Текст книги "Французский легион на службе Гитлеру. 1941-1944 гг."

Автор книги: Олег Бэйда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Увы, точно имя отправителя установить не удалось, однако ряд признаков (звание, удивление из-за отставки, совпадение но времени, упоминание деревень) вполне четко указывают на Дагостини. Вполне возможно, что не только жители Котово пострадали от его рук в те дни. Из этого письма становится ясно, насколько та линия защиты, которую Дагостини выстраивал в суде, соответствовала реальности. Зарубежные специалисты также утверждают, что Дагостини «отличился» преступлениями и жестокостью против мирного населения также и во время службы в рядах французской милиции в 1944 г., за что был отправлен в отставку^{618}. После освобождения Франции от немцев Дагостини был расстрелян.

По мнению германского историка Мюллера, беспощадность французов свидетельствует не о том, что они хотели «поквитаться за 1812 год», а скорее об общей брутализации форм ведения войны. Постоянные акции в тылу армии, попытки немцев установить контроль над огромными пространствами; при этом в отношении населения применяются самые жестокие методы насилия и подавления, вроде расстрелов всех «подозреваемых в связях с бандами» и сожжения населенных пунктов. Мюллер утверждает, что сыграл тут свою роль и момент нередкого уклонения партизан от прямых боестолкновений; в итоге солдаты отыгрывались на гражданском населении^{619}.

Подобной точки зрения придерживается и Кнопп, но уже в общем смысле: «Так как партизаны даже на непросматриваемой местности уклонялись от непосредственной конфронтации с немецкими войсками, жертвами всеобщих немецких карательных и разбойных акций стало гражданское население»^{620}. Сюда же стоит добавить идеологию, которой придерживалась часть личного состава, порождаемое ею отношение к мирному населению, и своеобразную «вольницу», с отсутствием четкой линии фронта и регулярных (во фронтовом смысле) боевых действий. Все это в совокупности зачастую производило разлагающий эффект на расквартированные французские части.

Иногда дело доходило даже до столкновений с местными коллаборационистами: «Стоявшие в местечке N. французские легионы [так в тексте. – О.Б.] часто грабили население. Однажды группа солдат пошла в деревню, расположенную в полукилометре от местечка, где [они] забрали у крестьянина лошадь с повозкой и убили свинью-матку, а сами скрылись. Крестьянин обратился за помощью в сельхозкомендатуру. Сельхозкомендатура была заинтересована в развитии свиноводства, тем более деревня находилась вне угрозы нападения со стороны партизан. Сельхозкомендатура при помощи орсткомендатуры нашли свинью на кухне у французов и отдали [ее] снова хозяину. Но крестьянин не успел выехать за местечко, как группы французских солдат снова забрали свинью, а крестьянина избили и бросили в речку. Проходящие люди, видя совершившееся, заявили первостоящему полицейскому посту, который подал сигнал тревоги, по которому пришла полицейская группа. В результате стычки французских солдат с полицейской группой был убит один французский солдат и ранен один полицейский»^{621}.

Несмотря на все это, немцы считали, что французы «сражаются храбро» и охотно пользуются свободой в определении характера боевых действий, которую им давала относительная самостоятельность. Тем не менее, как констатировали те же немцы, за «постоянные грабежи их ненавидело население»^{622}.

Еще один момент: французы считали, что пользуются успехом у женщин. Каких-либо ограничений здесь легионеры не терпели, говоря: «Пусть нас кастрируют, но не мешают делать то, что мы хотим!»^{623} Один из партизан вспоминал об одном подобном эпизоде зимы – весны 1944 г.: «Впереди показался хутор. Остановились. За запорошенным окном – свет. Знаем, что крестьяне, да еще на хуторе, в столь поздний час свет не жгут: спят. Вперед пошли Волков и Устинов. Видим, остановились. Мы приблизились. Па фоне света в окне маячил вооруженный винтовкой человек: часовой – догадались мы сразу. Ребята “сняли” его. Фонариком сигналят нам. Распахнув дверь, Барбаш с автоматом и гранатой в руке ворвался в дом. За длинным столом сидели пьяные французы. В углу под иконами сидела старушка с отвисшей от страха челюстью. К ней прижались маленькие девочка и мальчик. На столе горели светильники, стояли бутылки, закуска, вперемешку с окурками. В спальне, за дощатой стеной, оккупанты по очереди насиловали молодую хозяйку, которая, по-видимому, была без памяти. Насильники тыкали в нее сигаретами. Всего “вояк” оказалось восемь человек. Мы их в лесу расстреляли…»^{624}

Бытовая сторона бесконечных «зачисток» и рейдов, а также состояние сознания некоторых французов описаны в мемуарах волонтеров: «Каждый патруль был лишь предлогом для мародерства. Поскольку партизаны делали то же самое, местное население и нас встречало такой же показной вежливостью»^{625}.

Еще один легионер, помимо описания боевых действий с партизанами, не забыл в своих мемуарах рассказать и о том, как он со своими сослуживцами воровал мед из ульев, стрелял по курицам из пулемета и сжигал деревни^{626}. По его словам, в символическом смысле, орел на униформе, во время операций по захвату продуктов, мог бы был быть заменен на стервятника^{627}. Операции по захвату продуктов у населения, по словам автора, преследовали цель лишения партизан фуража и питания, которое они (партизаны) все равно бы отняли.

Такова ситуация с несколькими отдельными случаями военных преступлений, совершенных солдатами ЛФД. Учитывая практику антипартизанских операций, можно не сомневаться, что были и другие эксцессы подобного рода; выявить их поможет подробное изучение архивов. Пока что сложно определить точный процент, который французские батальоны, за период их трехгодичного пребывания в Белоруссии, внесли в общую статистику преступлений (т.е. за все время оккупации). Главная проблема в том, что в уничтожении «подозреваемых» во время проведения «зачисток» участвовали если не все, то большинство подразделений, привлеченных к этим акциям, поэтому часто сложно установить, кто именно сжег ту или иную деревню или убил ее жителей. Сколько точно «подозреваемых» или гражданскою населения было уничтожено именно французами в рассматриваемой антипартизанской операции (операциях)? Пока что ответить на этот вопрос можно лишь частично.

Еще одной гранью этой чувствительной темы является участие французских легионеров в процессе уничтожения евреев: найденные на сегодня документы дают основания полагать, что это участие имело место быть весной 1942 г. во время переформирования ЛФД (1 эпизод).

Подводя итог по теме военных преступлений, можно констатировать, что эта тема нуждается в привлечении новых источников и пока еще ждет своего исследователя, который тщательно изучит се в полном объеме.

Глава V.
ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ ДОБРОВОЛЬЦЫ В СОСТАВЕ ЛФД

Как уже не раз было отмечено, в составе ЛФД было некоторое количество иностранцев. Мотивация этих волонтеров была разной: от пламенного желания сражаться против СССР до желания заработать денег.

В ЛФД служили бретонцы – народ из северо-западной области Франции, из Бретани. Этот своеобразный край когда-то был независимым герцогством, до того, как Франция поглотила его и включила в свой состав. У бретонцев тоже были свои ультранационалисты из Бретонской национальной партии («Parti National Breton»), желавшие скорейшею отделения от Франции, и, в надеждах, что немцы помогут им в этом, ставшие с ними сотрудничать. История бретонско-немецких отношений в России практически не освещена, однако примечателен тот факт, что в итоге из бретонцев было создано Бретонское соединение войск СС «Безен Перрот» (Bretonische Waffen-Verband der SS «Bezen Perrot»). Сами бретонские националисты считали себя отдельным народом кельтского происхождения и презирали Францию в любом ее виде, отказываясь, в большинстве своем, служить в ЛФД или пополнять ряды французской милиции^{628}.

Однако было и около 110 бретонцев, которые согласились влиться в ряды ЛФД и аффилированных с ним организаций. Так, бретонские националисты Ив ле Негарэ, Тальдир Жаффрену, Ноэль Шевалье, Эжен Карп и Алан Эзафф были связаны с организацией «Друзья ЛФД» («Amis de la LVF»), как подписчики газеты «Европейский боец» («Le Combattant Européen»). Именно в ЛФД служил ле Негарэ, молодой активист Бретонской национальной партии. На фронте он находился с 16 июня 1943 по май 1944 г., когда он сбежал и вернулся в Бретань, узнав о формировании Безен Перро– та, куда он и вступил 6 июня 1944 г. По всей видимости, в 1942–1943 гг. в ЛФД служил и Алан Эзафф^{629}.

Были и другие бретонцы: например, 18-летний Жан-Мари Бенвоар, который стал очень известен в легионе благодаря своему поступку 1 декабря 1941 г. Бенвоар был 1-м номером в пулеметном расчете. Во время атаки на Дютьково его товарищей перебили, он сам получил ранение в пах. Превозмогая боль, Бенвоар продолжил стрелять из пулемета; красноармейцы обстреливали его из автоматического оружия и миномета. Его товарищи считали его погибшим, как и весь расчет, однако он выжил (скорее всего, его нашли другие бойцы). Он провел на поле боя 14 часов, получил несколько ранений в голову и тело, из него извлекли множество осколков от снарядов; позже пришлось ампутировать обе ноги и несколько пальцев. Бенвоар был награжден, однако страдания преследовали его до конца жизни. Он умер в изгнании в Баварии в 1982 г.^{630}

Один из легионеров писал, что из Бретани происходил и начальник медицинской службы I батальона капитан Флери^{631}.

Самыми экзотическими добровольцами в ЛФД были негры. Всего их было около дюжины, быть может, чуть меньше. Происхождение было разным: Гваделупа, Мартиника и т.п. Один из них погиб под Москвой^{632}.

Известны имена двоих из этой дюжины: Луи Иоахим-Эжен и Норбер Дезирэ, оба выходцы из Гваделупы. Эжен родился в Порт-Луи в 1902 г. После ЛФД он служил в Организации Тодта и дослужился до звания группфюрера, в итоге став главным делегатом от африканского подразделения организации^{633}.

О Дезирэ известно чуть больше. Родился в Пойнт-а-Питре в 1909 г. В ЛФД служил в 10-й роте III батальона, от начала и до конца; имел звание унтер-офицера. В 1943 г., во время зимней операции, отморозил себе ноги. Дезирэ всегда удивлял своих сослуживцев особо тонким слухом и инстинктами, которые помогали ему ориентироваться. Но особенно среди своих товарищей чернокожий солдат вермахта прославился, когда спас сержанта Бусоньера, которого командование посчитало пропавшим без вести 17 мая 1943 г.

Это произошло так. Через пять дней после пропажи, 22 мая, Дезирэ стоял на своем посту. Внезапно он услышал отдаленный крик о помощи на французском, с другой стороны реки Десны, о чем немедленно доложил лейтенанту Алино. Лейтенант посчитал, что Дезирэ бредит, т.к. до противоположного берега реки было очень далеко, но тот настаивал. Лейтенант собрал группу и провел рейд; безрезультатно: группа лишь затерялась в болотах и вернулась к вечеру домой. Однако чернокожий волонтер не отчаивался и рассказал своим товарищам о том, что слышал. Ночью он и трое товарищей решили еще раз сходить на разведку. Дезирэ вел группу, идти пришлось очень тихо, чтобы не нарваться на свой же «дружественный огонь» (ведь французы пошли, по сути, в самоволку). Тем не менее им пришлось звать сержанта, чтобы дать о себе знать. Наконец Бусоньер ответил им: группа французов нашла его. Бусоньер трясся от жара и усталости, его нога была сломана и непомерно распухла. Унтер-офицера доставили в пункт первой помощи в Острой Луке. Лейтенант Алино после возвращения группы понял, что Дезирэ был прав; однако он не мог требовать отчета, т.к. группа действовала без разрешения. Дезирэ, помимо прочего, попросил у командования наказать его за факт нарушения дисциплинарных норм; эта неуместная просьба была отклонена командиром батальона^{634}.

Во французские формирования СС Дезирэ не попал по расовым основаниям. «Отказников» из ЛФД послали в концентрационный лагерь Штуттгоф, под Данцигом. Попал туда и Дезирэ со своими товарищами. Интересно то, что его во время пребывания в лагере наградили Крестом за военные заслуги II класса. Отсидев в тюрьме после войны (за службу в германских ВС), он стал работать в доках. Скончался в Бордо, в мае 1968 г., в возрасте 59 лет^{635}.

Из небелых солдат ЛФД можно также вспомнить арабов. Как и негры, эти добровольцы происходили из французских колоний. По данным исследователя Форбса, в III батальоне, который формировался в Дебице с декабря 1941 по февраль 1942 г., было около 200 североафриканских арабов^{636}. Бенэ придерживается другого мнения: в ЛФД было 700 чернокожих волонтеров, выходцев из Северной Африки. Большую часть из них отчислили 3 марта 1942 г.^{637}

По данным исследователя Хурадо, арабы происходили из стран Магриба (Марокко, Алжир, Тунис, Ливия и т.д.). Во время переформирования в марте 1942 г. немцы их выделили в отдельную (15-ю) «арабскую» независимую роту. Однако французское командование выступило против столь «антиколониального» замысла германцев, и рота была распущена^{638}. В переписке германского командования в Польше действительно содержится упоминание об этом: в письме от 21 марта 1942 г. разрешается формирование 15-й арабской роты в составе 638-го пехотного полка. Рота должна была находиться под командованием немецких офицеров и вооружена средними пехотными орудиями французского производства. Военная подготовка роты должна была проходить в Крушине^{639}. Арабская рота даже успела получить свой номер полевой почты^{640}.

Комиссар полиции Тей в мае 1943 г. писал префекту департамента Ардеш, что побывал в пункте рекрутирования в ЛФД, где увидел «дюжину североафриканских рабочих», которые пришли, чтобы записаться добровольцами на Восточный фронт. Рабочие были из известной компании Лафарж^{641}.

В ЛФД одно время служил и родившийся в США гражданин Франции Пьер Луи де Ла Ни ду Вэйр, потомок бретонского рода. Иногда этого человека ошибочно называют «Питер Дилани»; особенно он известен в качестве пропагандиста, работавшего против Америки. Его сын, написавший подробную биографию своего отца, отрицает, что ду Вэйр старший был гражданином США; однако это противоречит здравому смыслу, т.к. любой рожденный на территории США автоматически становится гражданином. Так что у ду Вэйра, скорее всего, было двойное гражданство (США и Франция).

Ду Вэйр родился 7 февраля 1908 г. в Холкомбе (Арканзас). Достаточно долго служил во французской милиции, а до этого – в армии Франции. К ЛФД он присоединился поздно, скорее всего, в конце 1943 г.; по состоянию на 15 января 1944 г. преподавал в офицерской школе в Монтаржи и имел чин капитана. Позже был переведен в Грайфенберг, где у ЛФД была тренировочная база. Там ду Вэйр был ответственным за подготовку 13-й и 14-й рот. По всей видимости, успел получить небольшой боевой опыт на Восточном фронте, прежде чем ЛФД был распущен. Во французские СС он не попал; был переведен на радио, где работал пропагандистом. Числился в пропагандистском полку СС «Курт Эггерс», где имел звание гауптштурмфюрера; вел нацистскую пропаганду, направленную на разложение союзников. Нацисты считали его «находкой», т.к. он свободно говорил на 7 языках и имел очень высокий IQ (168). Он погиб 11 апреля 1945 г., когда американские самолеты разбомбили поезд, направлявшийся в Рим, на котором он ехал со своей семьей^{642}.

Служили в ЛФД и выходцы из бывшей Российской империи.

Количество российских эмигрантов во Франции к середине – концу 30-х существенно разнится: так, например, Гастон Лярош называет цифру в 50 тысяч человек^{643}. Исследователь Робинсон пишет, что в конце 20-х в Париже было около 45 тысяч русских^{644}. В среднем, оценки сохраняются в диапазоне до 100 тысяч человек.

Официально еще 30 июня 1941 г. возможность использования русских «белых» в германской армии была отклонена. В этот день прошло совещание представителей Верховного командования вермахта, главного управления войск СС, МИДа и отдела внешнеполитических связей НСДАП. Было принято решение допустить к участию в войне представителей всех европейских народов, кроме русских и чешских эмигрантов^{645}. Несмотря на официальный запрет, белоэмигранты все равно проникали в германскую армию и попадали на Восточный фронт.

В ЛФД принимали только тех, кто имел французское гражданство. Во Франции русских, имевших французский паспорт, было не так уж много; большинство эмигрантов были лицами без гражданства и имели т.н. «нансеновский паспорт».

Интересно, что при формировании ЛФД в начале июля 1941 г. Берлин отдельно подчеркнул момент собственной незаинтересованности в привлечении русских эмигрантов к службе в легионе; их заявления не должны были рассматриваться^{646}.

По словам испанского специалиста Хурадо, многие русские белоэмигранты, несмотря на запреты немцев, все равно хотели служить в ЛФД. Некоторые из них были ветеранами Гражданской войны в Испании. Уже упоминавшийся запрет на службу эмигрантов в вермахте распространялся и на ЛФД. Однако когда немцы увидели, что добровольцев прибывает меньше, чем ожидалось, то было принято решение позволить записывать в ряды ЛФД тех русских «белых», которые ранее служили во Французском иностранном легионе^{647}. Если принимать версию Хурадо, русские в ЛФД должны были до этого служить в ФИЛ.

Связь со службой в ФИЛ и ЛФД была. Так, в официальном отчете по ЛФД сказано, что «иностранцы, которые служили в Иностранном легионе или же в армейских подразделениях, могут, в исключительных случаях, приниматься в ряды ЛФД»^{648}. Видимо, белоэмигранты попали туда именно по этой «исключительной» практике, будучи ветеранами легиона или же французской армии, пусть это правило и не всегда соблюдалось.

Интересно здесь различие позиций между структурами нацистского государства и вишистской Франции. С одной стороны, официальный Берлин и Гитлер, которые не хотели видеть белоэмигрантов в вермахте, а значит, и в ЛФД как его части. С другой стороны, порядки непосредственно вермахта (который принимал белоэмигрантов на службу в качестве, например, переводчиков), а также внутренние правила приема ЛФД.

Скорее всего, свою роль сыграл и вопрос с гражданством эмигрантов: по паспорту они считались французами, пусть и русской национальности, а значит, будучи уже натурализованными гражданами, пользовались всеми правами французов.

А.Н. Рубакин, сидевший в лагере Верне, вспоминал о некоторых эмигра1ггах, вступивших в легион: «5 этой группе были форменные босяки. Помню одного, здоровенного бывшего казачьего офицера, отчаянного морфиниста и алкоголика. В лагере с ним раза два случались припадки белой горячки, и его приходилось силой утаскивать в больницу. Этот потерявший человеческое обличье хулиган потом записался в “антибольшевистский легион” и на вопросы о профессии неизменно отвечал: “офицер белой армии” […] В конце июля привезли еще партию арестованных из Ниццы и среди них – двух братьев Жуковых, сыновей известного в свое время в России мыловаренного “короля” […] Младший Жуков, пухлый парень лет 28, заядлый морфинист, делал по 30 впрыскиваний морфия в день. В лагере морфия он доставать не мог и по примеру брата начал пить запоем. Под влиянием одного провокатора, своего дружка, он записался в “антибольшевистский легион “»^{649}.

3-й ротой I батальона ЛФД одно время командовал бывший лейтенант Французского иностранного легиона Дмитрий Васильевич Коптев^{650}. Коптев происходил из дворянского рода и был офицером в Русской императорской армии; по данным родственника В.А. Коптева, Дмитрий Васильевич был лейб-драгуном и в годы Гражданской войны сражался на стороне Белых армий. После эмигрировал во Францию. В годы Гражданской войны в Испании сражался на стороне Франко^{651}. Есть информация, что Дмитрий Коптев служил в фалангисгской милиции Пальма-де-Мальорки. Во время войны принял католичество. После окончания войны проживал в Мадриде^{652}. В 1940 г. Коптев получил звание офицера резерва во французской армии и был приписан к 6-му иностранному полку в Леване. В.А. Коптев утверждал, что его родственник сражался против немцев в 1940 г.; скорее всего, это так, т.к. Коптев был зачислен в резерв французской армии. 3-й ротой ЛФД, в звании лейтенанта, он начал командовать в ноябре 1941 г., заменив капитана Анри Сиржана. Коптеву на тот момент уже исполнилось 45 лет. В этой роте служили и другие русские эмигранты^{653}.

Менее чем через месяц, 28 ноября 1941 г., Коптев был тяжело ранен: осколком разорвало правую руку от запястья до локтя, в результате чего его в тот же депь эвакуировали в тыл и впоследствии демобилизовали; его место в качестве командира 3-й роты I батальона занял лейтенант Дуйе^{654}. Напротив, согласно информации от родственника, Коптев служил в ЛФД до 1943 г. (минимум до 1942 г.) и участвовал в антипартизанских операциях. По его же словам, у Коптева в годы Гражданской войны или в годы красного террора от рук коммунистов погибла родная сестра, и он считал своим долгом отомстить за нее. После ранения был демобилизован, вернулся во Францию, а оттуда эмигрировал в Испанию, где его следы теряются^{655}.

Константин Липко в годы Гражданской войны воевал у адмирала А.В. Колчака в Сибири. В годы эмиграции вступил в Иностранный легион. Отдал почти 20 лет службе в легионе; был в Марокко, Леване и Тонкине, имел множество наград и медалей. В ЛФД имел звание оберфельдфебеля (адьюдант-шеф). В ноябре 1942 г. командовал взводом 2-й роты I батальона. За маленький рост и непередаваемый русский акцепт некоторые легионеры подшучивали над ним. Липко был полезен для французов: его происхождение располагало к себе местное население, что позволяло получать информацию. В один из дней осени 1942 г. он сказал сержанту Эмилю Гайя, что немцы проиграют из-за того, что слишком плохо обращаются с русскими.

В конце ноября 1942 г. Липко получил приказ установить пост в деревне Новоселье, в 7 километрах юго-западнее села Гумны. Районная комендатура в Крупке приказала Липко выдвигаться на место, собрать оружие у местных полицейских, дабы провести некую «перерегистрацию». Проблема для французов была в том, что кто-то в комендатуре снабжал партизан информацией, видимо, вся акция изначально была подлогом; поэтому они уже знали, что деревня будет безоружной. Липко же предупредили местные, что партизаны в курсе предстоящей операции. 26 ноября Липко поехал с французами в Новоселье. Примерно к четырем пополудни владельцы оружия с небольшим конвоем были отправлены из Новоселья в Гумны, а французы заняли деревню; Липко расставил посты (северный и южный), сам разместился в доме старосты Никиты Лучина и стал ждать нападения партизан.

К вечеру раздались первые автоматные очереди. В 5 утра 27 ноября вернулись конвойные французы, помогавшие отвозить оружие в Гумны. В 5:20 со стороны болот раздался шум, а в 5:30 в деревню вошли первые партизаны, еще не зная, что французы сидят в засаде. Липко подпустил их поближе и первым открыл огонь из окна дома старосты, убив главу группы. Часть партизан смогли перебить, оружие было тут же роздало местным жителям. Через несколько часов деревню атаковала большая группа партизан; они отрезали французам путь к отступлению, завязался тяжелый бой. Южный пост был почти сразу уничтожен партизанами, Липко и староста держались в доме в середине деревни. Партизаны никак не могли выбить их из дома, поэтому было решено поджечь его. Из-за дыма им пришлось отступать; это произошло примерно в 7 утра. Северный пост был загнан партизанами в болото, частично уничтожен, а Липко ушел в лес, чтобы дойти до Орешковичей, в 4 километрах южнее Новоселья; он пришел туда к 9:00.

Некоторые легионеры, вырвавшиеся из болот, позже вернулись в Гумны; кто-то погиб, кто-то пропал без вести. Вернулся и Липко. За чрезмерную фамильярность с местными и за провал в Новоселье в декабре 1942 г. его освободили от руководства взводом. Скорее всего, после этого Липко был демобилизован. Однако все это не помешало ему, как пишут французские историки, изложить историю боя в Новоселье в газете ЛФД «Европейский боец» («Le Combattant Européen»)^{656}.

Владимир Тирбах родился в 1920 г. в Цингтао, Китай. Его родители, по всей видимости, эмигрировали из страны, раздираемой гражданской войной. Происхождение Тирбахов было не чисто русским: предки Владимира были немцами и осели в России в годы правления Екатерины Великой. Его отец был в Императорской армии, а позже сражался против большевиков в Маньчжурии вместе с атаманом Семеновым. Видимо, после Китая семья переехала во Францию; в 1933 г. они жили в Западной Европе. Его отец умер, а мать вышла замуж за другого. Французский язык Владимир учил у отца Жакино, миссионера, которому отрезали правую руку во время «восстания боксеров» в 1900 г.

Тирбах проживал в Блуа, в 1939 г. записался во французскую армию. Недолго провоевав против немцев, он попал в плен во Вьенне, сбежал и вернулся в Париж через Лимож, где демобилизовался. Тирбах вступил в «молодежную мастерскую» («Chantiers de la jeunesse française» или CJF) и работал в бассейне в качестве учителя плавания, проживая в Версале. Молодой повеса был достаточно успешен у женщин, чем и пользовался, но такая тихая жизнь тяготила его.

3 сентября 1941 г. он записался в ЛФД; о мотивах говорить сложно, скорее всего, тут свою роль сыграло все вместе, как идейные, так и прозаические факторы. Тирбах попал в 3-й взвод 2-й роты; командовал 50-мм минометом. В 1942 г. его повысили до звания сержанта; в том году он служил в 1-й роте. В феврале 1944 г. он получил тяжелое ранение в руку; германские врачи смогли спасти его от ампутации, однако на фронт он больше не вернулся. Последнее звание в ЛФД – оберфельдфебель. После войны он переехал в Германию. Скончался в 1995 г.^{657}

Упоминание о безымянном белом эмигранте есть и в дневнике связиста ЛФД Ларфу. Во время атаки 1 декабря он успел переброситься несколькими словами с Тирбахом, который рассказал ему следующую историю. Один перебежчик в тот день сдался Тирбаху и пожелал служить в немецкой армии, стал носить снаряды. В итоге ему пришлось нести на себе бойца, раненного в живот, который практически отходил. Этим раненым был русский эмигрант, который записался в ЛФД в возрасте 72 лет, соврав на комиссии, что ему 46. Говоря о причинах, достаточно упомянуть, что его дочь была изнасилована и убита в 1917 г.

Хитрость была впоследствии раскрыта: узнав о настоящем возрасте, его хотели демобилизовать. Он стал умолять оставить его и дать поучаствовать хоть в одной атаке, приведя в пример мальчика 16 лет, который служил в ЛФД в качестве помощника (быть может, речь идет о грузинском эмигранте, о котором рассказано ниже). Офицеры закрыли на возраст глаза. По всей видимости, в атаке 1 декабря один из пулеметчиков был тяжело ранен, и некому было принять на себя оружие. В этот момент указанный эмигрант схватил пулемет и уничтожил наступавших красноармейцев, но сам получил пулю в живот. Ни имя, ни дальнейшая его судьба неизвестны^{658}.

Дмитрий Владимирович (Митя) Голенищев-Кутузов, потомок известного рода, родившийся за границей в 1918 г., также служил в ЛФД. В сентябре 1939 г. (по другим данным – еще в 1934 г.) он был призван во французскую армию и, по всей видимости, сражался против немцев в 1940 г., был тяжело ранен и впоследствии награжден французским орденом. В 1941 г. вступил в ЛФД, сражался под Москвой. После ЛФД был переведен в другую часть (немецкую). Скончался от ран, осложнившихся от болезни, 14 июня 1943 г. в городе Лувен (Левен), Бельгия, в возрасте 25 лет. Некролог о нем был помещен в официальном органе Управления делами русской эмиграции, газете «Парижский вестник»; некоторое сомнение вызывает фраза о том, что Голенищев-Кутузов «зачислился в ряды легиона волонтеров, а потом – в германскую армию, где его спокойное мужество оценено было военной наградой», т.к. ЛФД был частью вермахта^{659}. Захоронен был на местном кладбище^{660}.

С августа по сентябрь 1941 г. 4-й ротой I батальона командовал лейтенант Адамович. До войны Адамович служил во Французском иностранном легионе. В Дебицс на посту командира роты его заменил Леклерк, позже ставший командиром I батальона. К слову, адъютантом Леклерка был Фредерик Помпиду, который впоследствии руководил взводом 80-мм минометов в 4-й роте^{661}.

Заместителем командира 1-й роты капитана Вермута на начальном этапе ЛФД (август – октябрь 1941 г.) был ветеран Иностранного легиона лейтенант Юревич. Позже он стал командиром 1-й роты, но точная дата назначения неясна. Известно, что Юревич уже руководил ротой в ноябре 1941 г.

27 ноября на участке его роты произошло первое боестолкновение с бойцами РККА. Примерно 29-го числа Юревичу пришлось искать замену (была найдена в лице Жана Женэ). Что касается причины, то, как пишут французы, «в отличие от своего соотечественника Коптева, лейтенант Юревич на деле показал, что у него не очень крепкие нервы»^{662}.

В 7-й роте II батальона в качестве пулеметчика служил русский эмигрант из Ниццы, Константин Климаков. Его батальон был под Москвой, по в боевых действиях не участвовал. Ночью 6 или 7 декабря Климаков по непонятной причине оставил пулемет и свою позицию и пошел в восточном направлении. Далеко он не ушел и вышел к позициям 5-й роты II батальона. Тем временем его отсутствие было замечено: был найден брошенный пулемет и Климакова арестовали. Через несколько дней он предстал перед военным трибуналом, состоявшим из двух офицеров ЛФД. На суде эмигрант все отрицал, говорил, что не был коммунистом, что не хотел дезертировать. Лейтенант Коррэз приговорил его к заключению, однако вмешался германский штаб связи, и новый суд вынес ему смертный приговор. 16 декабря его за руки и ноги привязали к столбу, а бойцы одного из взводов его бывшей роты произвели расстрел^{663}.

Георгий Строгов родился в Петрограде в 1916 г. После большевистской революции родители с ребенком эмигрировали во Францию. Неизвестно, когда он вступил в легион. По состоянию на 1943 г. служил переводчиком в III батальоне. Погиб в партизанской засаде у Павловичей 11 августа 1943 г.^{664}

Во 2-й роте I батальона ЛФД служил эмигрант по фамилии Липин. Он особенно славился среди французов тем, что умел бороться с «зеленым змием» как никто другой из чинов роты: каждый день он выпивал литр-два водки. Под Новый год в конце декабря 1942 г. он «боролся» больше обычного и решил немного прогуляться на свежем воздухе (за окном было примерно -20). В этот раз змий, с которым столь упорно сражался Липин изо дня в день, его поразил: он упал головой в снег и уснул. Так прошла ночь. Наутро французы нашли его и подумали, что он умер. Однако мощь этого русского была непостижима для французского ума: после нескольких глотков огненной воды Липин вернулся в свое нормальное состояние^{665}.