Текст книги "Ради тебя, Ленинград! (Из летописи «Дороги жизни»)"

Автор книги: Олег Чечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Андрей Александрович по-товарищески попросил: «Постарайтесь принять все меры, чтобы невозможное сделать возможным. Вы понимаете, какой это будет подарок к первомайскому празднику!..»

И снова открытую воду в прибрежной полосе у Кобоны перекрыли деревянные настилы. По ним переправили на лед несколько полуторок и лошадей с санями. С большими предосторожностями они прошли половину пути. Но на 14-м километре мешки с луком пришлось выгружать из машин. Здесь на льду были разводья, которые могли перейти по дощатым щитам только лошади. На санях груз был доставлен до самой кромки льда, проходившей в километре от Вагановского спуска.

Дальше пути не было. Лед у мелководного берега растаял или осел на самое дно. Тут солдаты рабочих батальонов совершили еще один подвиг – понесли мешки на плечах по колено, а то и по пояс в ледяной воде. Они шли без отдыха, сбросить мешки с плеч можно было только на берегу. И ни один мешок не упал в воду. А на берегу, у Вагановского спуска, усталых солдат встречал большой фанерный щит с надписью: «Ледовая дорога закрыта».

Для солдат она была открыта еще четыре дня. В эти последние апрельские дни, когда проезд по льду стал уже невозможен, «Дорогу жизни» прошло в пешем строю пополнение, прибывшее с востока в Ленинград. Это было боевым крещением для новобранцев. Приняв в Ладоге ледяную купель, они уходили сражаться с врагом под Пулковом, на Невском пятачке, у стен Ижорского и Кировского заводов.

Хронометраж одного дня Кобонского порта

8.45. 9 бомбардировщиков и 12 истребителей атакуют пирсы.

8.50 Вторая волна бомбардировщиков. Бомбят складские площадки и эстакады. Над Кобоной воздушный бой.

9.09. Четверка Ю-88 пикирует на пароход «Форель». Один подбит. На судне убитые и раненые.

9.32. Истребители с бреющего полета обстреливают пирсы. Трое убитых.

10.20 Три бомбардировщика атакуют буксир «Морской лев» на рейде.

11.30. Бомбежка парохода номер 82. Прямое попадание. В команде убитые и раненые.

12.02. Налет на караван судов, подходящих к пирсам, 14 бомбардировщиков и 9 истребителей. Сбито два. Потоплена баржа с зерном.

13.51. Бомбардировщики пикируют на пароход «Орел». Зенитным огнем с берега сбит один самолет.

16.05. Сброшено 12 бомб на «Гидротехник».

19.40. Массированный налет. 40 самолетов. Повреждение на пирсе. Много убитых и раненых.

21.11. Последний налет. Участвуют 22 бомбардировщика. Поврежден пароход «Узбекистан», потоплена баржа с мукой. Из архива диспетчерской службы Северо-Западного речного пароходства.

Ладога живет для Ленинграда
(По воспоминаниям таксировщицы Кобонского порта комсомолки А. Н. Пальковой)

Как хороша была весна 1941 года! У нас, в Новой Ладоге, она наступает поздно. Но в конце мая и здесь распускается сирень. В июне леса полны черемухи, а по ночам слышен тихий звон комаров. Ночи становятся белыми, прозрачными. В такие ночи хорошо мечтать.

21 июня в школе был выпускной вечер. Вместе с Тамарой Шабановой я закончила 9-й класс, но нас пригласили на проводы выпускников. Потом все ходили гулять по берегу Волхова и в Марьину рощу. Запомнилось множество барок и плотов в приладожских каналах. Они дожидались очереди, чтобы следовать в Ленинград. Туда были устремлены и наши мечты.

Я собиралась поступать в речной техникум, а Тамара Шабанова – в институт. Она хотела стать инженером. Мы с ней мечтали поселиться вместе в одном общежитии и все свободное от учебы время ходить по Ленинграду.

В школе я сидела с Тамарой за одной партой. На уроках мы заслушивались рассказами учителей о домах-дворцах на Невском проспекте. В Новой Ладоге было довольно много каменных зданий. Но все они были двух– или трехэтажные.

Наш город строили в прошлом купцы, разбогатевшие на речных перевозках. Архитекторы мало заботились о красоте. Главной достопримечательностью они сделали торговую площадь, где продавали рыбу, дрова и сапоги. Центром Новой Ладоги считался Гостиный двор.

Другим большим зданием были казармы Суздальского пехотного полка. В 1763–1768 годах этим полком командовал молодой А. В. Суворов. Он устраивал учебные штурмы Старо-Ладожской крепости и монастырей, за что монахи не раз жаловались на него. Но эти штурмы на берегу Волхова помогли потом великому полководцу добиться побед в Крыму, Бессарабии и Альпах.

Мы с Тамарой мечтали побывать в Ленинградском Эрмитаже, походить по Невскому проспекту, осмотреть Петропавловскую крепость. Нам хотелось также повидать фонтаны Петергофа и Лицей в Царском Селе, где слагал свои первые стихи Пушкин.

Домой с выпускного вечера я вернулась лишь утром 22 июня. С порога услышала возбужденные голоса.

«Неужели этот переполох из-за меня? – подумала я с обидой. – В школе говорят, что мы уже взрослые, а дома и шагу нельзя ступить без спросу!»

Оказалось, переполох в доме подняла война. Передали сообщение о вероломном нападении Германии…

Военные перевозки через наш город начались уже в конце июня. В порту я видела, как на деревянные баржи грузили призывников. Их отправляли на военную подготовку в Череповец. Среди призывников были знакомые ребята, только что окончившие школу.

Вскоре по Волхову потянулись баржи из Ленинграда и Новгорода. Особенно много их стало с середины августа. Они эвакуировали заводское оборудование и семьи рабочих. С каждым днем чувствовалось, что к Новой Ладоге приближалась война.

В устье Волхова появились землечерпалки. Они углубляли дно, чтобы с озера можно было подвести большие суда. На рейде порта все чаще бросали якоря корабли Ладожской военной флотилии. Вскоре в нашем городе разместился ее штаб.

В сентябре, когда фашисты блокировали Ленинград, усилились бомбардировки. Фашистские летчики метили в судоремонтный завод и причалы. В порту баржи загружались в основном мукой. Я помогала их грузить вместе с Тамарой Шабановой и другими своими одноклассницами. Впрочем, занятия в школе прекратились.

Баржи отправлялись из Новой Ладоги в два-три часа дня. Основную часть пути до Осиновца они проходили в ночное время и прибывали туда под утро. Вражеская авиация пыталась сорвать эти рейсы в самом начале. На наших глазах плавание по Волхову и озеру становилось все более опасным.

Люди кругом шли на риск. Мы видели, что грузы для осажденного Ленинграда часто везли речные суда, которым в мирное время не разрешалось выходить в озеро. На них не было даже компасов. Раньше эти суда совершали рейсы только по каналам и руслам рек.

Но речники отчаливали от берега даже в шторм. Некоторым кочегарам и матросам было 14–15 лет. В машинном отделении они старательно крепили котлы. При сильной качке в озере котлы могли сорваться и взорвать пароход.

Перевозки продолжались и после того, как замерзла вода. Суда ходили по Ладоге почти до конца ноября, когда по льду уже пустили машины. Несколько пароходов, не одолев тяжелого льда, зазимовали в озере и в устье Волхова. К ним не смог пробиться ледокол.

Экипажи замерзших кораблей жили на берегу. Утром моряки часто ходили пешком к своим судам. На месте вынужденных стоянок они обкалывали лед вдоль корпуса, предохраняя его от сильного сжатия. Велись там и ремонтные работы.

Крупные неисправности устранялись на Новоладожском судоремонтном заводе. Рабочие мерзли в холодных мастерских, но не отходили от станков по 12–14 часов. Когда прекратилась подача электроэнергии, они вручную растачивали валы гребных винтов.

Плохо стало с продовольствием. В декабре в столовой порта выдавали по две ложки перловой каши да тонкий кусок черного хлеба в день. Изредка добавляли еще кисель из горелой муки. Мы доставали ее марлевыми сачками на длинных палках из трюма затонувшей у берега баржи. Мука была пополам с углем и песком.

Но мы не жаловались. Каждый из нас понимал, что ленинградцам еще трудней. В Новую Ладогу привозили много эвакуированных из Ленинграда. Их затем отправляли дальше в глубь страны. Они рассказывали нам, как стойко держится осажденный город.

На Новоладожском канале зимовали гонки леса. Нам приходилось выкалывать их изо льда. Бревна затем пилили, а чурками отапливали корабли.

Часть дров мы складывали на берегу в поленницы. Когда их накапливалось много, приезжали машины. Они отвозили наши дрова по льду в Ленинград.

Днем мы работали, а вечером учились. Но не в школе – в порту. Вместе с Тамарой Шабановой я поступила на курсы таксировщиков. Нас обучали оформлять документы на грузы, которые перевозят суда. Занятия проходили при свете керосиновой лампы со стеклом, заклеенным бумагой, и часто прерывались из-за воздушных тревог.

На этих курсах нам преподавал Петр Васильевич Войк, бывший начальник Шлиссельбургской пристани. Пристань захватили фашисты, но ее работники успели эвакуироваться в наш город. Петр Васильевич относился к недавним школьникам как к взрослым людям. Мы ценили его выдержку и смелость. Однажды он плыл по озеру, что называется, на пороховой бочке.

Это было 7 ноября 1941 года. П. В. Войка срочно вызвали в Осиновец. Навигация заканчивалась. Озеро уже затягивалось льдом. Суда из Новой Ладоги отправлялись редко и загружались по ватерлинию. Ни один капитан не хотел брать лишнего пассажира – на счету был каждый килограмм груза.

Петру Васильевичу все же повезло. На пирсе он встретил капитана парохода «Совет», который согласился взять его в рейс. Но когда обрадованный пассажир ступил на палубу, он узнал, что судно повезет взрывчатку.

В трюм осторожно загрузили матерчатые мешки с аммоналом. 250 тонн! Этого хватило бы с избытком, чтобы взлететь в воздух десяти таким пароходам, как «Совет». П. В. Войк не сошел все же на берег.

При переходе в открытом озере разыгрался жестокий шторм. Корабль прыгал на волнах, как на ухабах. Сильная бортовая качка угрожала ему взрывом. Но «Совет» благополучно вышел из штормовой полосы. И тут, на спокойной воде, его заметили «юнкерсы».

Вражеские самолеты устроили над Ладогой карусель, пикируя друг за другом. Бомбы падали то слева, то справа по борту. Аммонал в любой момент мог взорваться от детонации. Так продолжалось почти до самого берега, где судно взяли под защиту наши зенитки.

Вскоре мы с Тамарой сами узнали, что такое аммонал. Нам пришлось оформлять на него документы в Кобоно-Кареджском порту. Начальником порта по линии Северо-Западного речного пароходства весной 1942 года назначили нашего преподавателя Петра Васильевича Войка. Мы снова встретились с ним после окончания курсов таксировщиков.

В новый порт нас привезли в конце апреля, когда на Ладоге еще держался лед. Вода была только у берега, но в озеро уже уходили сваи строящихся причалов. Каждый из них должен был принимать какие-нибудь одни грузы – пассажиров, продовольствие, уголь, цистерны, боеприпасы. К причалам подводили железнодорожные пути.

В оттаявшей земле по всему берегу устанавливали зенитки. Особенно много их было на Кареджской косе, уходящей почти к середине Шлиссельбургской губы. Здесь трудно было окапываться. Даже неглубокие щели быстро заливало водой.

На косе орудия были укрыты мешками с песком и обнесены песчаным валом с крутыми откосами. Стенки откосов укреплялись плетенками из прутьев. Из этих укрытий в минуты затишья доносилась музыка – зенитчики заводили патефон.

До открытия навигации нас временно поселили на грузопассажирский пароход «Курск», стоявший на якоре возле Кобонского пролива. В этот пролив до войны проходили только рыбацкие боты, но теперь его углубили земснаряды.

Пароход «Курск» большой, двухэтажный. Его верхняя надстройка также использовалась под жилье. Я и Тамара устроились на самой верхотуре, откуда были видны все пирсы: девять большого каботажа и пять – малого. По утрам мы смотрели, как продвигались строительные работы, и гадали, с какого пирса нам придется отправлять суда. А потом, спустившись на берег, шли пешком к деревне Леднево.

Здесь, за деревней, между Новоладожским и Староладожским каналами был заброшенный песчаный карьер. Сверху он порос травой и кустарником. Это была хорошая маскировка для построенных здесь под землей судоремонтных мастерских. Во всяком случае, фашистские летчики их ни разу не бомбили.

В откосах песчаного карьера Петр Васильевич Войк разместил генератор – целую электростанцию! Электричество использовалось для освещения землянок и ремонтных работ. Днем и ночью в подземных цехах рабочие резали, сверлили, сваривали металл. Здесь ставились заплаты на пробоины в корпусе, выправлялись сорванные взрывом фальшборты, чинились разбитые мачты, изготовлялись шестеренки для поврежденных лебедок. Люди работали так, словно от каждой исправляемой или изготовляемой ими детали зависела судьба всего Ленинграда.

Кроме цехов, под землей были устроены также хлебопекарня, столовая на триста мест, баня, телефоны, медпункт и госпиталь. Словом, настоящий подземный город! Мне с Тамарой Шабановой довелось рыть в нем общежитие и землянки. Они предназначались для пополнения, которое прибыло в Кобонский порт в мае – к самому началу навигации 1942 года.

Почти все новенькие были комсомольцы. Они приехали с комсомольской путевкой, откликнувшись на призыв Александры Чубаровой, Татьяны Шубиной и Александры Смирновой – дочерей потомственных речников.

Я слышала их выступление по радио 24 апреля 1942 года. Они объявили о наборе добровольцев среди молодежи на суда и баржи, пирсы и причалы Ладоги.

Среди прибывших были девушки из Ленинградского речного техникума, куда я мечтала поступить после школы. От их землянок сразу повеяло теплом и уютом. Они украсили свои жилища цветами, фотокарточками, занавесочками и даже ковриками. А работать им пришлось на погрузке угля.

В Кобону поступал в основном печорский уголь. Он был очень пыльный. Немного забавно было вначале видеть худых ленинградок в ватных куртках и брюках, в негнущихся сапогах и рукавицах. Их красивые лица на пирсе густо запудривала черная пыль. Выделялись лишь белые зубы да глаза. Никто из девчат не думал, что придется им заниматься таким делом. Но дневную норму они нередко выполняли на 130–140 процентов. Немало их погибло при бомбежке с лопатой в руках.

Налеты начались, как только пошли суда. Сначала прилетал «фокке-вульф», самолет-разведчик. Его называли «рамой» – у него был раздвоенный хвост. Этот самолет тогда зенитки еще не доставали. Он мог забираться на высоту 8-10 километров. Мы уже знали: если «рама» кружится над пирсами, скоро будет налет. Она разведывала, куда лучше обрушить бомбы.

О налете предупреждал дежурный диспетчер. Он звонил по телефону в операторскую будку на пирсе. Сразу следовал приказ кончать погрузку и рассредоточивать флот.

Баржи, буксиры и пароходы уходили подальше от пирса. Пирс – самое уязвимое место. А нас налет часто заставал на нем. Мы не всегда успевали добежать до берега.

Впрочем, неизвестно, где лучше в бомбежку. Моряки говорили, что лучше в озере, на буксире. Он на волне прыгает, как блошка. Бомбе в него трудно попасть.

Грузчики уверяли, что лучше быть на берегу. Там хоть можно укрыться в земле. Однажды и вправду бомба взорвалась прямо в землянке. Но двое девчат спаслись, спрятавшись под топчаном.

А другая бомба, весом в одну тонну, упала у самого порога диспетчерской. К счастью, не взорвалась в рыхлом песке. Саперы, вытащив взрыватель, долго выгребали из нее желтый тол.

Словом, кто где привык, там и лучше. А я привыкла оставаться в бомбежку на причале. Пряталась под вагонетку или прижималась к рельсу узкоколейки, когда с бреющего полета строчил «мессершмитт».

Насмотрелась я на фашистских летчиков. Больше всего они любили выпускать сверху серии из шести бомб. Взрывы следовали с промежутками 15–20 метров.

После отбоя суда сразу возвращались к пирсам. Санитары уносили убитых и раненых, а мы начинали снова грузить.

Погрузка велась круглые сутки. Когда темнело, работали при свете на причалах. Ночью нас хорошо защищали прожекторы и зенитки. Самолеты не могли нас прицельно бомбить.

Мы с Тамарой Шабановой работали на одном пирсе, но в разные смены. Виделись порой, лишь когда меняли друг друга. Нам приходилось вести учет перевозимых грузов, определять стоимость перевозок, выписывать накладные на суда. Чаще всего мы заполняли форму № 2. Без этих документов не отправлялось ни одно судно.

Грузы к нам на пирсы шли со всех концов страны. Сибирь посылала муку, зерно, масло. Из Средней Азии поступали рис, сахар, сушеные фрукты. С Кавказа в цистернах везли нефть. С Урала направлялось вооружение.

Вскоре стала мала пропускная способность наших причалов. Не хватало судов, в особенности буксирных пароходов. Их чаще всего атаковала вражеская авиация. А грузы нельзя было задерживать на берегу.

Мука, крупа и сахар могли намокнуть от дождя. Масло – растопиться на солнце. Но опаснее всего было задерживать боеприпасы. Их мы старались в первую очередь перегрузить на суда.

Когда бомбы не рвались у причалов и барж, нас «атаковали» представители заводов, которые везли в Ленинград свои срочные грузы. Каждый торопил с отправкой. За смену так измотаешься, что нет уже сил идти на отдых. Смена продолжалась по 12 часов. Если работа заканчивалась очень поздно, я оставалась ночевать на пирсе.

«Курск» в конце мая сняли с якоря. Он также работал на малой трассе между Кобоной и Осиновцом. Меня и Тамару переселили в деревню Леднево. Мы жили в избе с заколоченными окнами – хозяев эвакуировали подальше от ладожского берега, в более безопасное место. Нам предлагали землянку на лужайке, украшенной ромашками. Но мы не захотели прятаться под землю – не верили, что нас убьет.

В Леднево я возвращалась часто лишь утром, чтобы выспаться перед ночной сменой. Если не было бомбежки, переправа через канал напоминала мне детство. С озерной стороны на другой берег канала, где стояла наша заколоченная изба, можно было перебраться на крохотном плотике из 3–4 бревен. На таком плотике я любила кататься во время летних каникул.

Плотик был на веревочке, продетой с двух сторон. Потянешь за веревку – и сама себя повезешь от берега до берега. Дома меня ругали, опасаясь, что я сорвусь в воду. А мне нравилась эта игра. На плотике через канал-улицу в Новой Ладоге разрешалось переправляться только взрослым. Нам с Тамарой хотелось тогда поскорее подрасти!..

Мы работали в Кобонском порту без выходных. Но в середине сентября Тамаре Шабановой удалось съездить на сутки к матери в Новую Ладогу. Я помогла подруге, согласившись выйти и в свою и в ее смену.

Тамара вернулась на причал поздно ночью – как раз к 23 часам, когда ей нужно было заступить на дежурство.

– Натка! – сказала она с грустью. – Знаю, что это нехорошо, но не хочется тебя менять! Дома так сладко спалось у мамы. Она уговорила меня надеть теплое пальто. А ведь совсем еще не холодно, правда?..

Я ее понимала, хотя валилась с ног от усталости, отработав две смены подряд.

Тамара осталась в будке на пирсе, а я пошла на угольный причал, где пришвартовалась до утра порожняя баржа. В этой барже я и заночевала.

Проснулась, когда уже рассвело. Было тихое теплое утро. Небо чистое, без единого пятнышка. Я лежала на спине и смотрела в ясную синь. Она казалась бесконечной, как моя жизнь.

И вдруг небо словно усыпали горохом. Горошины стали разбухать, превращаясь в темные пятна. Эти пятна слились, и вот уже по небу поплыли сплошные бурые облака. Я поняла, что стреляли зенитки на Кареджской косе.

Быстро поднялась с палубы и выглянула за борт. В озере блестели на солнце корабли, уходившие от причалов. А по берегу бежали в укрытия люди. Тревога! Заработали зенитки и за каналом, в лесу, со стороны Кобоны.

Вражеские самолеты подходили с разных направлений. Звездный налет! Фашисты готовились нанести бомбовый удар в одну точку. Но куда?

Вначале казалось, что бомбить будут пирсы Кареджи. Но туда упали только первые бомбы. Главной целью налета оказались наши причалы.

Еще до того, как бомбы выбросили высокие фонтаны, я успела заметить танкер у соседнего причала. В него грузили матерчатые мешки с аммоналом. А потом меня сбросила с палубы взрывная волна.

Я очнулась на дне пустой баржи. Она рвалась, словно собака на привязи. Бомбы ложились то с правого, то с левого борта. Я боялась поднять голову.

Каждый раз, когда сверху слышался пронзительный свист, сжималось сердце. Попади бомба в танкер с аммоналом – и разнесет весь берег.

«Как там Тамара?» – с болью думала я. Она должна была отправить этот танкер.

Рубку шкипера изрешетило осколками. Я забралась туда, надеясь разглядеть соседний причал. Но кругом были только дым и фонтаны воды.

Вдруг раздался оглушительный грохот.

«Все! – пронеслось в голове. – Взорвался аммонал!»

Взрыв оглушил меня, но я вскоре поняла, что он случился на берегу. Взлетели в воздух пять вагонов с боеприпасами, стоявшие при въезде на Кареджскую косу. Там были мины и снаряды. Во все стороны летели горящие «сундуки».

А танкер с аммоналом остался невредим. Я видела между разрывами бомб, как его уводил за корму буксир. Успела моя подруга отвести опасность от причалов! Но от себя не отвела…

После окончания налета я сразу прибежала к будке, где оформляла документы Тамара Шабанова. С первого взгляда мне стало ясно, что случилась беда.

Рельсы возле будки свернуло жгутом. Ступенек не было. Одна стена выпала. Со стола повисла на проводе телефонная трубка. А в углу лежало теплое пальто, иссеченное осколками.

В госпитале их насчитали тридцать два. Смертельным оказался тот, что попал Тамаре в висок.