Текст книги "Мальтийский крест"

Автор книги: Олег Борушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Наследный герцог миланский, не приученный к обращению с таким вульгарным оружием, в отчаянии выхватил из-за пояса на подмогу нож. И тут же получил по запястью удар, от которого не только выронил нож, но и кисть безвольно обвисла на суставе. "Опять левая", – мелькнуло в голове.

Однако тут же, рядом с ножом, на землю рухнула дубинка: Робертино, наскочив сбоку, в стремительном туше засадил зонтом налетчику под ребро, тот охнул и, выпустив оружие, обеими руками схватился сбоку за грудную клетку.

– Номер один! – крикнул Робертино.

Двое оставшихся пытались в свою очередь ошарашенно разглядеть, что за вид оружия поверг наземь товарища. Сомнение, как известно, есть первый симптом поражения.

Оказалось: если что и могло противостоять русским дубинкам, понаторевшим вышибать деньги на берегу Лиговского канала, так это английский зонт.

Тут позади Джулио немо поднялась жуткая фигура главаря: изо рта его хлестала кровь – он, вероятно, прокусил в момент удара язык.

Ослепленный яростью, главарь с рычанием вцепился сзади Джулио в шею и сплющил кадык. Джулио тренированно ударил назад локтем, но локоть провалился в пустоту. Захрипев, Джулио резко поджал ноги, рухнул вертикально вниз и, вывернувшись винтом из удавки пальцев, всадил в полуприсяди каблук в область колен. Услышал сухой перещелк кости, и одновременно справа взвизгнул Робертино.

Джулио слепо прыгнул снизу на звук и, не разбирая, послал шпагу в нависшую над слугой черную тушу. Кончик шпаги на излете проткнул ткань, и краем глаза рыцарь увидел, как метнулась к нему сбоку последняя тень. Джулио резко прянул к земле в попытке дослать шпагу и развернуться. Забывшись, оперся о землю деревянной левой, кисть предательски подломилась, и дикий штопор боли пробил до самых легких. Он упал лицом в грязь, почувствовав с удовлетворением, что шпага довонзилась-таки в желанную плоть, но потом завернулась вместе с рукою куда-то за спину…

Инстинктивно еще успел перекинуться на спину, чтобы в лицо принять смертельный удар. Ощутил напоследок жирный вкус русской глины на зубах – и ангел в серебристой пелерине накрыл рыцаря душистым крылом.

– Все! – потрясенно сказали из темноты.

Тут из ночи возникла новая фигура – с длинным финским ножом на отлете.

– Какая счастливая встреча! – рявкнул незнакомец, закутанный в плащ с ног до головы. – Познакомьте же меня с вашими друзьями, эчеленца! – фигура стремительно сделала круг, настойчиво разглядывая на ходу агрессоров.

Так дикий тувинский кот-манул обтекает добычу, сверля ее желтыми, ледяными глазами, прежде чем впиться в глотку. И магический кошачий ритуал лишает жертву остатков мужества гораздо вернее, чем беспорядочный силовой перевес.

Робертино, хромая, быстро проковылял и установился за спиной поверженного патрона, поводя над его головой из стороны в сторону зонтиком.

– Какая счастливая встреча! – как сомнамбула, повторил Джулио и зашевелился.

Он уперся эфесом в землю в попытке подняться на ноги, однако что-то мешало, и было нельзя понять – что именно.

– Что говорит этот человек? – слабо сказал он.

– Говорит, тоже денег хочу, – отрезал Робертино, выхватил наконец короткую рапирку из недр Жюльеновой шинели и в сердцах отбросил зонт.

Зонт упал со звуком настолько странным, что в наступившей тишине все невольно покосились в сторону звука, а Джулио окончательно пришел в себя.

Под перекрестным взглядом зонт раскрылся, словно сработала невидимая пружина, изобретенная сто лет спустя.

– К дождю, – сказал незнакомец, откидывая капюшон.

Сквозь клочья тумана в голове Джулио проступил хищный профиль Фроберга.

В этот момент, словно по сигналу, в доме напротив открылось яркое пятно двери и на улицу вышел еще один персонаж.

– Quis ibi?* – крикнул маленький человечек и ступил вперед, в темноту.

Двое грабителей засуетились и, опрокинув на себя тело главаря, принялись удаляться, странным образом сохраняя боевой порядок. Обильное количество иностранных языков на квадратный метр Санкт-Петербурга взывало к соблюдению правил международных военных действий. Несчастная жертва мальтийского рыцаря проворно ковыляла в арьергарде, стыдливо держась пятернею за раненый зад.

– Граф! – прошептал Джулио, окончательно очнувшись.

Фроберг сделал Джулио упреждающий знак, проводил глазами группу бандитов и пошел на свет.

Вцепившись рукой в одежду слуги, Джулио помог себе подняться.

Едва Фроберг вошел в пятно света, человечек удивленно воскликнул:

– Вы? А вы-то как?… А где же… – осекся.

Фроберг хищно хмыкнул и поглядел на него как священник на золото: смесь презрения с необходимым интересом.

– Да спрячьте вы кошелек, эчеленца, – шепотом сказал Робертино. – Так и норовят первому встречному сунуть. Вместо того, например, чтобы содержание слугам повысить…

Джулио только тут заметил, что продолжает сжимать в правой руке, кроме шпаги, еще и кошелек.

– Пойдемте уж, что ли, – буркнул Робертино.

Джулио поднес к глазам безвольно повисшую левую кисть. Запястье набухло до такого странного под луною цвета, что он поспешил вдвинуть руку в карман, оттопырив для этого клапан другой рукою. С болью можно было смириться. С уродством – нельзя.

Войдя в низкую прихожую, Джулио разглядел, что перед ним таки священник. Мало того – в сутане с католическим распятием на груди.

Все было так странно в этой петербургской ночи.

Священник после минутного замешательства перекрестил его и подал кисть для поцелуя.

– Зовите меня патер Грубер.

Фроберг скептически наблюдал за происходящим. А когда к патеру подошел Робертино – и вовсе отвернулся.

– Дайте камфоры, – грубо сказал Робертино, отстраняя руку священника.

– Да-да. – Грубер, как фокусник, вытащил из кармана сутаны пузырек с камфорой, а из другого – чистую тряпицу.

Когда вновь оказались на улице, Джулио, запрокинув голову, подставил лоб непроглядному русскому небу.

– Господин Фроберг, я обязан вам…

– Сочтемся, – буркнул Фроберг. – Невелика услуга – проводить в театр. Руку до утра – на лед.

– Это само собой, – вмешался Робертино.

Фроберг смерил слугу ледяным взглядом.

И только тут Джулио снова обдало валом боли – вверх от одеревеневшего было запястья.

Фроберг повернулся к Джулио, и в губах его пробудилась улыбка, какой улыбаются детям. Было бы менее неожиданно, если бы Фроберг запел.

– Не откладывая ехать к Нассау-Зигену, – сказал он.

Джулио кивнул, словно не заметив повелительного наклонения.

Фроберг проводил Джулио до самого дома. На пороге, пропустив Джулио вперед, с силой наступил Робертино на ногу.

– Вы?… – фальцетом пискнул Робертино.

Фроберг стиснул предплечье слуги, страшно заглянул ему в глаза и сунул в нос записку. Робертино машинально взял бумагу зубами. Фроберг осклабился.

– Спрячь, – процедил он.

Ни Фроберг, ни Робертино не подозревали, что из глубины Аптекарского переулка, скрытый каменной глыбой, за ними внимательно наблюдал человек в клетчатом кепи.

Поднявшись в спальню, Джулио услышал стук копыт. "Где он взял верховую лошадь?" – падая замертво на кровать, подумал кавалер Креста и Благочестия.

30

Еще во времена Василия III русская разведка по совету дьяка Василия Далматова была секретно выведена из Посольского приказа. Мотив: административно отделить дипломатов от шпионов. Но поскольку указ был секретный, и разделение ведомств – секретное, да и сами ведомства – тоже довольно секретные, обе профессии по сей день путаются в глазах публики.

Поводом к разделу послужило следующее происшествие.

Во время посольства в Польшу к Конраду Мазовецкому в 1494 году постельничий посольства – косоглазый Митька Бык Степанов, не дотерпев до Польши, был пойман в Полоцкой крепостце на исчислении орудий. Глава посольства думный дьяк Василий Далматов натерпелся стыда по самую макушку.

– Я тебя куды, дурака, посылал? – возмущался Далматов. – Я тебя посылал к Эльжбете. Она б тебе и так, дураку, все про пушки рассказала.

– Дак сами учили: агентуре доверяй, бабу-дуру проверяй! – не сдавался Митька. – Был я у ней. Ну, раз. Ну, потом два. Ну, потом…

– Литвинки такие, – ухмыльнулся Далматов.

– Задание, говорю, имею секретное и сейчас никак более не могу… А ты, говорит, через "не могу". Еле отбоярился…

За исчислением четырех полоцких пушек время как-то незаметно для Митьки пролетело до третьих петухов. Светало, но одиннадцать ядер счету ни в какую не поддавались. Пальцы на руках закончились, последнее ядро никуда не лезло, руки озябли.

Косоглазый Митька так злобно глядел на последнее ядро, что оно начало двоиться в предутренней галицко-волынской мгле. Тогда Митька принялся на бывшей при нем гербовой бумаге ставить углем за каждое ядро по палочке, следя преимущественно за красотою правописания и высунув от напряжения язык. За каковым занятием и был застигнут полоцкой стражей.

Вялые ссылки Митьки Быка на порочную Эльжбету не помогли. Белокурая бестия Эльжбета подтвердила, правда, что Митька у ней был. Но, съев на ужин пол-овцы под шафраном, без видимой причины удалился в ночь.

Эльжбета уточнила, что на Митькином лице было ею прочитано сожаление. На что Митька саркастически хмыкнул. Эльжбета в ответ оскорбленно напомнила, что обещал вернуться к рассвету.

– Дак а я и вернулся, – сказал Митька, выразительно тряхнув сыромятными наручниками.

При дальнейшем допросе Митька нагло попытался связать частокол угольных палочек на пергаменте с посещением Эльжбеты. При этом двусмысленно подмигнул полоцкому тиуну. Но тиун, примерный семьянин, не поверил. Хотя и не скрыл, что наслышан об азарте восточных соседей.

Далматов едва замял дело.

Азартный Митька, по счастью, увлекся, и к моменту ареста количество палочек перевалило за третий десяток. А поскольку ни один из видов полоцкого вооружения не достигал указанного числа, наказание вышло мягким.

Митька был присужден к одиннадцати палочным ударам за хребет – по числу ядер. Казнь свершилась в присутствии полоцкого княжича Гаштольда, дьяка Далматова и самой Эльжбеты. Сердобольный семейный тиун норовил заехать Митьке между ног, но Митька так плотно сжал ягодицы, что тиун выдохся раньше, чем достиг цели.

Эльжбета под конец принялась даже повизгивать в такт ударам.

"Поужинал – дак оставайся! Поужинал – дак оставайся!" – ясно читалось на ее лице.

Митькино косоглазие после десятого удара чудесным образом перешло в ясновидение. Митька по возвращении составил в сердцах проект реформы, надолго определившей судьбу русской разведки.

Кастелянское отделение, готовившее постельничих, было выведено из Посольского приказа в ведомство Тайного сыска, к конюшему Челяднину.

Челяднин далее поставил дело внешней разведки на демократическую основу: стал принимать из купеческого сословия и унифицировал учебный процесс.

Разведчики, невзирая на умение считать по-немецки до девяноста, выходили после выучки одинаковые, как калачи из печи.

Унификация в особенности благотворно сказалась на походке. В русских посольствах питомцев Челяднина было видно за версту.

Однако, подняв на высоту дело рекрутирования и воспитания, Челяднин упустил вопрос учета агентуры. В приемную стали захаживать странные личности. Личности настаивали, что состоят в списках. Челяднин списков сроду не заводил, надеясь, с одной стороны, на профессиональную память и не надеясь, с другой стороны, на неподкупность архивариуса. Однако заявить, что списков сроду не бывало, означало прямо поставить себя под удар. Чяляднину так и мерещился Василий III, который говорит: "Нету списков? А куды же они подевались? Ляхам продал?" А поскольку Василий III на свою память давно не надеялся, то поверить, что кто-то понадеялся, притом в таком важном государственном деле, был неспособен.

Личности между тем обнажали в кабинете Челяднина шрамы, и даже в довольно неожиданных местах, а один просто показал индийскую татуировку с неподцензурным сюжетом. Под конец все хмуро требовали денег.

Челяднин кисло выслушивал бойкие рассказы о беспорядках, учиненных во славу великорусского княжества в Джучидовом улусе Сарай-ал-Джедид, об устранении наследника в померанском замке Новая Грудь, а заодно уж и в Орше, о коварных провокациях в тевтонском Мариенбурге, который отчасти смешивался в голове Челяднина с Магдебургом, Бранденбургом и Мекленбургом и представлял собою единый адский конгломерат, сугубо враждебный великому княжеству Русскому, и, кряхтя, выдавал деньги. География не относилась к числу любимых предметов начальника службы внешней разведки.

Дело поправил князь Михайла Львович Глинский. Изменив Литве и перейдя на русскую службу в жажде получить Смоленск, Глинский произвел очередную реформу во вверенном ведомстве. Во-первых, настоял на обратном переводе разведслужбы под руку Посольского приказа, как это принято в цивилизованных странах, например в Литве. Во-вторых, завел списки агентуры и, по поручению того же Василия III, сочинил для них секретное уложение и наказ.

Наводнив Смоленск русскими шпионами и получив-таки город в княжение, Глинский, однако, переусердствовал с двойными агентами.

Любимый из двойных – Жигимонт, по кличке Лютый, – вчинил Василию III донос о тайных сношениях самого Михайлы Глинского с польским королем Сигизмундом I. А поскольку вызванный на ковер Глинский не сумел толком объяснить, то ли Жигимонт русский агент, то ли он польский, пришлось худо.

Когда бы Жигимонт был польский агент – доносу можно было б и не поверить. Но поскольку он, с другой стороны, вроде и русский, о чем свидетельствуют самого же Глинского списки, то с какой бы стати ему и не доверять? А когда Глинский заикнулся было о своем революционном нововведении, – а именно о "двойных агентах", потрясенный государь моментально подписал вердикт.

Решение вышло средним между Гордиевым и Соломоновым: Василий III заточил Глинского в монастырь, одновременно женившись на его племяннице – Глинской же Елене Васильевне.

В монастыре Глинский принял православие, создав в разведывательном ведомстве прецедент. Словом, судьба разведчика.

Мы забыли упомянуть, что Глинский был правнуком беклярибека Золотой Орды хана Мамая по линии жены – дочери Мухаммеда Бердибека Джучида. Отец Глинского, хан Алекса, ускользнул с целым тейпом из кочевой Орды. Тейп, прежде чем двинуться в Литву, осел было сперва на Северном Кавказе, в районе Крестовского перевала, создав с той поры в регионе довольно нервозную обстановку.

Итак, стараниями князя Михайлы Львовича Глинского важнейшей государевой службе был придан пристойный вид, заимствованный князем от кунака, последнего гроссмейстера Тевтонского ордена принца Альбрехта Бранденбургского.

Следующая реформа настигла ведомство уже при генерал-аншефе Ушакове Андрее Ивановиче, во времена Анны Иоанновны.

Ушакову пришло в голову, что безопасность государства – это одно, а военная безопасность – совершенно другое. Поэтому и службы должно быть две: военная разведка и просто разведка.

Бирон, не вдаваясь в детали, одобрил проект. Как и всякий немец, он приветствовал процесс деления департаментов на столы, столов на отделы, а отделов – на подотделы.

В подотделе немец чувствует себя уютно. Уже в отделе чувство комфорта снижается. Во главе департамента немец просто сам не свой. Зато у русского – совершенно наоборот. Русский абсолютно уверенно чувствует себя во главе государства. Приставь его к министерству – начинает озираться. А спусти в подотдел, тут он прямо и надолго задумается.

Ушакову далее пришла мысль распространить практику "слова и дела", то есть круговых доносов, на своих птенцов.

Птенец получал конфиденциальное задание как особо доверенное от начальства лицо. Аналогичные задания получали товарищи. И какие волшебные вечера провел Ушаков в своем доме у Семеновского моста в компании канцлера Михайлы Воронцова за чтением верноподданных рапортов! Свары в русском посольстве в Лондоне говорили гораздо больше о восточной политике английского кабинета, чем сама эта коварная политика.

– Оболенский? Вижу, что советник, – говаривал Ушаков. – А атташе пишет, что крыса. Нет, брат, войны в Ливонии не избежать.

– Постой-постой… – Воронцов вынимал из кипы доносов другую бумагу. – Оболенский доносит, что твой атташе сам в Кенте дом купил. Зачем русскому атташе дом в Кенте?

Вопрос даже и сегодня выглядит резонным.

Наша краткая история русской разведки подходит к тем временам, о каких повествуется в данной книге.

Место Ушакова заступил Степан Иванович Шешковский. При нем в Тайной розыскной канцелярии Екатерины Великой воцарился подлинно демократический порядок. Мещане обучались драматическому искусству, языкам и манерам, то есть наглости. Причем Степан Иванович Шешковский, в силу богатой природной одаренности, изредка читал лекции сам.

Уроки манер проводились на канцелярской конюшне в Мошковом переулке, а сливаться с народом учили в заброшенном Аничковом дворце у Французского театра. Студенты должны были в любой обстановке чувствовать себя как рыба в воде.

Шешковский же завел и обучение приемам рукопашного боя. Тут он себе доверял не очень. Однажды, наутро после собственных именин, глядя немного вбок, представил студентам преподавателя, сильно смахивавшего на полового из екатерингофского трактира.

– Этот спуску не даст, – глухо сказал он и немедленно вышел.

Молодцы выскакивали у Шешковского на все руки и прямиком поступали под крышу Канцелярии иностранных дел.

Военный министр граф Яков Александрович Брюс брюзжал от зависти в соответствии с фамилией. Питомцы его собственной – военной – разведшколы по выпуске в большую жизнь все сбивались на строевой шаг и до самой пенсии быстрее всего отзывались на команду "Смирно!".

Излишне говорить, что, встречаясь на европейских просторах, птенцы Шешковского терпеть не могли Брюсовых фельдфебелей. Брюсовы платили тем же, отчего безопасность государства в конце XVIII века поднялась на невиданную высоту.

31

После ухода Литты, Фроберга и Робертино патер Грубер кликнул Магду и приказал себе горячего молока.

Чернобровая Магда подняла спросонок черные брови. "И только?" – словно бы удивилась она.

– Первый ход я, кажется, выиграл, – сказал патер Грубер, потирая сухие руки.

Романтическую историю о духовном удочерении сироты Магды, по примеру святого Игнатия Лойолы, мы изложим в своем месте. Пока же скажем только, что ум чернобровой полячки Магды из Мазовии был иезуитским еще до того, как она познакомилась с иезуитами. По крайней мере, знаменитая заповедь Лойолы "Средство и есть наша цель" вошла в Магду с молоком матери.

Магда накрыла стол, влила в молоко кагору.

– Или не выиграл? – сказал патер Грубер, подхватил чашку, отставив мизинец с огромным перстнем.

– А что? – отозвалась Магда.

Она сидела напротив батюшки, подперев мягкий белый подбородок мягкой белой рукой.

– Болваны, кажется, сломали рыцарю руку. Кто его просил защищаться? Отдай кошелек – и руки целы, и пастыри довольны. – патер Грубер ухмыльнулся. – Заплатить головорезам из кошелька жертвы – разве не красиво? Я выхожу, они с кошельком убегают – простой вопрос! Не сумели. Кто теперь будет платить?

Патер Грубер раздраженно отхлебнул коктейля.

– И заплатите, – сказала Магда.

Грубер посмотрел на то место, где распахнулся на груди Магды шелковый халат.

После первого же знакомства патер Грубер стал называть чернобровую полячку "Магда гарна", то есть "пригожая Магда", – по созвучию со знаменитой буллой папы Павла III "Магна карта", даровавшей Ордену иезуитов индульгенцию на все прошлые и будущие прегрешения.

– И откуда там Фроберг взялся? – задумчиво сказал патер Грубер. – Странное совпадение. Очень странное… М-да. Два католических ордена в России – слишком много. Если в Россию проникнут мальтийцы – вся апостольская паства потянется сюда. Богатая, заметьте, Магда, влиятельная паства.

– Богатая – это хорошо, – позевывая, поддакнула Магда.

Магда видела, что патеру хочется выговориться. Но в третьем часу ночи… Если женщина в третьем часу ночи наедине с мужчиной хочет спать, это означает только одно: мужчина уже давно уснул.

– А почему это все побегут вдруг к мальтийцам? – нехотя спросила Магда.

– У госпитальеров авторитет – раз, – с удовольствием принялся объяснять патер. – Госпитальеры не запрещены, как мы, грешные, – два. И являются любимцами папы…

"Три" – было любимым числом патера Грубера.

Магда, конечно, и сама любила поговорить. И даже послушать. Но о делах мужчина должен говорить с единственной целью – убедить женщину, что у него другая цель.

– Врага, Магда, нужно иметь другом, – продолжал между тем патер. – Тогда его легче скомпрометировать. Сначала использовать как таран… – патеру понравилось собственное сравнение. – Католический таран! А когда брешь пробита – скомпрометировать!

– Вы молодец, – сказала Магда, позевывая.

Она не поняла, что такое "скомпрометировать", но про таран ей понравилось.

– Например, в глазах папы, – вдохновенно кивнул патер. – Исповедника у Литты в России пока нет. Католические священники, слава Богу, еще толпами по Питеру не бегают…

– Свято место пусто не бывает, – откликнулась Магда и снова зевнула.

Патер увидел ее чудесные белые зубы и даже немного розовой мякоти зева.

– Надо успеть, – сказал он.

– Успеете, – кивнула Магда. – А как он? Хорошенький?

– Да так себе, – сказал патер. – Угрюмый. Но Павел его за это любит.

– Кого любит? – Марта усиленно моргала глазами.

– Фроберга.

– А-а, – сказала Магда. – Любит – это хорошо.