Текст книги "На крыльях из дерева и полотна"

Автор книги: Олег Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

1930. Кисть и перо

Он появился на гребне южного склона неожиданно, как сияющее белое облачко, с длинным посохом в руке. Внимательно и неторопливо вглядывался он в смуглые мальчишеские лица задорных строителей «летающих драконов». Была какая-то особенная ласковость в прикосновении его тёплой ладони, в пожатии большой и сильной руки, руки многоопытного отца, с улыбкой наблюдающего забавы резвящихся детей своих. Ветер тихонько перебирал его седые кудри и складки свободной белой одежды. А глаза, светлые и глубокие, с доброжелательным интересом смотрели на людей и на просторы сияющего мира. Его жена, заботливо опекавшая каждый его шаг, светилась гордостью, представляя нам его, такого большого и человечного.

Переполненные бьющей через край энергией, всегда спешащие, мы были поражены этим явлением из другого мира, мира, полного спокойного созерцания. И за игрой ветра и шумом крыльев, секущих солнечные лучи, не заметили, как исчезло белое облачко с посохом, точно растворилось в светлых просторах окоёма.

И вот я в таинственном, похожем на башню доме, рассечённом внутри площадками, крутыми лестницами вдоль стен; в доме, пронизанном светом, прошумлённом прибоем, провеянном всеми ветрами широкого морского залива. Приветливый хозяин, садится за столик с наклонной доской. Кусок плотной бумаги увлажняется, голубеет под точными, уверенными прикосновениями кисти, такой послушной в атлетических руках могучего старца.

Капли текут, сливаются, разъединяются снова. Вот кисть, позвенев о стенки хрустальной чаши и напитавшись тончайшей смесью красок, разливает по лазури мерцающее сияние. Точно розовоперстая Эос зажигает в небе радостный праздник утра. Ещё несколько прикосновений кисти – и внизу липа возникают могучие вековые складки горных хребтов, иссечённых оврагами, обнажающими древнее чрево земли.

А волшебная кисть вновь и вновь касается то влажного, то просыхающего листа, с непостижимым мастерством создавая из прихотливого сочетания пятен фантастические видения, поражающие своей поэтической силой. Вот вырастает хоровод деревьев и кустов, воздевающих горе свои ветви-руки. Еще несколько касаний кисти – и на глади залива выстраиваются волны, поющие медленную кантилену. Свет пронизывает и небо, и морс, и, казалось бы, самые камни романтического пейзажа, прекрасного, как услышанная в детстве сказка.

Я стоял не двигаясь, почти не дыша, впитывая каждое мгновение совершавшегося на моих глазах таинства искусства. А он словно и забыл обо всём, безраздельно захваченный своей колдовской мощью творца. Потом взял перо и нашим в правом верхнем углу листа:

 
«Розовый вечер.
Стеклянные волны.
А по холмам – хороводы кустов.
Максимилиан Волошин
 

1930. Страшные морды

Мы, ленинградцы, перед отправлением на слёт из озорства разрисовали обтекатели кабин своих учебных планеров самыми яркими красками под страшные не то

акульи, не то драконовые морды. Большинству нравилось. Немногие серьезные люди, случайно оказавшиеся на Горе, поджимали губы. Хуже было то, что смирные лошадёнки, вытаскивавшие планеры на гору, пугались, раздували ноздри, косили глаза и опасливо перебирали ногами. Мы даже побаивались, не лягнула бы невзначай какая-нибудь сивка-бурка хрупкое сооружение. Тогда прощай обтекатель, а главное, было бы обидно доставить столько мрачной радости скептикам. Ничего, обошлось…

Вообще в поведении лошадей около планеров было много забавного. Как-то один учлёт перед самой посадкой ударил элероном лошадь по голове. Удар был, видимо, очень слабенький: так просто, погладил по ушам. Лошадь, мирно пощипывавшая жёсткую травку, замерла. Потом стала быстро-быстро жевать пучок стебельков и только через пару секунд, что-то сообразив, задрала хвост и пустилась во весь опор вскачь подальше от Горы в ровную гостеприимную степь.

1930. Костыль и космос

Стремление уменьшить до предела вредное сопротивление заставляло нас тщательно «зализывать» планёр, убирать с наружной поверхности все выступающие части. В 30-м году мы ещё не решались накрыть голову лётчика обтекаемым фонарём. Нам казалось, что пилот, не обдуваемый наружным потоком воздуха, перестанет «чувствовать» планёр. Мы закрывали крышкой кабину так, что только голова оставалась снаружи. За го-ловой ставился обтекатель, кото-рый являлся как бы её аэродинамическим продолжением. Очень скоро были оставлены колёса. Планеры стали садиться на деревянную, иногда окованную сталью лыжу, которая хорошо вписывалась в наружный контур фюзеляжа. У нас между лыжей и каркасом гондолы «Города Ленина» была для смягчения толчков при посадке проложена развёрнутая и надутая велосипедная камера. Но вот костыль, к сожалению, был необходим для того, чтобы руль поворота, установленный на конце длинной балки, не ложился своей нижней кромкой на землю. Не долго думая, я сделал костыль убирающимся. Это был сравнительно простой механизм, и в полёте костыль полностью примыкал к обтекаемому контуру хвостовой части балки.

Во время подготовки к полёту нашего планёра к нам своей характерной неторопливой походкой подошёл Сергей Павлович Королём.

– Ну это зря. Ты это, друг, переборщил, убирать костыль, к чему это?

Сергей Павлович был старше (Автор ошибался. С. П. Королёв роди лен 12.01 1907 года, О. К. Антонов – 7.01!. 1906 года.) и намного опытнее меня, тем не менее я заупрямился:

– Почему же не убрать, если можно убрать? Зачем же оставлять лишнее сопротивление?

Сергей Павлович отнёсся к этому как к чудачеству. Чего греха та-ить, мы зато как к чудачеству от-носились к работе Сергея Павловича с ракетными двигателями. Мне довелось видеть на станции Пла-нёрная под Москвой его опыты по-лётов на планёре, снабжённом небольшим жидкостным реактивным двигателем, который он и его друзья мастерили сами в своём ГИРДе. Нам, планеристам, которые мечта-ли об очень маленьких, очень эко-номичных моторах, казалось чудо-вищным ставить на планёр про-жорливый реактивный двигатель, который был в состоянии работать всего секунды, сжигая при этом огромное количество топлива. Где нам было тогда предвидеть, во что эти работы выльются через десятилетия? Нужны были и ге-ний, и целеустремлённость Коро-лёва, чтобы различить в этом скромном начале космические дали будущего.

Сергей Павлович отнесся тогда к убирающемуся костылю с иронией, в этом он ошибся. Зато нам, молодым конструкторам, и в голову не приходило, что реактивный двигатель в его руках сделает возможным выход за пределы земной атмосферы, достижение планет, покорение космоса!

Мы видели только одно: большой, внушавший нам страх расход горючего. Теперь-то мы знаем, что эмоции и догадки полезны только в самом начале всякого большого дела. Потом для успеха нужны расчёты, а в конце – холодный ум, точные действия и железный порядок.

Но что у нас было тогда, кроме эмоций?

1931. Несбывшаяся мечта

Ветер сдох. Планеристы понуро бродили между машинами, внезапно потерявшими способность летать.

Появившегося огромного лохматого пса изловили и стали раскрашивать масляными красками из моего этюдника. Сперва разрисовали хвост «под павлинье перо». Потом, расшалившись, покрыли морду разводами оранжевого сурика; лапы – жёлтым хромом, Я загривок и рёбра – малиновым краплаком. Нашли применение и для прусской синей. Бродячий, отвыкший от ласки пёс лениво, как бы нехотя вырывался и моргал большими белёсыми глазами, пока не иссякла фантазия у непоседливых планеристов.

Получив свободу, пёс побрёл на старт, где поднял страшный переполох среди своих сородичей, ловивших мышей-полёвок. А ветра всё нет… И вдруг развлечение! И какое! После многих лет раздумья известный конструктор планеров Борис Николаевич Шереметев в конце концов расхрабрился и решил всё-таки попробовать свои силы в качестве пилота. Летает же конструктор Дубровин, летает Антонов, учатся летать Тайц и Ромейко Гурко! Только что сделала первым полёт женщина-конструктор Кочеткова на учебном планере УС-2, педантично выполнив наказ инструктора, строго-настрого запретившего ей двигать ручкой. Итак, прочь сомнения! И Борис Николаевич решительно занёс свою журавлиную ногу над фанерным сиденьем планёра. Так как летать всем нам казалось естественным делом человека, никому даже и в голову не пришло, что в случае с Борисом Николаевичем – человеком в летах и не слишком здоровым – эта затея может не привести к добру! Началось с того, что обтекатель кабины, и с рассчитанный на длинные ноги Бориса Николаевича, ложился своей верхней площадкой ему на колени и не становился на замки. Вытянуть ноги было нельзя: для этого нужно было бы вынести педаль почти на полметра вперёд. Кто-то предложил положить деревянные бобышки между сиденьем и обтекателем, привязав его за замки верёвочкой, подобранной тут же на старте. Со всех сторон сыпались самые озорные, в том числе и анатомические предложения. Наконец приняли простое, единственно возможное решение – летать совсем без обтекателя.

После заключительного фейерверка острот планёр Ус-2 установлен на крохотном бугорке за последней палаткой лагеря. Борис Николаевич с лицом сфинкса, взирающего на величественное течение Нила, сидит, втиснутый в планёр, почти упираясь коленями в двойной подбородок, а седенькой головой в крыло. Щелчок – и кольцо амортизатора прицеплено к замку планёра. Борис Николаевич с внезапно изменившимся выражением как заворожённый начинает следить за судорожно распрямляющейся чёрной змеей амортизатора. У нас хватает ума натянуть шнур для первого раза слегка, так, чтобы получился только самый крохотный воздушный прыжок.

Планёр отделяется от земли. Борис Николаевич делает несколько поспешных движений ручкой от себя и на себя и заканчивает десятиметровый полёт классическим «тыком» лыжей в землю. Отстегнув дрожащими руками удержавший его на сиденьи пояс, Борис Николаевич медленно поднимается с сиденья и, согнувшись в три погибели, делает несколько неуверенных шажков вперёд. Поза и весь его вид настолько уморительны, что мы, вместо того чтобы подбежать и помочь ему придти в себя, падаем и катаемся по земле, задыхаясь от приступа неудержимого, головокружительного смеха. Молодость иногда бывает жестокой…

Счастье, что эксперимент кончился благополучно, но с тех пор Борис Николаевич окончательно решил, что лавры пилота не для него.

1931. В последнюю минуту

Борис Николаевич совсем приуныл: наступил ноябрь, работа школы подходила к концу, последние курсанты сдавали экзамены на звание инструктора, погода становилась всё хуже, моросящие дожди сменялись туманами, а его новое детище – учебный планёр Ш-3 – так и не побывал в воздухе. Правда, «учебным» его можно было назвать только условно. Задавшись целью создать предельно лёгкий двухместный планёр, Борис Николаевич перестарался. Получился такой корабль, что передвинуть его с одного места на другое без помощи пары добрых коней представляло серьёзную задачу. Лётчик Васянин, безуспешно пытавшийся поднять это внушительное сооружение в воздух на небольшой складке горы, у подножья Коклюка, выжидал более сильного ветра. Но ветер то дул вдоль склона, то стихал совсем, то была плохая видимость, и первый полёт всё откладывался и откладывался. Становилось ясным, что испытания придётся перенести на будущий год. Васянин уехал, собирался в дорогу и Борис Николаевич. Лагерь пустел. Осталась только не-большая группа планеристов во главе с Жорой Журавлёвым, начальник школы – душа всего коллектива, неутомимый А. А. Сеньков и я – начальник техчасти школы.

Наконец, когда серое свинцовое небо, ветер с дождём и густая грязь, прилипавшая к обуви вместе с травой так, что ноги становились похожими на огромные грачиные гнёзда, довели нас до мрачного исступления, вдруг посветлело. Тоскливые, набухшие белёсою влагою облачные валы приподнялись, стали прозрачнее, и после нескольких пробных порывов задул ровный северный ветер мет ров 6–7 в секунду. Мы с Журавлёвым стояли около мокрого, насупившегося Ш-3. Жора посмотрел на подобревшее небо, на планёр, скользнул взглядом вдоль северного склона и, наконец, весело и хитро улыбнувшись, взглянул мне в глаза. Как начальник техчасти, путёвку планерам в воздух давал я. Правда, не было конструктора – хозяина планёра, он только что покинул лагерь, – не было лётчика-испытателя Васянина, следовало бы и испросить разрешения и у начальника школы, но… Но истекали последние часы нашего пребывания на Горе, ветер мог к любую минуту измениться, а Ш-3 оставался неиспытанным. М-да…

– Полетели? – спросил меня Жора. Не ожидая команды и понимая неё с полуслова, как стайка воробьев, налетели на планёр оставшиеся ещё на Горе планеристы. Тяжёлая машина в их руках на диво легко скользит по грязи и камням к краю северного склона. Быстро разворачивается невесть откуда взявшийся амортизатор. Жора занимает место на втором сиденье под крылом, я – перед

ним.

– Натягивай!

Под действием растянутого в четыре конца амортизатора тяжёлый Ш-3 резво прыгает в воздух. Как же он летает? Какова его устойчивость, управляемость? Хватает ли рулей, элеронов? На десятки подобных вопросов в первые же секунды полёта планёр даёт ясный, недвусмысленный ответ. Да, рулей и элеронов хватает. Да, планёр устойчив, послушен. Жора легко и уверенно вводит его в разворот, и мы летим на хорошей скорости вдоль склона. Высота быстро растёт. Вот уже пятьдесят, вот уже около ста метров над склоном. На душе весело и хорошо. Казавшийся на земле тяжёлым и неуклюжим, в воздухе Ш-3 спокойно и уверенно несётся вперёд, мягко реагируя на малейшие движения опытного пилота. Внизу лагерь, выгиб потемневшего от сырости склона. Энергичный разворот, и снова вперёд…

Жора уже явно прочувствовал машину и летает всё смелее и смелее. Сверху хорошо видна дорога на Феодосию, вьющаяся по хребту Горы. По дороге медленно движется запряжённая лошадью телега. Вот она останавливается. Высокий человек с медленными, осторожными движениями сходит на дорогу. Лицо человека поднято кверху. Оно всё время обращено к планёру, как подсолнух к солнцу.

Ну, конечно, это Борис Николаевич, конструктор планёра! Вот так сюрприз приготовили мы ему в последнюю минуту отъезда! Жора покачивает крыльями и лихо разворачивается, чтобы порадовать конструкторское сердце. Сгущаются ранние сумерки. Пора идти на посадку. Журавлёв даёт себя снести к ангарам. У ангаров планёр попадает в «мёртвую зону» и, неожиданно быстро потеряв последние метры высоты и не закончив полностью разворота, грубовато, со сносом садится у большой палатки лагеря. Сбегаются ребята. Шагает с воинственным видом начальник школы Сеньков, как. всегда в очках и обмотках времен гражданской войны.

– По выговору бы вам обоим дать! Что за безобразие! Кто разрешил испытывать планёр?.. Лыжу-то не повредили? Но в общем здорово! И как это вас угораздило? Тоже мне тихони…

Мы знаем: выговора не будет. Разве не в такт с нашими бьётся его большое партизанское сердце?

1932. Никогда не говори «Никогда»!

Только откроешь глаза – и сна как не бывало! Солнце и волны уже плетут мерцающую сеть на потолке веранды дачи Адриана. Скрежет гальки, струящейся в навалах неутомимого прибоя, сразу до краёв наполняет новый день быстрым богом времени. После крепкого сна без сновидений, какой знает только хорошо уставшее мускулистое тело, чувствуешь такой прилив сил, что кажется: стоит только вытянуть перед собой руки, оттолкнуться от крыльца – и полетишь над пенными гребнями волн к далёкому дымно-розовому скалистому мысу Киик-Атлама. …Добродушный газик старательно намолачивает километры, оставляя за собой повороты петляющей по склонам горы дороги. Ленивый западный ветер. Парить нельзя, но зато можно делать учебные полеты, а нам только это и нужно. Инструктирует лётчик Бородин. Его спокойная речь, неторопливые жесты вливают в учлёта так необходимую ему веру в обыденность происходящего.

Негромко, как бы обращаясь к глубине сознания новичка, готовящегося к полёту на «Упаре», дает он точные, предельно сжатые указания.

Смотреть, как «работает» новая конструкция, для её создателя полно невыразимого интереса. Вот планер тронулся и побежал по земле, скользя по ковылю и мелким камням подкованной сталью лыжей. Амортизатор ещё сокращается. Скорость быстро нарастает. Крылья всё с большей силой встречают прозрачный утренний воздух, и планёр, связанный с ними подкосами и расчалками в одну жёсткую ферму, отрывается от земли. В руке у пилота, сидящего на простом деревянном сиденьи, ручка управления, ноги – на педалях.

Планёр в воздухе. Он продолжает набирать высоту, пока ослабевший амортизатор не срывается с крюка. С глухим дробным стуком падает толстый чёрный шнур на землю, разгоняя кузнечиков и ящериц. Пилот успокаивает планёр, делает разворот направо и проносится совсем близко от меня. Крылья и оперение жёлто просвечивают на солнце. Сквозь тонкую обтяжку виден весь скелет крыла – каждая нервюрка, каждая расчалка и раскос. Ещё пара плавных разворотов – и планёр садится в сотне метров от нас. Я с завистью смотрю на счастливчика, вылезающего из кабины. Как и многие конструкторы, я летать как следует не умею, так как тренироваться из-за недостатка времени приходится от случая к случаю, урывками. Досадно, чёрт возьми! Вот уже восемь лет, как я строю планеры! И для чего? Для того, чтобы стать конструктором? Нет! Для того, чтобы летать! Я строю и строю, стал инженером, главным конструктором завода, рассылающего планеры по всему Советскому Союзу, а «подлетнуть» удаётся редко, очень редко. Нет, никогда мне не научиться летать! Эх, паря, паря! Расчерчивал ли ты когда-нибудь, лёжа на животе, плазы? Обтягивал ли ты крылья упрямо сопротивлявшимся перкалем? Работал ли рубанком, скорчившись и наступив ногой на ускользающую рейку, когда другие купались в бирюзовой Волге, загорали, бегали по золотистому песку, устраивая морские бои, неизменно кончавшиеся погоней за уплывшими вёслами? Искал ли ты среди старого авиационного хлама подходящую деталь?..

– Ну как, Олег, полетишь? – Чуть улыбающийся Бородин вопросительно смотрит на меня. И, не дождавшись ответа (нужно ли спрашивать!), велит поставить «Упар» против ветра и прицепить кольцо амортизатора.

– Ты какое упражнение делал последнее? Развороты проходил? Нет? Ну садись. Для первого раза пролетишь по прямой. Следи за углом и кренами. Направление держи вот на тот светлый бугорок, видишь?

Можно иметь воловьи нервы и всё-таки испытывать радостную дрожь возбуждения перед первым полётом на своей новой машине. Трудно передать это ощущение, когда многие месяцы, а то и годы труда, забот, надежд, предположений сплавляются в одной короткой минуте.

Я сижу в кабине «Упара» за руля ми своего любимого создания, которое вздрагивает и гудит от мелких рывков растягиваемого стартовой командой амортизатора. Все продумано, всё рассчитано. Каждый раскос, каждая косынка поставлены на своё место так, чтобы они работали как надо. Каждый гвоздик забит в то место, где ему нужно быть. Каждый рычаг вы резан, согнут, сварен так, чтобы и итоге получилось удивительное и в то же время такое простое целое – планёр. Такое простое, что и на Суздальской Руси, и в древней Элладе, и в ещё более древнем Индии нашлись бы и мастера, и подходящие материалы, чтобы построить планёр, способный пролетать сотни километров и часами парить в вышине. Не хватало для этого «немногого» – знания, как это сделать. Два-три тысячелетия понадобилось человеку, чтобы дойти до этого несложного на первым взгляд взаимного расположения частей дерева, полотна и немногих кусков металла, которое мы называем теперь коротеньким словом планёр.

– Двадцать четыре, двадцать пять… – отсчитывает шаги стартовая группа. – Старт! – командует Бородин.

Я нажимаю ручку самопуска. Спинка сиденья сильно давит в спину. Короткий разбег, два-три удара по хребту Горы– и планер в воздухе. Плотный тёплый ветер дует в лицо. Земля проваливается; кажется, что сразу вырастаешь над всем. Свистят расчалки. Небольшое движение ручки от себя – планёр переходит на планирование и летит, мягко повинуясь малейшим движениям рулей. Исправляю небольшой крен, и вот уже набегает земля – надо садиться. Выбираю ручку на себя. Планёр приземляется почти без толчка и после небольшого раздумья медленно наклоняется на левое крыло. Отстёгиваю пояс, снимаю переднюю часть кабинки, встаю и, не отходя от планёра, оглядываюсь назад. Вижу, что пролетел метров полтораста. Гнедая лошадка с репьями в свалявшейся гриве плетётся, волоча за собой переваливающуюся с боку на бок стартовую тележку. Лошадку ведёт на верёвке спокойный кряжистый парень. Не тот ли, которому я только что так мучительно завидовал?

– Ну что ж, Олег, – говорит Боро-дин, – полёт неплохой, нужно только внимательнее следить за кренами. Вот пропущу ещё трёх ребят и выпущу тебя на развороты.

Вот так раз! Год не летал, и после одного полёта по прямой – сразу на развороты!..

Лишний раз убеждаюсь, что лётчики по отношению к нашей конструкторской братии делятся на две группы. Одна считает нас полукалеками, лишёнными каких бы то ни было лётных способностей. Эта группа убеждена, что учить нас не к чему, дело гиблое, не стоит брать греха на душу. Другая, наоборот, считает, что конструктор сам всё знает и учить его, стало быть, нечего. Раз построил планёр, не объяснять же ему, в самом деле, в какую сторону двигать ручкой! Даже как-то неудобно… В итоге и те и другие предоставляют нашего брата самому себе, вместе с полной возможностью свернуть шею при очередном упражнении.

По-видимому, из-за этого конструктор Антон Коваленко даже поставил своеобразный рекорд: разбил в мелкие щепки самый большой планёр слёта – своей же конструкции красавец ДР-3 с размахом крыльев 22 метра. Антон отделался сломанной ногой, но сколько было дров! Лётчики – сторонники теории «неполноценности» конструкторов – горестно качали головами. Сторонники теории «Зачем их учить?» недоуменно разводили руками… Наконец наступило долгожданное мгновение. Закончив осмотр новых планеров, я подошёл к старту на северном склоне. Группа Бородина, состоящая из двадцатилетних ветеранов и сорокалетних любителей, делала зачётные пятнадцатиминутные полёты для получения звания пилотов-парителей. Через пять минут я уже сидел в кабине «Упара».

– Старт! – Планёр почти без пробега оторвался от склона и окунулся в прохладные сумерки. Скрежет, толчки, усталость, всё шершавое, угловатое, утомляющее осталось на земле. Кругом только воздух, поющий шелест потока, плавные колебания в упругой среде, скорость, высота, преодоление силы тяжести, упоение полётом…Осторожный разворот направо – и планёр летит вдоль склона, медленно набирая высоту, Кроме меня, в воздуха никого нет. Тишина, Только хлопает на крыле незастегнутый второпях лючок. Восходящий поток слабый, Изо всех сил тянусь вверх, скобля высоту. Вдруг ухо улавливает какое-то изменение в шуме, Почти автоматически даю ручку немного от себя – шум восстанавливается. Оказывается, это было эамедление в хлопаньи лючка, Как только скорость увеличивалась, он снова стал хлопать с прежней частотой: хлоп, хлоп, хлоп – примерно два-три удара в секунду,

Вот замечательный указатель скорости для «Улара», на котором нет ни одного прибора! Разворачиваюсь над стартом. Ещё одна восьмёрка вдоль склона, Ветер спадает, сгущаются сумерки. Снова захожу над посадочным «Т» и вижу, что мне машут белым флажком: садись! Как быстро прошли 15 минут! Даю снести себя к середине склона и, развернувшись против ветра, медленно снижаюсь, стараясь угодить прямо к группе на старте, Ещё не совсем остановившийся планёр хватают аа подкосы. Бородин поздравляет меня,

– Скорость немного маловата, но в общем для начала ничего, летать будешь.

Мы дружно тащим планёр на стоянку.

Какой он лёгкий! Пожалуй, я мог бы взять его на плечо, И вообще, до чего здорово! И ребята хорошие, И вечер ласковый. И хочется построить планёр ещё лучше.