Текст книги "Воин-Врач II (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10
Социальный оборот

Факелов было три штуки. Закреплённые на столбах-опорах у противоположной стены на высоте чуть ниже человеческого роста, они давали неровный, но вполне яркий свет. Пахло смолой от них, и землёй от всего остального вокруг. Она была под руками и за спиной, к ней был прислонён затылок, который приятно холодило. Это было гораздо лучше, чем смотреть на пляску пламени, и он закрыл глаза. Руки обежали-ощупали тело и одежду в поисках, видимо, ран и специального инвентаря. Но невозмутимые слуги проклятого колдуна забрали всё, до самой последней иголки в отвороте рукава рясы. Будто точно знали, что и где искать. А вот ран и увечий на теле точно не было. Но только легче от этого не становилось.

Пальцы пробежались по деревянным колодкам на запястьях, нащупали крупные звенья цепей, что уходили от них куда-то за спину. Наверное, к вмурованному в земляную стену столбу. До которого если даже докопаться, то только для того, чтоб понять, что ни под, ни над ним узы не вытянуть. А сами колодки, судя по ощущениям, закрывались на штыри, тоже деревянные, вбитые в отверстия для них плотно, да ещё и пролитые водой. Такие пальцем точно не вытолкнешь. Надо осмотреться повнимательнее, вдруг, найдётся, за что зацепиться глазу? Вот только на огонь смотреть больше не хотелось совершенно.

Открыв глаза еле заметными щёлками, чтобы не слепнуть от продолжавшего свой танец и пугавшего пламени, он начал изучать пространство вокруг. Яма в земле, большая, три на четыре шага, а то и просторнее. В двух шагах от него – те самые столбы с проклятыми факелами. По углам темень непроглядная. Своды высокие, ходить можно не пригибаясь. Закопчённые балки наверху давали понять, что огонь тут горел часто, давно. Огонь… «Господи, пусть это будет просто дурным сном! Пусть я умер, пусть отравили меня дикари или мадьяры-торгаши. Сделай так, чтобы мир, сгоравший в огне по воле проклятого колдуна, мне просто привиделся!». И он вздрогнул, закрыв глаза, замотав головой и потянув ладони к лицу.

– Нет, монах, не почудилось. Ты видел то, что видел, на самом деле, – раздался из мрака тот дьявольский голос. И прямо из правого столба, из пламени факела, вышел он сам, вождь русов, богомерзкий чародей. Просто появившись из ниоткуда – ни его, ни даже его дыхания в темнице не слышалось и не чуялось!

Брат Сильвестр засучил ногами, стараясь сильнее вжаться в холодную землю за спиной, что стала вдруг жёсткой, как камень.

– Мне жаль, что ты и приславшие тебя не понимают никаких других языков, кроме страха, алчности и смерти. Мне пришлось говорить с тобой на первом из них. Но знаю я все три, – князь выступил на полшага вперёд и вправо, так, чтобы огонь освещал его лицо. И чтобы не запутаться ногами в сброшенном длинном плаще с капюшоном, в котором дожидался за столбом, пока придёт в себя религиозно-дипломатический шпион. В таких же плащах, натёртых углём, непроглядно-чёрных, как зимняя ночь, ждали знака за другими столбами и Вар с Немым. Но об этом никто, кроме них троих и Рыси за дверью, не знал. Как и про заранее расколотые глиняные чашки, осколки которых держались на тонком слое мёда. И про то, что гром и землетрясение в финале разговора с монахом объяснялись элементарно – все, кто стоял, одновременно с силой топнули в пол. Хотя, наверное, хватило бы и одного Гарасима с его сапожищем, в который обычный человек легко мог бы обе ноги спрятать.

– Ты пришёл в мой дом незваным, но гостем. И поэтому покинешь его живым. Я буду ждать, что ты не подведёшь, и передашь сказанное мною своим хозяевам, – латинянин готов был поклясться, что голос князя звучал с грустью.

Всеслав шагнул вперёд медленно, не взглянув на судорожно поджавшего ноги джеймсбонда, и положил на землю пластину-табулу со священными символами, крестом и ключами.

– Буду надеяться и на то, что алчность и жажда власти и наживы не окончательно сожгли их души. Что есть ещё шанс спасти их раскаянием, как святого Симеона-Петра, которого тогда простил милосердный Господь.

Монаха колотило. И от того, что демон появился в пустой закрытой темнице из ниоткуда. И от того, что говорил, а не рычал, как прежде, да ещё вот так, с искренним сочувствием и печалью по заблудшим душам. Как святой. И от того, что знал подлинное имя святого Петра, неизвестное большинству простых непосвящённых людей.

– Господь сподобил меня многим чудесам, монах. Меня и моих воинов, – Чародей повёл рукой в сторону факелов, будто отшатнувшихся от его ладони.

А латинянина затрясло ещё сильнее. В тени, за пляшущим огнём, показались головы ближников русского вождя: того обычного, похожего на здешних идолов, вытесанных из дерева, и второго, чьё лицо было будто сшито на скорую руку из кусков других лиц. Показались и мечи их, в которых дьявольское пламя отражалось невероятно ярко. И больше ничего. Из мрака смотрели на монаха только головы и мечи. Тел, рук и ног у демонов не было.

– И все мы скорбим над безумцами и обманутыми, что решат бросить нам вызов. Поверь мне, монах: битва с нами – последнее, что ты хотел бы увидеть прежде, чем отправиться в ад…

Сильвестр был не в силах ни кивнуть, ни даже моргнуть в знак согласия.

– Вы можете жить в мире, монах. А можете не жить. Выбор за вами, – скорбно произнёс Чародей и резко махнул рукой.

Во мраке вспыхнуло яркое облако, ослепив вытаращившего глаза брата Сильвестра. Мы с Немым и Варом наоборот зажмурились, зная, чего ждать. И вышли из темницы бесшумно, по волчьи, подхватив плащи, не дожидаясь, пока проморгается от пороховой вспышки латинянин. И услышали из-за двери его судорожные истовые молитвы, прерываемые рыданиями.

К ужину едва не опоздали, задержавшись с Фомой и Свеном, которые пытали меня, выуживая неизвестно из каких глубин памяти все крохи и обрывки знаний о металлургии. Оставалось надеяться, что они из этого смогут извлечь какую-то пользу. И, судя по их горящим глазам, надеяться вполне обоснованно.

Рогволд сидел на коленях у отца Ивана вполне смирно, что бывало с ним крайне редко. Патриарх Всея Руси играл с княжичем в «Киса-брысь», то поглаживая, то легко шлёпая маленькую ладошку. Волька смеялся от всей души, когда успевал отдёрнуть руку. Дарёнка наблюдала за их игрой с таким счастливым лицом, что князь аж залюбовался.

Отужинав и отпустив женщин и детей, включая старших, остались с Гнатом и советниками, в число которых теперь входил и Иван, светлый старец с тёмным прошлым. С Яром и Ставром они беседовали на равных, можно сказать, тепло и со взаимным уважением.

– Не знаю уж, что вы сделали тут с этим бедолагой, но он прямиком с княжьего двора прибежал во храм, разыскал там меня и слёзно умолил об исповеди, – сообщил патриарх.

– Как-то быстро отдулся, – недоверчиво буркнул Рысь, покосившись на окно. – Такому, как по мне, только в смертных грехах исповедоваться дня три без передышки.

– На себя посмотри, – беззлобно поддел его Ставр.

– Наверное, только за последний месяц выдал, хитрец латинский. Перед отправкой-то к нам его наверняка папа римский наставлял, отпустил все грехи предыдущие, да на будущее запасец «отмолил» изрядный, – предположил дедко Яр.

– Если бы… – вздохнул, опустив глаза, Иван.

– Ты, отче, тайну исповеди свято блюди, – сказал князь задумчиво. – Слышал я, что кающегося сам Бог в лице пастыря выслушивает. А Богу не с руки сплетни разносить.

– Верно говоришь, княже. Но сказано в поучениях иереям, что услышанным на исповеди священник может воспользоваться для того, чтобы составлять свои проповеди, сообразно потребностям и нуждам паствы его, – размеренно и внятно, будто читая те самые поучения вслух, ответил патриарх. И посмотрел на Всеслава. – Чувствую я нужду в вас, дети мои, нужду острую в проповеди.

– Точно! И потребности! Острые, ага! – едва ли не хором, перебивая друг друга, среагировали тут же самые старшие из «детей»: сивый медведь Яр и Ставр, верхняя половина от лютого волка.

– Так внемлите же с почтением притче о том, что бывает, когда развращает человека власть и богатство. В одной дальней стране жил один юноша, и звали его Ансельмо…

В ходе проповеди Гнат ругался сквозь зубы, сжимая кулаки. Юрий хмурился, то грустно, а то и откровенно зло. Ветеран-инвалид совмещал оба этих варианта, а по завершении притчи подвёл ей итог собственной, более краткой. Без единого почти цензурного слова. А мы с князем, гоняя желваки по скулам, думали о том, что план наш исходный теперь можно смело расширять и углублять. В силу вновь открывшихся обстоятельств, нам появилось, о чём вдумчиво и вполне аргументированно побеседовать с властителями и народами нескольких стран и племён Восточной Европы.

– Полезная притча вышла, отче. Поучительная, – начал Всеслав, не обращая внимание на Ставра, что время от времени ещё взрывался грубой, но уже не такой громкой бранью – остывал, хоть и медленно. – Она, мыслю, и тебе нужной оказалась. Тяжко, поди, столько дряни внутри себя одного хранить.

– Верно сказал, княже. Как камень с души снял. И, чую, не зря. Пока эти лаялись, – кивнул он на нетопырей, – ты, по глазам судя, мыслил, как из узнанного пользу извлечь.

– Есть такое, Иван. Нам – пользу, супостатам – вред. Не дело, когда Божьим именем да словом такое творится. А, раз нет у Него других рук, кроме наших, то нам и начинать, – согласился князь. И коротко пересказал патриарху историю допроса и финальной обработки задержанного Джакомо Бондини. Который, если я правильно понял толкования Ива́новой притчи, был теперь немножко и наш агент тоже. Похоже, перевербовали мы шпиона случайно, в запале. Не рассчитали глубин воздействия на здешнюю, не избалованную чудесами и спецэффектами, психику.

Ранним утром, сквозь непроглядную тьму, не нарушаемую здесь ни светом из окон многоэтажек, ни фонарями, ни огнями реклам, до меня, привычно наблюдавшего за подворьем с крыши терема, донеслись радостные крики. Возвращения наших «болгарских» десятков ждали со дня на день. Гнат места себе не находил и, будь его воля, сидел бы сутки напролёт на причалах, дожидаясь возвращения первой русской команды нелегальной разведки с победой и вестями. А так вынужден был разрываться между князем, мастерскими, докладами осведомителей и полевой работой в городе. И на любой звук от ворот либо срывался к окну, либо поворачивался едва ли не прыжком, если был на дворе. Видимо, дождался наконец-то. Меня привычно закружило и втянуло в тело князя, который поднялся беззвучно, не потревожив жену и сына, и вышел из ложницы.

Живыми вернулись все. Ранены были трое, но у двоих всё заросло на обратном пути, а одного, того самого Корбута, что получил из Всеславовых рук наградной меч, сразу оттащили в баню, где я обработал и зашил глубокую, но несложную рану бедра. Обширного нагноения не было, и мы с князем очень рассчитывали, что чудодейственные порошки и отвары не допустят заражения.

За этой суетой было не до заслушивания докладов. А как разобрались с первоочередным – со спасением жизни и здоровья – переместились, отмывшись, в большую гридницу, где место за столом нашлось каждому из двух десятков диверсантов. Гнат, пока все степенно ели и поочерёдно уважительно благодарили Богов, князя и воеводу за защиту, помощь да науку, начал аж ногой по полу колотить на нервной почве, будто не Рысью был, а зайцем. Но вот, соблюдя все древние ритуалы, приступили и к отчёту о проведённой операции. Докладывал Корбут, на правах старшего, награждённого и раненого.

До точки добрались без проблем, латгалы проводили до укромной неприметной бухточки, откуда в ночь вышел большой струг с опытным кормчим и командой. Нашлась похожая бухта и в шведских водах, одинаково невидимая ни с моря, ни со скал. Парни с нужным опытом предположили, что такие хитрые отнорки мореходы использовали для контрабанды. И для пиратства они тоже вполне подходили. И князь пометил в памяти, что корабелов ладожских надо бы непременно щедро наградить, и про места такие удачные выспросить подробнее.

На торгу появление ватаги «южан» запомнилось, как и было запланировано. Над этим думали особо внимательно. Северяне верили в знаки, в приметы, чтили, как бы не изгалялась католическая церковь, старые идеалы: отвагу, храбрость и честь. И удачу. Поэтому, когда заблестело что-то по краю небосвода над заливом, а с берега донеслись крики сторожей, полгорода ринулось к причалам. На воде ещё что-то полыхало, когда на камни полезли из ледяной воды, отплёвываясь и явно не с молитвой на устах, какие-то боевого вида ребята. Они умело и от всей души ругались на пяти языках, это из тех, что поняли и узнали в «группе встречающих». Следуя древнему правилу моряков – «человек за бортом» – двадцать матерившихся воинов, а сомнений в том, что опоясанные мечами мужчины могут быть кем-то ещё, не возникло, оттащили в ближайшую корчму, называемую странным словом «хёрг». Там спасённых угостили рыбой и пивом. Потом и сами они, растеребив мокрые кожаные шнурки на кошелях, отдарились за спасение и гостеприимство. Неоднократно.

Выходило, что драккар, похожий на тот, что принадлежал Орму Олафсону, как сразу определили по описанию шведы, напал на торговый кнорр, что шёл с польских земель в Бирку, Берёзовый остров, чтобы расторговаться южными редкостями: шёлком, перцем, разноцветными бусами и узорчатыми кривыми мечами, за которые кузнецы отвешивали золота в два-три веса. В ходе обмена мнениями между экипажами судов и кораблей, оба плавсредства загорелись и пришли в негодность. Оставшиеся в живых два десятка воинов, что нанялись охранять судно, груз и торговцев, также пришедших в негодность, доре́зали последних нападавших, попрыгали в воду и поплыли в сторону костров на берегу. Обсуждение истории проходило в несколько туров и этапов. То есть пьянка, драка, снова пьянка и снова драка. По результатам оценки, хозяева признали выплюнутых морем южан вполне достойными, чтобы находиться в одном доме с настоящими мужчинами.

Наутро «болгары» выползли на торг, чтоб прикупить что-то более тёплое и модное, взамен того, что так и не успело окончательно просохнуть за ночь. История с турами и этапами повторилась полностью, только на этот раз за них перед городской стражей вступились чуть ли не все, жившие ближе к бухте, и заставшие вчерашние разговоры в корчме. И успевшие либо выпить за счет гостей, либо отовариться от них по лицам, либо и то, и другое. Через два дня храбрецы, которых пощадили воды фьорда, уже были в городе, как родные. Через неделю половина из них собачилась о тарифах с портовыми девками, а вторая искала, где бы перехватить деньжат, чтоб тоже было, о чём поскандалить, и чем угостить новых друзей. Словом, влились в струю. А через десять дней пропали так, будто их никогда и не было вовсе.

– Мы место заранее присмотрели. Путь санный там один лежал, на втором дневном переходе было два удачных отрезка, выбрали тот, что более безопасным казался, и к бухте, где струг ждал, ближе, – говорил Корбут под кивки своих. – Только вот саней оказалось больше, чем тут отрабатывали.

– Сильно? – не удержавшись, влез с вопросом Рысь.

– Не особо. Вдвое где-то, – ответил боец. А остальные закивали привычно. А Ставр закусил жилистый тёмный кулак.

Операция прошла, как по нотам, как было много раз отработано. С поправкой на усиленный конвой и неожиданно выросший объём груза. И на то, что всех, кто мог даже случайно опознать «болгар», убрали в первую очередь, быстро. Один из них, полоумный Бьорн, о котором диверсанты отзывались с уважением, и распорол ногу Корбуту, имея в теле уже с десяток стрел и швырковых ножей. Таких факторов, как бессмертный берсерк, подготовка не предусматривала. Трое внеплановых «трёхсотых»-раненых немного озадачили группу. Минуты на полторы. Затем караван продолжил путь.

Корабельщики ругались хуже северян. Уверяли, что с таким «перевесом» им волну не одолеть. Клялись, что не доберутся до устья Двины. Умоляли не подводить их, не рушить их морскую удачу. Сначала. Но тот «романтический флёр», что бывает у только что вернувшихся с задания диверсантов, обычно к долгим дискуссиям не располагает. Там сразу как-то становится ясно, что ты либо выполняешь приказ, как они только что свой, либо… Второе «либо» выбирают редко. Люди с каменными лицами и ледяными, стылыми, или наоборот яростно пылающими глазами к спорам не располагают совершенно. То, что за ними и вокруг них стояла и продолжает стоять смерть, становится очевидно и ощутимо. Ладожане помогли с погрузкой и отчалили, ухитрившись компенсировать мастерством навигации потерю скорости. Хотя через борта перехлёстывала даже невысокая волна. Но Боги уберегли.

Корбут повинился, что волшебникам-корабелам на радостях, как добрались до своего берега, отдал пуд золота. Князь только отмахнулся, как от осеннего листа: не отвлекайся, мол, на ерунду, дальше продолжай!

Транспорт под незапланированный объём пришлось срочно искать по соседним селениям. Снова помогли проводники латгалов, что не ушли, остались дожидаться возвращения группы. Поэтому с «болгарами», и уж тем более с полочанами, ни единая живая душа не связала бы ушедшие по льду Двины в три этапа, в три разных ночи, цепочки тяжело гружёных саней.

– Прими, княже, – Корбут с поклоном передал через стоявшего рядом Гната тряпицу. Тот вручил её князю.

Развернув, мы увидели аккуратно сложенные стопкой листы бересты. С записями и пометками. Всеславова память сразу узнала руку Третьяка, полоцкого ключника, что начинал служить ещё его отцу. И глаза впились в строчки. Над плечом сопел средний сын, подозванный ближе спешным нетерпеливым взмахом руки. И это был первый в жизни раз, когда он позволил себе выругаться при отце и женщинах. Но Чародей не отреагировал никак. Только кивнул согласно, повторно читая записи.

– С какого?.. – чудом не продолжил князь мысль.

– Говорили там, что латиняне решили за два года вперёд взять. Знать, что-то важное задумали, – ответил Корбут, правильно поняв вопрос.

Глава 11
Грубый век, грубые нравы

– Никак, лишнего награбили, Слав? – в шутку встревожился Рысь. Но присмотрелся к лицу друга и веселиться перестал мгновенно. – Что там?

Чародей поманил его поближе и разложил в рядок на столе берестяные ведомости. Отдельно указав пальцем на три из них.

– Тво-о-ою-у-у-то в Бога… – начал было Гнат, но оборвал «запев», получив в бок локтем от князя.

– Женщины тут. И патриарх. А он обещал того, кто будет в храме браниться, кадилом отоварить, – бесцветным тоном пояснил Всеслав, глядя над столом куда-то вдаль, сквозь еду, людей и стены. Будто пытаясь разглядеть будущее.

– Так мы ж не в… – попробовал возразить Рысь, но наткнулся на взгляд Чародея, переведённый на него из хлябей грядущего. И замолчал вглухую.

– Так, – князь потёр лицо ладонями, будто стараясь физически, вручную согнать с него набежавшую тень. – Об этом мы подумаем и поговорим, но точно не сейчас. Сбор после ужина, упреди дедо́в и сотников. Это спрячь до той поры.

Гнат молча кивнул и собрал листы, спрятав стопку за пазуху. Вид у него при этом был такой, будто береста жгла грудь огнём.

– Благодарю вас, други верные! Большое дело сладили, но главное – каждый живым вернулся! – начал Всеслав, встав и подняв в вытянутой руке золотой кубок. – За вас, чудо-богатыри! За ваши силу, умения и удачу воинскую!

Над столом пролетел рёв счастливых ратников, каждый из которых подхватил кубок, стоявший перед ним. До сих пор подавали пиво, мёд да брагу, в жбанах и кувшинах, и пили из глиняных чашек-канопок. Новую посуду, богатую, едва успели расставить и наполнить Домнины «лебёдушки», часть из которых помнилась ещё по тому первому походу в баню.

Намахнув из кубков, синхронно, по-военному, вои совершенно одинаково вытаращили глаза.

– Закусывайте, закусывайте жирным, хлопцы, – скомандовал Ставр и подал пример. – Настой этот чудодейственный на девяти травах да на живом огне Антоний-настоятель измыслил.

На неизвестную пока тавтологию никто внимания не обратил, молотя челюстями, пережёвывая свининку с тушёной капустой или говядину с репой и редким византийским зерном – гречихой. В глазах воцарялись мир и благодать.

– Настой тот лечебный шибко. Но, как лекари и князь наш батюшка, из них наипервейший, говорят – лекарство от яда отличает доза, – продолжал удивлять безногий старик. – Потому крепко запомните: больше трёх кубков в день никак нельзя. Или голова откажет, или ноги, да так, что потом ни монахи, ни Чародей не помогут.

Посетители банкета разом отодвинули пустые кубки ближе к середине стола. Да уж, деду только лекции читать о вреде алкоголизма – лучше бабки отшептал.

Вроде, не особо долго и праздновали, но когда разошлись герои-победители, подошла уже пора и в гридницу переходить, на совещание с ближниками и советниками. Важным же было то, что все два десятка, включая только что прооперированного Корбута, на Всеславов вопрос: «Когда готовы будете в новый поход отправиться?», ответили, поднявшись с лавок, едва ли не хором: «Прикажи, княже! Хоть сейчас!».

– Чем огорчишь-порадуешь, княже? – встретил Чародея патриарх.

Вся «ставка» уже сидела за столом. На котором была расстелена шкура с нанесёнными границами. Подумалось о том, что не помешала бы картошка, чтоб было точно как в старом кино про Чапаева, где Борис Бабочкин снимался. Ту картину я смотрел много раз, и в Москве, и в эвакуации, и после. «А что такое 'картошка»? – заинтересовался Всеслав. «Земляные яблоки, овощ такой, вроде репы. Только репа под ботвой одна всегда вырастает, а картошки с одного куста, бывало, и полведра набирали. Только вот на Руси её ещё лет семьсот не будет, а края́, где сейчас она растёт, у нас вон и на картах-то не нарисованы. Дотуда, кажется, и португальцы только через полтыщи лет доберутся» – подумал в ответ я. Отметив, что земляные яблоки князя точно заинтересовали.

– Порадую, отче, тем, что задумка моя первая оправдалась. И ребята все живые вернулись. А огорчу тем, что, как Гнат правильно сказал, малость мы лишку награбили. Вынь-ка записи, друже, дай народу полюбоваться…

Пока стратеги и тактики, сдвинув головы, нависли над берестой, князь внимательно изучал их реакцию. Проще всех было со Жданом и Янко-стрелком – один читать не умел вовсе, а второй разбирал только узелковые письма своих единоплеменников. Поэтому они просто спокойно ждали новых вводных, поглядывая на остальных.

Гнат нацепил скорбно-сосредоточенное лицо, как бы говоря: «Видали? А я с самого обеда такую тяжесть в себе ношу́, такую тайну страшную храню, что аж извёлся весь!».

Юрий с Иваном выглядели совершенно одинаково. Они даже листы брали и изучали на одном расстоянии, отведя от глаз едва ли не на всю длину руки́, и брови хмурили на каждый следующий всё сильнее.

Ставр, на первом из листов разулыбавшийся было весенним солнышком, уже со второго начал темнеть. И последний обратно в стопку вернул с видом, мрачнее самой чёрной грозовой тучи.

– Это что ж выходит-то? – прохрипел он первым.

– То и выходит, дедко, что задумывали. Пнули мы папе по мошне, как собирались, с размаху, с оттягом, аж брызнуло. До него когда вести дойдут – долго будет скулить тоненько да на пяточках прыгать, думаю. – Шутливые слова князя вовсе не вязались ни с тоном, ни с выражением его лица, больше похожим на Ставрово.

– Да откуда столько-то⁈ – возмущённо воскликнул инвалид, ткнув пальцем в стопку бересты, что только что сложил ровненько Гнат, и развалив листы снова.

– А это вы мне ска́жете, мыши летучие, розмыслы-разведчики, – глухо, но твёрдо вернул его в реальность Чародей. – Это у вас глаза и уши кругом, я от вас доклады получаю, не наоборот.

– Прости, княже, – разом потух дед, поняв, что увлёкся.

– Я так мыслю, парней надо выслушать внимательно, осмотреть-общупать сверху донизу. Если готовы они точно, не в запале говорили, то к Гнезно и Кракову пусть спешат. Или к Эстергому* венгерскому. Или в Прагу. Или в Вену. Хоть разорвись, чёрт! – хлопнул он в сердцах ладонью по столу. Но тут же поправился, – прости, отец Иван.

– Прощу, конечно, княже. Только ты нам ладом расскажи, чего так заметало-то глаза твои по чужим землям?

Голос патриарха отрезвил Всеслава, будто снегом умыв. Даже, кажется, скулы над бородой покраснели чуть.

* Эстергом – в 11 веке фактическая столица королевства Венгрии.

– Папа Александр потянул к себе богатства великие, – начал князь рассуждать вслух, согласившись с моим и патриаршим предположением, что думать лучше вслух и всем. – Не поверю я, что с северян он решил за два года разом стребовать потому, что про монахов своих душой болеет, чтобы им, агнцам, два года подряд в землях свеев задницы морозить не пришлось. Значит, тамошние, свейские его слуги знали и собирали посылку эту давно.

Все смотрели на князя очень внимательно. Спорить пока было не с чем.

– Можно предположить, что такие же наказы получили и посылки похожие собирали целый год не только северяне. Это значит, что из любой страны, где сильна воля католиков, тянутся в Рим похожие караваны. А то и побогаче.

Здесь возражений тоже не нашлось, а глаза у всех стали острее и холоднее.

– Стало быть, если продолжать предполагать в том же духе, то к весне в Рим стянутся небывалые богатства. А теперь давайте думать: куда потратит папа столько денег? Собор во славу Господа до небес возведёт? Страждущим раздаст, чтоб с голоду не пухли? Или подкупит знатных да родовитых, и сковырнёт кобелину-Генриха, который давно ему занозой в… Ну да. Или наберёт наёмников по всей Европе, от сих до сих, всяких: магометан с запада, огнепоклонников с востока, да хоть мавров-муринов, что будто с Пекла выскочили? И куда направится по весне-по лету?

Все смотрели на карту так пристально, что я стал переживать, не задымилась бы. Любой из набросанных вариантов имел все шансы оказаться правдой. Кроме, пожалуй, того, что про страждущих.

– Сам что думаешь? – вернул князя к мыслям Юрий.

– Думаю, что походом этим северным мы немало жизней сберегли. Может, даже и русских, – чуть рассеянно ответил князь. Словно думал не только об этом.

– А ещё? – подключился патриарх. Не став, хотя вполне мог бы, напоминать про заповеди «не укради» и «не возжелай чужого».

– А ещё думаю, что раз уж мы так и так обнесли Святой Престол, то нелишним было бы закрепить и нашу победу, и их проигрыш. Ещё одна-две таких посылки в наших закромах, а не папских, все планы ему порушат, какими бы они ни были. Осталось понять, где перехватить…

Чародей уставился на шкуру с нарисованными углём линиями так, будто надеялся, что она не выдержит и сама во всём сознается, выдав нужное место.

– Тоже на Белые Горы смотришь? – спросил неожиданно в висевшей над столом тишине у Ставра Иван.

– Смотрю, – хмуро и хрипло отозвался ветеран, – да только думаю, прав был в тот раз княже. А, тебя ж не было тогда! Мы думали вот тут, за этим самым столом, где добро это нечаянное, что сейчас в Полоцке хранится, перехватить. Всеслав тогда про перевалы те меня и слушать не стал, и верно поступил. Я потом только задумался, что сам тех перевалов семь штук знаю, из них большой груз по пяти протащить можно. А сколь всего их там, теснин горных, пёс его знает!

– Думаю, Эстергом вернее будет, – потянув себя за бороду в глубоком раздумьи, проговорил патриарх. И все, как по команде, бросив таращиться в карту, уставились на него.

– Глядите, – он взял уголёк и начал чертить. – За верность до шага, конечно, не поручусь, но нам и так сгодится.

Под его руками, под крошащимся чёрным углём, проявлялась карта римских дорог, которую не то я, не то Всеслав видели где-то мельком. Но эта была гораздо, значительно подробнее. Не зря, ох не зря лечился отец Иван в том монастыре. Или откуда там он такие стратегические сведения получил.

– Если гипотеза Всеслава верна, то стягивать ресурсы будут отовсюду, – задумавшись, перешёл он на мудрёный язык, отчего сотники и Ставр тут же снова нахмурились.

– Если моя придумка к правде близко, то барахло попрут в Рим со всех концов, – адаптировал фразу князь, и брови слушателей разошлись. Так стало понятнее.

– Ну да, – учёл критику патриарх Всея Руси и продолжил. – С поляков тогда проще будет до венгров дань доставить. А уж от тех по римским широким да прямым дорогам – в Вену.

– А чего не наоборот? – тут же «вспомнил» амплуа скандального «отрицалы» Ставр. – На юг сразу по мадьярским землям до моря, а там по бережку и до италийских земель.

– Может, и так попрут, – поглядел новыми глазами на свой же план Иван. Умение признавать ошибки и адекватно оценивать мнения и версии, отличающиеся от твоей собственной – крайне редкое по нынешним временам качество. Да и не по нынешним тоже.

– А вот тут чего? – ткнул Всеслав в точку, где сходились дороги, что шли из мест, где в моей школьной географии были Австрия, Венгрия и Югославия.

– Тут? Пожонь**, – ответил дедко Яр, глаза которого начинали разгораться. – Его ещё германцы, что набились туда, как зёрна в колос, теперь Пресбургом зовут.

** Пожонь, Пресбург – в 11 веке названия Братиславы.

– Думается мне, други, что в этот самый Пожонь нам и надо. Там-то мы, пожалуй, весь урожай и пожнём, – скаламбурил Чародей, пальцами измеряя протяжённость маршрутов. И прислушиваясь-приглядываясь к моим воспоминаниям, где на физических картах из школьного кабинета географии было больше жёлтого и коричневого, где горы выше, а где наоборот низина.

Выходило, что проще, вот чисто логистически удобнее и быстрее выходило собрать грузы в этом Пожони или Пресбурге. Он и от земель Генриха удалён достаточно, и от Романа Диогена, и дорога к Адриатике от него широкая и почти прямая. А дальше – берегом, по святым землям, где наверняка на каждом шагу папские ухари, вроде того давешнего Джакомо Бондино.

Ставр поупирался на чистом упрямстве и возрастных изменениях характера, но версию принял. Решено было, что детали доработают нетопыри сами, Алесь поможет передать вести тамошним верным людям, и через два-три дня диверсанты отправятся повторять тот же подвиг по новому маршруту. Попутно прихватывая группы и отряды местных братьев-славян, передавая с ними нужные слова для их вождей. И подкрепляющие те слова подарки, в основном в тускло-жёлтом блестящем эквиваленте. «Чем ты купил дружбу?» – спрашивал нас с князем дипломатический шпион. Дружбу купить нельзя точно. Вот интерес – другое дело, он покупается легко. А уж во что перерастёт он – в дружбу ли, во вражду – тут надо дальше самому головой думать, долго, трудно, настойчиво. Один раз, с половцами, вроде, получилось. Посмотрим, что будет дальше.

Посланец Гильдебранда, по словам патриарха, поочерёдно планировал то наложить на себя руки, то пойти затворником вечным в Печорскую обитель, то отправиться по Руси и Степи проповедовать истинную веру. В общем, метало перевербованного из крайности в крайность. Но Иван смог убедить его в том, что первым делом следовало упредить отправивших его о страшной, непоправимой ошибке, что они совершают, злоумышляя против Руси. А потом ловил того по Киеву, когда неофит рванул тут же покупать лыжи и отправляться исполнять ответственную миссию. Удалось сговориться с половецкими торговцами, чтоб доставили брата Сильвестра до их границы с Болгарией, что шла по Дунаю, и проследили, чтоб не пешком кинулся, а какой-никакой транспорт нашёл, обоз или лодку. Степняки прониклись его священным ужасом и уважением к Всеславу-Чародею и обещали приглядеть за блаженным. Он покинул город за сутки до того, как вернулась с новостями команда из Полоцка.