Текст книги "Превосходящими силами.Дилогия"

Автор книги: Олег Герантиди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Трир. Ноябрь 1941 года.

К ноябрю войска Красной Армии загнали остатки Вермахта и фашистского государства на крошечный, по сравнению с июнем 1941 года, пятачок, расположенный к югозападу от Рейна, ограниченный с юга Мозелем и включающий в себя помимо части Рейнской области города Бонн, Кельн и Дюссельдорф. Гитлер объявил по радио этот клочок земли «последней цитаделью арийского духа» и запретил любые отступления. Летучие полевые трибуналы сотнями выносили смертные приговоры и немедленно приводили их в исполнение. Под удар подручных «папаши Гиммлера» попадали не только офицеры и генералы Вермахта, но и престарелые ополченцы, и малолетние добровольцы.

Красной Армии не удалось разгромить все войска противника до ухода их за Рейн, и теперь плотность построения Вермахта настолько возросла вследствие сокращения линии фронта, что любые атаки немцы без проблем отбивали и неоднократно контрударами громили атакующих.

Более того, в боях все чаще стали проявляться «добровольцы» из Бельгии, Франции, Швеции, а в качестве трофеев все чаще в руках наших солдат оказывались пистолетыпулеметы Томпсона 1941 года выпуска, еще не отполированные солдатскими руками, а автомобили и повозки французского, английского и американского производства, казалось, пахли заводской краской.

Представитель Ставки генерал армии Василевский и командующий Западным направлением генерал армии Жуков после очередной неудачной лобовой атаки, принесшей значительные потери личного состава от пулеметного огня противника, решили искать успеха не на тактическом уровне, а на стратегическом. Ими была задумана операция по глубокому охвату противника с целью окружения его на этом пятачке и недопущения снабжения из других государств. Так как фланги территории противника были прочно прикрыты горным массивом Эйфель, удар решили нанести вдоль французской границы от Трира на Ахен и далее, с выходом в тыл обороняющейся группировке противника. Более того, и этого не знал Жуков, Василевский должен был по просьбе товарища Сталина вынужденными пересечениями границы спровоцировать маршала Петэна на объявление Францией войны Советскому Союзу. Операция незамысловатая, но на первый взгляд эффективная.

Майор Александр Чернышков, командир отдельной роты особого назначения ЮгоЗападного фронта, вернулся в расположение своего подразделения далеко за полночь. Несмотря на поздний час, приказал дежурному офицеру разбудить командира первого взвода и своего заместителя лейтенанта Пилипенко. Когда тот вошел в здание аптеки, по совместительству служившее штабом роты, не слушая доклада, махнул рукой на стул, стоящий у стола.

– Ишь, чего удумали! Угадай, какую роль на этот раз нам предназначили.

Пилипенко только осталось пожать плечами.

– По новому приказу, мы должны будем обеспечить беспрепятственное прохождение ударной группировки фронта на глубину до ста километров.

– При дневном темпе, как всегда, двадцать пять – тридцать километров в день?

– Да не в этом дело. Мы ж не танковый корпус! Ну мост захватить – удержать, ну боевое охранение сбить... у нас даже броников не хватает, не говоря уж о том, что нет ни одного танка!

– Ну а что ты мне об этом сейчас говоришь? Надо было там возмущаться.

– Где – там?

– В штабе фронта, где ж еще?

– Да ты что! Там генералов, как на шавке – блох. Меня там после первого моего писка по стойке «смирно» поставили и дышать запретили! Кто бы меня, майора, слушалто, маршал Рокоссовский?

– Чтото я не понял. Рокоссовский же толковый мужик...

– Все мы толковые, когда спим зубами к стенке. Надо чтото решать. Дело здесь вот в чем. На нас свалили задачу развития успеха, сможем – не сможем, крайними жопами мы уже назначены. Поэтому всех собак будут вешать на нас, и нам нужно во что бы то ни стало добиться успеха.

– Что представляет собой операция фронта, хотя бы в общих чертах?

– Да как обычно. Артиллерией перемешают с землей первую линию обороны немцев, те отойдут на вторую. Потом в бой пойдет «бессмертная» пехота. Ее прижмут к земле пулеметами. Пустят на неподавленную оборону танки, половину из них немцы сожгут. Но остальные прорвутся, и немцы, как обычно, побегут. А дальше – кто быстрее до следующего моста.

– И никакой фантазии?

– А какая фантазия? Позиционный фронт – этим все сказано.

– А мы при чем? Мы что, быстрее немцев бегаем?

– Вот и думай, чего хотел Рокоссовский? Сам говоришь, что он мужик толковый.

– Ну ладно, а если сделать так: первые снаряды, и немцы пошли во вторую линию окопов, сопроводить их пальбой до нее, а под прикрытием артподготовки мы занимаем первую линию. Потом мощный удар по второй линии, например, «катюшами»...

– Где их взять, фантазер?

– Пусть предоставят, ведь это уже они нам срывают операцию... а в поддержку дают кого?

– Пока такого разговора не было.

– Проси танковую бригаду.

– Роте в усиление – танковая бригада?

– Да здесь задач – на дивизию, если не на корпус!

– Ладно, прорвемся. – Чернышков отпустил Пилипенко спать, а сам засел за карту.

К утру план операции вчерне был готов.

Район западнее г. Трира. Ноябрь 1941 года.

«Мессершмитт109» с черным тюльпаном на фюзеляже уверенно шел в покрытом кучевыми облаками небе. Эрих Картманн, еще молодой, но бывалый пилот, которому удалось живым и невредимым проскочить десять боевых вылетов, впервые шел ведущим, командиром пары. За ним летел новичок, Клаус Швайцер. Сам Картманн уже почти два месяца летал в русском небе, но только после сбития советского истребителя его заметили, а теперь он ведет в бой молодого пилота. Эрих не любил в подробностях вспоминать свою первую победу. Вовсе не оттого, что она досталась ему дорогой ценой, а потому, что его интервью журналисту «Ангриффа» существенно отличалось от его доклада командованию, на что ему и указал командир истребительной группы.

На самом деле во время кутерьмы воздушной свалки он потерял ведущего и откровенно запаниковал, но, на его удачу, перед ним вынырнул из облака советский И16, маленький бочкообразный истребитель, по которому Эрих успел дать пулеметнопушечную очередь. И16 и так уже дымивший, с разнесенным в клочья оперением, кувыркнулся, и этот момент заснял фотопулемет. Об этом Картманн честно рассказал командованию, и ему подтвердили победу.

Умолчал Эрих только о том, почему в часть он не прилетел на своем самолете, а приехал на вездеходе пехотного полка, над позициями которого шел воздушный бой. Командованию он не сказал, что его почти сразу же взяли в тиски три советских истребителя и потащили к себе на аэродром. Картманн с ужасом наблюдал, как приближается изрытая воронками линия фронта, но любые его попытки вывернуться из «коробочки» немедленно пресекались короткими, но точными очередями советских пулеметов, проходящими в сантиметре от кончиков крыла. И Картманн решился. Сбросив фонарь и отстегнув привязные ремни, он резким рывком направил самолет вниз, а сам, оттолкнувшись ногами, выпрыгнул из кабины. Высоты полета хватило для раскрытия парашюта, и через пару минут он уже топал к несущейся к нему машине пехотной части. Самолет упал на нейтральной полосе, так что в его версию, что он был сбит, поверили. А журналисту Эрих напел, что он в тяжелом бою, с крутыми виражами и петлями, свалил советского аса, героя СССР, но после этого на него навалилась целая советская эскадрилья, и его сбили, что тот радостно и опубликовал.

После этого какаято невидимая рука понесла Эриха вверх. Не успел он налюбоваться на свою фотографию в «Ангриффе», как следом за этим приехал газетчик из «Фолькишер Беобахтер», а дальше – толпы представителей изданий поменьше. И Эриху поневоле пришлось строить из себя героя.

Сразу после взлета пилоты четверки, в которую он входил, вволю наоравшись в эфир про «индейцев», которых следует уничтожить членам доблестной «охотничьей своры»52, взяли курс в квадрат, в котором ожидалось прибытие русских бомберов, прикрытых небольшой группой истребителей. Радиоперехват подсказал, что формирование группы бомбардировщиков произошло, к ним присоединились истребители, и они уже на подходе. Вилли Баркхорн, командир группы, поднял четверку на шесть тысяч метров, после чего они встали в круг, высматривая добычу. Не прошло и нескольких минут, как показались русские самолеты. Девятка бомбардировщиков Пе2, шедшая тремя звеньями в правом пеленге, сопровождалась четырьмя парами истребителей Ла5. Баркхорн сразу же остановил атаку. При численном превосходстве истребителей противника атаковать было бы небезопасно. Прошли те времена, когда советские бомберы, конструкции начала тридцатых годов, летали без прикрытия, и сбить их всех до одного было делом нескольких минут. Советские ВВС тоже учатся, и прикрытие построено грамотно. Истребители расположены в два эшелона и взаимно прикрывают друг друга, а обстановка за ними контролируется стрелками бомбардировщиков. Баркхорн вызвал подкрепление, решив нарастить силы и связать боем прикрытие, а лишившихся прикрытия «Петляковых» встретить на обратном пути, когда их потреплют зенитчики.

Но Эрих, следуя своему имиджу, крикнув в эфир, что он пошел в атаку, ввел свой самолет в пике. За ним нырнул и Швайцер. Баркхорн чтото буркнул, но остался на высоте.

Эрих развернул пару со стороны солнца и, пикируя, развил огромную скорость. Проскочив ниже высоты, на которой шли советские самолеты, до сих пор не заметившие атакующую пару, он снизу вверх выпустил очередь из всего бортового оружия с упреждением по крайнему нижнему истребителю. Через три секунды Ла5, удлиненная «Рата» с хвостом от ЛаГГ3, пересекла огненный сноп и, перевернувшись через крыло, устремилась к земле. Эрих, сделав горку, резко ушел в пикирование и с правым разворотом понесся в глубь территории, контролируемой немецкими войсками. От советской колонны оторвались два истребителя, но вскоре развернулись и снова заняли строй.

Картманн поднял свою пару на шесть километров и сблизился с Баркхорном, тот показал большой палец в фонаре, и Эрих опять пошел в атаку. Теперь советские истребители были начеку, навстречу приближающейся паре развернулись сразу три русских истребителя, и Эрих, дав очередь с расстояния в пару километров, отказался от продолжения атаки. Он, круто задрав нос самолета, пошел вверх. Русские тоже отвернули, пристроившись к девятке бомберов.

– Внимание, внимание, говорит Брест. В воздухе Кожедуб. Охотники, внимание, к вам приближается истребительная группа под командованием русского аса Кожедуба. Всем покинуть квадрат. Повторяю, к вам приближается истребительная группа Кожедуба. Всем покинуть квадрат.

– Эрих, уходим! Это Баркхорн.

– Подожди, Вилли. Пока они подойдут, я свалю еще одного.

– Это никому не нужно...

Вернувшись на аэродром, Картманн заполнил анкету на сбитие трех истребителей и повреждение еще пары. Все видели, что он стрелял по русским, и поэтому с готовностью подтвердили. Ведь летать предстоит в одних небесах, авось пригодится. Вечером Эрих весело и складно плел журналисту «Военного дневника» о том, как он и их четверка разогнали целую тучу советских бомберов, и только то, что те рухнули на советской территории, не позволило им записать на свой счет по десятку сбитых машин. Но союзники шлют и шлют самолеты, экономика США в порядке, а у русских много народу, и поэтому настоящим асам воздушной войны хватит работы еще надолго.

Потрясенный журналист ушел, а Картманн вместе с Баркхорном закрылись в домике, в котором квартировали, и, открыв «Камю», решили отпраздновать свою сегодняшнюю победу. Победа состоит ведь не столько в том, скольких врагов ты свалишь с небес, а и в том, что сам до этого вечера дожил. Это Картманн воюет недавно, а Баркхорн уже год на фронте и видел, скольких суперасов закопали советские «неумехи». Не чета им были летчики, и в круговерть воздушных свалок врывались отчаянно, и в гущу советских бомберов влетали, чихвостя их в хвост и в гриву. И где они все?

Тепло коньяка благостно разливалось по телу, и мысли все дальше уносили от грязи и вшей фронта. Постепенно разговор перешел на личные темы. Эрих рассказал о том, как он познакомился с Урсулой, своей невестой. Рассказал о своей мечте: когда закончится война и ненавистные большевики будут загнаны за Урал, он построит большой трехэтажный дом с видом на Днепр и будет житьпоживать, основав свою собственную династию. Построит летное поле, купит планер и самолет, нарожают с женой пацанов, и он, их отец, выпустит их в небо. На что Вилли, недобро ухмыляясь, отвечал, что до времени этого прекрасного нужно еще дожить, а так все нормально, толково придумано. Вот только непонятно, на какие такие шиши ты собираешься все это заполучить.

– Но ведь фюрер обещал, что всем ветеранам, особенно заслуженным, будут переданы в собственность поместья вместе с крестьянами. Именно поэтому до сих пор немецкая администрация и не распустила колхозы, ведь это идеальная форма хозяйствования, которая позволяет организовать и нормальный контроль, и нормальный доход хозяину.

– А как ты собираешься руководить таким колхозом, ведь ты в сельском хозяйстве ни черта не петришь?

– А как это делается во всем мире? Найму управляющего, он и будет вести дела, а я только, как в свое время западные сюзерены, буду втайне от Урсулы осуществлять право первой ночи...

– Так чего ж ждать? Вон на дворе, в бане, твоя будущая наложница. Иди, покажи ей, какое будущее ожидает и ее, и ее детей! Тото, сынок, кишка тонка!

– А ничего и не тонка. Только они еще не привыкли к тому, что мы хозяева на этой земле. Будет визжать и сопротивляться. И поставит меня в глупое положение перед подчиненными.

– Я же говорю, что кишка тонка. Я – воин, высшая раса! А приболтать славянскую сучку слабо тебе?

– Да ничего не слабо. Запросто. Они ведь тупые как пробки. Вот приглашу ее на ужин, а там и натяну.

– Не пойдет она с тобой. Хочешь пари? Ставлю бутылку настоящего «Мартеля», что не сдастся тебе эта русская фрау.

– Мало бутылки. У меня их почти полящика.

– И еще две победы в воздухе в придачу.

– Идет.

– Только никаких избиений, угрожать можешь, но не замахиваться даже, только словами!

– А как я ей смогу объяснить, чего я от нее хочу, если я порусски ни слова не знаю, а она понемецки ни бумбум.

– А вот это уже твои проблемы.

Эрих накинул френч, вышел во двор. Подошел к невысокому забору и, закурив, облокотился на него, выглянул наружу. На перекрестке стояли два солдата патруля, выделяясь черными силуэтами на белом пушистом снегу. Солдаты о чемто неторопливо трепались, а офицер в стороне раскуривал папиросу. За деревней, на аэродроме, на котором базировалась 52я охотничья эскадра, техники гоняли только что отремонтированный мотор «Мессершмита», а в самой деревне ни огонька – светомаскировка, только слышны звуки патефона из соседней хаты, где идет большая пьянка, организованная только что пришедшим пополнением по поводу первого боевого вылета. «Сколько вас останется к пятому вылету, сынки!» – Эрих зло сплюнул на снег.

Полная луна пыталась высветить грешную землю сквозь темные тучи, несущие снеговые заряды. Вдали взлаивал цепной пес. Эрих сразу же пристрелил собаку во дворе дома, в котором им с Вилли определили квартиру. Еще схватит за ногу, а охрану и аэродромный патруль обеспечит. Картманн докурил папиросу, швырнул окурок на улицу и пошел к бане, в которой жила прежняя хозяйка дома с двумя своими детьми. Эрих вспомнил ее пухлые губы. Чуть толстовата, на его взгляд, но молода, подвижна, ловко управляется с вилами, когда мечет сено корове на заднем дворе, и топором, когда колет дрова. Странно, что он раньше не обращал на нее внимания, ведь живут бок о бок уже два месяца, а словно существуют в параллельных мирах. Ведь его мечты о Урсуле постоянно приводили к тому, что в летной учебной казарме молодые курсанты называли спермотоксикозом, то есть состоянием, при котором уже и думать ни о чем не можешь, кроме как о близости с женщиной. Он властно постучал ногой в низенькую дверь бани. Внутри чтото загремело, и вскоре женщина спросила: «Кто там?»

– Ком хир, матка, ком!

– Что вам? – Женщина вышла, пригнувшись, из бани, в валенках на босу ногу, в одной ночной рубашке, кутаясь в просторный шерстяной платок.

– Ви хайст ду?

– Чего?

– Их хайзе Эрих, унд ви хайст ду? Наташа? Маша? Даша?

– А, зовут как? Варвара. Варя.

– Барбара? Варья?

– Ну пусть будет Барбара, и что?

– Ком цу мир, Варья, банкет, водка, фиш кушать, говорить.

– Какой банкет, нет, я не могу, дети... да и замужем я, нельзя мне.

– Ком, Варья, – Эрих властно взял ее за руку, но вспомнил, что по условиям пари он не имеет права применять физическую силу, резко бросил ее руку и строго сказал: – Варья, ду хабст цвай киндерн. Шиссен киндерн, пифпаф. – Он указательным пальцем показал, как стреляют из пистолета. – Ком, шнеллер.

Женщина сразу както съежилась и, опустив голову, пошла вслед за Картманном. Тот, громко топая сапогами в прихожей, очистил их от налипшего снега, пропустил ее вперед, в кухню, где сидел над очередным стаканом коньяка Баркхорн. Тот молча налил в стакан коньяка на два пальца и подал его женщине. Та, давясь, выпила его содержимое, поставила стакан на стол и, сгребя концы платка на груди, начала всхлипывать. Картманн взял ее за локоть и галантным жестом указал на спальню. На негнущихся ногах женщина прошла за занавеску. Эрих, обернувшись из проема двери Вилли, подмигнул, не скучай, мол, и задернул штору.

Вилли налил себе еще коньяка, закусил шоколадом и задумался. Летчики суеверны. Когда ходишь каждый день под ножом гильотины, готовым сорваться в любую минуту, поневоле станешь обращать внимание на всякие «знаки», которые мерещатся из разных углов. И он решил для себя, что отныне будет поступать по наитию, по первому своему решению, которое нужно принимать, не обдумывая, только так можно – на интуиции – проскочить весь ад этой войны. «Делай, что должен, и будь что будет!»

За занавеской раздался треск разрываемой материи, женщина заголосила, но тут же сразу раздались шлепки пощечин и яростный шепот Эриха, и она утихла. Баркхорн усмехнулся, расслышав глагол «шиссен» – расстрелять, – кавалер, блин. Взвигнули пружины матраса. После непродолжительного пыхтения и возни железная кровать стала ритмично стучать козырьком по стенке, после чего Вилли сплюнул на пол и, сгребя летную куртку под мышку, пошел на двор. Там, покурив, он решил, что сегодня он не вернется в дом, а заночует у молодых летчиков, в хате которых гульба шла столбом, пелись песни и играла музыка.

Наутро Вилли, чуть свет продрав глаза, с жестокого похмелья мучаясь головной болью, пришел в дом. Картманн спал, но Баркхорну это не помешало начать греметь посудой, чтобы приготовить завтрак. То ли запах яичницы с тушенкой, то ли звяканье горлышка бутылки о стакан разбудили Картманна, и он вскоре в одних трусах присоединился к застолью.

– Я все сделал по правилам пари? – спросил Картманн у Баркхорна.

– Рад за тебя, после вылета победы с меня.

– А что с погодой? Вроде как снег не перестает.

– Скоро рассветет, давайка побыстрее.

Баркхорн налил в кружку горячего кофе и с сигаретой подошел к окошку. Там Варвара развешивала белье на веревке: детские рубашки, штанишки, полотенца. К забору подошли две старухи, чтото сказали Варваре. Та подошла к ним, и они стали переговариваться, причем разговор был довольно эмоциональным. Вилли не мог слышать, о чем говорят на улице женщины, да и не знал русского, но внутренним чутьем понял, что речь идет о ночном «происшествии». Его догадку подтвердили и старухи. Одна из них, повыше ростом, замахнулась и ударила по щеке Варвару, та отпрянула, и вторая попыталась ударить, но не дотянулась через забор и что есть силы плюнула. Баркхорн, усмехнувшись, поставил кружку на стол и пошел одеваться.

В этот день вылетов не было. Низкая облачность придавила авиацию к земле, и летчики 52й «охотничьей своры» коротали время на аэродроме, играя в карты, читая письма, а то и просто подремывали. Эрих вернулся домой позже Баркхорна, а тот встретил его стаканом водки.

– На, выпей, помяни душу грешную. – Баркхорн был уже сильно пьян.

– Кого помянуть? Сегодня же не было полетов.

– Душу загубленной тобой женщины.

– Кого? Вари? Как это – загубленной?

– Повесилась твоя наложница. Проиграл ты, хотя пари честно выиграл.

Картманн хлестанул из стакана водки, сморщился протянул руку к столу за закуской, но там, кроме нарезанного крупными кусками лука, ничего не было. Он, давясь, закусил, слезы брызнули из глаз, а пьяный Баркхорн продолжал:

– Что слезы льешь? Крокодиловы слезыто получились, крокодиловы!

– Ты это... думай, о чем говоришь!

– А что, ты мне решил рот заткнуть? Ас! Да ты такой же, как все мы, насильник и убийца!

– Вилли, – не поверил своим ушам Картманн, – это ведь ты со мной заключил пари, это ведь с тобой мне делить ответственность за...

– Перед кем – ответственность? Кто тебя будет судить? Советы? Так не попадай им в плен. А наши... – он махнул рукой.

– Что наши?

– А вот что. Этот из «Ангриффа», ты думаешь, он простой корреспондент, а он – большая шишка при Геббельсе. Он приехал искать нового героя из Люфтваффе, вот поэтому наш командир и пишет тебе в сбитые все, что ты ни насочиняешь. Только ты ври, ври, да перед нами носто не задирай. Мыто, простые летчики, знаем цену твоим подвигам...

– Но ведь ты сам меня спровоцировал заняться русской.

– Сам. И знаешь почему? Да потому, что ты не обо всех своих подвигах пишешь своей Урсуле.

– Ты что, читаешь чужие письма?

– Я иногда читаю газеты, которые их печатают. Почему твои письма печатают, а мои письма, которые я мог бы написать своей жене и детям, не печатают. Потому что мои родные погибли от английских бомб?

– Зачем ты это сделал, Вилли? Чтобы посмеяться надо мной?

– Эх, сопляк. Я это для себя сделал. Ты думаешь, что ты один такой, уникум. А как быть мне? Ято ведь тоже оседлал полгода тому назад одну русскую. Правда, она совсем молоденькая была. Школьница еще. Ах, как же она отчаянно сопротивлялась! Только потом она сошла с ума. И ведь меня, так же, как я тебя, спровоцировали. Они погибли до тебя, эти двое австрийцев, над Ржевом. И они тоже прихватили в хате одну русскую. А у нее – трое детей под печкой, а на печке старая мать. Так вот она ими пыталась прикрыться, не могу, мол, дети смотрят. Эти австрийцы сначала застрелили детей, потом старуху, все, нет препятствий для группового секса. И метелили ее всю ночь. А наутро она взяла топор и на них. Хорошо, пистолет рядом был. Только не сильно он им помог. Обоих в следующем же бою русские сожгли. Такова война, умри ты сегодня, а я завтра.

– Зачем ты и меня втравил в это?

– Да затем, что когда вокруг такая грязь, теперь я могу чувствовать себя спокойнее, не один я в нее вляпался...

Картманн сжал кулаки, но вовремя поборол в себе гнев. Это ведь только недочеловеки не могут справляться со своими эмоциями, а Белокурому рыцарю Третьего Рейха не пристало им уподобляться. Он улыбнулся и, не прощаясь, вышел на улицу, под снег. Чтонибудь придумаем...

Эрих подошел к своему самолету. Поднялся на крыло, откинув фонарь, заглянул внутрь. Все в норме. Пушки на предохранителе, ремни сложены. Блок предохранителей... он открыл крышку блока, вытащил фишку предохранителя фотопулемета и, оглянувшись по сторонам, зашвырнул ее в снег, а на место вставил сгоревший, подобранный в пепельнице у техников. После чего, спустившись с крыла, начал внешний осмотр самолета.

В полет опять пошли двумя парами, цель полета – патрулирование в глубине русской территории. Вел группу, как повелось, Баркхорн, Эрих со своим ведомым выше и сзади, прикрытие задней полусферы. А при обнаружении противника – пара Баркхорна отвлекает внимание противника на себя, а Картманн бьет из засады, из туч или со стороны солнца.

Против 52й эскадры уже две недели действовал 176й гвардейский истребительный авиаполк. Летчики этого полка успели за это время снять почти всех асов «своры», и Картманн решил воспользоваться этим. «Сталинские соколы» теперь не только сопровождали свои бомберы, но и активно вели воздушную «охоту». Так и сейчас – в разрывах облаков Картманн, обладающий исключительно острым зрением, увидел мелькнувшее звено Ла5. Эрих предупредил о них Баркхорна, а сам стал поднимать свою пару выше. Баркхорн должен выйти им с фланга и нанести удар, одного он успеет срезать, но другие сожгут его, и все, не будет свидетеля его проступка. И с небольшой задержкой – весь в белом – Картманн, воздушный рыцарь Рейха, сбивает всех русских, убивших его верного товарища.

Картманн ошибся, когда Баркхорн выскочил из тучи, он не осмелился нанести внезапный удар по «Лавочкиным», слишком много их оказалось, и Вилли, заложив крутой вираж, снова ринулся в облака. Только вот его ведомому, Кремеру, повезло меньше. Советские истребители, предупрежденные внезапным пролетом Баркхорна, были начеку и сняли его первой очередью.

Картманн умелым маневром скинул Швайцера с «хвоста» и вышел чуть сзади и выше Баркхорна. Прицел, упреждение, короткая очередь, и снова в облако. Он не смог разглядеть результаты атаки и вновь вынужден был повернуть в сторону «Мессершмитта» с номером 13. Пули прошили капот двигателя, но тот не загорелся, только лохмотья дюраля указывали на попадания. Картманн поднырнул ниже самолета Баркхорна и на выходе из пикирования вновь ударил снизу, прошив пулеметной очередью кабину Вилли. Истребитель повело вправо, потом он резко перевернулся вниз фонарем и, кувыркаясь в штопоре, устремился к земле.

– За что, Эрих, за что?.. – раздалось в наушниках Картманна, а по кабине и плоскостям, словно молнии, прошлись несколько бронебойных пуль. Картманн резко отвернул, моментально облегчил винт и добавил оборотов, но тут же понял, что крепко влип. Повернувшись, он увидел за хвостом своего самолета нарастающий капот двигателя советского Ла5, весь окутанный огнем, вылетающим из стволов пушек и пулеметов. Разлетелось на мелкие осколки бронестекло кабины, и пуля винтовочного калибра хлопнула Эриха по левому плечу, вырвав ключицу и забрызгав кровью переднее стекло.

– За что, Эрих, за что?.. Эрих! Эрих Картманн! – звучал в наушниках голос Баркхорна, хотя его самолет давно уже скрылся в облаках. И снова по плоскостям и кабине «сто девятого» прошла сметающая все на своем пути очередь «Лавочкина», и снова удар пулей, теперь уже по спине.

– Эрих! Эрих Картманн!

И Картманн проснулся. Над ним стоял его ротный, капитан Ундерберг и, хлопая по спине, пытался разбудить Эриха. Тот, продрав глаза, безумно оглянулся вокруг. Исчез самолет, исчез аэродром под Смоленском, исчез 1943 год. Картманн, с трудом отходя от сна, начинал воспринимать окружающую его действительность. Такие сны стали мучить его недавно. Только вот откуда простому пехотинцу авиаполевой дивизии знать подробности устройства не только немецких самолетов, но и про новейшие, еще не принятые даже на вооружение ВВС РККА Ла5? Откуда он, никогда не бывавший в России, может помнить типично русские имена, типично русские ландшафты? Откуда знать ему, каким пушистым может быть снег, когда на улице минус двадцать? И как он может искриться на морозном солнце. Впору поверить после таких снов не только в подсознание, но и в другие бредни, вроде единого информационного поля Земли.

Картманн летал, он действительно умел пилотировать. Этому его научила мать, владелица небольшого аэродрома и частной летной школы. Только, в силу своей молодости, летал он лишь на планерах. Когда коммунисты напали на Третий Рейх, ее аэродром вскоре попал под атаку советских штурмовиков. Одноместный «Шварцтодт» долго полосовал пушечными и пулеметным и очередями стоящие под открытым небом планеры и спортивные самолеты. Потом долбанул ракетами по ангару и ремонтным мастерским, а затем высыпал россыпь мелких бомб на их с матерью дом. Сам Эрих в это время был на летном поле и уцелел, а мама погибла в рухнувшем после взрыва доме. После этого Эрих пошел добровольцем на войну, но самолетов в Люфтваффе оказалось меньше, чем оставшихся в живых пилотов, да и тем уже не хватало бензина для отражения атак советских штурмовиков. А они еще больше вгоняли экономику Рейха в каменный век, сжигая все на своем пути и расчищая дорогу танковым и механизированным корпусам. От авиаполевой дивизии имени Германа Геринга к концу года уже мало что осталось. Пополнение не приходило, да и неоткуда ему приходить, почти вся страна, вместе с призывным контингентом, уже захвачена русскими, а ввиду полного прекращения снабжения и оружие, и боеприпасы приходилось добывать самим. Постепенно исчезли и зенитные, и противотанковые пушки. Танков не было с самого начала. Винтовки, пара пулеметов, около трехсот солдат, вот и вся дивизия. Но те, кто остался, сами понимая, что живыми они не нужны ни немцам, ни Советам, бьются не на жизнь, а на смерть. И делают это достаточно умело.

Теперь дивизия имени Геринга прижата к французской границе, и ее, по французской территории, уже обходят советские танки и бронемашины. Командир дивизии генерал Кессельринг принял решение прорываться на французскую территорию. Всем ясно, что война между Советами и Францией не за горами, хотя бы потому, что Франция не интернировала оккупационные войска, а согласилась с их статусом экспедиционных войск, что немыслимо для великой державы, и взяла на свое снабжение. И теперь каждый, кто хочет продолжать сражаться или просто надеется выжить, должен приложить все силы к прорыву.

Эрих поднялся, оперевшись о ствол дерева, под которым ночевал, забросил на спину тяжелый ранец и поднял на плечо свой верный «маузер». Ноги в мокрых ботинках замерзли, как замерзла и спина, и руки. Последнее время его постоянно трясло от холода. Невозможно простирать и просушить одежду, или хотя бы высушить носки. Хорошо русским с их портянками: перемотал другим концом, и ноги в тепле и в относительной сухости, а что делать, когда расползающиеся от грязи носки постоянно промокают?

Полевую кухню русские разбомбили два дня назад, а раньше именно около нее собирались разрозненные группки солдат, как и всегда в отступлении. И готовить пищу, милосердно пожертвованную немецкими бюргерами, приходится на костре, что небезопасно, особенно ночью. Путь во Францию лежал по коммуникациям наступающего мехкорпуса русских, и немцы, без всякой артподготовки, ввиду отсутствия артиллерии, пошли на прорыв. Перескочили шоссе, ведущее из Саарбрюккена во Францию, но по нему уже спешили русские танки и броневики. Часть солдат попадала в кювет, открыв огонь. Командиры, а за ними и другие солдаты рванули под прикрытие леса, начинающегося в нескольких сотнях метров от шоссе. Эрих тоже оказался в этой группе, но наперерез им выскочил на поле и понесся броневик, ведя огонь из пулеметов. Они стали по нему стрелять на ходу, но что могли сделать винтовочные пули бронированной машине. Танки с шоссе начали стрельбу из пушек. Дым и даже огромные султаны взрывов помогали укрываться от выстрелов, но свистящие вокруг пули и осколки все равно срезали бегущих. Эрих, уже не пригибаясь, несся во весь опор к своей цели, будь что будет, упасть – значит погибнуть или попасть в плен, что равнозначно, и он только и видел перед собой окраину леса. Не добежал он до нее всегото нескольких шагов. Не добежал никто.