Текст книги "Дойти до ада"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

10

Сумма, которую назвал стоматолог, оказалась чудовищной, но и терпеть зубную боль не было сил. Как говорится, прямая зависимость. Сильнее боль – солиднее оплата.

Убедившись в реальной платежеспособности Климова, стоматолог искренне обрадовался и приступил к священнодействию.

– Откройте рот пошире, – сказал врач и шершавыми пальцами бесцеремонно залез в рот Климову. Вгляделся и оттянул щеку.

Климов непроизвольно скосил глаза на руку врача и поймал себя на мысли, что испытывает одно-единственное желание: забиться в угол, чтобы к нему никто не прикасался.

– Зубы ровные, да челюсть кривовата, – словно продолжая прерванный разговор, проворчал стоматолог, явно намекая на то, что лицо человека лепят папа с мамой, а долепливает жизнь: челюсть у Климова была когда-то перебита. Брали одного грабителя, вот он и удружил.

Постучав по зубам Климова никелированным крючком, стоматолог взялся за бормашину, и в этот момент слепящий свет, бивший в глаза, погас. Машина не включилась. Бор оставался неподвижным.

– Это называется: мы жили, – неизвестно чему восхитился зубной врач и полез в тумбочку. Пока он в ней что-то искал, прицокивая и постукивая неизвестными предметами, Климову стало известно, что в Ключеводске свет – большая редкость, даже роскошь, а уж про воду и говорить нечего.

– По два-три дня! Поверите? Сутками и без воды – это возможно? Вот, пожалуйста, – он указал на заурчавший кран, – опять отключили.

Стоматолог снова полез в тумбочку и достал из нее изящный портативный аппарат, напоминающий карманный диктофон.

– Чудо техники, но, к сожалению, не нашей, – пояснил он Климову, влезая пальцем в его рот. – Остался от периода застоя, когда здесь действовал рудник. – Климов напрягся и сглотнул слюну. – Не бойтесь. – Стоматолог понял состояние Климова и успокаивающе предупредил: – Аппарат этот автономен, работает на батарейках, фирма «Мицуета». Скорость вращения сверла такая, что больной не чувствует никакой боли.

– А… э… – хотел сказать Климов, но стоматолог уже включил японский бор и стал оттягивать щеку.

11

В комнате Ефросиньи Александровны все было по-прежнему. Чувствовалось присутствие смерти. Свечка в сложенных на груди пальцах, тускло освещающая кончик носа и выступающие скулы бескровного лица, медленно тянула свое пламя вверх, точно указывала путь еще одной, отмучившейся на земле женской душе.

Все так же пахло тленом, сыростью и комнатной геранью.

Когда от двери потянуло сквозняком и кто-то вошел в коридорчик, Климов поднялся со стула. Шаги были мелкими, легкими, как бы извиняющимися. Климов пошел навстречу и увидел пожилого человека с робким взглядом.

– Проходите…

Тот кивнул, шагнул было вперед, но тут же спохватился и представился:

– Простите. Здравствуйте. Меня зовут Иван Максимович. Фамилия Петряев. Может, слышали?

Климов смутился.

– Нет.

– Ну, ничего. Я, собственно, проститься. Царство ей небесное, голубушке.

Он широко перекрестился, склонил голову и лишь тогда подошел к гробу.

Старик молчаливо и скорбно коснулся губами запястья покойной, тихо всхлипнул и вышел в коридор. Климов пошел его проводить.

– У меня десять лет назад внезапно отказали ноги. Совсем не мог ходить, – удрученным голосом давно болеющего человека произнес Иван Максимович, и Климов, присмотревшись к его лицу, невольно для себя отметил, что верхняя губа, плотно прижатая к зубам, придавала ему такое выражение, словно он вот-вот расплачется. – Думал, помру, – вздохнув и приложив ладонь к груди, он сморгнул слезы, – да Ефросинья Александровна спасла, вернула к жизни. – Он еще раз вздохнул и благодарно посмотрел на Климова. – Как много доброго и нужного несла она в себе… уму непостижимо!

Он, видимо, хотел перекреститься, но лицо его внезапно побледнело, рот раскрылся, и дыхание стало глубоким и прерывистым.

– Простите… что-то голова… и сердце, – внезапная одышка затрудняла его речь, – боюсь, что не дойду…

– Я помогу, – заверил его Климов, – только вот записку напишу, чтобы товарищ мой не волновался.

Иван Максимович кивнул:

– Да-да, конечно… я здесь рядом… в переулке. Терновый, восемнадцать… А товарищ?..

Климов оторвал листок настенного календаря и оставил для Петра записку.

– Хорошилов…

– Петр? – обрадовался Иван Максимович и сообщил, что он вместе с Петром облазил здесь все горы. – После того как Ефросинья Александровна поставила меня на ноги…

Климов взял старика под руку. Они вышли на улицу и двинулись вперед по темной улочке.

– Дочунь? – позвал Иван Максимович, входя в свой небольшой, но как-то очень ладно выстроенный дом. – Я не один, встречай… – Он указал Климову, куда повесить плащ и шляпу, предложил пройти на кухню, помыть руки. – Сейчас нам Юленька поставит чай.

Иван Максимович улыбнулся в сторону двери, и Климов обернулся.

В комнату вошла девушка, и Климов узнал в ней официантку из кафе.

– Знакомьтесь, это моя младшая…

– Юля, – представилась девушка и улыбнулась. Она тоже узнала Климова.

– А я Юрий Васильевич по прозвищу Четырнадцать Оладий, – подмигнул ей Климов и пояснил свою шутливость старику: – Ваша дочь меня сегодня утром, – он едва не брякнул «обслужила», – весьма сытно накормила… так что мы уже знакомы… визуально.

– Сейчас я угощу получше, – покраснела Юля и лукаво погрозила пальцем. – И попробуйте оставить «чаевые»!..

– Извините.

– Юрий Васильевич, дочунь, внук Ефросиньи Александровны, – пришел на помощь Климову хозяин дома, – он мне помог дойти…

– А… – протянула девушка, – тот самый… – Она еще раз, но теперь гораздо пристальней глянула на Климова, еще доверчивее улыбнулась, – Ефросинья Александровна вас частенько вспоминала. Обижалась, что вы редко пишете.

Чтобы не затягивать внезапно возникшую паузу, Юля деликатно удалилась.

Проводив Юлю взглядом, Климов сел на предложенный ему стул и подумал, что детали своей одежды дочь Ивана Максимовича продумывала и подбирала весьма тщательно и с большим вкусом. Всякий раз, когда Климов видел подобный тип красавиц, ему казалось, что некоторые женщины были бы намного счастливее, если бы не их ошеломляющая красота. В девичестве они об этом не подозревают, гордясь тем, что всех мужчин просто сносит в сторону от этого превосходства юной красоты над человеческой толпой. Они ликуют, чувствуя дистанцию между собой и всеми остальными, торжественно неся, как нимб над головой, свет женственности и земного совершенства. Но проходят годы, и душа начинает тосковать, ища понимания, тепла и материнства, а рядом – пустота. Утром, в кафе, и теперь, в доме Ивана Максимовича, Климов отметил про себя, что Юля откровенно гордилась своею красотой, но в ее ослепительной улыбке он угадывал душевное томление по счастью и любви.

Сославшись на головокружение, Иван Максимович лег на диван, поправил подушку, положил руку на грудь, закрыл глаза, стараясь сбить одышку медленным, глубоким вдохом и таким же сдавленно-протяжным выдохом. Немного полежав, взглянул на Климова и улыбнулся:

– Вот так и горы дышат… Вдох и выдох… Только вдох у них сильнее, глубже, продолжительнее… От нескольких минут до многих суток.

Климов не поверил:

– Это образ?

– Нет… На самом деле. Я ведь горный мастер.

Иван Максимович с трудом поднялся, встал с дивана, подошел к книжному шкафу, выдвинул ящик и, немного покопавшись в нем, вернулся с большой картонной папкой, напоминающей папку чертежника. Раскрыл ее и положил на стол.

– Вот, посмотрите. Это наши горы. Окружающие Ключеводск… Вернее, их разрез… А это, – его палец начал двигаться по линиям на схеме, – штольни и туннели рудника, все его штреки и забои… Внутренности, так сказать… Пустоты.

– И довольно много, – удивился Климов.

– Да, бурили вкривь и вкось… Особенно вот здесь, под Ключевой… смотрите…

– Да, я вижу. – Климов придвинулся к столу, держа перед глазами схему-карту. – Очень интересно… Надо же!.. А я вот сюда лазил, когда был мальчишкой…

– Правильно, это скала Улитка, а под ней, вот здесь, – Иван Максимович дышал уже пореже, говорил быстрее, – мы столкнулись с очень странным проявлением природы: закупоренной внутри гор чашей воды. Мы называем эти чаши «линзами». Не знаю, сколько тысячелетий она дремала, если можно так сказать, покоилась. Этакая спящая красавица. Понятно, в ее жилах-трещинах процессы шли чисто химические, состав воды менялся постоянно… в известняке вода словно в бутылке… И запечатана эта бутылка была крепко, действительно навеки. Когда в пробитый туннель, по-нашему – горло, ушла значительная часть воды, гора стала «сердиться»: в прорубленных отверстиях возник «воздушный люфт». Взрывчатку просто вырывало у забойщиков из рук, затягивало в никуда. Гора заглатывала все, что удавалось: фляги, каски, фонари, даже отбойный молоток всосала, как пушинку…

– Вот это сила! – поразился Климов. – А людей?.. Могла бы?

– Людей? – переспросил Иван Максимович. – Свободно! Если трещина позволит… Лишь бы соответствовали габариты, так сказать… Вполне возможно. – В его тоне просквозило удовлетворение. – Как в сказке про чудище, которое сидело в пещере и глотало всех, кто проходил мимо.

Климов посмотрел на Ивана Максимовича.

– А как все это объяснить?

– Элементарно: в замкнутом объеме, там где была вода, образовался вакуум… И воздух из туннеля хлынул внутрь…

– Когда бурили?

– Да… через пробуренные скважины… Гора вдохнула…

Климов еще раз взглянул на карту-схему. Нашел «линзу». Отводной туннель… Спросил:

– И долго длился вдох?

– Четверо суток.

Климов хмыкнул.

– Прямо Змей-Горыныч…

Иван Максимович хотел захлопнуть папку, отнести ее на место, спрятать в ящик, но Климов, еще раз глянув на схему, попросил его продолжить разговор.

– А это что? – он указал на схему родника. – Вот здесь и здесь?

– Седьмая и восьмая штольни. Самые большие. Когда проводили учения по гражданской обороне, в седьмой расставляли скамейки, бачки с водой, отводили две каморки под отхожие места и нарекали все это бомбоубежищем номер один.

– А что, было и второе?

– Было. Но оно, для конспирации, называлось «запасным бункером». Это вот здесь. – Иван Максимович, почти не глядя, ткнул пальцем в квадратик под схематическим прямоугольником шахтоуправления. – Из этого бункера по аварийному туннелю можно попасть в восьмую штольню, где сейчас… – Он поперхнулся, кашлянул в кулак, отвел глаза и деловито крикнул: – Юленька, ты скоро?

– Я уже иду! – послышался радушный голос, и Иван Максимович убрал со стола папку.

Юля успела переодеться в белую полупрозрачную блузку и довольно короткую черную юбку.

Климову пришлось невольно отвести глаза.

На столе были расставлены приборы, чашки, блюдца. Запахло свежеиспеченным пирогом.

Разливая по чашкам горячий, пахнущий душицей, чабрецом и мятой чай, Юля неожиданно спросила:

– Это правда, что вы сыщик?

Климов улыбнулся, аккуратно опустил чашку на блюдце, поблагодарил за необыкновенно вкусный чай, за восхитительный пирог, за теплое радушие хозяйки и ответил:

– Правда.

Если бы не легкий, чисто деревенский стук, в окошко – пришел Петр, – Климову довелось бы объяснять особенности своей службы, а так он еще раз поблагодарил Ивана Максимовича и его дочь за радушный прием, снял с вешалки свой плащ и шляпу. Попрощался с провожавшим его Иваном Максимовичем, поцеловал Юле руку. Она стыдливо наклонила голову, и он заметил у нее на шее крохотную розовую родинку под светлым завитком волос и тайно пожелал, чтоб эта девушка нашла свое счастье и была согрета теплом и любовью.

12

Когда они с Петром вышли на улицу и в лицо ударил ночной ветер, Климову почудилось, что где-то высоко над Ключеводском прокричали журавли. А может, гуси.

«Нет, пожалуй, журавли», – сказал он сам себе, а вслух спросил:

– Нашел Дерюгина?

Петр утвердительно кивнул, сказал, что Ибн-Федя дома.

– А тот ухарь, что башкою раздолбал курятник, жив-здоров, чего и вам желаю.

Климов улыбнулся.

– С кем говорил?

– С врачом. Он, как положено, звякнул в милицию, но там трубку не взяли.

– Парень местный?

– Нет, чужой. Зато вот шрамы у него теперь на роже наши, ключеводские.

– Считай, родня, – пошутил Климов и спросил: – А кто его довез?

– Валерка, – сказал Петр, – я и его проведал.

– И как ты объяснил свой интерес? – насторожился Климов.

– Просто. Спросил про Федьку, не подвозил ли он его до дома?

– И что?

– Да нет, конечно. Федор сам домой добрался. Починил своего стального коня и прикатил. Вдрызг, правда, пьяный.

– Хреново, – сказал Климов и задумался. – А Валерка не сказал, что было дальше?

– После врача? – Петр срезал путь, чтоб выйти прямо к дому. – Валерка говорит, довез побитого до шахтоуправления… А что?

– Я сам пока не знаю. Муть какая-то…

– Забудь. Я тут любому мозги вправлю.

– Как Федор говорит: без слов, но от души?

– Ага. Главное, молча.

Он поднырнул под ветку яблони и взялся за калитку…

– Чур, я бандит!

– И я!

– И я!

Вооруженная до зубов шайка мальцов около соседского забора выбирала главаря.

– А я? – затосковал малыш с пластмассовым ружьем.

– А ты…

– А он…

– А ты, малявка, мил-ца-нер! – надвинул шапку на глаза тоскующего шкета главарь лет девяти. – Нас много, ты один.

– Бежим, ребя!

Климов обогнул обиженного «милцанера» и вошел вслед за Петром во двор.

«Вот так и в жизни», – сумрачно подумал Климов, когда сзади послышался плач: «Так не честно…»

Но ответить было некому: шайка-лейка разбежалась по кустам, и взыскующая справедливость понуро потащилась восвояси…

Предупредив, что у него собаки нет, «сам, как собака», Петр повел Климова к дому.

На крыльце сказал, что всю еду, которую им приготовила соседка бабы Фроси, он уже принес. Осталось только разогреть, сесть за стол, дерябнуть по пятнадцать капель за упокой души, а лучше, нет, сначала выпить все-таки за встречу.

– Столько лет не виделись!

– Считай, вся жизнь прошла.

– Еще не вечер.

Петр включил свет, переоделся, натянув домашние брюки, рубашку. Прошел к телевизору, глянул в программу, громко объявил, что «начался сериал», но «мы его смотреть не будем», опустился на колени, заглянул сначала под диван, затем под тумбочку, нашарил шлепанцы для Климова.

– Бери.

По комнатам он двигался легко, с давно забытой Климовым веселостью, лишь кое-где под его тяжестью поскрипывал паркет. Большие залысины и голубые глаза выдавали в нем человека сильного и страстного. Все в нем казалось основательно-прочным, неколебимым и надежным.

– Мой руки, сейчас все сообразим.

– Ты говори, что делать.

– Ничего. Ты у меня в гостях, а не у жены под каблуком.

Он засмеялся, подмигнул и показал свою «фазенду»:

– Вишь, отгрохал.

В доме, который выстроил для семьи Петр и который он теперь готов был продать за бесценок, «если еще купят», были веранда, кухня и четыре просторные комнаты.

Часть мебели уже стояла упакованная, готовая к отправке.

– Хорошо, что у жены есть тетка в Подмосковье, – ставя миски и кастрюли на огонь, сообщал Петр Климову свои семейные планы, – жена пойдет учительницей в школу, уже нашла работу…

– Кто она по специальности? – отмечая большое количество цветов на подоконниках, поинтересовался Климов, и Петр сказал, что жена по специальности биолог, а точнее, биохимик. Работала на руднике, в лаборатории.

– Дочь большая?

– С меня ростом. – Петр засмеялся, начал резать хлеб. – Пятнадцать лет девахе… Где-то в комнате должна быть фотография, посмотришь… – Заметив удивление в глазах Климова, добавил: – Я шучу, что с меня ростом… На жену похожа… Ладненькая, все при ней, на танцы уже бегает… Невеста.

Он открутил кран на кухне, убедился, что воды нет, поднял крышку с ведра, присвистнул: «Надо же, и здесь…», взял с плиты чайник.

– Я сейчас… К соседям за водой… Забыл набрать.

Климов кивнул, вернулся в комнату, сел на диван. Взгляд уперся в черный ящик телевизора. «Может, включить?» – мелькнула мысль, но двигаться и что-то делать было лень. Сказалась нервотрепка дня. И ночь была бессонной из-за зуба… Спасибо стоматологу, теперь – порядок! «Мои еще не женихи, – подумал он о сыновьях. – А у Петра уже невеста… Бегает на танцы…»

Климов танцы любил. Они с Петром не пропускали школьных вечеров, заглядывали в Дом культуры горняков… Мальчишки они были крепкие, выглядели старше своих лет и не боялись стычек. Не боялись, но старались избегать. Иной раз приходилось сматываться с середины вечера, если танцы затевались у «шахтеров», в клубе или же в общаге. Поэтому, наверное, приглашать на танец Климов научился, а провожать робел. И главное, не знал, куда девать неопытные руки.

«Для женщины прежде всего – ее желание, а не твое, – учил его не по годам все знавший Петр. – Усек? Тогда, вперед! Прикидывайся дурачком, гони волну и знай, что легкий флирт дается острословам и трепачам. Тугодум не станет «ходоком по этой части». А тот, у кого язык подвешен, смело может брать любую крепость. Нужен хищный взгляд и легкий разговор, а всякий там серьезный тон – мура… Серьезные слова требуют поступков, соответствующих тону, глубоко достойных и продуманных… Это ужасно, согласись, – заглядывал Петр в глаза и хлопал по плечу обескураженного Климова, – все время быть на высоте благоразумия… – это не для баб! Им нужно что? Зажал, помял, на ушко ля-ля-ля… И раз-два-три-с… Какие они скрипки? – Петр возмущенно потрясал руками. – Ба-ла-лай-ки! Как настроишь, так и зазвучит».

Заслышав, что Петр вернулся, Климов поднялся с дивана, выпрямился и, направляясь на кухню, с невольной улыбкой подумал, что «ходоком по этой части» он так и не стал. Женщина в сознании Климова так и осталась существом божественным, созданием нежным, тонким и чувствительным, чью душу и сравнить-то не с чем, разве что со скрипкой.

– Что это ты такой? – разливая по рюмкам «Столичную», поинтересовался Петр и передал вилку с наколотым соленым огурцом.

– Какой? – повертел рюмку в пальцах Климов и вздохнул.

– Смурной.

– Устал, наверное. – Он пожал плечами, и Петр потянулся к нему рюмкой, чтобы чокнуться.

– За встречу, брат! Чтоб все путем…

– За встречу.

Ни у Петра, ни у Климова братьев не было, и это их роднило. Как роднила и сближала их и служба на границе, а затем в Афгане, в разведроте. Зной, песок, тарантулы и скорпионы… Бои, засады, схватки…

Словно ухватив ход его мыслей, Петр взялся за бутылку:

– Может, за ребят?

– Не надо, – сказал Климов. – Они здесь, – и указал на сердце. – Не в желудке. Я ведь, как? Первую пью, вторую – отставляю.

– Я сам обычно пропускаю, – согласился Петр.

Он завинтил бутылку, повернулся к газовой плите, усилил пламя. Огонек едва горел.

– И газ теперь не подают, а цедят.

– Я заметил.

Тихо переговариваясь, они вспомнили, какою была жизнь давным-давно, посетовали на реформы, превратившие всех в загнанных лошадей – или в «волков», добавил Петр, или в «волков», устало согласился Климов.

– Ты еще майор? – облокотился Петр о стол.

– Еще майор, – ответил Климов и сказал, что подполковника дадут хоть завтра, но не хочется перебираться в другой город.

– А я, – Петр усмехнулся, – массажист… Езжу в район, калымлю… Надоело.

– Трудно?

Климов имел в виду поездки, ежедневные челночные рейсы в район и обратно, в общей сложности за сто двенадцать километров. Да плюс расходы на бензин, амортизацию машины, всевозможные поломки, но Петр по-своему истолковал его вопрос. А может, захотел увидеть Климова веселым, прежним, не таким понурым.

– Ха! Весь день в поту… Так за ширинку и держусь!

Петр откинулся на спинку стула и неожиданно расхохотался.

– Отхватят, не заметишь… Баб много, я один. Разденешь и не знаешь, что с ней делать. То ли массаж поясницы, то ли массаж спины. Написано врачом: поясница, а где поясница – не написано. Вот и массируешь… пониже. Ха-ха-ха!..

Петр смеялся весело и безоглядно, подмигивая Климову и смахивая слезу. Это у него с самого детства: если смеяться, то до слез.

Климов сам невольно засмеялся, представив, как могучий Петр справляется с очередной клиенткой.

– Представь себе, – описывал «объект» массажа Петр. – Вот мой закуток, кушетка, на кушетке – телеса. Иначе не скажешь. Все в перетяжках жира, как в фуфайке. Рейтузы до колен, чулки до пола. Настоящая «квашня в макитре». В общем, цирк!

Они еще немного посмеялись, вытирая слезы, а потом Климов спросил:

– Но ты ведь в руднике работал?

– Да. Пахал, как вол. А после под зад коленом. – Петр недовольно отодвинул от себя тарелку, посерьезнел. – Никому мы не нужны. Лишние люди.

Климов вздохнул, поддакнул и спросил:

– А массажу учился? Петр кивнул.

– Конечно. Целый месяц на платные курсы ходил.

Он взял из раковины тряпку, и Климов отодвинулся, чтобы дать ему стереть со стола крошки.

– А не думал, – Климов передал Петру свою тарелку, – бизнесом заняться или же устроиться в охрану, по контракту?

– Я? – Петр налег тяжелым кулаком на стол.

– Ну, да. – Климов накрыл салфеткой мельхиоровую сахарницу.

– Не надо мне. – Петр бросил тряпку в раковину. – Ни Слакогуза, ни кого другого… Понимаешь? – Он повысил тон. – В гробу я их видал! Ты понял, Юр, в гро-о-обу! И тех, и этих! И хороших, и плохих! Я жить хочу. Обыкновенно: жить! Нормально, как все люди. – Гримаса отвращения скривила губы. – А крови я в Афгане нахлебался – во! – под самую завязку!

Ребро ладони чиркнуло по кадыку.

Климов понимающе кивнул, вздохнул и, видя не на шутку рассердившегося на него Петра, примирительно сказал:

– Не обращай внимания на психа. Это у меня, братишечка, после дурдома. – Он повертел пальцем у виска. – Сдвиг по фазе.