Текст книги "Обратная сторона войны"

Автор книги: Олег Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Найти данные об асе подобного калибра не составляло труда. И я нашел. Мемуары самого Ганса Ульриха Руделя под названием «Пилот «Штуки». В них поступок его командира, обер-офицера Штеена описан более подробно.

«Как только все мои коллеги приземлились, я спрашиваю, что случилось с командиром. Никто не дает мне прямого ответа, пока один не говорит: «Штеен спикировал на [крейсер] «Киров» и получил прямое попадание на высоте два с половиной или три километра. Зенитный снаряд повредил хвост, и самолет потерял управление. Я видел, как он пытался направить свой самолет прямо на крейсер, работая элеронами, но промахнулся и упал в море. Взрьшего 1000-килограммовой бомбы нанес «Кирову» серьезные повреждения».

Нельзя сказать, что таран гитлеровского летчика являлся следствием пропагандисткой обработки или нацистским фанатизмом. Сам Рудель незадолго до этого дня разговаривал со Штееном. И вспоминал их разговор так.

«Во время одной из таких прогулок со Штееном я нарушаю обычное молчание и спрашиваю его с некоторым колебанием: «Как вам удается быть таким хладнокровным и собранным?» Он останавливается на мгновение, смотрит на меня искоса и говорит: «Дорогой мой, не воображай себе, даже на секунду, что я всегда был таким. Я обязан этим безразличием тяжелым годам горького опыта… Но самая закаленная сталь получается только в самом горячем огне. И если ты проходишь свой путь сам, не геряя при этом связь с друзьями, ты становишься сильнее…»

Рудель признавал, что во время атак его одолевала одна мысль: «Сейчас ничто не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на земле от этой бойни…»

И в другом месте, после поражения советского линкора «Марат»: «Представляю, что вижу глаза тысяч благодарных пехотинцев…»

По-моему, вывод очевиден.

Простые солдаты в бою дерутся и жертвуют собой не ради каких-то высоких идеалов, а за своих товарищей: мстят за погибших друзей, ненавидят убивающих их врагов. Странно было бы пытаться найти исключение из этого правила.

Подобные случаи являлись не редкостью и в итальянской армии, которая, как известно, не блистала во Вторую мировую ни боевыми качествами, ни высоким моральным духом. В итальянском флоте были даже созданы брандеры – специальные катера-торпеды по примеру японских «сине». Правда, конструкция итальянских катеров хотя бы теоретически предусматривала небольшой шанс на спасение.

«Брандеры представляли собой очень маленькие торпедные катера с большим зарядом взрывчатого вещества в носовой части. Управляемые водителем в спасательном костюме, они с большой скоростью неслись к цели. В какой-нибудь сотне метров от нее водитель бросался в воду, катер же с закрепленным в нужном положении рулем самостоятельно проходил последний участок пути».

25 июля 1941 г. 10-я итальянская легкая флотилия нанесла удар по гавани Валетта на Мальте. Во флотилию входили: корабль обеспечения «Диана», 8 катеров-торпед и 2 сверхмалые двухместные подводные лодки, которые тянули на буксире 2 торпедных катера.

План итальянцев состоял в том, чтобы подлодки пробили заграждение в гавани, а затем оставшиеся средства должны были нанести торпедный удар по кораблям противника. «Две попытки доставить управляемые торпеды с экипажами из двух человек поближе к цели посредством подводных лодок потерпели неудачу, так как противник уничтожил подводные лодки».

Когда это произошло, два итальянских моряка, управлявшие одноместными катерами-торпедами, пожертвовали собой, взорвав свои катера, чтобы проделать проход.

Конечно, самыми известными смертниками являлись японские камикадзе. Их движение было настолько распространено, что умолчать о нем было невозможно, несмотря на все старания приуменьшить его значение и выдать за какой-то особый азиатский феномен или за результат оболванивания населения «милитаристскими кругами Японии, любой ценой желающими оттянуть неизбежное поражение».

Про камикадзе написаны книги и снято огромное количество кинолент, о них упоминают энциклопедии, а само слово «камикадзе» стало именем нарицательным.

О камикадзе сказано так много, что трудно не повториться. Остановлюсь лишь на тех моментах, которые, на мой взгляд, наименее известны..

Я часто пересматриваю кинохронику с атаками камикадзе, пытаясь представить атмосферу ужаса, которая царила в те минуты боя. Небо кипит от разрывов зенитных снарядов, исчеркано паутиной трассеров. Некоторые прорвавшиеся самолеты, словно на последнем издыхании, врезаются в надстройки американских кораблей, и в том месте вздымаются чудовищные клубы пламени. Но еще больше падают в море. Сбитые, они, разваливаются на части, у них отбиваются крылья, летят обломки, и машины валятся в воду, не дотянув каких-то сто, а то и пятьдесят метров до цели.

Но даже близкое падение самолета, начиненного взрывчаткой, может быть опасным для корабля. Об этом можно судить хотя бы по описанию отражения атаки германских торпедоносцев.

«Летя всего в трех метрах от поверхности воды, он (торпедоносец} вплотную приблизился к крейсеру, не выпустив торпеды и ни на дюйм не увеличивая высоту. Видны уже кресты на плоскостях, до крейсера не больше сотни метров. В последнюю секунду пилот отчаянным усилием попытался набрать высоту. Но спусковой механизм, видно, заело – виною тому была не то какая-то механическая неполадка, не то обледенение. Очевидно, пилот намеревался сбросить торпеду в самую последнюю минуту, рассчитывая, что мгновенное уменьшение веса поможет машине круто взмыть вверх.

Нос торпедоносца с размаху врезался в переднюю трубу крейсера, а правое крыло, ударившись о треногу мачты, отлетело словно картонное. Взвилось ослепительное пламя, но ни дыма, ни взрыва не было. Мгновение спустя смятый, изувеченный самолет, из боевой машины превратившийся в пылающее распятие, с шипением упал в морс в десятке метров от корабля. Едва над ним сомкнулась вода, раздался страшной силы подводный взрыв. Оглушительный удар, похожий на удар гигантского молота, поваливший крейсер на правый борт, сбил с ног людей и вывел из строя систему освещения левого борта».

Подобное можно сплошь и рядом наблюдать в документальных фильмах о войне на Тихом океане.

При виде подобных кадров я не могу по-мальчишески злорадствовать: «Ага, не вышло, японский фашист! Недотянул!» Война – это страшно. И я в данном случае не выбираю чью-то сторону. Мне одинаково не по себе при мысли о том, что чувствуют американские моряки, на которых несется смерть, и о том, что испытывает японский пилот, в последнюю секунду осознающий, что гибнет, так и не выполнив свой долг.

Известно, что лишь каждый пятый смертник достигал своей цели. Например, «в самоубийственных атаках в 1944–45 гг. погибли 2525 морских и 1388 армейских летчика, причем из 2550 вылетов камикадзе 475 оказались успешными».

Кстати, в официальных письмах родным погибшего камикадзе командование всегда сообщало, что он поразил вражеский корабль. Запрещалось говорить, «что в действительности он не сумел попасть в цель, что его сбили еще на подлете» и т. д. Информация о самоубийственных атаках передавалась в газеты и на радио. Она подвергалась жесткой цензуре, и все погибшие камикадзе представлялись исключительно как «божественные герои», лишенные недостатков.

«Уступая в качестве и количестве вооружений, японцы пытались компенсировать это самурайским пренебрежением к смерти. Они создавали отряды людей-торпед – подводников, вооруженных минами на бамбуковых шестах, и пехотинцев, бросавшихся под танки с набитыми взрывчаткой рюкзаками. Союзникам приходилось отражать и так называемые «банзай-атаки, когда солдаты собственными телами разминировали минные поля…»

В 1944 г. американцы столкнулись с новой тактикой: легкие японские истребители с подвешенной под фюзеляжем 250-килограммовой бомбой таранили корабли.

Сначала американцы думали, что у атаковавших их самолетов были неисправны двигатели, и летчики таким образом пытались нанести как можно больший ущерб врагам. Но постепенно приходило осознание, что за этим стоит нечто более страшное.

Психологические последствия таких атак были просто ошеломляющими. Замешательство и страх американских моряков росли по мере роста атак летчиков-смертников. Мысль о том, что японские пилоты умышленно направляют свои самолеты на корабли, пугала до оцепенения.

«Было какое-то гипнотизирующее восхищение в этой чуждой Западу философии. Мы завороженно наблюдали за каждым пикирующим камикадзе – больше как публика на спектакле, чем жертва, которую собираются убить. На какое-то время мы забывали о себе, собравшись группами и беспомощно думая о человеке, который находится там», – вспоминал вице-адмирал Браун.

Американцам пришлось срочно принимать контрмеры. Адмирал Честер Нимиц прежде всего приказал установить режим секретности в отношении сведений о действиях камикадзе и результативности их атак. Пришлось довести численность истребителей в авианосных группах примерно до 70 % (по сравнению с обычными 33 %). Выделялись специальные дозоры истребителей, действующих на малых высотах. На кораблях менялось расположение зенитной артиллерии и пулеметов. Эсминцы радиолокационного дозора теперь расставлялись на весьма значительных дистанциях. (В результате этого именно эти эсминцы принимали на себя первые удары камикадзе.) Были организованы непрерывные налеты на аэродромы базирования японской авиации (буквально от зари до зари), что сильно снижало воздействие авиации по японским наземным целям.

В газетных статьях была развернута целая дезинформационная кампания, целью которой было убедить население США, что в момент атак японские летчики были уже мертвы и тараны происходили случайно. Правда могла вызвать панику не только во флоте, но и в стране.

Но главный принцип идеологов камикадзе – «один самолет – один корабль» – так и не был реализован. Сказывалось техническое превосходство союзников.

«После битвы в заливе Лейте (23–26 октября 1944 г.), когда японский флот потерпел поражение и потерял 3 авианосца, 3 линкора, 10 крейсеров и 9 эсминцев из состава эскадры адмирала Куриты против американского флота действовали почти исключительно летчики-«камикадзе», но они не смогли нанести противнику значительных потерь. У пилотов-смертников было мало шансов прорваться к неприятельским кораблям сквозь мощный зенитный огонь и истребительное прикрытие. К тому же бронированные палубы американских тяжелых авианосцев способны были выдержать прямое попадание таранящего самолета с бомбовой нагрузкой».

Чтобы поражать бронированные палубы, японские конструкторы создали ракетный пилотируемый самолет-снаряд «Ока-11», начиненный 1200 кг тринитроанизола. Его старт осуществлялся с бомбардировщика «Мицубиси G-4M2» в районе цели. Затем «Ока» планировал на расстояние 80 км со скоростью 370 км/ч. И лишь непосредственно вблизи цели включались двигатели и самолет разгонялся до 855 км/ч.

С сентября 1944 года по март 1945 года было построено 755 штук таких самолетов-снарядов.

В ходе сражения за остров Иводзима (в другом написании Иво Джима) феврале 1945 г. камикадзе потопили один американский авианосец и повредили второй.

Наиболее яростными и кровопролитными оказались бои за Окинаву, начавшиеся 1 апреля 1945 г.

Перед этим летчиками-смертниками было повреждено 39 американских кораблей, втом числе 2 линкора и 1 экскортный авианосец из группы кораблей союзников, действующей в этом районе.

«В день начала наступления |на Окинаву] «камикадзе» потопили 2 эсминца к северу от Окинавы, а потом, когда 200 самолетов прорвались к побережью острова, был потоплен еще один эсминец, а также танко-десантное судно и два корабля с боеприпасами. 22 судна получили повреждение. (…)

«Камикадзе» в дальнейшем смогли повредить авианосцы «Хэнкок», «Энтерпрайз» и «Банкер Хилл». Были повреждены 4 английских авианосца, прикрывавших высадку на Окинаве. Американская авиация наносила удары по аэродромам на Кюсю, но из-за их удаленности, многочисленности и хорошего зенитного прикрытия не смогла нейтрализовать все взлетно-посадочные полосы.

И лишь к 10 июня 1945 года, когда кадры «камикадзе» истощились, американцы смогли перейти в последнее наступление».

Но неудачи не останавливали японцев. Целые подразделения переводились в категорию камикадзе. Воспитанным на принципах самурайского кодекса чести «бусидо» поражение казалось японским военным хуже смерти.

Еще в XVIII в. священник и воин Ямамото Цунэтомо охарактеризовал смысл жизни самурая: «Путь самурая – это смерть… В случае необходимости выбора между жизнью и смертью незамедлительно выбирай последнюю. В этом нет ничего сложного. Просто соберись с духом и действуй. Тот, кто выбрал жизнь, не исполнив свой долг, должен считаться трусом и плохим работником».

Военный министр Японии Анами издал приказ: «…довести до конца священную войну в защиту земли богов… Сражаться непоколебимо, даже если придется грызть глину, есть траву и спать на голой земле. В смерти заключена жизнь – этому учит нас дух великого Нанко (герой японской мифологии), который семь раз погибал, но каждый раз возрождался, чтобы служить родине». Отсюда и известная фраза «Семь жизней за императора!», которую нередко наносили камикадзе на свои головные повязки – хатимаки – рядом с изображением красного солнечного диска.

Генерал Такутара Сакураи-призывал солдат: «Если твои руки сломаны – сражайся ногами. Если твои ноги сломаны – сражайся зубами. Если твое тело бездыханно – сражайся своим духом».

Солдатские памятки были полны такими наставлениями:

«Путь воина лишь один – сражаться бешено, насмерть. Только идя этим путем, выполнишь свой долг перед владыкой и родителями».

«В сражении старайся быть впереди всех. Думай только о том, как преодолеть вражеские укрепления. Даже оставшись один, защищай свою позицию. Тотчас же найдется другой, чтобы образовать фронт вместе с тобой, и вас станет двое».

Самопожертвование, поставленное на конвейер, было проблемой, которую приходилось решать ценой большой крови.

Советские солдаты столкнулись с камикадзе во время боев с Квантунской армией в августе 1945 г.

«В бой были брошены спецподразделения – японские «камикадзе» (смертники). Они занимали по обе стороны Хинганского шоссе ряды круглых окопов-лунок. Их новенькие желтые мундиры резко выделялись на общем зеленом фоне. Бутылка саке и мина на бамбуковом шесте тоже были обязательными атрибутами «камикадзе». Мы кое-что слышали о них, этих фанатиках, одурманенных идеей «Великой Японии». Знали, что их задача – взорваться вместе станком, самоходным орудием, убить генерала, высшего офицера. Из «камикадзе» в Квантунской армии была сформирована специальная бригада. (…)

Подвиги «камикадзе» прославлялись всеми средствами пропаганды. Количество добровольцев-смертников увеличивалось год от года. Если Пёрл-Харбор штурмовали 15 начиненных взрывчаткой карликовых подводных лодок и самолетов, за штурвалами которых сидели «камикадзе», то у острова Лейте на Филиппинах в октябре 1944 года их насчитывалось уже свыше трех тысяч. Они нанесли большой урон военно-морскому флоту США. Всего «камикадзе» потопили и вывели из строя 322 корабля (не понятно, какими источниками пользовался автор этих строк, А. Кривель, приводя подобные данные. – O.K.). Известно, что «смертниками» планировалось даже взорвать Панамский канал. К концу 1945 года в Японии намечалось их иметь до 300 тысяч.

Все это мы слышали, кое о чем читали в газетах. Но живых «камикадзе» не видели. А вот и они. Молодые люди, чуть старше нас. Полурасстегнутый воротничок, из-под которого выглядывает чистое белье. Матовое, восковое лицо, ярко-белые зубы, жесткий ежик черных волос и очки. И выглядят-то они совсем не воинственно. Не зная, что это «камикадзе», ни за что не поверишь. Но мина, большая хмагнитная мина, которую даже мертвые продолжают крепко держать в руках, рассеивает все сомнения.

Когда через 40 лет я прочитал в газете о том, что на Филиппинах, в городе Анхелесе, где впервые появились «камикадзе», установлена мемориальная доска, снова вспомнились круглые окопы-лунки на склоне Хингана осенью сорок пятого года и в каждом из них молодой смертник-доброволец с миной. К слову сказать, метод борьбы с «камикадзе» быстро нашелся и оказался, как все другое, донельзя простым: на танки садились десантники и расстреливали поднимающихся с миной «камикадзе.

Нет, «камикадзе» не смогли сдержать наступающую лавину советских войск. «Один танк вспыхнул, – пишет впоследствии в своих воспоминаниях японский офицер Хаттори. – Другие, развернувшись в боевой порядок, упрямо двигались вперед. Это и были те самые «Т-34», которые овеяли себя славой в боях против германской армии. Они, используя складки местности, заняли оборону. Было видно, как из укрытия по соседству с русскими выскочили несколько японских солдат и побежали по направлению к танкам. Их тут же сразили пулеметные очереди. Но вместо убитых появились новые «камикадзе». С криками «банзай!» они шли навстречу своей гибели. На спине и на груди у них была привязана взрывчатка, с помощью которой надо было уничтожить цель. Вскоре их трупами была устлана высота. В лощине горели три подожженных ими русских танка…»

Тяжелые бои развернулись за город Муданьцзян: части Квантунской армии защищали его особенно отчаянно. Появилось много «камикадзе» – смертников, бросались они под танки, – выслеживали офицеров, отыскивали артсклады и, проникнув в них, взрывались вместе со снарядами. Не доблесть, а слепое изуверство, тупой бесполезный фанатизм.

Один из таких смертников незаметно подобрался к складу боеприпасов близ стоянки автобата на окраине китайской деревушки. С воинственным воплем, похожим на стон, обреченный солдат ринулся через проволоку, влез между ящиками. Тотчас полыхнуло там и затрещали, лопаясь в огне, патроны. Шоферы выволокли из-под ящиков обожженного, воющего от боли самоубийцу. Плюнули ребята от досады на такую дикость, побежали за санитарами. Уложили японца на носилки, понесли в санчасть, а маленький Лапшин шел рядом, говорил укоризненно:

«Ну и дурак ты, на кой ляд тебе это сдалось – умирать! Живи себе да нас вспоминай. Твоя понял?»

(Справедливости ради следует отметить, что свои солдаты, готовые пожертвовать собой ради победы, всегда считаются героями, достойными подражанию, а вражеские – безумцами и дураками. Сравним: «Великий подвиг товариша Матросова должен служить примером» и «Не доблесть, а слепое изуверство, тупой бесполезный фанатизм…»)

Отряды «камикадзе» были в каждом полку и каждом батальоне. Их, случалось, оставляли при отступлении в тылу противника, чтобы сеять там панику, уничтожать советских военнослужащих.

Кандидатов в эти бригады отбирались как уже говорилось, на добровольной основе. Потом их сводили в отдельные отряды и специально готовили. Перед боем они обычно писали завещания. «Дух высокой жертвенности, – говорилось в одном, – побеждает смерть. Возвысившись над жизнью и смертью, должно выполнять воинский долг. Должно отдать все силы души и тела ради торжества вечной справедливости». К завещанию прикладывались в конверт прядь волос и ноготь. На тот случай, если не останется праха солдата.

Другое завещание начиналось словами: «Высокочтимые отец и мать! Да вселит в вас радость известие о том, что ваш сын пал на поле боя во славу императора. Пусть моя двадцатилетняя жизнь оборвалась, я все равно пребуду в вечной справедливости…»

Думается, нелишне добавить: имело определенное значение и то, что «камикадзе» получал повышенное армейское довольствие. А-фирма, где ранее работал такой солдат, после гибели смертника-добровольца обязана была выдать его семье тридцатитрехмесячное жалованье.

Могу добавить, что все «камикадзе» указом императора посмертно повышались в звании на две ступени, а многие из них награждались орденами империи – «Орденом Золотого Сокола» и «Орденом Восходящего Солнца».

Я уже давно собираю предсмертные письма и записки «камикадзе». Предлагаю ознакомиться с некоторыми из них. Возможно, они внесут ясность в понимание того настроения, с которым японцы уходили в последний бой, охарактеризуют их психологическую подготовку.

«Я опережаю тебя, мама, во встрече с небесами. Молись за меня, мама!

Лейтенант Ичицо Хояши».

«Не завидуйте отцам ваших друзей: ваш папа стал богом и всегда смотрит на вас с небес.

Лейтенант-полковник Масаногу Кудо».

«Дорогая Мокко, вырастай большой и здоровой. Твой папа отправляется в атаку на врагов. Когда ты вырастешь – ты все поймешь.

Лейтенант Умимуро Масахисо».

28 октября 1944 г., старшина Матсуо Исаоиз 701-й воздушной группы отправил письмо с Филиппин:

«Дорогие родители! Пожалуйста, поздравьте меня. Мне предоставлена прекрасная возможность умереть. Это мой последний день. Судьба нашего отечества зависит от решительной битвы в южных морях, где я опаду подобно цветкам сияющего белизной вишневого дерева.

Я (…) умру без следа вместе с моим командиром эскадрильи и другими товарищами, я желал бы родиться семь раз, чтобы каждый раз смеяться над врагом.

Сейчас я радуюсь шансу умереть, как мужчина! До глубины сердца я благодарен моим родителям, которые растили меня с постоянной молитвой и заботливой любовью. Я также благодарен моему командиру эскадрильи и вышестоящим офицерам, которые смотрели за мной, как если бы я был их собственным сыном, и хорошо готовили меня.

Спасибо вам, мои родители, за 23 года, в течение которых вы заботились обо мне и наставляли. Я надеюсь, что этот мой поступок хоть в какой-то незначительной мере отплатит вам за все, что вы сделали для меня. Вспоминайте по-хорошему обо мне и знайте, что ваш Исао погиб за нашу страну. Это мое последнее желание, и больше нет ничего, что бы я хотел.

Я вернусь как дух и с нетерпением жду вашего визита в храм Ясукуни. Пожалуйста, лучше заботьтесь о себе.

Как славен корпус специальных атак и его подразделение «Гиретсу», чьи бомбардировщики атакуют врага. Наша цель – спикировать на вражеский авианосец. Здесь находится кинооператор. Он снимает. Возможно, что вы сможете увидеть нас в выпуске новостей в театре.

Нас 16 воинов, управляющих бомбардировщиками. Пусть наша смерть будет так внезапна и чиста, как разбитый вдребезги кристалл.

Написано в Маниле накануне Нашего вылета».

Письмо Энсина Ямагути Терио из 12-й воздушной флотилии:

«…Меня выбрали совершенно неожиданно в подразделение специальных атак. И сегодня я отправляюсь к Окинаве. Если бы мне был отдан приказ совершить самоубийственный полет, то мое искреннее желание – достигнутьуспеха, выполняя свой последний долг. И даже сейчас, в таких обстоятельствах, я не перестаю восхищаться прекрасной Японией. Что это, моя слабость?.

Моя жизнь на службе не была наполнена сладкими воспоминаниями. Это жизнь в покорности, смирении и самоотречении, естественно, не комфортная. Не способный к служебной жизни, я могу лишь использовать тот шанс, который она не дает – умереть за свою страну…»

ещё одна запись в дневнике Окабе Хейити, сделанная 22 февраля 1945 г.:

«…Вылет планируется в течение следующих десяти дней, fl – человек, и надеюсь, что не буду ни святым, ни подлецом, ни дураком – просто человеком.

Как тот, кто провел жизнь в тоскливом стремлении к чему-то и в постоянных поисках, я умру с решительностью и надеждой, что моя жизнь послужит «человеческим документом». В мире, в котором я жил, было слишком много раздоров. Поэтому сообщество рационального человеческого сосуществования должно быть лучше обустроено…

Мыс радостью служим нации в этой жестокой борьбе. Мы будем таранить вражеские корабли, лелея надежду на то, что Я иония станет местом, где живут только любящие семьи, храбрые женщины и прекрасная дружба.

 
В чем сегодня долг? Сражаться.
В чем завтра долг? Победить.
В чем ежедневный долг? Умереть.
Мы умираем в битве без жалоб…
 

Если по странному стечению обстоятельств Япония вдруг выиграет эту войну (!) – это будет фатальным невезением для будущего нации. Было бы лучше пройти через настоящие тяжелые испытания, что только укрепит ее.

 
Подобно вишневому цвету
По весне
Пусть мы опадем,
Чистые и сверкающие».
 

Нет, японские «камикадзе» не были какими-то «азиатскими изуверами», какими они иногда кажутся нам. Да, они представляли чужую для нас культуру, незнакомую религию, иные обычаи и воспитание. Но они были просто людьми, которым ничто человеческое не чуждо, в том числе и страх перед смертью.

Были и фанатики.

«В общей массе летчиков-камикадзе выделялись так называемые китикай – «сумасшедшие», горевшие желанием поскорее совершить самоубийственную атаку, страдавшие манией самоубийства, исступленные фанатики. Их ряды НЕ БЫЛИ МНОГОЧИСЛЕННЫМИ (выделено мной. – O.K.). Тем не менее почти в каждом подразделении «специальных атак» можно было найти своего китикай. Ярким примером камикадзе-китикай может служить лейтенант Фудзии Хадзиме. Несколько раз он обращался к командованию с просьбой зачислить его в подразделение специальных атак. Однако всегда получал отказ, так как у него была семья и трое детей на иждивении. После очередного отказа командования Фудзии пребывал в подавленном состоянии. Тогда жена, видя переживания мужа, покончила с собой, утопившись вместе с маленькими детьми. Фудзии добился своего и стал камикадзе. Он погиб 28 марта 1945 года, накануне битвы за Окинаву, пытаясь поразить американский корабль».

Но совершенно неправильно было бы считать ВСЕХ японских смертников «какими-то роботами или исступленными фанатиками». Постоянное ожидание смерти было тяжким испытанием для них. Оно расшатывало нервы. Пилотов, пловцов и подводников не покидало чувство ужаса и отчаяния.

Психологическое напряжение и невроз приводили к тому, что они сами стремились поскорее броситься навстречу гибели и с нетерпением задавали командирам только один вопрос: «Когда?»

««Как это ни странно, но гнетущее чувство обреченности внешне у летчиков-камикадзе почти не проявлялось. (…) Поэтому внешне пилоты жили достаточно веселой жизнью. Будучи в увольнениях, они посещали близлежащие города с их гейшами и питейными заведениями. Это было естественно: они старались не отказывать себе ни в чем и таким отношением к жизни достигали эмоциональной разрядки, хотя бы на время снижая бремя обреченности».

Несмотря на различные обряды и привилегии боевой дух обреченных на смерть воинов постоянно падал. Многие Предавались пьянству и разврату, покидая свои базы безо всякого разрешения. Они знали, что война проиграна, и не хотели умирать напрасно. Среди смертников выделилась даже особая группа, получившая название «сукейбей» – сладострастники. Их укоряли в том, что они не спешат ринуться в последний полет и продолжают жить в комфорте, постоянно посещая бордели.

Известен случай, когда «камикадзе», которого заставили вылететь в самоубийственную атаку, в отчаянии и гневе таранил собственный командный пункт.

Эта глава была бы неполной без упоминания о «смертничестве» среди англо-американцев. Обидно, что их приходится ставить на последнее место, даже после итальянцев, однако это ещё раз подчеркивает принятое у нас пренебрежительное отношение к «изнеженным» союзникам, проявляющееся із почти полном отсутствии информации о примерах самопожертвования их солдат. Как о фашистах.

Так и хочется недоверчиво спросить: «Разве они на такое были способны?»

Но случаи сознательного «смертничества» были отмечены во всех армиях стран – участниц Второй мировой войны. Американцы, например, чтут память капитана Келли, чей подвиг был сродни подвигу Гастелло. В декабре 1941 г. его «В-17 D» над Тихим океаном подбили японцы. Дав возможность другим членам экипажа выпрыгнуть с парашютами, Келли протаранил горящим самолетом японский линкор «Харуна»

5 июня 1942 года капитан 1-го ранга Флеминг направил свой сбитый самолет на крейсер «Микума»…

Я не ставил перед собой задачу собрать все факты и свидетельства таранов наших союзников, подрывания себя вместе с окружившими их немцами и японцами. Достаточно нескольких примеров, чтобы понять – такое случалось.

Мало того, накануне открытия второго фронта американцы попытались взять на вооружение авиационный таран, подкрепив его техническими расчетами.

Фирма «Нортроп» сконструировала истребитель для таранного удара, который предполагалось наносить передней кромкой крепкого, усиленного листами магниевых сплавов крыла по хвостовому оперению неприятельского самолета.

Однако эти истребители разрушились в первых же полетах.

Основные бои англо-американцам пришлось вести на море, поэтому не редкостью для них были морские тараны. Английский моряк А. Маклин оставил художественное описание попытки одного из таких таранов, когда в самоубийственную атаку устремился целый крейсер.

«Сквозь снежную пелену Джонни с трудом разглядел смутный силуэт немецкого крейсера. С дистанции в несколько миль тот беспощадно всаживал в тонущее судно один снаряд за другим, видны были вспышки орудийных выстрелов. Каждый залп попадал в цель: меткость немецких комендоров была фантастической.

«Улисс» мчался, вздымая тучи брызг и пены, навстречу вражескому крейсеру. Он находился в полумиле, на левой раковине «Сирруса». Носовая часть флагмана то почти целиком вырывалась из воды, то с громким, как пистолетный выстрел, гулом, несмотря на ветер, слышным на мостике «Сирруса», ударялось о поверхность моря. А могучие машины с каждой секундой увлекали корабль все быстрей и быстрей вперед.

Словно завороженный, Николлс наблюдал это зрелище. Впервые увидев родной корабль с той минуты, как покинул его, он ужаснулся. Носовые и кормовые надстройки превратились в изуродованные до неузнаваемости груды стали; обе мачты сбиты, дымовые трубы, изрешеченные насквозь, покосились; разбитый дальномерный пост смотрел куда-то в сторону. Из огромных пробоин в носовой палубе и в корме по-прежнему валил дым, сорванные с оснований кормовые башни валялись на палубе. Поперек судна, на четвертой башне все еще лежал обгорелый остов «кондора», из носовой палубы торчал фюзеляж вонзившегося по самые крылья «Юнкерса», а в корпусе корабля, Николлс это знал, напротив торпедных труб зияла гигантская брешь, доходившая до ватерлинии. «Улисс» представлял собой кошмарное зрелище. (…)

«Сиррус» двигался навстречу противнику, делая пятнадцать узлов, когда в кабельтове от эсминца «Улисс» промчался с такой скоростью, словно тот застыл на месте.

– Впоследствии Николлс так и не смог как следует описать, что же произошло. Он лишь смутно припоминал, что «Улисс» больше не нырял и не взлетал на волну, а летел с гребня на гребень волны на ровном киле. Палуба его круто накренилась назад, корма ушла под воду, метров на пять ниже кильватерной струи – могучего в своем великолепии потока воды, вздымавшегося над изуродованным ютом, ещё он помнил, что вторая башня стреляла безостановочно, посылая снаряд за снарядом. Те с визгом уносились, пронзая слепящую пелен снега, и миллионами светящихся брызг рассыпались на палубе и над палубой немецкого крейсера: в артиллерийском погребе оставались лишь осветительные снаряды. (…) Но одного он не мог забыть – звука, который сердцем и разумом запомнил на всю жизнь. То был ужасающий рев гигантских втяжных вентиляторов, подававших в огромных количествах воздух задыхающимся от удушья машинам. Ведь «Улисс» мчался по бушующим волнам самым полным ходом, со скоростью, которая способна была переломить ему хребет и сжечь дотла могучие механизмы. Сомнений относительно намерений Тэрнера не могло быть: он решил таранить врага, уничтожить его и погибнуть вместе с ним, нанеся удар с невероятии скоростью в сорок и более узлов. (…)