Текст книги "Обратная сторона войны"

Автор книги: Олег Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Олег Игоревич Казаринов
Обратная сторона войны

Передо мною ясно, во всеоружии (говоря книжно) стоит ужасный призрак войны, с которым, при всем моем желании схватиться, я боюсь не совладать, к которому, прямо сказать, не знаю, как подступиться, с которой стороны его подрыть, укусить, ужалить.

В. В. Верещагин

Беги на смерть, спеши на смерть, на смерть ползи…

Грохочет пульс, скрежещет сталь, в грязи

Надежда тонет… Боже, помоги?

Зигфрид Сэссун.

От автора
(Вместо предисловия)

Как-то раз, роясь в своих архивах, я наткнулся на листок из обычной школьной тетради, исписанный моим дедом, Воробьевым Николаем Федоровичем. Это был список приказов, которыми ему объявлялась благодарность Верховного главнокомандующего во время последнего этапа войны. Именно благодарностей, а не боевых наград и присвоенных званий.

Не знаю, для чего предназначался этот список. Может быть, для представления в собес или в какой-нибудь Совет ветеранов, не знаю. Но речь не об этом. Меня взволновало содержание этих поблекших, выцветших от времени строчек.

Приведу их полностью.

Участвовал в боях в ВОВ.

Объявлена благодарность И. Сталина

1 За прорыв сильно укрепленной полосы обороны противника юго-западнее Будапешта и овладение городами Секешфехервар и Бичке.

Приказ от 24.12.1944 г.

2 За боевые действия в боях за овладение городом Будапештом.

Приказ от 13.02.1945 г. № 277

3. За отличные боевые действия в боях при прорыве сильной обороны немцев в горах ВЭРТЭШХЕДЫНЭГ и овладение городами Естергом, Несмей, Фельше-Галла и Тата.

Приказ от 25.03.1945 г. № 308

4. За участие в боях по овладению городами Дьер и Комаром.

Приказ от 28.03.1945 г. № 315

5. За участие в боях по овладению городом и важным узлом дорог Мадьяровар.

Приказ от 3.04.1945 г. № 329

6. За участие в боях по овладению гор. Брук.

Приказ от 5.04.1945 г. № 331

7. За участие в боях по овладению столицей Австрии городом Вена.

Приказ от 13.04.1945 г. № 334

8. За участие в боях по окружению и разгрому группы немецких войск и овладение городами Корнейбург и Флорисдорф.

Приказ от 15.04.1945 г. № 337

9. За участие в боях по овладению крупным промышленным центром Чехословакии гор. Брно.

Приказ от 26.04.1945 г. № 345

10. За участие в боях по овладению в Чехословакии городами Яромержице и Зноймо.

Приказ от 2.05.1945 г. № 358.

Войсковая часть – полевая почта 61 492

Я вспомнил эти благодарности. Я видел их у деда – цветные бланки, напечатанные на плотной бумаге с изображением знамен, звезд и танков. В детстве я любил их разглядывать, но сейчас меня интересовал смысл вписанного в них текста.

Прежде всего я обратил внимание на хронологию дат. Каждые несколько дней – кровавая битва, без передышки, без пощады. Битва столь яростная, что города не «освобождали» или «занимали», а именно «овладевали» ими. Это слово невольно вызывает ассоциацию с непримиримой борьбой и насилием.

Меня поразило упоминание о «немецких» войсках. Как это тогда было близко! Насколько немцы были ненавистны, что понятия «немцы» и – «враги», «фашисты», «противник» сплелись воедино даже в официальных военных приказах!

И наконец, я понял, что эти благодарности являлись еще одной формой высшего поощрения в отличие от всех прочих наград. Ведь благодарил САМ СТАЛИН! И пусть на этих бланках было лишь факсимиле Сталина, а не его личная подпись, но они производили такое впечатление, что мой дед спустя много лет бережно доставал их из ящика стола, смотрел просветленными глазами и показывал мне. Его глаза действительно сияли какой-то непонятной мне тогда гордостью.

Нет, это было не преклонение перед «вождем и учителем всех народов». Ведь тогда прекрасно знали, что эти бланки выпускались ограниченным тиражом: 500–1000—10 000 экземпляров. И командиры миллионных армий вписывали в них фамилии самых отличившихся. Как когда-то наполеоновские гренадеры сами выбирали своих товарищей, наиболее достойных похвалы Великого Императора.

Нет, дед не думал о Сталине. Мне кажется, что, еще и еще раз перечитывая эти благодарности, он вспоминал своих однополчан и те страшные дни, которые пришлось пережить вместе с ними. Например, бои за Секешфехервар, вошедшие во все подробные учебники истории. О них писали в своих мемуарах германские и советские ветераны, они упоминается во многих художественных фильмах.

Дед, Николай Федорович Воробьев, ты был в аду при жизни. В том аду, когда, захлебываясь огнем, ревела вся Европа. И весь мир. Твои солдатские сапоги скользили в вязких лужах соляры, смешанной с человеческой кровью.

Какой я был молодой дурак, не понимая этого, когда ты был жив!

Скажите, кто из фантастов смог описать события более чудовищные и более страшные, чем те, которые на самом деле происходили тогда?

Я не знаю, как другие. Не знаю, насколько верна фраза «Никто не забыт и ничто не забыто». Но надеюсь, что благодаря этой книге читатели будут помнить хотя бы еще одного солдата, командира роты технического обеспечения, орденоносца, лейтенанта Н.Ф. Воробьева, которому – теперь я знаю – было страшно, очень страшно, впрочем, как и миллионам других солдат на войне. И вся вина которых была лишь в том, что именно в их век пробил роковой Час Истории.

Пусть эта книга будет моим вкладом вдело памяти о войне.

Наша память…

В январе 2005 года мир отмечал день освобождения советскими войсками концлагеря Освенцим. С экранов телевизоров, со страниц газет, из динамиков радиоприемников звучало и сотни раз повторялось, что на этой фабрике смерти фашистские изверги уничтожили полтора миллиона узников… Полтора миллиона! ПОЛТОРА МИЛЛИОНА!

Полтора миллиона упоминали журналисты и дикторы, телеведущие и обозреватели, политики и общественные деятели. Полтора миллиона назвал президент страны.

Странно и кощунственно звучала эта цифра. Откуда она взялась, кто первым ее произнес, на чем она основана?! Ведь комендант Освенцима Рудольф Гесс еще во время Нюрнбергского процесса давал показания, в которых заявлял:

«Я был комендантом Освенцима до 1 декабря 1943 года. Число жертв, казненных и уничтоженных там в газовых камерах и печах крематориев, составляет [за тот период], я думаю, по меньшей мере 2 500 000 человек. Кроме того, по меньшей мере полмиллиона человек погибло от голода и холода, так что общее число достигает 3 миллионов».

И ещё нужно иметь в виду, что акции истребления достигли своего пика летом 1944 года, уже после Рудольфа Гесса, «когда в Освенцим один за другим прибывали эшелоны, с которыми не справился бы и самый талантливый организатор. Тогда газовые камеры стали сверх всякой меры набивать людьми, детей бросали над головами и лесом вытянутых рук, а люди из СС трудились в поте лица, стараясь поддерживать хоть какой-то порядок в почти спрессованной уже толпе, которую длинными колоннами гнали в крематории. В тот период никакие крематории не могли справиться с таким объемом работы, и тела, облитые бензином, а нередко переложенные дровами, сжигали просто в штабелях на открытом воздухе».

В страшной книге «СС в действии», переведенной с немецкого и изданной в издательстве «Прогресс» в 1969 году, на 353 с. я собственными глазами видел фотокопию трофейного документа со списком концентрационных лагерей и уничтоженных в них людей. Под первым пунктом значился Auschwitz, (Освенцим) и напротив него цифра – 4 000 000.

Восьмым пунктом шел Maidanek (Lublin) (Майданек (Люблин) с цифрой 1 380 000.

Может быть, именно жертвы Майданека каким-то нелепым образом были приписаны Освенциму?

Журналистам, обозревателям и спичмейкерам следовало бы заглянуть в пару-другую книг, прежде чем информировать людей. И именно благодаря им из памяти человечества стерлись два с половинной миллиона (!) мучеников войны, а сама война в результате стала чуть-чуть добрее, чуть-чуть милосерднее.

Еще чуть-чуть. А потом ещё чуть-чуть…

Человеческая память и без того короткая. Многие забыты, и многое забывается.

Но ВОЙНА не умерла. Ее не захоронили, осиновым колом вбив красный флаг в разрушенный рейхстаг. Она не уступила ни на йоту при эвакуации американских солдат из Вьетнама. ВОЙНУ не умилостивили выводом войск из Афганистана. Не задобрили прекращением бомбежек Югославии. Не приручили оккупацией Ирака.

ВОЙНА не умерла. Она тянет свои костлявые лапы из плохо присыпанной могилы. Она – как грибница. У нее много побегов. Они прорываются на поверхность то тут, то там. И везде гибнут люди, рушатся мечты, горят судьбы.

Эти побеги крепнут, объединяются, ширятся. Они постепенно прорастают сквозь нас, сквозь нашу жизнь, овладевают сознанием, становятся привычными.

Глава первая
Маски войны

Беден тот, кто видит снег только белым, море синим, а траву зеленой. Весь смысл жизни в сочетании и смешении цветов. И журналист это тоже должен понимать. Иначе про эту войну писать нельзя. Иначе – фальшь и ложь…

Ветеран войны в ДРА, подполковник Ушаков

«Когда в зале успокаивается жужжание, Манштейн встает и объявляет о начале заседания для принятия капитуляции Красной Армии. Потом говорится о полномочиях, кто каким правительством уполномочен, и читаются документы на разных языках. На все это уходит минут десять.

Манштейн снова встает и, обратившись к стоящим у входных дверей офицерам, сухо говорит:

– Введите советскую делегацию.

Двери распахиваются, и в них входят Жуков, С.К. Тимошенко, Н. Ф. Ватутин, за ними несколько офицеров, видимо, адъютанты. Для того чтобы дойти до своего стола, Жукову надо сделать только три шага. Он делает их, останавливается за средним креслом и, коротко вскинув руку, отдает честь. Отодвинув кресло, садится и кладет руки перед собой на стол. Тимошенко и Ватутин тоже садятся. Их адъютанты стоят сзади. Манштейн встает и что-то говорит, не слышно, что.

Это переводят русским. Жуков утвердительно наклоняет голову…

Я слежу за Жуковым. Он сидит, положив перед собой на стол руки. На его лице играют желваки. Ватутин кажется совершенно спокойным. Тимошенко застыл в неподвижности, но в самой этой неподвижности чувствуется беспредельная угнетенность.

Жуков тоже сначала сидит неподвижно, глядя перед собой, потом чуть повертывает голову и внимательно смотрит на Манштейна. Снова смотрит в стол перед собой и снова на Манштейна. И так несколько раз подряд. И хотя это слово, казалось бы, предельно не подходит к происходящему, но я все-таки вижу, что он смотрит на Манштейна с любопытством. Как будто он увидел человека, который его давно интересовал и сейчас сидит всего в десяти шагах от него.

За центральным столом начинают подписывать документ. Подписывают Манштейн, Умедзу, Бадольо, последним Маннергейм.

Пока они подписывают документ, лицо Жукова становится страшным. В ожидании секунды, когда придет очередь подписывать ему, он сидит прямо и неподвижно. Высокий офицер, стоящий за его креслом по стойке «смирно», плачет, не двигая при этом ни одним мускулом лица. Жуков продолжает сидеть прямо, потом вытягивает перед собой на столе руки и сжимает кулаки. А голову все больше закидывает назад, так, словно хочет закатить обратно под веки готовые вывалиться оттуда слезы.

В это мгновение Манштейн встает и говорит:

– Советской делегации предлагается подписать акт безоговорочной капитуляции.

Переводчик переводит это по-русски, и Жуков где-то уже в середине перевода, поняв смысл его слов, делает короткое движение руками по столу к себе, выражая этим согласие на то, чтоб им дали сюда, на этот стол, акт для подписания. Но Манштейн, продолжая стоять, коротким движением протягивает в сторону русских руку и, поведя ею от них по направлению к столу, за которым сидят союзники стран Оси, говорит жестко:

– Пусть подойдут подписать сюда.

Первым встает Жуков. Он подходит к узкому концу стола, садится в стоящее там пустое кресло и подписывает несколько экземпляров акта. Потом встает, возвращается к своему столу и садится в прежней позе.

Вслед за ним идут подписывать Тимошенко и Ватутин. Пока все это происходит, я продолжаю смотреть на Жукова. Он сидит вполоборота к столу, за которым сидят союзники, смотрит на них и о чем-то думает так упорно и напряженно, что, очевидно, незаметно для себя, подняв со стола правую руку, берет ею себя за лицо, за тяжело отвисшие щеки и подбородок и мнет, мнет, почти комкает лицо рукой.

Последний из трех русских подписывает акт и возвращается на место.

Манштейн встает и говорит:

– Советская делегация может покинуть зал.

Русские встают. Жуков резким движением отдает честь, поворачивается и выходит. Остальные выходят следом за ним. Двери закрываются».

В этот момент 400 бомбардировщиков «фокке-вульф – 200» и «хейнкель-177» появляются над Москвой. И вслед за ними еще 1500 «Юнкерсов» совершают круг над советской столицей, демонстрируя мощь рейха…

Страшная картина, правда? Страшная для сердца каждою русского человека. Обидная, дикая, нелепая, возмутительная, кощунственная. Может быть, кого-то она рассмешит своей нелепостью, но этот смех лишь подтвердит извечные человеческие легкомыслие и близорукость.

Да простит меня К. Симонов, чью цитату я исказил, вставив в нее иные фамилии и тем самым полностью нарушив историческую правду. Правда состоит в том, что под актами капитуляции во Второй мировой войне подписывались генерал-полковник Кейтель и японский генерал Умедзу. Кейтель изо всех сил пытался сохранить военную выправку – салютовал победителям в гробовой тишине маршальским жезлом, а у японского генерала Умедзу «на лице играли желваки».

Их эмоции вполне объяснимы: пройдут века, но их личные подписи останутся навсегда…

А самолеты 2 сентября 1945 года взмыли над линкором «Миссури», на палубе которого принималась последняя капитуляция той войны: 400 «летающих крепостей» и 1500 самолетов палубной авиации.

Победители поигрывают мускулами над поверженным противником…

Людям почему-то мало самого акта признания врагом поражения. Им надо обязательно продемонстрировать свою мощь.

Почему бы не прекращать бойню так, как это произошло в Сталинграде, или в Берлине, или в сотнях других мест? Командующий сдал личное оружие, поставил подпись, обратился по радио к бывшим подчиненным.

И все. Хватит! Хватит трупов, хватит злобы, хватит мести!

Но почему же возникает желание сфотографироваться рядом с трупом поверженного врага, поставив ногу на его бездыханную грудь, как эго делают охотники с убитым зверем? При этом военным надо торжествующе скалиться с фотокарточек на фоне подавленного, униженного противника. Политикам – запечатлеть себя рядом с потрясенным свалившимся позором соперником. Ведь война – это не охота, а убийство людьми друг друга!

Да, заключительный акт трагедии, которой является война, должен быть торжественным и величественным: мир восстановлен, война не должна повториться. Никогда!

Но пусть торжественность будет траурной, а величественность – строгой.

Однако народ-победитель вряд ли получит удовлетворение, если не испытает чувства мстительного злорадства. За павших отлов, мужей и сыновей, за обесчещенных сестер и жен, за гибель детей и стариков. За разрушенные города. За пережитый страх. «Жаль, что сдались, а то бы мы вас…» Отсюда унизительные церемонии и демонстрация военной мощи.

Неужели не ясно, что подобная «пляска на гробах» может быть оскорбительной для целых народов, вызвать надменность и самоуверенность у одних, ненависть и злобу у других – и в результате спровоцировать на реванш, а значит, на новую войну?

Поэтому я специально исказил описание капитуляции Германии, чтобы хоть на миг можно было представить те горечь, отчаяние и чувство стыда, которые приходится испытывать побежденным.

А что касается нарушения исторической правды, то не так уж сильно я ее нарушил. России, к сожалению, уже приходилось подписывать унизительные договоры. И в 1918 г. в Брест-Литовске, и в 1905 г. в Портсмуте после поражения в Русско-японской войне, и в 1856 г. в Париже после потери Севастополя.

Речь, конечно, не шла о безоговорочной капитуляции, но поражение в войне – есть поражение в войне. Для солдат, оставляющих братские могилы своих товарищей на занятых врагом территориях, политых их кровью, оно не менее драматично.

Я призываю читателей этой книги с уважением относиться к памяти солдат, честно исполнявших свой долг на полях сражений. Не важно, русские это солдаты или немецкие, американские или японские, китайские или марокканские. Эта книга о войне, а не о ее целях, причинах, мотивах и способах ведения. Предоставим разбираться в этом политикам и историкам-аналитикам. Я не собираюсь делить войны на агрессивные, оборонительные или междоусобные. Лишь отказавшись от такого деления, можно попытаться понять саму ВОЙНУ.

И именно солдаты являются первыми ее заложниками и жертвами. Именно они по чужой воле идут умирать и убивать.

Когда я подбирал иллюстрации к своей предыдущей книге «Неизвестные лики войны», мне пришлось перелистать десятки энциклопедий и фотоальбомов. И чем больше перед моими глазами мелькало репродукций картин, гравюр и фотографий о войне, одна за другой, как при слайд-шоу, без текста и комментариев, тем сильнее к горлу подкатывала тошнота. Руины европейских городов, отрубленные головы маньчжурских крестьян, взрывы, трупы, виселицы, марширующие войска, народное ополчение Мадрида и Ленинграда, горящие самолеты и тонущие корабли, госпитали и снова взрывы, снова трупы, концлагеря, звериный страх в глазах пленных, солдаты, тонущие в грязи окопов, расстрелы, жерла орудий, женщины не то Бирмы, не то Непала на сборке автоматического оружия, братские могилы и рвы смерти, окровавленные раненые, Дохлые кони, падающие бомбы и опять марширующие войска, взрывы, трупы…

Я скользил взглядом по страницам, а в голове невольно крутилась одна-единственная фраза: «Война – мразь и смерть… Война – мразь и смерть…»

Скажу честно, в тот момент я испытывал почти физическую боль.

Челюсти войны перемалывают человеческие жизни с жадностью ненасытного тупорылого зверя. Героизм, мужество, самопожертвование солдат лишь распаляют его аппетит. Победоносные стратегические планы, новинки боевой техники, высокий боевой дух войск – все идет в его прожорливую пасть. Особой трагической обреченностью веет от тех сражений, которые не приближали конец войны, а лишь затягивали ее, несмотря на все затраченные усилия и принесенные жертвы.

Как бойни Первой мировой: шестимесячная «Верденская мясорубка», в которой потери сторон достигли миллиона человек; двухмесячные бои на Сомме, когда на крохотном пятачке в несколько километров полегли четыреста восемьдесят тысяч человек (а всего за 4,5 месяца один миллион триста тысяч); бои на Марне – один миллион восемьсот тысяч. Брусиловский прорыв стоил воюющим почти два миллиона человек.

Упоминая эти числа, я специально использовал пропись, потому что за цифрами со многими нолями сложно представлять всех этих мертвых, покалеченных, пропавших без вести, сошедших с ума людей. Так, бухгалтерия какая-то.

Об этих грандиозных сражениях знают все.

А кто слышал о боях у д. Моок, у Ньюпорта, у д. Котлы, на р. Восме, при Рокруа, при Марстон-Муре, при Нэзби, под Престоном, у Денбара, под Корсунем, под Пилявцами, у Батога, при Дхармате, при Самугаре, при Нордфореленде? Этот список бесконечен, достаточно заглянуть в любое исследование войн.

Пряча в недрах Истории информацию об этих боях, Война как бы убеждает нас: вот те, под Лейпцигом, Верденом, Сталинградом – настоящие сражения, а эти – так, мелкие стычки, чего о них упоминать?

Но разве в стычках солдаты сражаются с меньшим ожесточением, чем в крупных баталиях? Разве в небольших столкновениях людям легче расставаться с жизнью? Скорее, наоборот. В гигантских битвах исход схватки долгое время бывает не ясен, а миллионные армии внушают каждому солдату надежду на конечный успех. И совсем другое дело, когда – тысяча на тысячу. Здесь каждая потеря ощутима, каждый боец значим. И, ох, как не хочется погибать, не увидев победы, не дождавшись результата схватки! Как больно испускать дух и сознавать при этом, что не поддержишь больше своих товарищей, не уничтожишь ни одного врага.

А ведь именно из таких стычек, налетов и боев состоит война. И состояла всегда, а не только в наши дни. Ее кровавый конвейер работал на протяжении тысячелетий на всей планете с дьявольской неумолимостью. Беспощадно. Безостановочно.

Например, русские летописи только с 1030-го по 1037 год зафиксировали 80 походов русских на соседей, 55 вражеских вторжений на Русь и 130 междоусобиц. За 7 лет 265 войн!

Старинные документы не передают эмоционального напряжения и ужаса, которыми сопровождаются любые кровопролития. Упоминающиеся в летописях «великая сеча» и «скорбь и плачь» напоминают, скорее, народный эпос, чем реальные исторические факты.

И это позволяет Войне надеть маску театрального пафоса.

Но кто посмеет сказать, что эти мелкие войны не несли с собой горе и страх? Кто скажет, что в них не горели деревни и города, что изнасилованные вдовы не рыдали над трупами своих детей, что изрубленные воины не посылали небесам свои последние мольбы и проклятия?

Чтобы избавиться от фальшивой театральности, недостаточно текстов Плутарха, в которых защитники Сиракуз «сокрушали все и всех на своем пути и приводили в расстройство боевые ряды», или упоминаний о дружиннике Саве, который «пробился на коне к шатру Биргера и подсек топором шатерный столб». Необходимо представлять, чего это стоило и как происходило. И здесь бесценными становятся дошедшие до нас описания, сделанные очевидцами. Несмотря на их сухость, они доносят те ярость и отчаяние, с которыми во все времена сражались люди.

Одно из них сделал непосредственный участник стычки 27 апреля 1521 года, когда знаменитый мореплаватель капитан-генерал Магеллан в последний раз обратился к своим матросам с ободряющими словами и первым ринулся на туземцев.

«Мы прыгнули в воду, доходившую нам до бедер, потому что шлюпки не могли подойти к самому берегу из-за скал и мелей». Нас было всего сорок девять человек, а одиннадцать остались для охраны шлюпок. Таким образом, некоторое расстояние мы прошли в воде, прежде чем достигли земли. Островитяне были в числе пятисот человек, разделенных на три отряда, которые тотчас же с ужасным криком напали на нас. Два отряда атаковали нас с флангов, третий – с фронта. Мушкетеры и арбалетчики стреляли издали в течение получаса, но не нанесли неприятелю никакого вреда, или по меньшей мере весьма незначительный, потому что хотя стрелы и пули пробивали их шиты, сделанные из довольно тонких дощечек, и ранили их в руки, но это обстоятельство не останавливало их, так как подобные раны не наносили им внезапной смерти, напротив, они становились все более смелыми и ожесточались. Превосходя нас в числе, они бросали в нас тучи тростниковых копий, колья, закаленные на огне, камни и даже землю, так что нам было очень трудно защищаться! Были даже такие островитяне, что метали окованные железом копья в капитан-генерала, а он, чтобы отвлечь их и напугать, приказал нескольким матросам пойти и зажечь их хижины. Это было тотчас же исполнено. Вид пламени еще более ожесточил их и привел в ярость. Часть их побежала к месту пожара, который поглотил от двадцати от тридцати домов, и убила на месте двух из наших людей. Казалось, вместе с яростью, с которой они бросились на нас, увеличивается и число их. Отравленная стрела ранила капитана в ногу, после чего он тотчас же приказал отступать медленно и в полном порядке. Но большая часть наших людей обратилась в бегство, так что нас осталось около капитана семь или восемь человек. Индийцы, заметив, что удары их направленные в голову или шею, не причиняют нам никакого вреда благодаря нашему вооружению, но что ноги наши оставались незащищенными, – направляли свои стрелы, копья и камни исключительно нам в ноги и в таком количестве, что мы не могли им противостоять. Бомбарды, бывшие у на на шлюпках, не принесли нам никакой пользы, так как мелководье не позволяло приблизиться к берегу. Мы постепенно отступали по воде, доходившей нам до колен, и все время сражались, и были уже от шлюпок на расстоянии выстрела из арбалета, когда островитяне, преследовавшие нас, были на таком близком расстоянии, что по пяти или шести раз бросали в нас одним и тем же копьем, поднимали его и снова бросали. Так как они знали нашего капитана, то направляли главным образом на него все удары. Они сбивали два раза у него с головы шлем, но он держался, а мы, в свою очередь, в очень малом числе бились по сторонам его. Это неравное сражение длилось около часу. Одному островитянину удалось в конце концов нанести капитану удар копьем в лоб. Капитан, рассерженный, пронзил его своим копьем, и оно осталось у него в теле. Капитан хотел вытащить шпагу, но это было невозможно, так как он был сильно ранен в правую руку. Островитяне, заметив это, все обратились против него, и один из них нанес такой сильный удар саблей в левую ногу, что он упал лицом вниз. В тот же миг островитяне бросились на него, – и вот каким образом погиб наш руководитель, наш свет и наша поддержка. Когда он упал, подавленный многочисленными врагами, то несколько раз оборачивался в нашу сторону, чтобы видеть, можем ли мы спастись. Так как среди нас не было ни одного не раненного и так как мы не имели ни малейшей возможности ни помочь ему, ни отомстить за него, то тотчас же вернулись на шлюпки, готовые к отправлению.

Своим спасением мы обязаны исключительно нашему капитану потому, что в тот самый момент, когда он погиб, все островитяне бросились к тому месту, где он упал».

Холодок по коже пробегает, когда читаешь подобные документы. Сразу представляются сотни воинственных индийцев, набросившихся на горстку солдат в доспехах: ужасные крики и вопли, стрелы, копья и колья, бьющие в незащищенные ноги, сплошным градом летящие в голову камни и пригоршни земли, залепляющей глаза, десятки домов, охваченные огнем, страх, при котором кажется, что число врагов увеличивается, паническое бегство, схватка по колено в воде, отчаяние при виде избиваемого, гибнущего командира…

А ведь это «всего-навсего» мелкая стычка!

Когда мне предложили написать книгу о вооружении и на исторических примерах сравнить различные его системы, я задумался.

В свое время мне довелось разрабатывать сценарий компьютерной игры во Вторую мировую войну. В ходе этой работы пришлось изучить и систематизировать огромное количество материалов о производительности заводов, возможностях средств связи и разведки, госпитальном обеспечении, мобилизационном ресурсе, снаряжении и медикаментах, структуре и организации войск, подготовке специалистов, военной топографии и уставах, способах борьбы с подпольем и партизанами, транспорте и пропускных способностях дорог, шанцевом инструменте и строительных материалах для фортификационных работ, климатических условиях и пр., пр., пр. Я уж не говорю о типах авиационных бомб, артиллерийских снарядов, морских мин и торпед, о тактико-технических характеристиках стрелкового оружия, ручных гранат, танков, самолетов, орудий, боевых кораблей и т. д. Это подразумевалось само собой.

Эти данные пришлось сравнивать и анализировать по всем воюющим в 1939–1945 гг. сторонам.

Книга могла бы получиться увлекательной.

О минах в деревянных корпусах со стеклянными взрывателями, на которые не реагировали миноискатели. О прикрепленных к реактивным снарядам бочках с толом, многократно усиливающим мощность взрыва. О сферических авиабомбах – «разрушителях дамб», которые благодаря рикошету подобно мячам катились по воде. Об эвакуации железнодорожных эшелонов через Каспийское море, когда наглухо заваренные порожние цистерны плыли за буксирами, словно многотонные поплавки. О поразительных воспоминаниях ветеранов, бывших очевидцами того, что «королевский тигр» пробивал броню самого мощного советского танка ИС-2 на такой дистанции, на которой 122-мм орудие ИСа не могло поразить его броню. О приборах ночного видения, впервые установленных на тех же «королевских тиграх». О легендарном штурмовике Мл-2, который без заднего стрелка оказался настолько беззащитным, что летчику полагалась Золотая Звезда Героя Советского Союза всего за 35 вылетов, независимо от одержанных побед (увы, история не знает ни одного такого летчика). О сухопутных торпедах: «Здесь впервые я увидел, как противник применил против наших танков противотанковые торпеды, которые запускались из окопов и управлялись по проводам. От удара торпеды танк разрывался на огромные куски металла, которые разлетались на 10–20 метров. Тяжело было нам смотреть на гибель танков…»

И еще много, много о чем интересном можно было бы написать. О конструкторских просчетах и гениальных решениях, о солдатской смекалке и изобретательности.

Но я отказался.

Перед всеми этими чудесами разрушительной техники на задний план отступают страдания живых людей. Получилась бы какая-то война роботов, в которой солдаты превращались в обслуживающий персонал боевых машин. А я не хочу надевать на Войну маску обычного технического соревнования.

Как говорил Илья Эренбург: «Мы хотим, чтобы наши дети забыли о голосе сирен. Мы хотим, чтобы они рассказывали о танках, как о доисторических чудовищах. Мы хотим мира для наших детей и для наших внуков».

Мне бы тоже очень хотелось, чтобы когда-нибудь люди начали относиться к танкам, как к доисторическим чудовищам.

Однако, описывая надежность винтовок, скорострельность пулеметов, неуязвимость танков и бомбовую нагрузку самолетов, словом, всего того, от чего у мальчишек всего мира текут слюнки, боюсь, я невольно буду способствовать отдалению этих благословенных времен.

Я готов повторить фразу русского художника-баталиста В.В. Верещагина, приведенную в письме П.М. Третьякову: «Передо мною, как перед художником, Война, и ее я бью, сколько у меня есть сил…»

Мне часто приходится слышать, что я описываю войну слишком страшно и совсем неромантично; что в своих книгах я не воспеваю солдатское мужество, фронтовое братство и воинскую дисциплину; что я пишу непатриотично и от этого напуганные войной юные читатели станут плохими солдатами и не захотят защищать Родину.

Отвечаю. Во-первых, я не вижу в войне ничего привлекательного, чтобы ее воспевать. Война страшит любого нормального человека. Только сумасшедший может поэтизировать взаимоумерщвление и ненависть.

А во-вторых, я считаю, что хороший солдат – это подготовленный солдат. И не только в стрельбе из положения лежа и в прыжках с парашютом, но и в психологическом плане. Солдат должен знать, с чем ему предстоит столкнуться на войне. Чтобы избежать шока. Шок все равно будет, но, возможно, его последствия окажутся не столь разрушительными и не превратят защитника Родины в деморализованное существо, обреченное на убой.