Текст книги "Дойти до ада"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

5

Смерть утомляла.

Климов смотрел на лицо бабы Фроси, на воздух, чуть колеблющийся тихоструйным пламенем свечи, и с горьким чувством сопричастности к сгоревшей жизни ловил себя на мысли, что созерцание чужой смерти – это не что иное, как неясное желание убить свои проблемы, уйти от самого себя, от сволочной действительности, изматывающей любого человека. Ведь не зря же у гроба происходит странная метаморфоза: даже красивые лица становятся тусклыми и невыразительными. Как будто бы в них отражается тоска от невозможности заглянуть туда, откуда нет исхода.

Климов почувствовал, как снова заныл зуб. Подперев щеку ладонью, он печально подумал, что еще одну бессонную ночь вряд ли вытерпит, а поэтому надо заранее принять пару таблеток анальгина. Климов встал со стула, и тут услышал хрипловатый бас Петра:

– Ну что, Ириша, не приехал дядя Юра?

– Приехал, там сидит, – услышал Климов голос девочки и вышел в коридор.

– Здорово, брат.

– Здорово.

Последний раз они встречались, если память Климову не изменяла, восемь лет назад – как летит время! – да и то случайно, на вокзале в Сочи. Оказалось, рядом отдыхали семьями, только Петр дикарем, а Климов в санатории. Годы совершенно не сказались ни на внешности Петра, ни на его характере. Все тот же богатырский разворот в плечах, порывистость, открытость. Он был на голову выше Климова, хотя и того Бог ростом не обделил. Темно-серая куртка-«канадка» с капюшоном делала его еще внушительней. Большие залысины зрительно увеличивали лоб, а прямые, с легким разлетом брови как бы подчеркивали выразительность голубых глаз. Мозолистая рука Петра мощно захватила ладонь Климова для рукопожатия.

– С приездом.

– Спасибо.

– Вот видишь, – Петр извиняющимся тоном начал было фразу, но Климов взял его под локоть, подтолкнул к дверям на улицу.

С виноватой напряженностью Климов спросил, когда «это случилось», как произошло? Петр ответил, что, как минимум, два дня назад: соседка принесла кефир, но…

– Бабы Фроси уже не было. Скончалась.

– И ты сразу дал мне телеграмму?

– Как только узнал.

Когда люди чего-нибудь не понимают, у них резко меняется выражение глаз. И вообще лицо становится другим. Одни хмурят брови, другие поджимают губы, третьи начинают улыбаться, словно извиняясь за свою недоуменность и растерянность.

Петр остановился:

– Ты это к чему?

Климову стало неловко. В самом деле, что это он так, словно ведет допрос.

– Прости. Привычка доконала. Я ведь просто так и говорить-то разучился…

– Ладно, понял.

Оправдываясь за свою дотошность, Климов повинился:

– Я профан по части похорон.

– Я тоже, – ответил Петр. – Чиновники меня в упор не видят.

– А что надо?

Петр, хмыкнув, пожал плечами:

– Ерунду. Справку о смерти из загса.

Климов потер лоб ладонью. Голова без шляпы мерзла. Удивился:

– И всего-то?

– Да, – ответил Петр. – Представь себе. Для того чтобы зарегистрировали акт о смерти, нужно принести справку из поликлиники о болезни бабы Фроси и причине смерти, а покойница ни разу в поликлинику не обращалась.

– Никогда?

– По крайней мере, в Ключеводске.

– Тогда, – Климов замялся, – должны дать в милиции…

– По шапке…

– Нет, я точно говорю, как же иначе?

– А вот так, – довольно мрачно сказал Петр. – У нас все через… другие двери.

– Отказали? – не поверил Климов.

– Выставили вон.

Мрачный вид Петра и тон, каким он подчеркнул смысл сказанного, озадачили Климова.

– А в чем загвоздка?

– В этом самом, – Петр постучал себя по голове. – В холопстве нашем и законах наперекосяк.

– Ладно, – видя угнетенное состояние друга, сказал Климов и самоуверенно шагнул вперед. – Пошли.

– Куда?

– В милицию.

– Тогда пойдем. У меня машина.

Перейдя площадь, Климов глянул на группу парней, куривших около кафе, отметил, что швейцара в дверях не было, зато у входа красовался темно-синий «мерседес-600».

«Кто-то со свитой», – уклоняясь от ветра, подумал Климов и, завернув за почту, оказался во дворе, тесно застроенном верандами, мансардами и сараюшками. Давно предназначенные под снос, эти хибарки чудом уцелели в центре города, должно быть, оттого, что каждый год подновлялись, красились во всевозможные цвета, белились густо насиненной известью, кряхтели от дождя и сырости, как и жильцы, но все еще цеплялись крыльцо к крыльцу, верандочка к сараю. Медленно врастая в землю, они тащили за собой прогнившие в подпольях доски, старые фанерные комоды, помятые картонные коробки, сырость, хлам и запах плесневелых огурцов. Во многих окнах стекла были скреплены замазкой. Строения ветшали, подгнивали, осыпались.

Картина была одинакова и на окраине, где доживала свои годы баба Фрося, и здесь, в центре, в непосредственном соседстве с центральной площадью. Климов чувствовал, что Ключеводск серьезно болен. Обречен на вымирание. Болезнь шифровала свои письмена, но ее тайнопись уже читалась во всем. Вон как образно подметил Петр: «Хоть иди и зарывайся в землю». Безработица…

Горотдел милиции располагался в двухэтажном крепеньком особнячке, подъезд к которому был усыпан опавшими листьями. Ветер шевелил их, встряхивал, перебирал и, не найдя красивых, сбрасывал к бордюру, отметая под водосточную трубу.

Зайдя в горотдел, Климов спросил капитана Слакогуза. Паспортистка, выглянувшая из своей каморки, подсказала, что он будет здесь с минуты на минуту.

Зная, что это такое «с минуты на минуту», тем более в заштатном городке, где время забывает про свой бег и переходит на размеренно-неспешный шаг, Климов сел в указанное кресло, тяжело вздохнул, потер щеку: зуб снова начал беспокоить. Надо удалять. Климов полез в карман за анальгином, но таблеток не нашел. Должно быть, потерял, когда переворачивался через спину, спасаясь от «КамАЗа»…

Главное, что паспорт с ним и пистолет на месте.

Чувствуя, что ждать начальника милиции придется слишком долго, Климов дернул на себя дверь каморки паспортистки:

– Долго мне еще? Где капитан?

Та едва не поперхнулась от неожиданности, прихлебывая чай.

– Я же сказала… А вы кто?.. Вы, собственно, чего это орете? – Она, похоже, справилась с испугом и наливалась гневом возмущения. – Закройте дверь! – И двинулась из-за стола.

– Сейчас закрою, – ласково пообещал Климов и действительно закрыл, но не перед собой, а за собой. – Где капитан? Я ваш коллега.

Его стремительность и резкость тона лишили паспортистку дара речи. Она защитно выставила руку.

– Н-не-не под… ходите.

– И не собираюсь.

– Тогда, – она махнула на него, – уйдите! А не то…

– Что то?

– …я позвоню ему! Он вас упрячет…

– Вот и позвоните. Окажите милость.

Не веря в то, что ей позволили осуществить угрозу, паспортистка рывком подняла трубку телефона.

– Простите, Михаил Сергеевич, тут вас, – она замялась, исподлобья зыркнула недобрыми глазами, – требуют… не знаю… я им говорила… угрожают, – она победно вздернула свой подбородок, – да, один… простите, хорошо… – И положила трубку на рычаг. Не опуская подбородка, проговорила: – Сейчас будет.

Климов вышел.

Прошелся по приемной, подошел к окну, оперся пальцами о подоконник.

От нахлынувших размышлений оторвал скрип половиц.

Толстогубый капитан с отвислым брюхом пропихнул в дверной проем свое большое тело и внимательно окинул взглядом нарушителя покоя.

Покачнувшись на складках мешковины, заменявшей половик, он буркнул паспортистке, выскочившей из своей каморки, чтобы она навела порядок, и скрылся в кабинете.

Пистолет в кобуре, а кобура под брюхом. Климов его узнал. Они учились вместе в восьмом классе. Мишка Слакогуз, известный ябеда, подлиза, обжора и лентяй.

Естественно, теперь ходит в начальстве, пусть даже в подчинении у него одна лишь паспортистка.

Интуитивно чувствуя, что Слакогуз не скоро позовет его к себе, Климов решил дать ему возможность выпендриться.

Он вновь оперся пальцами о подоконник.

Мишка Слакогуз. Ну надо же! Какая встреча… Жаль, что нет оркестра и цветов. Да… кстати, нужно бы спросить Петра о музыкантах… Кто-то же играет здесь на случай похорон… еще венки и траурные ленты… но главное, конечно, это справка.

Заслышав за спиной чьи-то шаги, Климов невольно обернулся: в каморку паспортистки заглядывал Сережа-санитар из отделения для буйных.

– Здравствуй, лапонька.

– Сережка!

Целование, объятия и шепот:

– Дверь закрой…

У Климова надсадно-гулко застучало сердце. Все это ему уже не нравилось, хотя… чего только на свете не бывает!

6

Слакогуз делал вид, что не узнавал, даже сесть не предложил, а только рявкнул:

– Документы, живо!

Климов улыбнулся, подал паспорт бабы Фроси и свое удостоверение:

– Смотри и узнавай, а то я тебя живо выдерну из-за стола…

Он сам почувствовал, что тон шутливой фразы был холодноватым.

Сладкогуз пролистнул паспорт, изучил удостоверение, сдвинул их на краешек стола. Поерзал, поскрипел кожзаменителем казенного кресла, откашлялся и равнодушно, с чувством превосходства подал руку. Дал возможность подержаться за свои негнущиеся пальцы.

– Каким ветром?

Климов сел, закинул ногу на ногу и объяснил цель своего визита. Пухлая, влажная ладонь Слакогуза вызвала желание сухо-насухо вытереть пальцы, и Климов исподволь разгладил полу плаща на колене.

– В общем, нужна справка.

Слакогуз почесал за ухом, мельком глянул на часы, дескать, выставить тебя из кабинета я всегда успею. Выдержав довольно продолжительную паузу, нахмурился:

– Я объяснял уже Петру: не мое дело.

Климов отвел глаза от жирного двойного подбородка и взял свое удостоверение. Придвинув поближе к столу стул, на котором сидел, решил подольстить:

– Насколько понимаю, ты здесь царь и бог. Твои и подпись и печать весомее других. Они что гвозди в крышку гроба: раз! – и на века.

Климов безотчетно тронул узел галстука, внезапно подумав, что трудно сходится с людьми.

Глаза у Слакогуза потеплели, но все равно он смотрел с недоверием. Жаль, что Климов не обладал способностью читать чужие мысли по выражению лица.

– Все так, но и не совсем, – вальяжно протянул Слакогуз. – Закон. Инструкция. Порядок. Я тоже, знаешь ли, стараюсь быть внимательным и милосердно-чутким, но и ты пойми: не вправе я причину смерти устанавливать. Закон. Такое дело. Езжай в район.

– А что в районе?

– Судмедэкспертиза.

Климов хмыкнул:

– Это значит… труп нужно везти?

Маслянистые глаза смотрели на него бесстрастно.

– Как захочешь. Можно судмедэксперта сюда… Деньгами помани.

Раньше Слакогуз себе такое не позволил бы, знал, что удар у Юрки Климова тяжелый.

Приглушив приступ ярости, Климов позвонил в район, воспользовавшись телефоном Слакогуза, узнал, что судмедэксперт выехал на место происшествия, попросил передать тому, как только он появится, связаться с Ключеводском, непосредственно с начальником милиции и снова обратился к Слакогузу:

– Может, все-таки оформишь?

– Не могу.

– Не канючь.

Слакогуз умостился в кресле, за своим большим столом в своем служебном кабинете, и у ног его потрескивал большой немецкий электрический камин. Туфли он расшнуровал. Сказал, что ноги отекают. С трудом, но все же подавил зевоту. Передернулся всем телом. Потянулся к шариковой ручке, вспомнил, что нет стержня, полез в стол…

Пренебрежительное выражение лица Слакогуза, казалось, говорило всякому, что принимать чужих за близких он считает лишним. Он не из тех, кто ходит пятками вперед.

Когда зазвонил телефон, Климов первым поднял трубку. Голос был мужской, с приятной хрипотцой:

– Здравствуй, Миша.

Климов отдал трубку.

Слакогуз налег локтями на столешницу.

– Я слушаю… Привет… Ну, да… давно… да так, один… ему ни до чего… бабку хоронит… да… Приехали… достали… Разместили… Сделаю… О'кей.

Он осторожно опустил трубку и поднялся. Губы посерели.

– Ты свободен.

– В каком смысле?

Слакогуз в глаза старался не смотреть.

– Не до тебя. – И указал на дверь. – Сам понимаешь, служба. Некогда мне разбираться в твоих делах. Бывай!

Короче и обиднее не скажешь. Климова, словно щенка, вышвыривали вон.

– Ладно, до встречи.

Он все же запомнил номер телефона судмедэкспертизы.

7

«Верно Петр сказал, с ним говорить, что в гнилой требухе ковыряться», – покидая кабинет, с ожесточением подумал Климов и, выходя на улицу, выругался в адрес Слакогуза.

– Краб лупоглазый.

Шедший впереди здоровый парень повернул голову:

– Чи-и-иво?

Квадратный подбородок двинулся вперед. Глаза с мутнинкой, чуть раскосые, в прищуре. Бык на бойне.

– Ты это… мне-е-е? – спросил амбал и начал отводить плечо для локтевого выпада.

У Климова и так внутри все клокотало, а тут еще нарочно задевают… Он не выдержал:

– Гуляй, – и сделал шаг в сторону, – не до тебя.

Удар, задуманный здоровяком, не получился. Климов опередил его, и амбал исчез под грудой досок, балок и битой черепицы. Задавленно вскрикнул петух, и две хохлатки вырвались на волю. Хлипкий был курятник, что и говорить. Взметнувшаяся пыль и перья оградили Климова от любопытных.

Отряхиваясь на ходу, он быстро завернул за почту, перемахнул через забор, отбился от собак, метнувшихся за ним, спокойным шагом пересек задворки кафе. Заглянул в аптеку, купил упаковку анальгина. Две таблетки разжевал сразу – зуб беспокоил. Вышел из аптеки вслед за стариком в зеленой шляпе, глянул в сторону кафе – парней и «мерседеса» уже не было, только швейцар никак не мог принять на грудь футбольный мяч.

«Приехали… Достали… Разместили…» – вспомнились Климову отрывистые фразы Слакогуза.

8

Когда после очередного поворота диска в трубке щелкнуло и раздался мужской голос: «Экспертиза», Климов невольно переспросил:

– Это район?

– Район, район, что надо?

Климов извинился и рассказал о проблеме со справкой. Попросил помочь.

На другом конце провода возникла пауза, довольно продолжительная, тягучая, лишь изредка потрескивало в трубке и раздавался шорох. С ответом явно тянули. Потом все тот же мужской голос бодро произнес:

– Але! Нормально слышите?

– Улавливаю смысл.

– Так вот, после семидесяти не вскрываем. Есть предписание.

– А как же, – Климов что-то недопонимал, – обходятся в тех случаях, когда…

– На основании диагноза поликлиники…

Климов взорвался:

– Это бред какой-то! Два рубля одной бумажкой! Я вам говорю: она не обращалась в поликлинику…

По-видимому, его поняли:

– Не горячитесь. Я согласен сделать вскрытие…

– Кому платить? – вспомнив подсказку Слакогуза, спросил Климов и услышал:

– Никому. Пусть из милиции нам пришлют следственное направление.

– Почему следственное? – Климов сам их написал не меньше сотни. – Дело, что ли, будут возбуждать?

– Конечно! – подтвердил догадливость обрадованный голос. – А вдруг вы бабушку… того? Решили, так сказать, ускорить ее смерть. Хотите завладеть ее богатством.

Климов усмехнулся. Все богатство бабы Фроси состояло из трех стульев, кухонной утвари и продавленного дивана. Возможно, были сбережения, но банки прогорели, государственный по крайней мере, инфляция сожгла сберегательные вклады, и в который раз ограбленный народ остался в дураках.

– Я спрашиваю, собственность была? Вы меня слышите?

– Не знаю…

– Дача, дом, машина…

Климов начал понимать, обрадовался, крикнул:

– Домик! У нее был домик. Она в нем…

– Вот и отлично. Оцените его срочно и – вперед! В смысле в милицию.

– А те – вам – следственное направление на вскрытие?

– Да. И никаких проблем. Еще вопросы есть?

Вопросы были, но уже не к судмедэксперту.

Климов сумрачно потер виски.

Мысль о том, что баба Фрося могла оставить завещание, показалась ему дельной… Надо узнать. Кто заверял его? Не сам ли Слакогуз?

9

– Наверное, сегодня не получится, – сокрушенно сказал Климов, устроившись около Петра. – Не везет так не везет.

Он рассказал все, что узнал у судмедэксперта, и замолчал.

– Такие, брат, дела.

Он понимал, что надо снова обращаться к Слакогузу, терять время, обивать пороги. Хотелось все обмозговать и разложить по полочкам, все упорядочить и завершить. Порядок в голове – порядок в деле. Идеалист. Сейчас за это никто копейки дореформенной не даст. Все любят исключения. Все поняли, что исключения важнее правил. Всем подавай рабочий беспорядок гения.

– Надо Слакогуза брать за жабры, – сказал Петр, кладя руки на руль. – Все от него зависит.

– Да пошел он! – Раздражение переполняло Климова, и он повысил тон. Даже кулаком пристукнул по колену. – Написал бы, как это водится в больницах, какой-нибудь там заворот кишок, несовместимый с жизнью, да любой диагноз, применимый к старикам, и все в ажуре. Мы-то ведь не против.

– Это так, – подтвердил Петр. – Что нам возражать. Мы люди сбоку, нам наследство не обломится.

– И это нас роднит, и это же нам ставится в вину.

– С какой же это стати? – Петр резко повернулся, стукнувшись локтем о руль. – Мы делаем добро, хороним одинокую старушку.

– Представь себе, эксперты говорят, что стариков, после семидесяти лет, никто и не вскрывает. Их как бы списывает государство. Дожил до семидесяти лет? Вот тебе пенсия, вот поликлиника, а дальше – как судьба распорядится. Юридической защиты старики лишаются!

– Ты что?

– Я?.. Ничего. Лишаются, и все.

– Как это? Объясни.

Петр потер локоть и повернулся лицом к Климову.

– Объясняю. Живет, к примеру, баба Фрося. Ей восемьдесят лет. Имеет домик, садик, сбереженьице.

– Какие там у бабы Фроси…

– Я к примеру.

– Ну, допустим. – Петр отодвинулся ближе к двери, чтоб чувствовать себя свободней. – Продолжай.

– Так вот. И есть у этой старенькой бабульки сердобольные наследнички, больно им смотреть, как мучается человек на склоне лет, и тяжко ей, и трудно ей, и зажилась она на белом свете. Можно сказать, просится душа ее на небеса. Так отчего же не помочь родному человеку? И вот дают старушечке снотворное, подмешивают в чай, хороший, настоящий, только что из Сингапура или из Малайзии, ну, в общем, самый лучший…

– Самый лучший чай из Кении, запомни.

– Ты откуда знаешь? – удивился Климов. – Покупал?

– Нет, угостил один товарищ. Вместе Афган прошли. Дома угощу.

– Ладно, попробуем. Слушай сюда.

– Я слушаю.

– И пьет эта старушка чай и мирно засыпает, окруженная заботой домочадцев, а ночью – ей подушку на лицо и прижимают. Дернется бедняжка раза два и успокоилась навеки.

– Но это же убийство! – возмущенно воскликнул Петр. – Чистой воды убийство.

Климов усмехнулся:

– Кто это тебе сказал?

Петр ударил себя в лоб ладонью.

– Да ты сам подумай, ведь юрист, сам сыщик, а такое…

– Что «такое»? – медленно, с растяжечкой переспросил Климов. – Кто это докажет?

– Экспертиза…

– А она не проводится, если усопшей больше семидесяти. В поликлинике берется карточка, а там: во-о-от такой список диагнозов – от ревматизма до цирроза, вместе с геморроем и склерозом. Родственнички вызовут врача, расплачутся, мол, как же они будут жить без родненькой бабулечки. Да, жаловалась, да, на сердце, задыхалась, бедная, и «скорую» вызывали, уж незнамо сколько раз, и сами иногда кололи, приглашали медсестру, расходы, знаете. В общем, доктор, как нам теперь быть? Куда везти? С чего начать? Ужасно все это, ужасно, похороны, кладбище, венки… Быть может, вы подскажите, какие нужно при себе иметь бумаги? Мы… мы просто в шоке – и глаза на мокром месте. А доктор им и говорит: «Не надо, мол, расстраиваться, человек пожил, пора и честь, как говорится, знать. Сейчас я вам спишу диагноз из ее амбулаторной карточки, тот, что встречается чаще всего в справках о причине смерти, ну, хотя бы, этот… тэк-с, тэк-с, тэк-с… А, вот он! Атеросклероз… обширный…» И никаких проблем. Все шито-крыто. Дальше в ЗАГС за справкой для кладбища. И можно приглашать оркестр. Словом, идеальное убийство.

– Старушки, которой за семьдесят и которая болела.

– А может быть, и не болела. Просто обращалась в поликлинику. А там любому лапши на уши навешают, зайдешь здоровым, а уйдешь больным.

Петр засмеялся:

– Это верно. Во мне здоровья на троих: одной рукой, ты знаешь мою руку, до сих пор двоих за шкирку поднимаю. А зашел однажды к терапевту, на права сдавал, когда купил вот эту тачку, – он похлопал по рулю, – гоняли по врачам, дело известное, а врач и говорит: милейший, а у вас цирроз, ни в коем случае не пить, и не курить, и не…

– Вот, вот… старушка та, может быть, и не болела, но карточка была, склероз установлен, вот и причина смерти. Ни волокиты, ничего… По желанию трудящихся. А в поликлинику не обращалась, значит, была здорова. А здоровые не умирают, пусть им даже под сто лет, как нашей Ефросинье Александровне, но если все же умерли, надо узнать причину смерти, а узнать причину можно лишь при вскрытии. На этот случай есть медэкспертиза, а медэкспертиза говорит: после семидесяти вскрываем только по справке из милиции…

Петр озадаченно почесал лоб:

– И как эта справка называется?

– Следственное направление. Труп такого-то (такой-то) направляется для судебно-медицинской экспертизы на предмет установления причины смерти и все такое прочее…

– Значит, надо идти к Слакогузу.

– Его на месте нет, куда-то вызвали.

– А ты откуда знаешь?

– Мишке при мне звонили, и он выехал куда-то по звонку. Кого-то принимает, размещает, суетится.

– Любит начальство, и оно его, естественно, оценивает по заслугам, – съехидничал Петр и сказал, что увидел бы машину Слакогуза, если бы он проезжал в сторону дома. – Он тут рядышком живет, в Подгорном переулке, за аптекой. А так, обычно не вылазит из «гадиловки».

Климов удивленно глянул на Петра, невольно хмыкнул:

– Ты, как блатной, отдел милиции по-свойски именуешь.

Петр смутился:

– Извини. На руднике, сам знаешь, кто вкалывал… Нахватался… Одно название «соцгородок» о многом говорит.

Помолчали.

– А ты там, во дворе, кому-то морду набил, что ли?

Климов повернулся:

– А что, кто-то громко плакал? Петр кивнул:

– Да, жаловался маме.

Пришлось рассказать о происшедшем.

– Я так и не понял, что к чему. Вроде парень веселый, а усмешка грустная. – Климов вспомнил мрачного амбала, развернувшегося для удара. – Но я не дал ему повеселиться. Грешен. Каюсь. – Климов иронически приложил к сердцу ладонь. – Лишил парня возможности пересчитать мне зубы, зато приветствовал его стремление попасть в курятник.

Петр расхохотался:

– Ай-ки-до?

– Оно, родное.

– А я смотрю: ты завернул за почту, потом куда-то запропал и вышел к площади со стороны аптеки.

– Избегал досужих репортеров.

– Э-эх! – Петр могуче расправил плечи, насколько это позволяли габариты «москвича». – Где наша молодость и удаль? – Ответа он от Климова не ждал, поскольку тут же сообщил, что Климова искали. – Я понял, что тебя, но они спрашивали про двоих.

– Когда?

– Как только ты ушел звонить в район.

– Сколько их было?

– Трое.

– Опиши.

Все это уже было интересно. Петр посмотрел в свои ладони и согнул левый мизинец.

– Первый: подбежал, спросил, не видал ли я где двух мужчин, одного в сером плаще, высокого, другого чуть поменьше, с короткой стрижкой. Парень был одет в черную куртку, у него перебитый нос, на указательном пальце – золотая печатка. Похож на рэкетира. – Климов не перебивал, хотя «похож на рэкетира» – не примета. – Второй стоял поодаль. – Петр загнул безымянный палец. – Сытый, гладкий. Тоже в черной куртке. Вроде как их старший. А у третьего – железная коронка на резце. Он все стоял и схаркивал. Ко-о-озел вонючий. Как мне показалось, самый опасный. – Петр непроизвольно сжал кулак.

– Да, это парни из кафе. Значит, амбал, которому я двинул, из их компании. Я их утром видел, – сказал Климов, – когда завтракал в кафе. Они тебе знакомы?

– Нет. Это чужие.

«И в кабине трейлера были чужие. Странно. Даже очень», – подумал Климов и потер переносицу.

– А «мерседес» кому принадлежит? Возле кафе стоял. Заметил?

– Тоже не наш, – ответил Петр. – Заезжий.

– Я так и думал. Кто-то из гостей. И не простых. Узнать бы, кто они и зачем приехали.

Петр скривил губы. С тайной обидой в голосе спросил:

– Ты что, серьезно? Может…

– Нет, – перехватил ход его мыслей Климов. – Я приехал поклониться бабе Фросе и похоронить ее. Так что не думай… Просто склад характера такой, ну и работа, понимаешь, накладывает отпечаток: кто? куда? зачем? Словом, сыскарь. Ищейка. Сам от себя порою устаю, а тут еще после психушки никак не отойду.

– Какой еще психушки?

– Да вечером сядем, и я все расскажу.

– Так мы и так сидим.

– Нет, Петр, мы едем, – сказал Климов. – Едем.

Петр посмотрел недоуменно:

– Куда едем?

– В поликлинику.

Почувствовав, что Климов что-то не договаривает, Петр завел двигатель, переключил скорость, искоса глянул:

– Зачем?

– Ты сходишь, узнаешь, что с тем дурнем… из курятника.

– А почему ты думаешь, что он именно там?

– Когда я вышел из аптеки, мимо промчались «жигули» первой модели, красные…

– Это Валерка Глазев, мой сосед.

– …и в них, на заднем сиденье, мотал башкой тот весельчак, что завалил курятник. Держался за глаза, руки в крови. Куда они спешили? Видимо, к врачам, оказывать бедняге помощь. А после поликлиники разыщешь Федора…

– Хорошо, поехали.

– А я, – Климов потер щеку, – зайду, наверное, к стоматологу…

– Болит? – Петр надавил на газ, и «москвич» послушно увеличил скорость.

– Беспокоит.