто не видишь, что это наши? – ответил Карпов, закинул свой автомат за спину и зашагал к неизвестным. Он был уверен, что сказал правду. Действительно, за последние сутки близко к Кронштадту не было утоплено ни одного фашистского катеришки, значит, эти трое не могли быть членами его экипажа. И не гитлеровские диверсанты, нацеленные на наш тыл, эти трое. Те на берег скользнули бы змеями, у тех сил было бы предостаточно.

До неизвестных оставалось всего несколько шагов, когда солдат Карпов решил, что лучше все же подстраховаться. И приказал напарнику лечь на песок, взять на прицел автомата тех троих. Убедившись, что напарник правильно понял все, пошел снова. Но не по прямой, начинавшейся от напарника, а под значительным углом к той воображаемой линии; чтобы товарищ, не опасаясь убить или поранить его, мог в любую минуту дать длинную очередь.

Остановился шагах в двух или трех от неизвестных. Не больше. Остановился и придирчиво разглядывал тех, кто так внезапно оказался на этом участке берега Финского залива. Двое были в бушлатах, тельниках и клешах. А вот третий… Постой, постой…

И вот уже вырвалось одновременно радостно и тревожно:

– Командир роты? Товарищ капитан?

А еще через считанные секунды приказ напарнику:

– Вызывай сюда наших!

– Можно очередью в небо?

Дать автоматную очередь – объявить тревогу, лишить товарищей коротких минут отдыха. Нет, на это солдат Карпов не согласен, и он говорит строго, хотя и немного ворчливо:

– Нет, ножками поработай… Беги и доложи самому сержанту Перминову: мол, я, Карпов, нашел на берегу нашего командира роты. Около него нахожусь. Так что носилки надобны.

Несколько путано высказал свои мысли, однако напарник, ничего не переспросив, поспешно затрусил в ночь.

А Карпов, закинув свой автомат за спину, опустился на корточки рядом с неизвестными матросами, рукой, почему-то прикоснулся к холоднущему лбу капитана и спросил ни у кого конкретно:

– Что с ним?

– Или я доктор? – пожал плечами один из матросов и поспешил добавить просительно: – Табачком не осчастливишь? Наш-то, пока по воде брели…

Карпов молча сунул ему в руку кисет с махоркой, одной рукой, поддерживая, обнял капитана Исаева за плечи, а второй осторожно и быстро ощупал его голову, грудь и живот. Не только смертельных, но и вообще ран не обнаружил. И несколько успокоился, почти нежно прижимая к себе капитана, стал прислушиваться к тому, о чем сиплым от простуды голосом говорил второй матрос, тоже запустивший руку в его кисет. А тот с гордостью рассказывал, что это их ротой командовал в Петергофе товарищ капитан Дмитрий Ефимович Исаев. До тех пор толково командовал, пока фашисты не только роту, но и весь полк по самую маковку не засыпали снарядами, минами и бомбами, пока гусеницами танков в клочья не разорвали, с сырой мать-землей не перемешали.

Дескать, уже под вечер 7 октября, когда на последние патроны как на диковинку глядели и гадали, пустить их в дело немедленно или как память об этих двух кровавых днях упрятать в потайном кармашке около сердца, товарища капитана близко рванувшая бомба одним бревнышком наката так приласкала, что, почитай, весь левый бок товарища Дмитрия Ефимовича – сплошной синячище.

Может, потому он и потерял силу, сдал маленько под самый конец.

Но, когда водой брели, в ложбинках между волн маскируясь, он вполне нормально держался, вовсе не в тягость был.

Так закончил матрос свой скупой рассказ.

Сержант Перминов и три солдата, вооруженные трофейными автоматами, не пришли, прибежали. Без носилок, которые солдат Карпов просил обязательно принести. Вместо них прихватили с собой плащ-палатку. Однако к тому времени капитан Исаев уже пришел в себя. Даже сел. Огляделся. Узнал не только матросов, с которыми выпало выжить, но и Карпова, а потом и Перминова, с ними поздоровался откровенно радостно.

До землянки взвода, как сказал сержант Перминов, почти два километра. И была она не вблизи окопов первой линии, а на таком удалении от них, что вовсе не все вражеские мины долетали до нее; и жили в ней бойцы, перед которыми пока стояла лишь одна задача – отдыхать, набираться сил для грядущих боев. Почти два километра было до землянки, и все это расстояние капитан Исаев прошел без чьей-либо помощи. Правда, начав шагать резво, вскоре заметно сбавил скорость, раза три или четыре даже шатнулся, но от задумки своей не отступил. Дорогой он и спросил у сержанта Перминова, кто еще из старых боевых товарищей, конечно кроме Карпова, служит здесь. Сержант ответил, что больше никого нет, остальные убиты или поранены в боях под Красным Селом. Дескать, не успели бойцы их роты еще и приглядеться друг к другу, еще и не подружились по-настоящему, их бросили туда, где такое творилось, такое…

Между прочим, под Красным Селом их бригада в тактическом отношении ключевую позицию занимала. Потому, когда самые горячие бои начались, туда самого высокого военного начальства столько понаехало – надо бы больше, да некуда. Во главе с маршалом Советского Союза Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Он, Климент Ефремович, под Красным Селом в одной цепи с моряками в атаку шел!

Об этой атаке капитан Исаев слышал еще в Кронштадте, но ему и сейчас очень хотелось, чтобы про нее – со всеми мельчайшими подробностями! – рассказал участник того события, сразу же ставшего достоянием истории, и он будто бы усомнился:

– Сам товарищ Ворошилов с вами ходил в атаку?

– Лично мне такая честь не выпала, чтобы в той атаке быть рядом с ним. Но рассказывали о том факте люди, во всех отношениях достойные доверия, – ответил Перминов, помолчал и вдруг добавил, почему-то понизив голос: – В той атаке и старший лейтенант Загоскин пали.

– Павел Петрович? – вырвалось у капитана Исаева.

Сержант Перминов оставил без ответа его восклицание, он продолжил прежним несколько меланхолическим тоном:

– Можно сказать, на моих руках они скончались… Так что по их прямому наказу и берегу письмецо, вам адресованное.

– Мне? Письмо?.. От кого, не знаешь?

– Что адресовано вам лично, своими глазами и не раз видел. А кто его писал – откуда мне знать? Вороньих яиц, чтобы самое тайное без труда разгадывать, никогда не едал… Старший лейтенант это письмо велели вам в Кронштадт обязательно переправить. С надежной оказией… Дескать, остальное вы сами поймете, когда на письмо глянете.

Больше сержант Перминов не добавил ни слова. Правда, и капитан Исаев ни о чем не спрашивал. Он с какой-то вовсе не свойственной ему безысходностью думал о том, что под Красным Селом полегли почти последние из тех его боевых товарищей, с которыми он пришел сюда от самой государственной границы. И Павел Петрович, как говорится, пал смертью храбрых…

Многих, очень многих прекрасных товарищей уже не стало, а конца войны и приблизительно еще не видно…

О мрачном и мрачно думал. Однако это не мешало ему всматриваться во все, что можно было увидеть, чутко ловить каждый звук, родившийся в ночи, чтобы немедленно разгадать и его. Вот и заметил, что над фашистской линией обороны (последние три слова даже мысленно произнес с огромнейшим удовольствием) излишне часто черную чашу неба прорезали осветительные ракеты. Спрашивается, что следует из увиденного? Только одно: подпсиховывают гитлеровцы, напуганные нашими недавними десантами! С гордостью сделал этот вывод. И тут же вспомнил, что землянка, к которой они шли, была не на линии нашей обороны, а в тылу ее, и размещались в ней бойцы, для которых сегодня важнейшей задачей было – отдыхать. Разумеется, может быть, уже через час – или и того меньше – их отдых прервет боевой приказ, но сейчас они отдыхали!

Невольно подумалось, что, когда он с товарищами отступал от государственной границы до Таллинна и стоял под ним в обороне, о подобном и не мечталось; тогда любая ночь была лишь часами тревожного ожидания того, что на рассвете обрушат на тебя фашисты.

Кажется, давно ли все это было только так, а теперь…

Приятно поразила его и землянка, в которую он спустился вслед за сержантом Перминовым. Была она просторна, вместительна, с накатом из бревен вполне приличного диаметра, а не жердочек, пригодных скорее для изгороди вокруг скотного двора-времянки; все четыре стены обшиты досками, правда, уже побывавшими забором какой-то дачи, но еще вполне добротными. Эта землянка, сделанная капитально, и поведала капитану Исаеву, что отсюда, с этого пятачка советской земли, мы уже не отступим, что здесь будем не просто стоять насмерть, но и сделаем все, чтобы разгромить врага. Нет, не в ближайшие дни, может быть, и через месяцы, но обязательно разгромить!

В землянке, когда они спустились в нее, было человек пятнадцать. По внешнему виду – солдат, матросов и ополченцев. Сразу бросилось в глаза и то, что у всех в обмундировании было что-то флотское: бушлат, меченный пулей или осколком, бескозырка с ленточкой, на которой почти стершимися золотыми буквами было выписано название корабля, а уж тельняшка – стираная-перестираная, иная настолько обесцветившаяся, что ее полосы скорее угадывались, чем виделись, – прикрывала грудь каждого.

Выходит, все эти вчерашние солдаты и ополченцы душой уже основательно прикипели к морской пехоте…

В землянке капитана Исаева и его товарищей ждали и самые лучшие места на общей лежанке, надежно укрытой еловым лапником, поверх которого была в несколько слоев наброшена мешковина, и большой корабельный чайник, самодовольно дребезжавший треснувшей крышкой.

Казалось бы – сделано все, что было в силах людей, живших здесь, однако сержант Перминов без минуты промедления достал из своего вещевого мешка немного помятое, но чистое нижнее бельё:

– Оно, товарищ капитан, конечно, малость маловато для вас, зато сухое, теплое.

Не прошло и пяти минут – сухое нижнее белье лежали уже тремя кучками.

Переодевались почему-то без спешки, словно нехотя. Зато чаевничали азартно, до третьего обильного пота, покрывшего не только лоб, лицо и шею. Во время чаепития один из солдат-хозяев и спросил:

– Неужто и этих, товарищ сержант, попотчевав чайком и байками, в штаб бригады под конвоем погоним?

Сержант Перминов будто и не заметил в его голосе скрытой издевки, он ответил нарочито спокойно:

– Когда несешь службу и она требует, чтобы ты мозгами пораскинул, всегда логике следуй. Так вот, она, пресловутая логика, сейчас гласит: этих товарищей – вернее самого старшего из них, по воинскому званию самого старшего – мы с Карповым знаем лично. По службе под его командованием, по совместным боям с фашистами. Весомый это аргумент или рядовое пустозвонство? – И сам ответил после небольшой паузы: – Очень даже весомый, можно сказать, решающий… А что нам было известно о тех, кем сейчас попрекаешь?.. Здесь их никто не знал. Документов они не имели. Что же всем нам оставалось делать? Единственное: переадресовать их в штаб для проверки всех данных, какие они нам выложили…