Текст книги "Воин-Врач II (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4
Знания и навыки

Единственным удачным моментом было то, что верёвку, ремень или чем там перетянули над коленом ногу Сырчана перед тем, как «вправить перелом», всё-таки сняли после того, как, видимо, окончательно удовлетворились видом изуродованной голени. Или просто решили, что сын хана помрёт что со жгутом, что без него, если на то будет воля Великого Тенгри. За неполных три дня рана, из которой по-прежнему торчал отломок большой берцовой, превратилась в воспалённый кусок мяса.

Вспомнились лекции из истории медицины, когда в такие заражённые раны подсаживали опарышей, чтобы те выедали гнилостные участки. Иногда, вроде как, даже помогало. Но мои знания и опыт как-то очень скептически относились к червякам в живом человеке. Потом – пожалуйста, против природы не попрёшь. Но пока стоило попробовать другие методы. Резко прогрессивные, пусть и с помощью музейного инвентаря. Но уж чем богаты.

Чистить пришлось много. Радовало только то, что осень уже развернулась в полный рост, дни были прохладными, а ночами начинало ощутимо подмораживать. На летней жаре за эти двое с небольшим суток рана воспалилась и загнила бы гораздо сильнее. И так-то дело было швах, откровенно говоря. Но когда удалось добраться до здоровых тканей, начало казаться, что шансы есть. Один из миллиона, как всегда. И второй – на чудо. Лимит которых сегодня, вроде бы, был исчерпан на две жизни вперёд.

…Пока я варил на теремно́й кухне в чём-то, похожем на глубокую сковородку или мелкий таз, серебряные штыри и проволоку, которые принесли Свен с Фомой, вместе с изогнутым зажимом Кохера, который Рысь тут же окрестил «кривым хватом», Дарёна с Домной и Немым смотрели на меня с нескрываемой тревогой. В их понимании увиденное ничем, кроме колдовства, быть не могло. И все мои рассказы про микробов и бактерий, невидимых глазу врагов всего живого, понимания в них не находили. А голландцу Левенгуку, придумавшему и собравшему первый микроскоп, с помощью которого можно было бы подтвердить мои сказки наглядно, предстояло родиться только лет через шестьсот. Инвентарь, свёрнутый в холстину, прокалённую в бане, натопленной по-Гнатовому, куда только пожарным в форме и заходить, лежал и ждал своего часа в плотно, насколько это было возможно, закрытом ларце. И вот дождался.

Когда я потянул ногу к себе, остолбенели все. Зашелестел что-то хрипло Ясинь, неожиданно громко заскрипел зубами Шарукан, ахнула, оборвав напев, княгиня. На их глазах голень приняла привычную, не жёванную форму, и длина ног парня сравнялась. Звук, с которым в ране сыро скрежетнули друг о друга концы берцовой кости, заставил моих ассистентов, хладнокровных и кровожадных, вздрогнуть. Ян выронил зажим и сунулся было подхватить его с заляпанной кровью кошмы.

– Нет! Новый хват бери! Помнишь же: что упало – то пропало, – еле успел остановить его я.

Пара штырей-спиц расположилась с обеих сторон кости. Отломки, что промыл-протряс в канопке с сивухой и смазал снаружи монастырским снадобьем, улеглись на свои места, как в детской головоломке. Только эта, наша, была ни разу не детской. В этом времени, наверное, ногу из кусков собирали впервые. Грубовато сделанные зажимы без зубцов-кремальер держали серебряную проволоку откровенно говоря хреново, поэтому придуманная мной «обвязка» заняла много времени. Но результат меня в принципе устроил. И подумалось о том, что следующим заказом для рукодельных родственников, Фомы и Свена, будет нормальный бикс для стерилизации инструмента и компрессионно-дистракционный аппарат. Должны справиться, думаю. Заодно вспомнилось, как я давным-давно потратил отпуск на то, что доехал до далёкого Кургана, где целую неделю учился и стажировался в НИИ экспериментальной и клинической ортопедии и травматологии у самого́ Гавриила Абрамовича Илизарова. Уж кольца да спицы тутошним мастерам выковать точно под силу. Осталось только вспомнить, как резьбу нареза́ют, и чем. Пока ни одного винтового соединения на глаза что-то не попадалось.

Руки тем временем собирали ткани вокруг кости, что выглядела в серебряной оплётке, как мечта арматурщика-лилипута. Но придраться мне было, вроде бы, не к чему. Заложив дренаж, свёл и сшил при помощи изумлённых ассистентов края раны.

– Гнат, две доски нужны, чистые, вот такой длины, вот такой ширины, – показал я другу окровавленными ладонями нужные размеры. Тот молча кивнул, поднялся с колен с хищной плавной грацией и в три шага слетел с лодьи.

– Янко, найдёшь тут ведро с верёвкой? Не везёт мне что-то с лодками последнее время: как ни попаду на какую, так обязательно в кровище уделаюсь весь!

Напряжение начинало понемногу отпускать. То, что Сырчан дышал, и сердце у него билось, очень обнадёживало. Гарантий успеха, разумеется, не было никаких, кроме, пожалуй, того, что в гробу, или в чём тут степняки хоронят своих покойников, он будет лежать с ногами одинаковой длины. Но почему-то казалось, что два чуда в один день – не предел. Почему бы, спрашивается, Богам не расщедриться и на третье?

– Отец говорит, за сотворённые тобой чудеса дети Степи должны омывать твои руки и ноги слезами, – прочистив горло, выдал вдруг Шарукан, послушав отрывистые хриплые фразы отца.

– Ясинь-хан слишком долго пил маковый отвар и вдыхал дым маковой смолы. Мы с тобой условились обо всём там, на берегу, – я ткнул большим пальцем за плечо, туда, где князь и хан провели первое мирное заседание. – И о чудесах говорить пока точно рано. Я предлагаю тебе подождать воли Великого Тенгри вместе со мной, в моём городе. Вечное Синее Небо ответит, будет ли жить твой отец, в течение седмицы, а над судьбой Сырчана подумает дольше, никак не меньше одной-двух лун. Они будут гостями в моём доме, там я смогу попробовать помочь Небу принять верное решение. Будь гостем и ты со своими людьми, Шарукан.

Приглашал я его, переводившего мою речь Старому волку, закрепляя шины на ноге сына. И, судя по молчаливому одобрению князя, лишнего, вроде, пока не ляпнул. Пора было отходить на «второй план», медицина кончилась, а в политике я разбирался значительно слабее.

– Ты и твои люди можете разместиться на берегу или в домах единоверцев-земляков в городе. Ясинь и Сырчан должны много спать и есть особую лечебную пищу. Они не будут пленниками или заложниками, хан. Любой из твоих людей, как и ты сам, сможет быть рядом или приходить в любое время. Лучше будет, если мы с женой окажемся поблизости, когда им станет хуже. Будет очень жаль, если вся работа пойдёт прахом. Но решать тебе, добрый сосед, – вернувший себе управление Всеслав снова говорил спокойно и размеренно, без давления. И исключительно чистую правду.

– Я принимаю твоё гостеприимное приглашение, князь, – отозвался хан, выслушав шёпот отца и не сводя глаз с ровно поднимавшейся и опускавшейся груди сына. – Мне будет интересно посмотреть на твой дом и на твой город. И нам есть, о чём поговорить. О жёлтых камнях, слезах холодного моря. О кораблях, что возят их. О призраке без бороды, у которого руки и голова приставлены к туловищу задом наперёд, которого видел здесь отец.

Гнат с Немым мгновенно освободили руки, отпустив шкуру-скатку и инвентарь, что собирали на отдельной тряпке. Видно по ним ничего, кажется, не было, но их напряжение и готовность к бою чувствовались отчётливо. И были тут ну вот совершенно ни к чему.

– Я уже говорил про маковую смолу, Шарукан. С неё и не то привидеться может, – тон Всеслава не поменялся ничуть. Собой он владел великолепно, я бы не смог так, пожалуй. Фигурой «с головой наоборот» наверняка был я сам – в ночных застольных разговорах с князем на мне всегда был привычный по той, первой, жизни белый халат, завязанный на спине. Здесь так вряд ли носили, и понять тревогу старика было можно. А ещё хотелось узнать, как он умудрился меня разглядеть? Хотя, кому бы ещё видеть души покойников, как не умирающему, да под конской дозой опиатов?

– Ты прав, поговорить нам найдётся о чём. Чьи люди понесут твою родню на мой двор? На полотне нужно, бережно очень, – продолжил князь, давая понять, что байку про призрака услышал, но обсуждать здесь и сейчас не планировал.

– Мои справятся, Всеслав. Укажите только дорогу, – кивнул хан, соглашаясь с предложенными правилами.

– Гнат, сделай путь к терему пустым и чистым. И чтобы Яновы глазастые ребятки наверху, а Ждановы плечистые внизу. Мне не нужны камни, крики или хотя бы косые взгляды от тех, чьи родные не вернулись с поля возле Альты-реки.

Рысь кивнул, поднялся и начал «семафорить» двумя руками, удивляя степняков. Под его дирижёрские взмахи задвигались, меняя очертания, и заслоны на причалах и цепи периметра выше по берегу. С крыш и деревьев посыпались парни с луками, до этих пор вряд ли замеченные гостями из Великой Степи.

Домна отвела болящим горницу ближе ко всходу. Видимо, для того, чтобы их посетители не болтались по всему княжьему терему – режимный объект, как-никак. Шарукан с двумя молчаливыми крепкими половцами расстелили коврики возле широких лавок, на которых их воины уложили очень бережно Ясиня и Сырчана. Дед щурил слезившиеся глаза по сторонам всю дорогу с берега. Парень в себя так и не приходил, но и опасений пока не вызывал: дышал сам, пульс был в пределах нормы, и даже жа́ра особого не было.

В тот вечер мы ужинали «расширенным составом». Помимо сотников и тайных советников я пригласил за стол и «зарубежных гостей». Старательно игнорируя настойчиво-яркую мимику Ставра и Юрия. Мне их эмоции были вполне понятны – Степь с тех времён, когда Святослав Храбрый разбил и покорил хазар, была враждебной, и при любой возможности налетала на русские земли, грабя, убивая и уводя в плен наших людей. Но нам со Всеславом было на это наплевать. То, что планировал князь, начинало сбываться, и мысли остальных по этому поводу его волновали мало. А вот то, что Алесь разговорился с молчавшим до последнего Сункаром, что был кем-то вроде начальника кавалерии у Шарукана, интересовало гораздо сильнее. Коллеги обсудили преимущества и недостатки разных пород коней, искренне радуясь, что нашли друг в друге экспертов высокого уровня. Приятно, что ни говори, наблюдать за увлечёнными профессионалами. Князь время от времени поглядывал на тот край стола, где эти двое переговаривались на лютой смеси двух языков, помогая себе жестами, и думал о том, что вопрос с пятью сотнями коней Алесь наверняка сможет решить неожиданно быстро. Второй степняк, Байгар, был у хана тем же, кем у Всеслава Рысь. С ними по пути с берега тоже вышла хохма.

– Своим наказы раздаёт. Велит вежество знать и вести себя, будто к старшему в юрту вошли. Слуг не задирать, людей не бить, баб без сговора не тискать, – снова будто не разжимая губ переводил Гнат отрывистые окрики, что разлетались над берегом. Половцы кланялись хану, показывая, что волю поняли и обязуются исполнить. Если кто из них и был удивлён приказам, то понять это по каменно-спокойным скуластым мордам было невозможно.

– Эва как, – одобрительно протянул Всеслав. – Удивил Шарукан. Но пока ладно всё идёт, пусть так и дальше будет. Ты бы сошёлся поближе с кем-то из их старшин, Гнатка.

Рысь поднял бровь, будто намекая, что неплохо было бы каждому своим делом заниматься. Но князь продолжал, словно не заметив этого.

– Глядишь, укажешь какую-нибудь улочку неприметную, где вдовицы весёлые живут. Кто знает, может, и не все из его воев совладать с искусом смогут. Не мне тебя учить, сам всё понимаешь. Заодно и приглядят наши, чтоб беды да свары не вышло. Нехорошо это, если гости с хозяевами сразу ругаться станут. И не ко времени очень. Вот совсем прямо не ко времени.

– Понял, Слав. Пригляжу, – кивнул он, водя глазами по рядам половцев. Будто выбирая жертву. А наткнувшись на ровно такой же взгляд навстречу, кивнул и направился к одноглазому воину, что появился перед строем степняков будто по волшебству. Это и был Байгар.

По результатам встречи и переговоров глав разведок было уговорено, что к колодцам и воротам гостям, при всём к ним хозяйском уважении, лучше лишний раз не ходить, особенно ночами, так же, как и к темницам-порубам. Можно, но нежелательно, во избежание, как говорится. В остальном же – добро пожаловать, гости дорогие. Судя по тому, как хлопали друг друга по плечам эти двое, расходясь по сторонам едва ли не лучшими друзьями, знакомство прошло успешно. Ну, или нет – этих шпионов-разведчиков ни в одном из виденных мной времён сам чёрт не разберёт. То обнимаются, то шило ядовитое под рёбра вгонят, не снимая улыбки с лица. Что поделать, работа такая.

Когда гости отправились после ужина в отведённую им горницу, сходил с ними. Деда накормили слабым бульоном и снабдили отваром шиповника с ещё какими-то укрепляющими травами и ягодами, который он цедил с видимым удовольствием. И смотрел с завистью на Сырчана, налегавшего на творог и печёные яблоки, две корзины которых прислали монахи из своего сада. То, что у парня прорезался аппетит, радовало несказанно. Как и то, что отвар ивовой и осиновой коры, пижмы и полыни ещё с какими-то неизвестными мне травами и кореньями он принимал безропотно, как и пергу с прополисом. Оставалось надеяться, что эффект от них будет хоть какой-то. Антоний уверял, что при «заветренных ранах» это всегда помогало.

Вернувшись за стол, встретился глазами со Ставром.

– Кониной потной терем провоняет теперь, – брюзгливо начал старый воин. Но в глазах его было что-то кроме старческой скандальности. Да и она-то, кажется, была фальшивой.

– Ага, – согласно кивнул Всеслав, потягивая сбитень.

– Чего в дом-то натащил бесов этих пыльных? На них блох, поди, больше, чем на шавке последней! – не унимался дед. – Сидели бы повдоль берега, возле костров, как им и пристало, скулили бы тягомотину свою.

– Отмоются. В баньку сходят, с веничками. Поживут хоть по-людски, не всё ж мозолить задницы об лошадей, – спокойно продолжал князь, – глядишь, кому и понравится мирное да чистое житьё. А при свободном жилье гостей на землю за забором спать укладывать, чтоб небом укрывались, не по-русски, Ставр, – и взгляд Всеславов сделался острым. Дед вскинул боевито седую бороду, но сник разом, когда дедко Яр положил ему на плечо свою тёмную от вечного загара широкую морщинистую ладонь. И прикрыл глаза, чуть качнув головой, мол, «погоди, послушай пока».

– Пока половцы гости в моём доме. И на моей земле. Давно такого не бывало. И пока так длится – они не стреляют и не секут наших братьев и детей. Если Богам понравится это, дозволят они, чтобы внуки наши и правнуки со степняками жили дружно, мирно, по-соседски. За то, чтоб столько душ русских сберечь сейчас, да наперёд верную тропку проложить, я им, дед, в своей ложнице постелю, прямо с конями! Понял ли задумку мою, Ставр⁈

Над столом повисла тишина. Притих даже маленький Рогволд, что было раскапризничался по вечернему времени.

– Уразумел, княже, – склонил голову инвалид. – Прав был Буривой, не след тебя с другими ровнять и по обычной мерке мерить. Ты, знать, как и он сам, на три перестрела вперёд глядишь, за тёмным лесом дорогу видишь даже там, где не бывал сроду.

– Мы с вами, други, дорогу ту сами торим. И от нас одних зависит, куда выведет та стёжка. И какой ей быть – широкой да светлой, или в ямах да буераках, со вражьими стрелами за каждым кустом. Ты тогда, на берегу, верно сказал, дедко. Просить Богов каждый может. А вот клятву дать да сдержать её, на свои силы надеясь, не всякому по плечу. Я хочу, чтобы путь был светлым и чистым, и чтоб шли мы по нему без опаски. И всё, что в силах моих, для этого сделаю. И от каждого того же ждать буду. И заставлять, приди нужда.

Казалось, усталость долгого и богатого на события дня ушла из голоса Всеслава. И говорил он твёрдо, пусть и негромко. А перед глазами его словно расстилалась та самая дорога, о которой шла речь. Путь русской земли в призрачном мареве, называемом будущим. И это видели и чувствовали все в горнице.

– Потому что у нас не тряпки да злато-серебро на кону. Каждый живой воин семью создаст, детишек народит. А те – своих детишек, как и заведено. И если я ратника того не сберегу, положу в сече дурной да ненужной за то, чтоб сейчас сидеть выше да мягче, жрать сытнее, я всех, кто в мир от него народиться мог, убью. Десятки, Ставр, жизней, сотни душ за каждым, если чуть дальше носа своего глянуть. Именно поэтому буду заставлять и требовать. Строго. С любого. И плевать мне, свой ли, чужой.

– Благодарствую за науку, княже, – седая голова старого убийцы склонилась ещё ниже, так, что борода легла на стол.

– Тяжела твоя доля, Славка. Но счастье наше в том, что понимаешь ты её верно, да не бежишь от неё. Сам говорю тебе, и всем, кто слушает меня, передам слова эти. Вместе той дорогой пойдём, докуда сил достанет. И детям-внукам задел добрый оставим.

Голос деда Яра, старого седого медведя из Полоцкой дубравы, могучего волхва и учителя-воспитателя Всеслава, дрогнул лишь в самом конце, на словах о детях. И голову он склонил так же низко, как и Ставр.

Глава 5
Лесостепь

Интересно, всё-таки, устроена жизнь. Я пережил три войны, чёртову гору генеральных и первых секретарей, и даже нескольких президентов. Навидался всякого. Но не утратил способности удивляться и радоваться, даже незначительным, казалось бы, мелочам. Робким, еле заметным лучам восходящего Солнца. Причудливым узорам инея на траве, что пропадали уже к завтраку. Даже сонным осенним мухам. Наверное, поэтому и довелось мне пожить дальше, пусть и так неожиданно, то деля тело с древнерусским князем, то, вот как сейчас, наблюдая за подворьем, как будто сидя на крыше княжьего терема.

Вчерашний разговор крепко засел в памяти, и в моей, и во Всеславовой. И у каждого, кто был за столом, надо думать. Но сомнений ни в одном из сказанных слов не было. Была лишь знакомая железобетонно-твёрдая уверенность в том, что всё задуманное было верным и правильным. Оставалось только достичь поставленных целей.

На ступенях лестницы-всхода сидели бок о бок, неслышно о чём-то переговариваясь, Рысь с Байгаром. Чуть поодаль, возле костерка, расположился десяток половцев. Семеро спали вповалку на каких-то шерстяных подстилках цвета старой грязи, трое бдили, поглядывая, чтобы дымок костра не особо тянуло к окнам. Один из них еле слышно выводил какой-то протяжный бесконечный напев. Со стороны кухни тянуло чем-то съестным, вроде разваристой кашей с жёлтым, как сыр, коровьим маслом.

На крыльцо вышла боком давешняя корова-Маланья, держа закрытый котёл. За ней следом показалась Домна с двумя пари́вшими на утреннем морозце корчажками в руках. Вручила их с вежливым, но сдержанным поклоном, главам конкурирующих спецслужб, зябко поёжилась и зашла обратно в сени. Воеводы грели руки о горячие глиняные бока посуды, с отеческой благостностью и миролюбием глядя, как толстуха щедро шлёпает черпаком в миски половецкого десятка густую кашу. Руки тянули все, проспать завтрак, видимо, считалось позорной глупостью в любой из армий каждого из времён. Картинка была настолько мирной и умильной, что когда пространство снова закружило меня в водоворот, я бы искренне улыбался. Будь у меня в этой бестелесной форме лицо.

Но едва сознание привычно заняло место «за плечом» князя, что осторожно утирал после умывания бороду, опасаясь разбудить сына и улыбавшуюся во сне жену, как губы разошлись и у Чародея. Наши памяти как-то наловчились мгновенно меняться образами, и увиденная картина утреннего двора Всеславу тоже пришлась по душе.

Пациенты чувствовали себя нормально. Деда предсказуемо штормило после почти недели на морфиновой диете, и выглядел он очень уставшим. Но от еды и питья не отказывался, просто на вопросы отвечал явно нехотя и через силу. Шов был в порядке, температуры, вроде бы, не было.

Сырчан наоборот удивил общительностью и тем, что по-русски шпарил без запинки, с тем же, что и у отца, лёгким акцентом. А ещё удивила рана, которую на ночь я обвязал капустными листьями. Отёк на ноге почти исчез, а лёгкое покраснение возле нескольких стежков было вполне в пределах нормы. Феодосий, что взялся помогать болящим, пусть и не православным, предложил к капусте добавить давленой моркови, которая, как он уверял, «тоже хорошо вытягивает». Я согласился, дав добро. Пожалуй, будет толк из него. Насчёт по духовной линии – не знаю, не ко мне вопрос, а вот интерес ко врачебному делу у него искренний, неподдельный. Примерно такой же, с каким смотрел на меня Шарукан, не отходивший от изголовья отцовской лавки.

Выйдя на крыльцо, махнул рукой подскочившим было министрам обороны и уселся между ними.

– Ну, как ночь прошла? – поинтересовался Чародей у разведки.

– Тишь да гладь, княже, – отозвался Рысь тут же. – Гостям никто обиды не чинил, и сами они вполне себе мирно ночевали. К лодьям их сунулись было одни, глянуть, вдруг что лежало плохо? Но там рядом Ти́тов десяток дремал сторо́жко, они и объяснили, что всё правильно лежит, хорошо, как великий князь велел.

– Все живы хоть из проверяльщиков ночных? – хмыкнул Всеслав. Тит и его парни были, конечно, не такими суровыми, как Лютовы. Но простых ратников в Гнатовой сотне не водилось. Ти́товы могли притаиться, кажется, посреди пустой горницы белым днём так, что мимо пройдёшь – не заметишь. А уж ножи метали как.

– Ну а как же? – фальшиво возмутился Рысь. – Мы ж не душегубы какие!

От этого его насквозь сомнительного утверждения одинаково понимающие улыбки расцвели у всех троих.

– А пойдём, Гнатка, мечами постучим чуток. Зябко поутру, – повёл плечами Всеслав и поднялся со ступенек. Друг шагнул следом. Байгар проводил их характерным для мудрого восточного человека взглядом, смесью понимающей улыбки и вечной профессиональной настороженности, глубоко скрытой под чуть прикрытыми ве́ками.

Привычная медленная пляска с мечами была, понятное дело, ширмой, прикрытием для отвода глаз. Ну, пошли князь с воеводой поразмяться, чего такого? А на самом деле Всеслав собирал сведения, получал, как в моё время говорили, актуальные сводки с лент информагентств, пользуясь умением друга говорить, почти не размыкая губ, и своим – слышать еле уловимо сказанное им сквозь перезвон железа. Эдакое комплексное упражнение для ума и тела, концентрация, недоступная многим.

– У пору́ба шныряли, вопросы задавали на торгу. Не верят, что в яме у тебя целый митрополит сидит, – неслышно доложил Рысь, смещаясь так, чтобы к крыльцу князь оказался спиной.

– Правильно делают. Он же не в пору́бе. Да и не целый уж, поди? – поддел Всеслав друга.

– Ну, есть немного. Помогли гниде вспомнить кое-чего. А то вздумал он в великомученика играть. Не всем везёт помереть быстро, можно и медленно, – ответил Гнат, и в глазах его будто мелькнула сама смерть, равнодушная и от этого ещё более страшная.

– Ещё что? – спросил Чародей, выписывая вензеля клинком, что с шумом рвал звонкий студёный воздух вокруг.

– Ясинь за ночь сыну с внуком всю плешь проел насчёт тебя. Мол, колдун ты редкий. У них слово такое нарочное есть, вроде как «ду́хами одержимый». Про тебя как-то иначе оно звучало. Будто не ду́хи тобой управляют, а ты ими. В степи одержимых уважают и боятся. А таких, у кого те ду́хи на побегушках, как у тебя, так и подавно.

– Лишним точно не будет, – кивнул Всеслав. – Дальше давай.

– Байгар намекнул, что у них сейчас тоже один проповедник гостит. Часто, вроде как, приезжает, с давних пор. И всегда находит что Ясиня, что Шарукана, где бы не кочевали табуны. Трое, что близко с тем латинянином общались, на Подоле в корчме на постой остановились. Смотрят за ними.

Мечи сходились плашмя, как раз в те моменты, когда Рысь заканчивал предложение. Внимательно глядя в начинавшие темнеть глаза князя.

– Давно гостит? – в голосе Чародея слышались нетерпение и какая-то догадка, в которой он будто бы очень хотел ошибиться.

– Давно. За две луны до битвы на Альте приплыл. С подарками богатыми. На те подарки с трёх дальних кочевий воины подтянуться успели, о которых Ярославичи не знали. Тише, Слав, убьёшь ведь, – отступил, сорвав дистанцию, Рысь. А князь сбавил темп, что значительно вырос от этих новых данных.

Некоторое время двигались в тишине.

– Сходим сегодня с ханом к Егору, побеседуем. Но сперва – к Софии, после обедни. Собери народ. Если уж Ставру с Юрием объяснять пришлось, то и люду киевскому знать правду не помешает. Тем более такую. – Всеслав вновь говорил тихо и ровно, как тот самый Левитановский метроном из моей памяти. – Узнай у Байгара, есть ли у него в Царьграде верные люди. Надо паскуду одну отравить. Нет, не одну, пожалуй. Додумаю – скажу.

– Добро, – кивнул Гнат, салютуя мечом, завершая тренировочный поединок-планёрку. И крикнул соколом, от чего вздрогнули и принялись изучать серые тучи половцы.

Князь шёл к Домне, что привычно вынесла воды и утереться. А мимо него к Рыси бежал один из Гнатовых, которого на дворе только что совершенно точно не было.

Завтракали тоже «расширенно», но сегодня никто на половецких гостей не косился и бровь не супил.

– А верно ли говорят, Шарукан, что гостит в землях твоих монах с земель италийских? – вполне светским тоном осведомился князь.

– Верно. Игнациус его имя, – отложив ложку и переглянувшись с чуть прикрывшим веки Байгаром, ответил хан.

– И частый гость тот Игнатий? – вроде как без особого интереса продолжал Всеслав.

– Ещё к отцу приезжал, деда моего помнит. В свою веру обращать не спешит, так, сказки про Нового Бога рассказывает, – с тем лицом, что было сейчас на невозмутимом обычно Степном волке, только по чужим минным полям бегать.

– Это они завсегда, точно, – согласно кивнул князь. – Мол, прости дикарей, ибо не ведают они, что творят. Вот только соседей промеж собой ссорить их Бог не велел, вроде бы. И привозить одному золота целыми телегами, а второму в эту же пору подсунуть выгодную сделку, чтоб все живые деньги выдернуть из казны, как-то не по-Божески выглядит, думаю. Дрянная история выходит…

Шарукан рассказал, что Игнациус такое проделывал не впервые. Бывало, и про торговые караваны русских лодок со слабой охраной предупреждал. И о том, что князья с дружинами своими на восход или на полночь отправились. И не было заметно, чтобы рассказ этот доставлял ему удовольствие. От дедо́в же, что от Ставра, что от Юрия, и вовсе можно было, наверное, лучину поджигать.

– Пойдём, добрый сосед, по городу пройдёмся. Нам по-прежнему много о чём есть поговорить. Рома, Глеб, пойдём тоже. А ты, Ставр, помнишь ли, где в первый раз встретились? Подходи с людьми верными, ближними. Сказку послушаете…

Напряжённый старик лишь кивнул коротко, давая понять, что понял и будет.

По городу шли неторопливо. Народу было мало, утро, кто делами занят, кто в храм к обедне пошёл. Я только сейчас понял с удивлением, что всю свою долгую жизнь ошибался, считая, что раз обедня, то и служить её должны после полудня. На деле же литургия начиналась утром и длилась часа полтора-два по ощущениям. Часов, чтоб их проверить, в одиннадцатом веке на Руси не было. Счастливые люди как-то справлялись и без них, по Солнышку жили.

Хан молчал, как и сыновья, шагавшие следом. От Вара с Немым тоже ожидать лишней общительности не стоило, как и всегда.

– Всеслав, – начал было кочевой вождь, но князь поднял руку, прервав его.

– Погоди, Шарукан. Ясно, что ромеи играли грязно. Что с вами им выгоднее было торговать и подманивать-приручать, как ловчих соколов. Ошибёшься – и ищи вас потом по всей Степи, как ветра в поле. Мы же привыкли на своей земле жить, хлеб растить, детей. Богатые края, много кому глаз слепит чужое добро. А у греков да латинян заведено так, чтоб одних с другими стравить, а потом самим поживиться да руки погреть. Ох, удивятся они, когда наш с тобой уговор в полную силу вступит. Наплачутся, во́роны. Кто жив останется. Но об том после. Ты мне вот что скажи. Говорят, далеко на востоке, за Степью и высокими горами, народ живёт издавна, волосом чёрен, кожей жёлт, с лица на вас похож. В науках и торговле сведущ, и тайн у них много. Что вот те нити шёлковые, какими, сам видел, живых людей шить довелось. Их же, говорят, с каких-то гусениц снимают. Но берегут секрет тот страшно, никому чужому и глянуть не дают.

– Я слышал от людей про империю Сун и её тайны, – кивнул хан с явным интересом.

– Есть у них и другой секрет. Поднесут искру малую к трубке из дерева, что у них бамбук зовётся, и вылетает из той трубки пламя да гром, далеко. А ещё, бывает, в небо ночью нацелят, запа́лят – и дивные огни да цветы жёлто-алые в том небе расцветают под жуткий грохот.

– И об этой диковине слыхал, – он даже с шага сбился. – А к чему рассказ твой?

– К тому, что, доведись твоим людям случайно найти и привезти мне того, кто секрет этих небесных цветов знает, я бы за этого человека очень многое отдал. В каждой юрте на золоте бы ели твои люди, – задумчиво произнёс Всеслав, глядя на поднимавшуюся впереди к небу громадину Софийского собора.

– Я услышал тебя, добрый сосед, – прикрыл глаза, легко кивнув, хан. И заметно задумался. Как и шедший чуть позади него ровно с таким же видом Байгар.

Пропорции, в которых требовалось смешивать селитру, серу и угольную пыль я помнил с детских лет. Знал это теперь и князь. А вот соседям, даже добрым, знать об этом пока не следовало.

Нарядный народ выходил из храма, но по домам разбегаться не спешил. В разных местах островками собирались люди возле тех самых болтливых баб и мужиков, что нагнал в прошлый раз Гнат. И как только он всё успевал? И со «СМИ» поработать, и с разведкой степной, и ночные «расшифровки переговоров» наших гостей изучить. И, как говорится, «в целом», судя по тому, как заливисто хохотала давешняя блондинка, которой он походя по-хозяйски звонко хлопнул по заднице. Богатырь, что и говорить.

Всеслав поднялся на ступени, кивнув врио митрополита, отцу Ивану, как тот представился сам. Он был родом откуда-то с южных берегов Ладоги. Всю молодость отгулял не то с дружиной, не то с ватагой единомышленников, не упоминая имени князя, чей стяг носила та дружина, если это всё-таки была она. Хотя, по взгляду, осанке и разговору вполне можно было бы предположить, что князем или атаманом был он сам. Или компания была из товарищей старых, былинно-сказочных, где каждый ратник стоил по меньшей мере десятка нынешних. Батюшка был харизматичен: не имел двух пальцев на левой руке, зато имел три очень неприятных шрама на лице, походку профессионального моряка и нос не самого удачливого боксёра, от чего говорил довольно странно – гулко-гнусаво. Но удивительно лаконично и точно. Он служил в старейшей здешней церкви, где покоились мощи Владимира Святославича, который в моё время, кажется, был причислен к лику святых. В это – нет. Слишком сильна́ была память о событиях, с которых ещё и ста лет не минуло. Отца Ивана после одной из очередных заварух поставили на ноги монахи одного из старых и, так скажем, не ангажированных греческих монастырей. Он долго, пока лечился и проходил реабилитацию, спорил с ними о Писании и ценностях, о применимости христианских святых идей в насквозь грешном мире. Тамошние старцы восхищались живым умом дотошного руса и страшились его странной логики, которая, случалось, разбивала с беспощадной методичностью, как в бое на мечах, «незыблемые постулаты веры». Кончилось дело тем, что, поклонившись учителям и спасителям-лекарям, северный дикарь покинул горный монастырь с шестью другими монахами и отправился на Родину. Среди тех шестерых были швед, латгал, торк, новгородец, киянин и псковитянин.