Текст книги "Воин-Врач II (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Здравствуй, гость из краёв далёких, брат Сильвестр. Меня зовут Всеславом, я – князь Полоцкий и великий князь Киевский, – начал Чародей спокойно.

– И тебе здравствовать во имя Господа Бога нашего, великий князь, – неожиданно высоким голосом отозвался монах. И говорил он чисто, почти без акцента. – Направил меня папа римский Александр Второй с тем, чтобы передать тебе его личные поздравления с восхождением на киевский трон, и пожелать…

Монах плёл словесные кружева, как раньше свидетели Иеговы или продавцы пылесосов, искренне, эмоционально, ярко и цветисто. Вот только взгляд его льдисто-голубых глаз давал понять, что он с тем же успехом мог говорить эти же слова на любом другом языке, любому другому человеку. Мог бы, наверное, петь и даже плясать. Яду подсы́пать тоже вполне мог, и по горлу железом полоснуть. Очень оригинальный священник. Хотя, памятуя о нашем тутошнем патриархе – пожалуй, что и не очень. Просто служба такая у человека. Бывает. Тут, за столом и вдоль стен, как раз такие же все подобрались. Ну, разве что Ставр вряд ли сплясал бы.

Сильвестр распинался долго, даже стал вызывать некоторое уважение – не всякий сможет так складно излагать, тем более на неродном языке. Хотя, за почти два месяца довольно скучного путешествия вполне можно было и не такое наизусть выучить.

– Я благодарю папу Александра за добрые слова и поздравления, за то, что так внимательно следит за происходящим так далеко от Святого Престола, – спокойно и даже как-то по-МИДовски весомо ответил Всеслав.

– Святая католическая церковь исполняет свой долг, приглядывая за паствой, где бы та ни находилась. Для Господа нет ни границ, ни времени, есть лишь воля Его. Потому и смотрят его верные слуги за теми, кто верует сейчас, и теми, кто уверует в перспективе, в возможном будущем, – смиренно отреагировал монах.

А я почувствовал, как у Чародея шевельнулась в груди ярость. Будто волк в логове, что заслышал да почуял далёкую стаю хортов – охотничьих псов – повёл носом, наморщил морду и поднял шерсть на холке. И ведь ни тени сомнения в правоте того, о чём говорил, в прямом смысле слова, на голубом глазу, у монаха-шпиона-дипломата не было. И стадом овец он считал людей, которых следовало пасти слугам Божьим. И в том, что кроме папы римского никто не имел полного и законного права пасти, наставлять, ухаживать, заботиться, а ещё стричь и доить, тоже не сомневался. И даже сложное слово «перспектива» на всякий случай перевёл более понятно для князя диких русов, падла!

– Есть и на моей земле ваши братья и сёстры во Христе, Сильвестр, – князь говорил, кажется, спокойно, но вот только Ставр стрельнул глазами, будто для того, чтобы убедиться, что Чародей не начал оборачиваться волком. «Легче бы, княже, спокойнее. Мы им всем так и так козью морду натянем» – подумал я. И на лице Всеслава мелькнула еле уловимая тень озорной улыбки.

– Строятся и освящаются во славу Господа храмы. Одних Софийских три штуки вон, самую последнюю как раз в моём родном Полоцке возвели. Закладывал-то ещё батюшка мой, светлая память покойнику, Брячислав Изяславич, а закончили уж при мне, многогрешном, – речь князя, ставшая напевной, как и постно-одухотворённое выражение лица, заставили монаха чуть поменять положение на лавке. Ёрзнуть, проще говоря. Думал, ты один, матрёшка римская, умеешь на разные голоса петь?

– Наслышаны о том в Риме и начинания эти благие всячески одобряют и поддерживают, – смиренно кивнул Сильвестр. А князь вспомнил, что на постройку от Святого Престола не прислали ни резаны. Ни копейки, по-нашему.

– Удивляется священство на западе: в Восточной империи ромеев две Софии, в Никоссии и в Константинополе, Царьграде по-вашему. На землях царства Болгарского тоже две, в Средеце* и в Охриде. А у вас, русов, что столь недавно истинного Бога познали да приняли, уже три, да богатых на диво!

* Средец – название Софии, столицы Болгарии, в XI веке.

Всеслав сделал вид, что не обратил внимания на взгляд Ставра, которым, пожалуй, монаха вполне можно было развалить надвое, как добрым отцовым мечом, и ответил с прежней напевностью:

– София, брат Сильвестр, как тебе, в языках да науках сведущему, наверняка известно, означает «Премудрость Божья». Вот и строим одну за другой, чтоб ума набираться. Народ-то тёмный у нас, ленивый. Веришь ли – в лесу пням всяким молятся некоторые по сию пору!

Чародей подбавил в конце праведного возмущения, которые сменило будто бы стыдливое смущение за тупых дикарей, которыми приходится руководить. Итальянец, кажется, принял сказанное всерьёз, кивая благостно. Безногого убийцу же, судя по нему, вот-вот должен был хватить родимчик или Кондратий.

– Повторю сказанное папой, Всеслав, – фамильярно пошёл на сближение монах, – тяготы твои Святой Престол понимает, разделяет и искренне сочувствует. Мы готовы прислать тебе нужное количество верных и знающих священников для вразумления и наставления паствы твоей.

«Нет, я всё-таки удавлю гниду!» – полыхнуло внутри князя. «Вы, дикари, тратьте золото воза́ми, стройте Богу домики, а мы приедем на всё готовое и вас, пней, жизни научим! Ох и шустёр!». «Не кипятись так, друже. Рано пока. Гореть позже будем, как и задумали» – стараясь не поддаться яркому желанию сорваться вслед за ним, ответил я.

– Верно говоришь, брат Сильвестр, – «снаружи» князь не поменялся ничуть. Та же одухотворённо-туповатая физиономия, с какими о философии, политике и религии обычно рассуждают те, кому стоило бы чистить сараи. – Нужны люди верные и знающие. Вот, слыхал я, у соседей-степняков был такой. Братом Игнациусом звали.

Если я правильно понял, время мы выбрали очень удачно. И произнесённая с глуповато-торжественным лицом фраза сперва проникла в монаха с текучей размеренной речью. А уж потом взорвалась внутри, осмысленная разумом. И эффект был похож на острый, короткий, еле различимый хук в печень. Католик аж дёрнулся на лавке, на миг потеряв лицо.

– Почему «был»? – выдохнул он. Но тут же взял себя в руки, – Как, говоришь, княже, имя того брата?

– Игнациус, – едва ли не по слогам повторил Чародей. И вернул себе привычный вид, собранный и хищный, оценив мастерское владение собой, показанное братом Сильвестром. – А «был» потому, что больше нету. Закончил дни свои. Со святыми упокоился. Отошёл ко Господу. Отскакал даже, я бы сказал.

– Как? – ага, шутки и дипломатия пошли в сторону. «Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь».

– Галопом, – скучным ровным тоном продолжал князь. – Конями его половцы порвали.

– Как⁇ – ну вот и эмоции подошли. Как и задумывалось.

– Пополам, думаю. Ну, может, один из кусков чуть больше другого был. Это важно? Если важно – я могу узнать точно.

Пауза длилась, и прерывать её никто не спешил. Джеймс Бонд, хотя, учитывая страну происхождения, точнее было бы Джакомо Бондино, приходил в себя. Медленно, неохотно, но неуклонно, как настоящий профессионал. Вар с Немым эмоций не выражали – пни натуральные, ни моргнут, ни вздохнут лишний раз. В глазах Рыси плясали бесенята, явно что-то задорное. На Ставре было неожиданное лицо полностью, совершенно счастливого человека. Гарасим стоял скалой, недвижимо, но, судя по редким и чуть заметным движениям бороды, тратил неимоверные силы на то, чтоб не оскалиться довольно. Всеслав был спокоен и собран. Первая часть прошла как по-писаному.

* * *

Тем, кто забыл или постеснялся поставить «сердечко» и подписаться на автора: уважаемые читатели, не стесняйтесь и ни в чём себе не отказывайте! Жмите «сердечки» и подписывайтесь! Говорят, чем больше читателей – тем чаще выходят главы)

Глава 9
Непривычный компромисс

Монах «отмер», когда мы с князем уж чуть было не заскучали.

– Насколько точны твои сведения? – вот так даже, да? А где ж твои красивости и кружавчики словесные, дядя? Растерял? Голос итальянца стал сухим и жёстким.

– Абсолютно, – в тон ему отозвался Чародей.

– Допустим, – он упёр локти в стол, сложил замком пальцы и утвердил на них подбородок, не сводя глаз со Всеслава. Крепкий, битый, матёрый. Даже сейчас делал вид, что это он нас допрашивал. – Жаль старика, он был крепок в вере. Но верных слуг у матери-церкви много. Его место займут другие.

– Боюсь, им сложнее будет теперь найти общий язык с вольным кочевым народом, – выдерживая не самый приятный взгляд, предположил князь.

– Отчего же? – почти искренне озаботился монах.

– Расстроились сильно половцы. Простые они люди, прямые, как и мы, хоть и хитрые по-восточному. Как прознали, что не просто так Игнатий им рассказывал, когда князья русов в походы направляются, да где ждать караванов богатых с мехами да зерном, собрали всех, кто с монахом тем дела вёл, да и отправили прочь с кочевий. По берегам трёх морей разнесли быстрые степные скакуны вести о том, что люди в рясах с закатной стороны не угодны отныне Великому Тенгри, – объяснил Всеслав.

– Их языческие божки – ничто перед волей Господа! – фанатично-жарко выпалил Сильвестр-Джакомо. Вот только в голубых глазах его ни того фанатизма, ни огня веры и в помине не было. Там будто бусины чёток щёлкали. Или пули в барабане револьвера. Которых пока тоже не существовало.

Князь позволил себе отвести глаза и даже потёр лоб чуть досадливо, вроде как: ну вот чего ты заблажил-то, нормально ж сидели.

– Я не буду с тобой спорить, монах, – совершенно без эмоций произнёс Всеслав. И латинский подсыл снова замолчал, буравя его льдистыми глазами. – Скажу только, что растёт в мире число тех, кто начинает в голову не только пить-есть, но и думать ею. Как Господь заповедал нам, быть по образу и подобию Его. И к выводам приходят интересным, пусть и не сразу. Сперва удивляются. А потом свирепеют, Сильвестр. Когда прикидывают, сколько надо колен вольному роду слушать и слушаться сказочников в рясах, чтоб дети начали их, болтунов складных да ловких, вперёд родителей да тем более дедов-прадедов почитать. Сколько деревьев надо срубить, сколько изваяний каменных стародавних свалить да на куски расколоть, как и память народную. Мало выходит, монах. Потому и расстраиваются степняки. И не они одни.

– Интересно, чем ты купил дружбу степных дикарей, княже, – неторопливо и осторожно спросил гость через некоторое время.

А Чародей едва не плюнул в сердцах. Ну вот что за люди такие, всех продают, всех покупают. Хотя, если вдуматься, отчасти шпион был прав. Просто ему вряд ли было привычно использовать в этом контексте термины «покой», «добрососедство», «порядочность», «дружба» и «честь». Поняв, что ответа не будет, Сильвестр начал набрасывать свои варианты:

– Зерно? Железо? Золото? Рабы? Или, может быть, рабыни?

– Тихо всем! – рявкнул Чародей и едва успел. Народ в горнице подобрался один к одному, терпеливый и сдержанный, но всему был предел. И предположение о том, что мы, русские люди, могли торговать роднёй, жёнами, сёстрами и дочерьми, было слишком далеко за ним. Поэтому мечи пришлось с нескрываемой неохотой и очень медленно убирать всем, кроме князя и Ставра с Гарасимом. Всеслав по-прежнему держал ладони на столе, а у тех двоих были привычные ножи.

– Есть, други, такое слово хитрое: провокация. Это когда собеседника выводят из себя и вынуждают совершать поспешные и необдуманные действия. Наш гость преподнёс нам такой урок, – сдерживая ярость, сказал Всеслав. И продолжил без паузы, глядя на Сильвестра в упор:

– Руку? Или ногу? Или последнее целое ухо? Или у тебя такой тонкий голос, потому что там тебе терять уже нечего? – приподнял он бровь, кивнув под стол со стороны собеседника.

Тот сжал кулаки так, что левый аж хрустнул. И в глазах его была лютая ненависть и готовность убивать. И что-то ещё, непонятное пока. Но мы вывели его уже второй раз подряд, а он князя – ни одного. «Два – ноль, за явным преимуществом армейцев», как говорил в мои молодые годы замечательный Николай Николаевич Озеров.

– А ты, должно быть, очень неплох в шахматах, княже, – заметно подсевшим голосом начал монах, когда разжал кулаки и кровь его чуть отлила от лица.

– Не люблю их, – легко отозвался Всеслав.

– А что любишь? – собрался, взял себя в руки. Сложно с ним будет, серьёзный противник. Но те, кто его послал, наверняка ещё хуже.

– В прятки люблю. Как это по-вашему будет? Аподидраскинда? – слово, обозначавшее древнее название пряток выпало из чьей-то из наших с князем памятей неожиданно, как кастет при обыске, и удивило нас обоих примерно так же.

– Это по-гречески, – буркнул Джакомо Бондини, хмурясь. Надо полагать, беседу с диким князем диких русов он представлял себе решительно по-другому. Потому и в толк взять не мог, ни чего ждать, ни к чему готовиться. Погоди, дядя, ещё не вечер.

– Да? Ну, может быть, – милостиво разрешил Всеслав. – Вот прятки мне больше по душе. У меня на днях, веришь ли, митрополит один так спрятался – не найдёшь. Ромеи, говорят, целый Вселенский собор собирали, искать хотели. Как Диоген, с факелом. Не, не Роман Диоген, император Византии, а тот, другой, который Синопский. Который ещё, говорят, в бочке жил и днём с огнём по улицам бегал.

Речь князя лилась мягко и вольно, как у общительного и радушного хозяина дома, что развлекает гостей лёгкой и непринуждённой беседой. Только гость был всего один и на непринуждённого походил откровенно слабо.

– Я понял, о ком ты, – с плохо, но скрытой неприязнью заметил брат Сильвестр.

– Ну вот и замечательно! Приятно временами поговорить с умным и образованным человеком. А временами и неприятно бывает, и мне, и человеку тому. Сложный я собеседник, – вздохнув с почти искренней грустью, сделал князь печальное лицо.

– Расстраивают глупцы? Не с кем по душам поговорить? – о, как стойку сразу сделал. Профи, точно. Того и гляди в друзья набиваться начнёт. Видали мы таких вербовщиков бойких.

– И не говори! – с повышенным воодушевлением подхватил Всеслав. – Говоришь им одно и то же, а всё бестолку! Упрутся рогом, бугаи негибкие, хоть кол им на голове теши. Приходится тесать, что ж делать, – сокрушённо вздохнул князь. А монаха передёрнуло.

– А потом ещё вопят: тира-а-ан! Де-е-еспот! Колду-у-ун!

Последнее слово Всеслав выдал с подвывом. Вроде шуточно, но передёрнуло теперь не только гостя.

– Тут давеча от помянутого только что Романа Диогена народ приезжал. Да богато так, все причалы подарками заставили, не пройти! Неделю беседовали, может, и побольше. Они вина своего виноградного привезли – море. День-другой вполне и не упомнить могу, – заливал Чародей едва ли не заговорщическим тоном, каким с самыми близкими друзьями обсуждают вещи, которые с родными и упоминать-то нельзя. Судя по блеску глаз монаха, он клюнул сразу на оба крючка: и на вымышленное ромейское посольство, и на бражничество-пьянство русского вождя. Ну а что, не человек он, что ли, тот князь?

– Ох и гулеванили мы, Сильвестр! Дым коромыслом, собаки воют, девки срамные кругом! Эти-то, гости, не только по девкам, – казалось, сиди они рядом, князь бы по-дружески толкнул шпиона плечом, а так только подмигнул со значением, сально. Монах ответил смиренной понимающей улыбкой, в которой продолжали ярко блестеть слишком голубые глаза.

– А, да чего я тебе говорю-то, вы ж там тоже знаете про это всё не понаслышке! Душевно, в общем, прошло посольство, есть, что вспомнить. Хотя пару дней – те, да, как корова языком. Про Болгарию, помню, разговор был.

– А что не так с ней? – с интересом, включившись в неожиданно резко оживившийся разговор, спросил монах.

– Да сплюнь ты, всё так с ней, чего с ней будет-то? А после той штуки, что ромеи задумали, так и вовсе хорошо дела пойдут у них.

– Чего за штука-то? – латинянин втянулся в беседу и уже на полную «зеркалил» жесты, мимику и интонацию князя. Со стороны глянуть – друзья закадычные как минимум, а то и родня.

– Не-е-е, брат, шалишь! – хитро́ покачал головой и погрозил ему пальцем Всеслав. – Это вы, слуги верные церкви римской, католической, спрашивайте сами у церкви православной, греческой. А лучше – у окружения Евдохи, весёлой вдовы. Посольство-то больше от неё было, чем от Романа-примака.

Так всегда бывает: если разбавить парой сомнительных, но не проверяемых фактов откровенное враньё, то принимается оно значительно легче. Если же факты будут бесспорные – за чистую монету легко примут любую брехню. Рим знал, что Евдокия, вдова предыдущего Византийского императора Константина Дуки, «горевала» меньше года. В конце мая 1067 года овдовела, схоронила мужа, а первого января 1068 года уже выскочила замуж за военного, «красивого-здоровенного» Романа, сделав того императором, грубо говоря, через постель. Он старался доказать всем, что это было не так, и совался теперь в любые военные авантюры. А Евдокия, наверное, тоже не особо скучала во дворце. И, как любая мать, продумывала наперёд, что и как оставить наследникам-сыновьям. В этом контексте заход про возможное расширение границ Восточной Римской Империи в ущерб Западной был вполне объясним и понятен. Сильвестр только что уши к голове не прижал, как пёс-ищейка, взявший след.

– Так что и не уговаривай! Я им, ромейским ребятам-то, слово дал молчать! Да и разговаривать насухую не с руки как-то, а ты, вон, не подготовленный приехал. А у вас там, в Италии, говорят, чудо-напиток навострились из винограда делать, такой, что с одного кубка будто бы сразу вокруг ангелы петь начинают. Или врут? – с якобы сомнением глянул князь на монаха.

– Святую правду говорят, Всеслав, – подхватил почуявший возможные варианты сближения с опасным дикарём дипломат-шпион. – Один-два кубка – и будто наяву райские врата видишь, и того и гляди ангелы вострубят! Моя вина, верно – не захватил я ни даро́в, ни чудесного напитка. Но не беда! Сегодня же куплю самого лучшего из здешнего, и пойдём туда, где с соседями-ромеями так весело отдыхали. А как до дома доберусь – семь корзин с чудо-эликсиром тебе пришлю, идёт?

– Семь? – с сомнением, будто раздумывая, не обидеться ли, покосился на него князь.

– А, сколь в лодью уместится – столь и пришлю! У меня в монастыре одном должник есть, у них та амброзия лучше всего получается. Вот у него и заберу. А ты если лодью свою дашь, то и ждать, пока венгры-мадьяры здесь расторгуются, не надо будет – сразу и отправлюсь. Но только сперва в то место, где с ромеями гуляли. Я угощаю! – он широко и щедро махнул рукой, будто уже успел где-то оскоромиться. Как говорит мудрый народ: «кто празднику рад – накануне пьян!».

– Рысь, а вели-ка морсику подать, брусничного! А то во рту пересохло. И лучин пару-тройку зате́пли, темновато, не видно ни пса!

Гнат, услышав условленную фразу, пропал из горницы, как иллюзионист: был – и нету. И что интересно, когда выходил – дверь и не вздохнула, а когда вернулся – взвыла-заскрипела так, будто кто древнюю могилу вскрыть решил. Всё шло точно по сценарию. Даже свет уличный стал тускнеть, когда Чародей сказал об этом. Будто кто-то снаружи стал медленно закрывать окно широкой снеговой лопатой.

– Морс любишь, Сильвестр? Брусничный? А я очень уважаю! Поутру знаешь, как оттягивает! Лучше вашей лимонной воды в сто раз! – зачастил князь. Встал резко, чуть толкнув стол на гостя, потянувшись за посудой к Рыси. И уже махал руками на того, указывая, куда ставить светец с лучиной:

– Да поближе сдвинь, не видно ж будет! Во, так хорошо. А этот к брату Сильвестру поближе, ему чтоб тоже глаза не трудить. Да не впритык же, бороду гостю спалишь или рукав, чего ты, Гнат⁈

За этой суетой монах смотрел с изумлением и тревогой. А как ты хотел, дядя? Обычный гипноз, да в связке с «цыганским», да после такой подготовки – это тебе не шутки. И то, что один из глиняных стаканов-канопок перед Всеславом оказался не пустым, он не приметил. Как и то, что посуды на столе было больше, чем народу в горнице. А стемнело в ней почти полностью, и всё внимание собралось в центре столешницы, меж трёх пляшущих огней от лучин.

– Не будешь? Точно? Ну, как знаешь, а я хлебну, – князь налил рубинового напитка и со вкусом выпил. А когда ставил посуду на стол, взгляд его был уже совсем другим. Волчьим.

– А теперь гляди, монах, что ты передашь Гильдебранду, а он – дальше, – тихо, опасно-шелестящим голосом проговорил Чародей. И Джакомо Бондини заметно вздрогнул.

– Вот границы моей земли. Вот Скандинавия. Вот ваша с Генрихом Европа. Вот Италия, вот Рим, – хищный низкий голос завораживал. Монах смотрел за мокрым от «морса» пальцем Всеслава, что выводил на столешнице узнаваемые контуры, как заколдованный, кивая, показывая, что слышит, согласен, и земли нарисованные узнаёт. На то, что запахло над столом чуть иначе, вроде бы и внимания не обратил.

– Вот моря Адриатическое, Мраморное, Русское, Сурожское и Хвалынское, – продолжал вести палец князь. Глаза латинянина следовали вдоль побережий и устьев рек, как приклеенные.

– Границы моей земли будут здесь, – указал Всеслав, и провёл новую линию, густо, красно. Сильно западнее.

– Но как? – вскинулся монах. – Тут же наша… Католические земли, церковные! Моравия, Польша, Венгрия…

– Вот так, Сильвестр. По воле Божьей. Именно так, – твёрдо отчеканил князь. Опустив пальцы в стакан и брызгая на карту, равномерно «закрашивая» красным «свой» участок. Выросший ощутимо.

– А если Святая церковь не примет такое «щедрое» предложение князя русов? – гляди-ка, опять собрался не ко времени. Силён, бродяга. Ну, на́ тогда…

– А если папский престол не примет воли моей и Господа, то престол останется в Вечном городе. Пустым. А папа отправится обсуждать преступное своеволие с Господом лично. Если не убежит куда-нибудь на Сицилию или ещё дальше. И никогда ни он, ни один из его псов-слуг не станет искать встречи со мной! – голос Чародея набирал обороты и мощь, выйдя на знакомый рык. Князь имитировал яростное бешенство, и получалось у него блестяще.

– Не вам, алчным тварям, забывшим волю и слова Христа, что за вас, паскуд, лютую смерть на кресте принял, указывать мне! – в маленькой комнате рык давил не на уши, а прямо на мозг. – Не вам, лицемерным крохоборам, предателям и лгунам, решать, кто и где жить будет! И кому из людей кого убивать, тоже судить не вам!

Сильвестр словно в камень обратился, слушая низкий рёв. В дрожавший камень, стремительно покрывавшийся по́том.

– Русь, помнящая заветы Христа, хранящая Честь и Правду со времён древних, незапамятных, станет третьим Римом! А четвёртому не бывать!

В прозрачно-голубых глазах монаха-шпиона-дипломата, посланца неведомой могучей силы, что управляла миром, плескался священный ужас. Потому что сила та была далеко, а непонятный пугавший вождь русов, про которого, как теперь было совершенно понятно, не зря ходили жуткие слухи – вот он, напротив: гремит нечеловеческим голосом и мановением руки меняет границы стран и государств! Как… как Бог⁈

– Донеси волю Господа и мою до пославших тебя, монах! Да пусть затвердят крепко, что если сунется ко мне любая паскуда из ваших, если надумают народ мой рабами делать, если ослушаются Воли и Слова Господнего – Страшный суд настанет! Сразу, не дожидаясь второго пришествия! И миру вашему подлому – гореть в огне!!!

Орали, кажется, мы с Чародеем оба, хором. И голос, резонировавший сам с собой, был страшен до жути. И никто в горенке не заметил, как сжал в правом кулаке князь тряпицу со спиртом, что обильно смочил ладонь. И когда та, в обличающем и угрожающем жесте приблизилась к стоявшей возле бледного как снег монаха лучине, кулак вспыхнул жёлто-синим жарким пламенем, озарившим комнату. И с последними словами про «гореть в огне» обрушился на столешницу.

Казалось, качнулась земля. Рассы́пались черепками с жалобным хрустом глиняные сосуды на столе, который тяжко жалобно хрустнул и ощутимо подпрыгнул. А карта мира занялась таким же голубоватым пламенем.

Монах с помертвевшим лицом смотрел, как огонь подбирается к границам Италии. Как охватывает их, а следом и всю территорию. А потом как-то судорожно всхлипнул, закатил небесно-голубые джеймсбондовские глазки и кулём съехал с лавки.