Текст книги "Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди"

Автор книги: Олег Агранянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

5.2. На швейцарском направлении все спокойно… почти

185. На гране войны со Швейцарией

В последние брежневские годы я руководил швейцарским направлением в Первом европейском отделе МИДа, то есть служил «старшим по Швейцарии». Никаких серьезных проблем со Швейцарией у нас не было. Интересно было читать архивные материалы. Например, заявления советских дипломатов о том, что «миролюбивые устремления господина Гитлера хорошо известны и полностью поддерживаются всем прогрессивным человечеством». Интересны были папки, в которых хранились документы, связанные с убийством в Швейцарии В. Воровского.

Принимал я швейцарцев в кабинете какого-нибудь заместителя заведующего отделом. Однажды запросился ко мне на прием посол К. Фриче. На этот раз все кабинеты были заняты, и я повел его к себе. К счастью, по дороге меня встретила секретарь Галя и сказала, что освободился кабинет заведующего. Я повел швейцарца туда.

Я сказал: «К счастью», и действительно – к счастью. Когда я вернулся к себе, то с ужасом увидел, что шутники изрисовали висящую над моим столом карту Швейцарии синим и красным карандашами, изображая удары наступающей армии и оборону противника. Что бы было, если бы это увидел швейцарец, человек, совершенно не понимающий юмора?!

186. Как важно вовремя найти подходящего алкоголика

Однажды я получил от посольства Швейцарии гневную ноту на пяти страницах. Швейцарцы негодовали по поводу того, что советская промышленность выпускает наручные часы под маркой «Корнавен» и распространяет их в Южной Америке. Подобная практика, писали швейцарцы, наносит ущерб высокой репутации швейцарских часов. Так как Корнавен – название вокзала в Женеве, то люди принимают их за швейцарские. Часы очень плохого качества, а о том, что они сделаны в СССР, написано только на внутреннем корпусе, куда трудно добраться.

Действительно, лет за десять до этого внешторговцы нашли какого-то спившегося швейцарца по фамилии Корнавен, и он продал им право называть часы его именем. Этом и пользовались почти на законных основаниях.

Надо было отвечать. И я послал ответ, который на министерском жаргоне называется «дурочка». Я отправил ноту, в которой сообщил, что советская сторона с благодарностью принимает критику в адрес завода-изготовителя и что дирекция завода планирует в самое ближайшее время улучшить качество своей продукции.

Через два дня на приеме в бельгийском посольстве ко мне подошел посол Швейцарии Карл Фриче:

– Мы послали вам ноту совершенно о другом.

– Вы писали о плохом качестве часов?

– Писали.

– Мы вам и ответили. Теперь очередь за вами. Жду вашей следующей ноты.

В дипломатической практике на одну ноту отвечают только одной нотой.

187. Господин посланник Швейцарии выражает решительный протест

Время от времени западные дипломаты по поручению своих правительств посещали МИД и «выражали беспокойство» по поводу нападок на Солженицына или Сахарова.

Однажды посланник Швейцарской Конфедерации господин Турнхеер ознакомил меня с меморандумом своего правительства в отношении академика Сахарова. Человеком он был осторожным, меньше всего желающим конфликтов, и высказал он «беспокойство» швейцарского правительства мягко, нерешительно, как бы извиняясь. «Я понимаю, кто такой Сахаров», но «я имею поручение»… и так далее.

Проводив посланника, я вернулся к себе в кабинет и составил запись беседы, где горячим пером написал, что швейцарец «выразил решительный протест» и «швейцарское правительство не может далее оставаться безучастным».

Заместитель заведующего отделом Леша Глухов недоверчиво качал головой: «Что-то не похоже на швейцарца». Но заведующий отделом А. Адамишин изрек:

– Здесь так написано. Посему будем считать, что так он и сказал. Пойду пугать Громыку.

188. Премьер-министр бессилен

Международная спасательная служба находилась в Швейцарии, и самолеты этой службы летали под швейцарским флагом. А это означало, что, если какой-нибудь богатый финн сломал ногу в Сочи или в Алма-Ате и желал срочно вернуться домой, то в конце рабочего дня, где-нибудь без десяти пять, мне звонил посланник господин Турнхеер и елейным голосом просил разрешения на пролет самолета через территорию СССР.

В те годы к пересечению иностранными самолетами границ СССР относились крайне серьезно. По каждому пролету необходимо было принимать решение Совета министров за подписью не ниже заместителя председателя Совмина! А чтобы получить такое решение, нужно было заручиться согласием замминистра иностранных дел (это просто: дежурный заместитель министра всегда на месте), зампреда КГБ, замминистра обороны и замначальника войск ПВО (чтобы не сбили).

И начинают по Москве летать курьеры. Я сижу у вертушки. К десяти часам разрешение получали, и я шел домой.

Однажды в Совмине по ошибке трубку взял только что назначенный председателем Совета министров Н. Тихонов. Я ему минут пять объяснял, что от него нужно. Внимательно выслушав меня, он спросил:

– Часто такое бывает?

– Раза два в месяц.

– И нельзя упростить процедуру?

– Пробовали – не получилось.

– Тогда ничего не поделаешь.

189. Похороны и аврал

Умер Л. Брежнев, и министерство залихорадило.

Накануне дня массового прилета иностранных делегаций я встретил в коридоре на седьмом этаже своего приятеля, заместителя заведующего протокольным отделом Антона Палюру, и тот мне поведал:

– Будет большой бардак. Везде: в аэропорту, в Колонном зале, на Красной площади. ЦК партии всё взял на себе, наш протокольный отдел практически устранили. А сами они больше, чем с тремя делегациями за раз, никогда дела не имели.

В самом МИДе горячка достигла апогея. У копировальной комнаты толпилась очередь. Будущий посол во многих странах, а тогда третий секретарь, умолял Валю, ответственную за копировальную машину, размножить ему бумаги вне очереди. Речь шла о «пролете» самолета:

– Через два часа самолет вице-президента США Буша пересечет нашу воздушную границу. Если я не подготовлю бумаги, его собьют.

Валя смилостивилась. Я теперь спрашиваю себя: что было бы, если бы она оказалась менее уступчивой?

190. Обратитесь к Громыко

На похороны Брежнева должны были прибыть делегации почти из ста стран. МИД стоял на ушах. В один из вечеров я дежурил по своему Первому европейскому отделу.

Зазвонил телефон правительственной связи, вертушка.

Звонивший представился:

– Генерал Колобов.

Колобова я знал. Он руководил одним из подразделений КГБ.

– Где расположится прибывший на похороны премьер-министр Бельгии? – спросил он.

– В посольстве Бельгии.

– У нас другое предложение. Ему лучше расположиться в гостинице «Националь».

И дальше генерал стал перечислять преимущества расположения бельгийца в гостинице.

А я знал, в чем причина его озабоченности. Если бы премьер остановился в гостинице, то пинкертонов разместили бы в соседних номерах, они бы изображали из себя туристов, их бы кормили в ресторане, и они отсиживались бы в баре, потребляя напитки за счет ЦК партии. А если премьер расположится в посольстве, то им придется все дни и ночи напролет дежурить на улице в машинах, припаркованных рядом с посольством.

Генерал продолжал распространяться. Я его остановил:

– Я вас понимаю. Но я не уполномочен принимать решение.

– Куда я должен позвонить?

Я продиктовал номер телефона.

– Кого я должен спросить?

И я спокойно ответил:

– Громыко Андрея Андреевича.

Генерал помолчал, потом после сухого «спасибо» повесил трубку.

Потом мы смеялись всем отделом.

191. Бурные часы в Шереметьево

Большего беспорядка и неразберихи, чем в аэропорту Шереметьево во время встречи иностранных делегаций, прилетевших на похороны Брежнева, я не видел никогда.

К счастью, я имел дело со швейцарцами, а народ они аккуратный и дисциплинированный. Посол К. Фриче беспрекословно выполнил всё, о чем я его просил. Ровно в два часа дня он подъехал на своем мерседесе к МИДу. За рулем сидела только что приехавшая дама, новый советник-посланник. Я сел к ним в машину, и мы отправились в Шереметьево.

Зал для встречи гостей в Шереметьево напоминал стадион во время крупных футбольных матчей. В это трудно поверить, но… потеряли единственный экземпляр документа, где были проставлены номера машин, закрепленных за руководителями делегации. И я видел, как Фидель Кастро, Индира Ганди и другие вполне узнаваемые персоны ждали машин по часу.

Я оставил посланницу в машине, и мы с послом через комнату пограничного контроля проникли в зал прилета. Там благополучно встретили министра иностранных дел Швейцарии Пьера Обера. По протоколу ему следовало принести соболезнование от имени швейцарского народа. Для этого в Шереметьево дежурил председатель Совета Союза Верховного Совета СССР А. Шитиков, который к тому времени уже был очень солидно навеселе. Когда я подвел к нему Обера, он практически ничего не соображал. Я развернул его в сторону Обера и объяснил:

– Сейчас швейцарец будет выражать соболезнование.

Шитиков хлопал глазами и произносил непонятные слова.

– Выражайте, – повернулся я к Оберу.

Тот произнес пару слов.

Шитиков еле успел промямлить нечто похожее на «спасибо», как его развернули в сторону О. Пальме.

Потом мы поехали в Колонный зал. Я предупредил министра, что венок, который он привез и который у него забрали по прилете, найти вряд ли удастся, поэтому ему дадут какой-нибудь другой.

Социалист Обер все понимал и соглашался. Но, к удивлению, Фриче в груде венков углядел швейцарский крест. Мы вчетвером не без труда вытащили нужный венок, и я понес его к гробу Брежнева.

192. Похороны Брежнева

В день похорон следовало прибыть на Красную площадь к восьми тридцати. Но швейцарец есть швейцарец, даже социалист. Мы приехали без десяти восемь. Подошли к кордону из чекистов.

– Это кто? – указывая на меня и Обера, спросил главный у стоящего рядом шефа мидовского протокола Д. Никифорова.

– Оба – главы иностранных делегаций, – ответил Никифоров.

Я удивился: Никифоров отлично меня знал, но, никак не отреагировав, прошел дальше вместе с Обером.

Позже я узнал, в чем дело. Оргкомитет по похоронам разрешил проходить к мавзолею только по одному представителю от государства. Никаких сопровождающих и переводчиков.

Накануне возник скандал из-за делегации Сан Марино. Светлейшая республика Сан Марино, старейшая республика на планете – основана 3 сентября 301 года. И с тех пор главами ее являются два капитана-регента, избираемые на полгода. Они не имеют права участвовать в каких-либо церемониях поодиночке. Если один из них такое допустит, он автоматически лишается должности. Мидовцы пытались объяснить это чекистам. Бесполезно. Выручил мудрый министр иностранных дел Италии Аминторе Фанфани. Он сказал:

– Идите к Берлингуэру.

Энрико Берлингуэр, генеральный секретарь Итальянской компартии, жил в гостинице ЦК на Сивцевом Вражке. К нему отправился наш дипломат, объяснил, в чем дело, и через час пришло распоряжение: пустить двоих.

Гостей из соцстран и глав компартий собрали слева от мавзолея, остальных справа. Было очень тесно. Лица все были знакомые. Строгие мужчины и две дамы – Индира Ганди и Имельда Маркос, жена президента Филиппин.

– Смотрите, – сказал Пальме Оберу. – Ганди вот-вот окажется рядом с Зия-уль-Хаком.

Это было немыслимо: руководители находящихся в состоянии войны Индии и Пакистана рядом.

– Лучше всех мне, – веселился Обер. – У Швейцарии дипломатические отношения со всеми государствами.

– Неправда, – вмешался я. – Есть то, с которым у вас нет дипломатических отношений.

Обер отлично понимал юмор и с показным негодованием обратился к Пальме.

– Это смешно. Это он говорит мне, министру иностранных дел.

– Могу поспорить, – не отставал я. – Смотрите.

И показал на Переса де Куэльяра, Генерального секретаря ООН. Тогда Швейцария не была членом ООН.

Окружающие засмеялись, а Обер комично развел руками:

– Пора вступать в ООН.

Начались речи.

В группе иностранных гостей оказалось только двое, кто говорил по-русски: я и неизвестно как туда попавший посол Италии в СССР А. Минелоно. Он учился вместе с Бушем, теперь стоял рядом с ним и его женой. Ту пропустили в порядке исключения. Около меня сгруппировались все франкоговорящие, около Минелоно – англоязычные. Так мы вдвоем и переводили всю церемонию.

Через несколько дней я встретил в мидовском коридоре Никифорова:

– Только тебя смог выдать за иностранца. Из-за твоей бороды. Представляешь: объяснял, что нужны переводчики, и ничего не получилось.

193. О Кастро

Не могу удержаться, чтобы не рассказать о Фиделе Кастро. Заранее прошу детей до 18 лет и впечатлительных женщин воздержаться от чтения следующих двух абзацев.

В МИДе упорно ходили слухи о том, что у Фиделя проблемы с основным мужским достоинством.

Во время похорон Брежнева после долгого стояния на холоде почетные гости и переводчики ринулись в теплый туалет. Я оказался рядом с Фиделем. И теперь могу авторитетно заявить, что вышеприведенные слухи – это происки империалистов, стремящихся очернить лидера кубинской революции… в глазах женщин.

194. На кухне вместе с министром иностранных дел Швейцарии

После церемонии мы с Обером отправились в швейцарское посольство. Там, кроме дежурного, никого.

– Я хочу есть. Где здесь кухня? – спросил Обер дежурного.

И мы отправились на кухню. Обер начал хозяйничать:

– В конце концов, я министр иностранных дел, и посольство входит в мое хозяйство.

Когда послу доложили, что министр иностранных дел жарит яичницу на посольской кухне, он, не переодеваясь, вскочил в мерседес и через полчаса был в посольстве.

Я себе представил, какое было бы выражение лица у советского посла, если бы ему сказали, что на посольской кухне Громыко жарит яичницу.

Позже Фриче спрашивал меня:

– Как он, не очень злился?

– Все в порядке.

И действительно, все было в порядке. Мы выпили пару бутылок шампанского и пели песни Брассенса. Оба знали их с пару десятков.

По швейцарским законам президентом Швейцарии становятся по очереди все министры. Обер должен был стать президентом через несколько месяцев и пока считался вице-президентом. После второй бутылки я ему сказал, что он первый глава Швейцарии, посещающий Россию. Потом оказалось, что это неправда. Но многие швейцарские газеты об этом написали.

Через месяц он прислал мне альбом и письмо, где называл меня «другом». В шутку писал, что по моему совету Швейцария вступит в ООН.

– Если об этом узнает заместитель министра, он тебя сошлет в самую глухую Африку, – с грустью констатировал А. Адамишин. – Пора тебя куда-то пристраивать.

Через пару месяцев я стал советником советского посольства в Тунисе.

195. Мужская солидарность

Я провожаю Обера в Шереметьево. И вдруг появляется Грета.

Лет десять назад она была студенткой в Центральной комсомольской школе, где я работал деканом. Высокого роста, худобы чрезвычайной, без намеков на бюст, с большими голубыми глазами и светлыми волосами, картинная датчанка, она была очень общительной и свободолюбивой. Переводчицей у нее была добрейшая Галя Савченкова. Галя прожила всю блокаду в Ленинграде в доме, соседнем с легендарной Таней Савичевой, и на всю жизнь осталась готовой отдать последнее всем, кто нуждается.

Однажды приходит ко мне Галина и сообщает, что Грета беременна и хочет делать аборт. Делать аборты иностранкам мы не имели права, и я должен был отправить ее домой. Но в Дании аборты были запрещены, и Галина начала меня упрашивать. И упросила. Мне пришлось ездить по разным инстанциям. Все кончилось благополучно.

И вот теперь Грета в Шереметьево. Она подскочила ко мне, расцеловала в губы:

– Я сопровождаю делегацию.

Ярко намалеванные губы и ультракороткая юбка делали ее отчаянно вульгарной.

– Ты не забыл, как я делала аборт…

Она хлопала по плечу меня, министра. К моему удивлению, министр понимающе улыбался, а когда Грета ретировалась, по-заговорщически мне подмигнул.

196. Я понимал везде

Однажды в Вашингтоне я оказался в одной компании с православным священником, которого накануне встретил в ЦРУ. Он развел руками:

– Вы же понимаете…

Я понимал.

В Первом европейском отделе я вел Швейцарию. В мои функции входила комплектация дипломатической почты в советское посольство в Берне и в генконсульство в Женеве. Так как Всемирный совет церквей находился в Швейцарии, московские священнослужители приносили мне документы и деньги, в основном деньги в больших количествах, и я вкладывал их в почту. При нахождении в диппочте из Швейцарии документов в адрес московских церковных организаций я сообщал им, и они приходили за ними. Забавно было то, что из десятка фамилий священнослужителей, отправлявших деньги и документы в Швейцарию и принимавших их там, не было ни одной русской фамилии.

Кагэбэшники не интересовались перепиской. «Мы в курсе», – говорили они.

Я понимал.

197. Напутствие кардинала

Раз уж зашла речь о религии.

Во время своей первой командировки в Алжир на одном из приемов я оказался рядом с кардиналом Северной Африки.

– Я не верю в Бога, – сказал я ему с юношеским задором.

– C’est n’est pas grave, – ответил он, – Ce sera plus important qu’il vous croie. («Это не так важно. Важнее, чтобы он верил в вас».)

Должен признаться, что фразу кардинала я запомнил и старался следовать его словам. Когда позже я рассказал об этом заведующему Первым европейским отделом Анатолию Адамишину, человеку осторожному и склонному к философии, он одобрительно покачал головой:

– Самое главное – не грешить. И довольны будут и бог, и партийная организация.

5.3. Будни Первого европейского отдела

198. Куда течет волга

– У Володи Гневашева будут неприятности. Мне звонили из парткома. Пришла анонимка по поводу его машины.

Это мне доложила наша машинистка Лида Казакова. Раньше она работала в парткоме и знала тамошних машинисток.

Я тут же побежал к Володе. Проблема была ясна. Володя уезжал в Голландию и продал свою волгу. Продал в официальном комиссионном магазине, поэтому цену продажи скрыть было нельзя. А была она почти в два раза больше той, за которую он купил машину четыре года назад.

Тут же раздался звонок из парткома. Секретарь парткома Виктор Стукалин пригласил Володю к себе на два часа. До беседы оставалось четыре часа…

В два часа Володя зашел в кабинет Стукалина.

– Как дела? Когда летишь? – приветствовал тот Володю.

Общие слова и наконец:

– А с машиной что делать будешь?

– Я ее продал.

– Правильно сделал. Приедешь, купишь новую. Где продавал?

– В комиссионном.

– Правильно. С рук опасно. Сколько получил?

– 22 тысячи.

– А купил за сколько?

– За 12.

Стукалин развел руками:

– Как же так, Володя! Нехорошо. Спекуляция.

Володя сделал вид, что оправдывается.

– Продал мужикам из Средней Азии. Денег у них целый атташе-кейс. Деньги-то это наши. Сам знаешь, какие у них цены на рынке!

– Знаю, Володя, знаю, – сокрушался Стукалин. – Спекулянты они. Это дело милиции. Но ты-то. Коммунист!

– Ах я! А я всю разницу перевел в Фонд мира.

Стукалин удивился и обрадовался:

– И квитанция есть?

Володя протянул квитанцию. За те четыре часа, что у него оставались до визита в партком, он съездил в сберкассу, снял деньги со сберкнижки и там же перевел их в Фонд мира.

– Как камень с сердца! – радовался Стукалин. – Молодец ты, Володька. Ну ничего я не мог поделать. Сам понимаешь: анонимка. Мои девчонки через вашу Лиду тебя предупредили. Это все, что я мог сделать. Я бы этих анонимщиков! А десять тысяч… Да черт с ними. Больше заработаешь в Голландии.

Стукалина я знал еще с комсомола и всегда считал его порядочным человеком.

199. Слово офицера

Однажды звонок в семь утра. Володя Гневашев:

– Я крупно влип. Вчера перебрал и попал в вытрезвитель. Выручай.

Я понимал его положение. Он только что был утвержден посланником в Голландию и должен был улетать через две недели. Если в МИД придет сообщение из вытрезвителя, на три-четыре года выезд за границу ему будет закрыт.

– Выручай. Я сам взятки давать не умею. Боюсь, влипну еще больше.

– Сколько ассигнуешь?

– Пару сотен достаточно?

– Попытаюсь обойтись одной.

Через час я уже был в вытрезвителе. Меня принял начальник, строгий подполковник баскетбольного роста.

– Сегодня ночью у вас был мой друг Владимир Гневашев. Он очень переживает по поводу того, что испачкал пальто какой-то женщины. Он не знает, как ее найти. Не могли бы вы передать ей некоторую сумму в виде, так сказать, компенсации. Чтобы она смогла купить себе новое пальто.

И я совершенно открыто протянул ему сотенную бумажку.

Подполковник не размышлял ни минуты:

– Я не знаю, кто эта женщина. Но мы ее найдем. Подождите меня.

Он вышел и вернулся через пару минут:

– Женщину мы пока не нашли. Но обязательно найдем. А что касается вашего товарища… Такой благородный поступок! К сожалению, его дело мы уже переслали в отделение, но я вас уверяю: они нам его вернут.

И добавил:

– Слово офицера.

Подполковник сдержал слово. Володя спокойно улетел в свою Голландию.

200. Как я осваивал профессию землемера

Ребята из итальянского сектора прозвали меня землемером.

Как-то я нашел список титулов и профессий людей, к которым в Италии нужно обращаться без слова «синьор». Среди них значилась уже достаточно забытая, но когда-то очень важная профессия – землемер, по-итальянски geometro.

Когда я рассказал о своей находке ребятам из итальянского сектора, те дружно стали звать меня geometro. Заведующий отделом А. Адамишин, в прошлом переводчик с итальянского языка, охотно поддержал шутку.

Однажды очень серьезный человек из Отдела международных организаций поинтересовался, почему меня зовут землемером.

– А я могу в уме перемножать пятизначные и шестизначные цифры, – ответил я и, не дав ему опомниться, добавил: – И, что странно, четырехзначные могу, а трехзначные и двузначные не могу.

– Действительно, странно, – согласился он и вздохнул: – Всякое бывает.

Через пару лет он был назначен послом в одну очень большую страну, но долго там не продержался из-за того, что сдал часть территории, принадлежащей посольству, какому-то местному предпринимателю.

Ему явно был нужен квалифицированный землемер!

201. Брежнев и бананы

Для перевода первых лиц государства приглашали ребят из МИДа.

Однажды вечером программа «Время» передавала беседу Брежнева с французским премьером Л. Фабиусом. Переводил Саша Аристов. Я обратил внимание на то, что во время беседы он делает какие-то непонятные жесты: то наклоняется вперед, то откидывается назад.

На следующий день я его спросил:

– Ты что вчера вертелся во время беседы?

– Я купил жене бананы в кремлевском буфете. Во время перевода положил их на колени, а они упали, и я все время пытался ногой подвинуть их к себе.

202. Как правильно хоронить

Однажды А. Громыко поднимался на лифте и услышал доносящуюся из конференц-зала траурную музыку.

– Кого хоронят? – поинтересовался он.

Оказалось, хоронили третьего секретаря из архивного управления.

И он дал распоряжение генеральному секретарю МИДа, тогда это был Борис Федорович Подцероб, навести порядок.

Подцероб передал распоряжение управляющему делами.

Через неделю тот явился к Подцеробу с документом и начал докладывать:

– По первому разряду будем хоронить…

И начал бойко перечислять должности. Но, дойдя до конца списка, понял, что в число тех, кого следует хоронить по высшему разряду, он забыл включить… генерального секретаря. И тут же поправился:

– И вас, конечно, тоже по первому разряду. Не волнуйтесь, Борис Федорович.

Я был на похоронах Б. Подцероба. Естественно, «по первому разряду» – в конференц-зале, с оркестром. Это было 13 или 14 февраля 1983 года. Почему я запомнил эту дату? После смерти Сталина прошло почти 30 лет. А у гроба стояли люди, которые не только знали Сталина, но и которых знал сам Сталин. И они все еще руководили министерством: министр – А. Громыко, замы – В. Кузнецов, Я. Малик, Н. Фирюбин, С. Козырев, Л. Ильичев, А. Ковалев, В. Семенов.

203. О ненормативной лексике

– Я пробил еще пять подписок на «Советский спорт» для МИДа. Одну могу дать на ваш сектор.

Так говорил, придя к нам в отдел, зам. секретаря парткома Ю. Костиков. Тогда с подпиской на популярные газеты и журналы даже в МИДе было трудно.

Костиков поведал нам, что беседовал с самой Ириной Александровной Дроздковой, заведующей сектором пропаганды Киевского райкома партии:

– Она женщина твердая, но я ее убедил. Так что, ребята, можете меня благодарить.

Когда он ушел, я взял телефонную трубку и попросил ребят взять параллельные трубки.

– Это Киевский раком партии? Соедините меня с товарищем Дроздковой.

В трубке строгий голос:

– Дроздкова, слушаю вас.

– Ты что же, Ир, МИД обижаешь, е… твою мать.

В трубке молчание, потом веселый голос:

– Олег! Привет. Куда ты пропал?

И тоже ненормативная лексика.

Дальше разговоры: как тот, как этот. С Ириной мы работали в райкоме комсомола.

Зашел разговор о подписке. О Костикове.

– Этот ваш мудак моченый был у меня сегодня. Сколько тебе нужно номеров?

Особенно моим сослуживцам понравился «моченый мудак». Костиков был высокомерен, и его не любили.

204. Сдаю португальский язык своей бывшей подчиненной

В МИДе можно было получить надбавку к зарплате за знание иностранного языка, по 5 процентов за каждый язык, но не более 10 процентов. Я сдавал французский и итальянский. Если с итальянским языком проблем никогда не было, то французский сдать было трудно, особенно письменный французский. Кафедра состояла из враждующих кланов. Для выработки «типового» текста перевода приглашался француз. Всякое отклонение от предложенного им текста считалось ошибкой. Да и с устным были проблемы. Дамы, принимавшие экзамен, давно потеряли связь с живым языком. Всем был известен парадоксальный случай. Невероятно, но факт: парень, чекист, пять лет проработавший нелегалом во Франции, получил за устный «тройку».

После приезда из Африки я явился на кафедру иностранных языков. Быстро сдал итальянский. Оставался французский. И тут я встретил Марину Стельмах, когда-то работавшую у меня в комсомольской школе переводчицей с португальского языка. Теперь она преподавала язык в МИДе. Мне пришла в голову идея:

– Марина, прими у меня экзамен по португальскому.

– Никаких проблем.

– Языка я почти не знаю. Но мне нужна «тройка».

И опять «никаких проблем».

Через день я явился на экзамен. Но Марины не оказалось.

– Она очень занята, – объяснила мне девица в очках, – но сказала, что нужно принять у вас экзамен.

Я написал перевод. Ответил на вопросы. Чувствую, девица мнется, смущается. Потом извинилась и ушла. Отсутствовала долго. Вернулась веселая и поставила мне «четверку».

Вечером мне позвонила Марина. Смеется:

– Я действительно не смогла прийти: должна была присутствовать на совещании, но наказала Лене поставить тебе «тройку». Вдруг меня отзывают с совещания: Лена хочет со мной поговорить.

– В чем дело?

– Я решительно отказываюсь ставить «тройку».

Я начинаю объяснять, что к чему. Вдруг она говорит:

– Может быть, у тебя к нему какие-то личные претензии, но ставить «тройку» человеку, который знает на твердую «четверку», я не имею права.

– Миленькая ты моя, – говорю, – ставь «четверку». Ставь.

Через год всю французскую кафедру разогнали, и возглавил ее мой хороший знакомый Саша Платов. Когда-то, несмотря на возражение отдела кадров, я его принял на работу в комсомольскую школу. Это был прекрасный переводчик. Переводил автоматически. Он мог во время перевода решать кроссворды, а после перевода лекции не вспомнить, о чем шла речь.

205. Дело в шляпе

Придя в МИД, я решил поменять кепку на шляпу. Мы с Ларисой пришли в ГУМ, и я начал примерять шляпы. Примерял долго, все не нравились.

– В шляпе ты похож на американского гангстера, – качала головой Лариса.

Наконец молоденькая продавщица не выдержала:

– Может быть, померите кепку.

Но шляпу я тем не менее купил и в МИДе ходил в шляпе.

Прошло лет десять. Однажды я потерял шляпу и пришел на работу в кепке. Это вызвало веселый восторг сотрудников.

– Сними немедленно, – распорядился Володя Гневашев. – В кепке ты похож на одесского бандита.

206. Тети и дяди

Как-то, когда я учился в Военной академии, мы с однокурсниками зашли в фойе гостиницы «Москва». Там стояла модно одетая дама, по всему, актриса или балерина. К удивлению ребят, я подошел к ней:

– Здравствуйте, тетя Зина.

Она обрадовалась:

– Олежка! Здравствуй. Как мама?

Она когда-то танцевала вместе с моей матерью и помнила меня еще ребенком. Мы поговорили несколько минут.

– Я завтра маме позвоню, – сказала она на прощание.

– До свиданья, тетя Зина.

Ребята смотрели на меня с уважением. С такой дамой – и «тетя Зина»!

* * *

Прошло очень много лет.

Я руководил направлением в Первом европейском отделе. Спустился в вестибюль министерства. Там стояли ребята из моего отдела и их жены. Увидев меня, одна подскочила ко мне:

– Здравствуйте, дядя Олег.

Это была дочь моего приятеля.

– Оленька! Здравствуй. Как папа?

Мы когда-то работали вместе с ее отцом. Я помнил ее еще ребенком. Мы поговорили несколько минут.

– Я завтра папе позвоню, – сказал я на прощание.

– До свидания, дядя Олег.

Ребята смотрели на нее с уважением. С начальником – и «дядя Олег»!

207. Дипломаты и история русского романса

Обсуждали последний субботний «Огонек». Саша Рылов сказал, что народному артисту М., певшему романс «Снился мне сад», снился не сад, а киевская котлета. С ним согласились. Я поведал, что текст романса написала дочка одесского мирового судьи Лиза Дитерихс, будучи еще очень молодой девушкой. В 1917 году она уехала из России, и ее следы потерялись.

Вспомнили романс «Я встретил вас», а заодно и графиню Амалию Лерхенфельд, в которую влюбился юный секретарь русского посольства Федя Тютчев: встретив ее, 67-летнюю, он написал текст этого романса.

Юра Баранов, всегда осторожно критиковавший власть, горестно заметил: «В наши дни секретаря посольства, имевшего связь с иностранкой, выгнали бы из МИДа, и русская поэзия лишилась бы великих строчек». Циничный Володя Гневашев подошел к стихотворению Федора Ивановича Тютчева с другой стороны: «Это тогда секретарь посольства имел возможность соблазнять графинь. При нынешней зарплате мы можем рассчитывать только на проституток, и то, если они придерживаются левых взглядов и в силу политических убеждений снижают цену для советских дипломатов».

С этим согласились все, и мы с ним пошли в ближайшее к МИДу кафе, где заказали по сто грамм коньяка.

208. Кот и котлеты

В лифте я встретил атташе нашего отдела Володю Левшова. В руках у него была полиэтиленовая сумка:

– Купил двадцать микояновских котлет и два пакета молока.

– Зачем? – удивился я.

– Перед отъездом в отпуск Демидов (это сотрудник соседнего отдела) просил меня наезжать к нему домой кормить кота. А этот кот ест только вырезку и мороженое пломбир. Дал мне денег, а я…