Текст книги "Вошь на гребешке (СИ)"

Автор книги: Оксана Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

   Пробуждение в кромешной темноте было само по себе отвратительно. В ледяном поту, морщась от нахлынувшего осознания своего бессилия, Бэл дрожал – и не мог хотя бы сесть. Под пальцами правой руки виновато вздрагивал клинок, пробовал делиться силой – но пока не вполне удачно.

   Двумя искорками серебра вспыхнул взгляд, приблизился. Щеку защекотал мех, хриплое ворчание согрело ухо. Буг вернулся с охоты, носом поддел тонкое покрывало и без спроса, на правах псаха, пополз на маленькое для него, огромного, ложе, пытаясь прильнуть к человеку. Сразу стало спокойно.

   – Игрун, – шепнул Бэл, перебарывая слабость, двинул руку, чтобы почесать буга за ухом. – Ты не ушел насовсем. А ведь я не осмелился тебя просить о помощи. Осень, спячку пора обдумывать, твое право, я понимаю. Вдобавок когга у меня ни крупинки, увы.

   Буг насмешливо сощурился, фыркнул и прижался плотнее. Сделалось понятно: приглашает на спину, полагая своевременным начало нового дня – посреди ночи. Спорить Бэл не стал, скрипнул зубами и заворочался, постепенно прилаживаясь поудобнее. Вьюны, заготовленные травником, один за другим впивались в кожу, и даже грядущая польза не умаляла нынешней боли. Но приходилось терпеть и утешать себя: буга оставила Милена. Кто мог подумать хоть на миг, что она – позаботится? Насмешливая, великолепная, неизменно окруженная восторженными почитателями, сильная и, хотя мало кто догадывался – постоянно нуждающаяся в поддержке...

   – Игрун, неужели и ты счел её совершенством, – посочувствовал Бэл. – Беда, она мало кого замечает дольше трех дней кряду. Вернее, она слишком легко раскусывает окружающих, и пока что не научилась прощать им несовершенства. Это пройдет, она умница и повзрослеет, я точно знаю. Главное – пусть пока что уцелеет. Я готов, можем двигаться. Ты ведь хотел показать важное?

   Бурый не отозвался, спрыгнул с ложа и заскользил по комнате, выбрался в коридор, поддев дверь лапой. Огляделся, принюхался и направился к лестнице. По всему получалось: он превосходно изучил замок. Или, как часто бывает с псахами, считал память человека. Легенды гласят: черы в незапамятные времена были сильнейшими из дарователей исцеления, они умели принимать не просто боль тела, но умалять и растворять повреждения души. Вроде бы перестарались, кое-что впитали – увы, не лучшее... Верны ли легенды, кто знает, но коварство и хитрость нынешних черов – быль, грустная и даже страшная. Быль и, если черы когда-то и впрямь помогали, то прямая вина людей. За свою душу каждый сам в ответе. Да, можно принять помощь, но никак не переложить на чужие плечи ошибку и расплату. А больные перекладывали, зарастая ленью и отвыкая быть собою, бороться и стремиться.

   Буг спустился по лестнице, заинтересованно обнюхал перила и боком встал у двери: открывай, человек, такого запора я пока не освоил. Бэл нащупал и сдвинул засов, удивляясь тому, что слуги вздумали отгородиться от внутреннего двора. Что это – осторожность или признак страха, поселившегося в замке? Пока Тэра была в здравии, никто не запирал внешних ворот летом и ранней осенью. После того, как королева нежданно явилась и проникла в каминный зал, ворота привыкли закладывать. Но счесть опасным – двор?

   – Ружана, вот имя нынешнего страха, – усмехнулся Бэл, чуть подумав. – Некто премудрый вообразил, что она снова полезет убивать меня. Затем подумал: хозяйка то ли в духе целиком, то ли одной ногой уже ступила на последний корень. Уйдет по недосмотру еще и Бэл, кто спасет нас в зиму... Игрун, они не того страшатся. Понять бы: как управляться мне – выжившему, если мысли темны и пророческий дар оглох? Картины вижу, но языку их не внемлю.

   Бурый не отозвался, прокрался во двор и огляделся. Истратил несколько мгновений, чтобы подточить когти о фундамент главного здания. И лишь затем направился к старому дереву. Тому самому – сразу понял Бэл – в корнях которого со дня боя лежал малыш Врост. Еще вчера бессознательный, вне ума пребывающий. Сейчас – открывший глаза, чтобы, уставясь в одну точку, сверлить унынием ночь.

   – С возвращением. Как ты? – тихонько спросил Бэл, трогая мальчика за руку и улыбаясь ему, хотя ночь мешала и отослать, и принять эту улыбку.

   – Прости, – всхлипнул Врост. – Я не стоял там, где велела Черна. Я не сделал и того, о чем твердила Милена. Не заготовил для тебя верный корешок. Отвлекся... Я во всем виноват. Второй раз подвел людей и предал дом, приютивший меня. Но ты не думай, я понимаю ошибку и сам уйду. Сейчас попрощаюсь с Файеном и – сразу в лес. Пусть взимает плату с меня одного.

   – Я думал, ты взрослее, – усмехнулся Бэл, гладя загривок буга и молча благодаря зверя за то, что разбудил кстати и помог не опоздать к важному разговору. – Первому дому ты не чинил зла, просто силенок для исправления малой ошибки не хватило. Второй названной тобою вины я не понимаю и вряд ли она есть, надуманная. Разве вот такая: бой Черны потряс тебя слишком тяжело, ты осознал даже вне ума боль Тэры и смятение самого Файена, устрашился и решил сбежать в лес. Стыдно. Узнает Черна – больше тебя и не заметит, пожалуй. Она строга.

   – Нет, не так... Погоди! Нельзя даже в лес уйти? – ужаснулся Врост, неловко цепляясь за послушные корни и усаживаясь в их шевелящемся плетении, как в кресле. – Но разве не так оплачивают ошибки? И разве я плохо объяснил, как велика моя?

   – Я первый ученик Тэры Арианы и наместник её замка. Пока что на мне лежит бремя выявления ошибок и ответа за те, какие я признаю долгом замка. Так что не спорь, слушай: нет за тобой вины, определенно. Я бы знал. Но сейчас ты творишь невесть что! Мы люди. Нам нельзя делать вид, что ума у нас нет и зрения души – тоже. Ты оклеветал себя, затем осудил, наконец – приговорил. Себя, понимаешь? Хотя есть Файен, Тэра, наша Черна, наконец – жители ближних земель. Ты не один здесь человек. Мы, люди Нитля, связаны друг с другом и с миром. Прежде, чем выпадать из связки, стоило бы оглядеться и подумать: а кто заменит меня? Ты подумал?

   – Но я виноват! Хорошо, скажу все, как есть, пусть мне будет стыдно глянуть тебе в глаза теперь и после: я видел у неё дикую грибницу. Видел, прямо в то утро. Но не задумался, что бы это могло значить. Я виноват!

   – Милена много раз доводила Ружану до слез, Светл защищал, когда не следовало, Тэра сквозь пальцы взирала на нашу грызню. Черна презирала рыжую, за последний год с ней ни разу не заговорив. Все виноваты, так?

   Даже в темноте было заметно, как Врост недоуменно трясет головой и отмахивается от сказанного. Вздыхает, косится на буга и лезет чесать псаха под горлом – словно это нормально, дарить ласку дикому зверю с распущенными во всю длину усами, обозначающими тревогу, а то и озлобление. Игрун взрыкнул и потерся об руку. Слегка прикусил ладонь Вроста и потянул на себя, то ли приглашая пошалить – то ли утешая.

   – Ружана травница, грибница у неё – не повод к тревоге. По осени приручать самое время. Она ударила меня в порыве совсем уж гадкого чувства – страха, перемешанного с завистью и жадностью. Заранее не собиралась убивать, хотя мысли в её голове крутились разные, водоворот был мутнее мутного. По-твоему выходит, нет ей прощения? Если так, что делать дальше ей и всем нам? Уйдет она, положим. Светлу станет легче? Или младшим травникам, ведь ни один из них не умеет шептаться с грибницами. А псахам каково? Светл зачахнет, и они отвернутся от людей, залягут в спячку.

   – Получается, и вины нет, и платить не надо, сиди за стенами да выискивай, почему бы всюду быть правым, – возмутился Врост громко и запальчиво. – Я испугался, когда Черна вошла в бой и такое началось, что хоть сразу помирай. Это что, тоже не вина?

   – Ты не рожден ангом, для которого в бою мысль о поражении – уже поражение. Ты стоял вне боя и вдобавок ты вальз, особенный. В тебе живет серебро. Почему бы тебе не бояться за Черну, Тэру и весь замок? Я тоже боялся. Сильнее твоего, уж поверь. Так перетрусил, что зарубил Йонгара... Как теперь узнать, что он затевал и кто его надоумил? Мне не видна за тобой ошибка во время боя Черны, еще раз это подтверждаю. Ты исполнил, что мог. Но сейчас дал слабину и решил не подставлять плечо под новую ношу. Куда проще поплакаться деревьям, они если и накажут, то ожидаемым – им требуется лесник. А вот здесь, в замке, на пороге глубокой осени, к тебе подкрадется неведомое. Признайся: ты вздумал уйти в лес, чтобы спастись от худшего – от лютой зимы.

   Врост промолчал, продолжая гладить буга и словно бы не желая слышать ужасного обвинения. Мальчик, само собой, не намеревался бежать в лес от тягот зимы, – подумал Бэл, выдерживая паузу и уговаривая себя изгнать из голоса и взгляда намек на жалость. Нет причин наказывать неоправданным подозрением. Еще вчера сам Бэл возмутился бы и бросился защищать мальчишку, услышав нечто подобное из уст Тэры, умеющей кого угодно отхлестать словами больнее, чем иные бьют плетью. Увы, хозяйка на грани выживания. Её слова приходится выговаривать вслух ученику, хотя душа бунтует. Хотя самому Бэлу, сидящему на буге, вполне по-настоящему хочется умчаться в лес, найти берлогу и залечь до весны, прижавшись щекой к бурому меху... Вдруг да вылечат корни, вытянут яд грибницы? Говорят, иной раз спячка помогает, только она и ничто иное. Лучше быть лесником, чем беспямятным древесным корнем...

   – Не надо меня так, – засопел Врост. – Ты ведь специально! Не хотел я сбегать, всего-то не подумал про тебя и иных. Не подумал, что в зиму от меня будет польза. Я только начал понимать науку по корням, в холода они спят, я – обуза. Вот так решил.

   – Тэра безупречная прорицательница. В её замке нет никого, кто был бы обузой. Даже у Ружаны, наверняка, есть нечто за душой помимо злой грибницы и слабости, угрожающей впадением в отчаяние и даже панику. Мы разобрались на сегодня?

   Врост кивнул и удобнее сел в корнях. Передернул плечами, недоуменно косясь через плечо. Бэл повел бровью и кивнул, признавая: он и сам ощущает угрозу, направление то же самое.

   – Непокой, – определил ощущения Врост. – Большой непокой, он меня и вернул в ум прежде, чем все травники, пожалуй, ждали. Я очнулся слабый и взялся городить глупости. Ну, если честно, самую малость было... хотелось в лес. Там мне всегда хорошо. И еще мне надо было идти прямо теперь. Что-то тянуло.

   – Выйдем на опушку, – решил Бэл и хлопнул в ладоши, предлагая двору отозваться. Стены послушно усилили звук, признав право хранителя огнива. Бэл негромко сказал, представляя первого анга и почти так же отчетливо – второго, бывшего помощника Йонгара: – Непокой у старой границы боя. Мы с Вростом проверим, я знаю, надо торопиться – и никого не жду. Но и вы не мешкайте. Вас двоих пока достаточно, если я вижу верно.

   Буг потянулся, встал боком к Вросту и зашипел с фальшивой сердитостью. Он почти дикий, одного больного возить – уже странное решение. Второго здорового брать вовсе некстати... Но буг подставлял спину вполне определенно. Врост не усомнился, пискнул от восторга, шатаясь, привстал из послушных корней – и повалился вперед, на руки Бэлу. Он весь затек до каменных судорог мышц, так бывает с неполно пролеченными. Ноги мальчишка успел более или менее поупражнять, руки приучил к движению, а вот спину, плечи, поясницу еще не мог признать послушными. Бэл усадил всхлипывающего от боли пацана перед собой, отодвинул клинок за спину, подальше.

   Игрун уже скользил через двор, презрительно щурясь и намеренно не замечая запертых ворот и некоторого смятения седоков: куда же он несется, нет пути! Ближнее к стене дерево чуть скрипнуло, расправляя ветви. Зверь взвился в прыжке, спружинил, хрустнув когтями по рваной ране коры, по уступу в камне – и оказался сразу на гребне стены. Оттуда буг столь же уверенно устремился вниз. На сей раз удар смягчили лианы и кусты, сползшиеся на новое место жительства, вероятно, не теперь, а много раньше: вряд ли дикий буг прежде кого-то просил открыть ворота, собираясь погулять в лесу...

   – Его вразумила Черна, теперь я точно знаю, – оживился Врост. – Она много раз ночами прыгала со стены, сама рассказывала. Только Тэре не передавай, это тайна.

   – Тайна? Тэра прорицательница, Файен ей родной, – рассмеялся Бэл, снова ощущая пьянящий восторг единения со зверем.

   – Файен не доносчик, лес Черну не выдаст никому, – сквозь зубы возразил Врост, принимаясь двигать плечами и шипеть то ли жалобно, то ли благодарно: Бэл разминал спину и помогал быстро, но болезненно восстановить подвижность. – Ничего себе непокой! Трава легла. Стой, будем здесь ждать ангов. Пожалуйста...

   – Я зря растратил время на разговор, – Бэл признал свой недосмотр, вздохнул и резким движением выбросил пацана со спины буга в траву. – Жди их, все правильно.

   – Бэл!

   В голосе Вроста звенели слезы. Зато буг решение оценил, заурчал и помчался такими длинными прыжками, что каждый казался началом полета.

   – Нельзя! Вернись!

   Буг рассмеялся – Бэл впервые услышал такой звук из пасти зверя – отрывистый, звонкий, похожий на клацающий лай. Шкура вздыбилась и легла иначе, прорастая сизыми иглами. Вьюны, соединяющие буга и седока, тоже менялись, скручиваясь плотнее и жестче. Бэл обнял ладонью рукоять клинка, впервые за все годы мечтаний об участи анга ощущая в себе то, что недавно описал мальчишке со слов Черны – неприятие возможности поражения.

   Из высшей точки каждого прыжка делалась видна граница боя, пока что далекая. Она слабо светилась опасным тоном изморози. Внутри копился настоящий снег: расслоение достигло критической силы, пласты мира хрустели и стонали. Некто подбирался к Нитлю, пользуясь неурочной зимой.

   Буг последним яростным рывком достиг вершины холма, замер, вздохнул иначе, принюхиваясь и успокаиваясь. Потек в тень спуска неторопливым невидимкой, хоронясь в траве, пользуясь заслоном чахлого осеннего краснобыльника. Бэл отчетливо видел силуэт Тэры Арианы, многократно опутанной корнями и слитой с ними воедино. Видел он и нечто, по капле сочащееся из воздуха и постепенно образующее лужицу тумана у ног прорицательницы. Но все это оставалось вне главного, волнующего лес.

   Снег за гранью боя начинал щетиниться поземкой, упрямо бьющей в одну сторону и наметающей сугроб. Снег норовил продавить лживые наговоры мертвого Йонгара, знал их ветхость и подтачивал слова, как вода точит камень: упрямо, непрестанно.

   "Стоит впустить в мир ложь – и она приведет спутниц", – сказала как-то Тэра и отказалась объяснять слова. Но Бэл, тогда еще Белёк, их накрепко запомнил, счел данным на вырост объяснением сути вины, ошибки и неизбежности воздаяния. Сейчас пришло время и понять, и увидеть воочию. Ложь Йонгара унесла невесть куда учениц Тэры – и теперь норовила подсунуть в мир, на опустевшее местечко, подмену. Проторить кривую тропку в обход законов и мимо самих корней, составляющих Нитль.

   Клинок грелся и вздрагивал, полнясь гневом. Бэл оставался спокоен и почти столь же холоден, как снег за гранью. Мгновения текли талой водой, пока что не одолевшей преграды, но усердно выискивающей хоть малую щель в ней. Сугроб прел, кутался в призрачное облачко. Пар клубился все гуще и просторнее. В белесой глубине мнилось скрытое движение, оно нарастало и приближалось к грани миров.

   – Чер... – Бэл выдохнул перенятое у Черны выражение, годное для всех сортов удивления и на редкость короткое, такие воительница особенно ценила.

   В кисее пара сперва угадалась, а затем отчетливо нарисовалась женская фигура. Силуэт, походка, поворот головы – все было знакомо до боли. Первая ученица Тэры Арианы возвращалась в родной замок замерзшая до синеватой бледности кожи. Ресницы белели в запорошившем их инее. Зелень глаз замерзла ледяной коркой без внятного цвета.

   – Только ты меня и ждал, на одном корешке удержалась, – улыбнулась Милена непривычно заискивающе. Голос звучал вкрадчиво. – Ты всегда меня ждал. Теперь я понимаю. Мой самый верный друг... я пришла. Добралась. Долгий путь, но ты ждал...

  Гибким жестом пальцы дотянулись до кромки осени и зимы, тронули её и замерли. Бэл задохнулся, поймав взгляд, обещающий не просто много, но совершенно все, до донышка глубочайшего колодца желаний... Душа отозвалась болью так остро и мучительно, что захотелось себя же и полоснуть клинком, хоть так обрывая страдание. Едва уговорив рассудок, Бэл смежил веки. Затем открыл глаза и заставил их изучать только собственные грубые и ничуть не совершенные руки, шкуру буга, клинок. И снова напряженную шею буга, замершего изваянием готовности к прыжку. Легче не стало. Но Черна, помнится, еще в давнем детстве предсказала, глядя на картину с великаном: умереть неизмеримо проще, чем выжить и продолжать тянуть непосильную ношу. В мире нет великанов, что не отменяет ни бед, ни невзгод.

  Милена улыбнулась снова – Бэл отметил это краем глаза, не в силах удержать сосредоточенность. Бывшая первая ученица замка Файен нетерпеливо повела плечами: я мерзну, подай руку и проводи в замок.

  В голове гудело, сердце отмеряло медленные удары тормозящего все отчетливее времени. Ангам подвластен бой. Прочие лишь иногда смеют обратиться к чужому умению.

  В застывающем времени Бэл осторожно понес руку к грани, успевая следить и за приближением к холодной пелене – и за взглядом Милены. Серые глаза просили и обещали, но все же торжество вспыхнуло на долю мгновения раньше, чем две ладони соприкоснулись. Клинок, по-прежнему зажатый во второй руке Бэла, рассек с шипением и пузырь снега, рвущегося в Нитль – и облако пара, созданное таянием этого неурочного снега.

  Граница зазвенела и натянулась. Сероглазая Милена отшатнулась с завидным проворством, зарычала, встряхнулась, расставаясь с частью морока, срезанного клинком и рухнувшего в сугроб.

  – Еще пообещай здоровье, – непослушными губами выговорил Бэл. – Ни разу не видел живого пэрна(86). И мертвого, кстати, тоже. Вы редкие гости в нашем мире, потому что незваные.

  – Дам и здоровье, без обмана, – приятным низким голосом пообещал исподник, снова встряхиваясь и меняясь. – Мы, пэрны, не твари нижнего мира, мы свободные жители плоскости. Мы исполняем сокровенные желания.

  Теперь он – или она? – лишь отдаленно напоминал человека. Длинные белые волосы кутали плечи, ниспадали до пояса волнующимся на ветру плащом. Узковатое бледное лицо не имело ни единой складочки или морщинки, лишенное и возраста, и выразительности.

  – Загадай желание, я исполню, – шепнул пэрн. – Оплачу право войти в мир. Я хочу обрести свободу, данную настоящим людям, хочу жить в этом лесу, соблюдая его законы. Протяни руку, дай вход и обрети то, что несбыточно без моей помощи. Честный обмен. Любая клятва в подтверждение. Я не вернусь домой, – пэрн повел руками, позволяя движению выдать нервозность. – Плоскость жестока. Люди там не держат слова и не освобождают нас, получив одно желание. Впусти...

  Бэл облизнул губы, пережидая отдачу заспешившего времени. Буг ворчал и скалился, вырастив игольчатую шкуру полной длины и усилив её сплошным нагрудником, плетенным из послушной осенней травы. От замка спешили анги, голосок Вроста звенел жалобно и просительно, пацан торопил всех, и это лишало времени на раздумья.

  – Я впущу, – решил Бэл, покосившись на луг у границы боя.

  – Любое желание, даже два, – вкрадчивее прежнего прошелестел пэрн. – Слово.

  – Довольно и одного, – прищурился Бэл, прямо глядя в серые глаза. – Условие будет высказано вслух.

  – Как угодно, – сразу согласился пэрн, норовя прильнуть к границе. – Я полон сил и готов служить. Зачем сдерживать желания? Здоровье, сила, рост, лицо, голос... внешность – вот что мы умеем безупречно. Не только это. Подумай. Не спеши. Приношу клятву, высказанное вслух условие будет исполнено в точности, о добрый хозяин.

  Бэл повторно облизнулся и медленно, осторожно протянул руку к самой границе. Пэрн встал ровно и поклонился, выражая благодарность, тоже протянул руку. Пальцы на сей раз сошлись, сомкнулись в плотный замок, с силой удерживаемый обоими участниками договора.

  – Бой для всех прибывших, здесь и сейчас, – быстро выговорил Бэл, рывком втягивая 'гостя' в Нитль.

  Пэрн завизжал, извернулся и попытался разорвать рукопожатие. Граница, признавая обоюдный договор, разошлась, впуская пэрна – и сомкнулась за его спиной. Из морока тумана один за другим возникли те, кого норовил протащить 'мимо договора' честный на свой лад пэрн. Пять кэччи и один хорм, все еще верящий в свою невидимость и потому особенно смешной: он, громадина, полз, норовя укрыться в полегшей траве...

  – Свободные жители плоскости, – передразнил Бэл, позволяя бугу отпрыгнуть назад и хлопая зверя по звонко шуршащей игольчатой шкуре. – Как же, у всякой бездны имеется дно, вот только в вашем понимании оно и есть плоскость. Свиту можешь отпустить домой. Или все же – они твои тюремщики, о, свободный изолят? Неизменно вы желаете власти, а получаете ошейники рабов.

  – Я бы исполнил желание, недотепа, – усмехнулся пэрн. – Еще не поздно все переиграть.

  – Я не играю. Никогда, – сухо ответил Бэл, завершая любые разговоры.

  Кэччи уже выстроились полукругом, норовя по своему обыкновению взять врага в тиски. Хорм осознал, что его видят, взвыл и пружинисто приподнялся на лапах, озираясь. Ни близкий лес, ни спешащие от замка люди не понравились 'гостю' – и он покосился назад, даже проверил кончиком хвоста прочность границы. Огорчился и снова взвыл.

  Буг зажмурился, впиваясь в дерн когтями. Бэл упрямо прищурился: к обоим пришло осознание соединения двух частей – человека и зверя. У половинок целого закружились головы, судорога скрутила общее тело – и ушла, унося сомнения.

  Бугадь прильнул к траве, слизнул каплю растаявшего снега, запоминая запах и суть врага, чтобы не упустить его, если вздумает попытаться бежать, не приняв боя. Звериная голова Игруна смотрела на пэрна, человечья – Бэла – удерживала внимание на прочих врагах. Возможность сразу понимать то и другое зрение не могла удивить существо, ставшее цельным.

  Пэрн снова пытался пустить в ход чарующее обаяние, весьма действенное против людей и бесполезное в бою со зверем. Лапы буга спружинили, бурое тело взлетело на полную высоту роста Бэла, позволяя двум кэччи атаковать друг друга метальным оружием. Рудный клинок поймал обманный удар шипастой плети, до поры невидимкой обвивавшей пояс пэрна. Свободная рука перехватила плеть, не жалея кожи, рванула, заплетая себя до самого плеча, раня – и давая время когтям буга завершить главное. Шея пэрна хрустнула обманчиво легко. Бугадь не остался доволен достигнутым и рухнул на 'гостя', полосуя его всеми когтями, вминая в грунт, отдавая корням.

  Хвост свистнул, снося полголовы сунувшемуся слишком близко кэччи. Взгляд Бэла проследил направление бегства хорма. Тело извернулось, уходя из-под удара ловко работающих в паре последних не пораненных кэччи. Их бугадь оставил ангам: уже бегут, злее исподников и, яснее ясного, оба готовы сходу порвать и врага, и заодно временного дайма замка, сунувшегося в непосильный бой.

  Бугадь достал удирающего во все лапы хорма у опушки, под первыми ветвями большого леса, на корнях, так и лезущих из-под лопнувшего дерна. Исподник истошно выл, ловко прыгал, метя кору рваными шрамами. Он был быстр – не зря хормы близки западному лучу в своем искаженном даре. Этот хорм успевал каждый раз уклониться от удара корней или подсечки ветвей. Клинок взрезал спину твари от плеча и до паха – косо, с оттягом, не жалеючи. Сразу распалась общность: Бэла вышвырнуло со спины буга, пребольно приложило о ближний ствол. Уже теряя сознание, он следил, как Игрун неистово топчет исподника, рвет клыками, пришивает когтями к корням, лишая последней призрачной возможности на спасение. Лишь убедившись в своей полной победе, зверь замирает, закидывает голову и издает победный рык. Сизая игольчатая броня начинает втягиваться, но мирный мех более не выглядит прежним, бурым.

  Боевые буги отличаются от своих диких собратьев, ни разу не отведавших азарта схватки с врагами Нитля и лишь грезящих о победе в уютных зимних логовах. Узор полос и пятен у каждого боевого зверя свой. Он – память первого боя...

  Преодолевая слабость, Бэл улыбался и следил, как проступает по хребту сизая зимняя изморозь, как бурость меха темнеет до ночной густоты, как яркими снежинками вспыхивают самые кончики ворсинок, а воротник лоснится плотным серебром.

  – Ты самый красивый буг на свете, Игрун, – шепнул Бэл и потерял сознание.

  Звяк! И еще – звяк! Этот противный, тянущий жилы звук завершает всякий приступ боли, не обещая облегчения. Еще того гаже – запах. После каждого 'звяка' усиливается горелая вонь плоти и паленого волоса. Тошнота подступает к горлу, в легких нечто лопается – и пытка возобновляется, чтобы завершиться новым звяком.

  – Шкуру бы с него спустить! Мальчишка, полнейший недотепа, – зло шкварчит голос, словно он и есть каленое железо, встретившее плоть.

  – Не дергай, тяни ровно, – советует второй голос, спокойный и даже чуть ленивый. Знакомый: именно так ворчит в усы старый анг, поселившийся в замке после смерти Йонгара и, кажется, намеренный тут и остаться независимо от мнения своих спутников и даже хозяйки Тэры, ведь она однажды очнется и примется решать. – Если разобраться, мы аккурат и спускаем шкуру. К тому добавлю: он не мальчишка, а вовсе даже боец и справный анг, пусть чуток мелковатой породы. Но это не недостаток, взять в пример хоть даму Лэти. Она пониже ростом и тоща, как весенняя травинка.

  Звяк! Снова мир померк, мешая осознать себя, лежащего на чем-то жестком и холодном. Даже имя помнилось с трудом. Бэл... Нелепое имя, приставшее недавно и как-то без спроса. Разве он хотел быть Бэлом? С тех пор, как рудная кровь легла в ладонь, горячая и своенравная, ничто не желает двигаться по намеченным рассудком тропам. Еще бы, Черна ковала, у неё – все 'напрямки'...

  – Ты старше Бэла на сколько лет? – продолжил думать вслух пожилой анг.

  Звяк! Невыносимо быть тряпичной куклой, попавшей в руки двух безжалостных ангов. Но пока нет возможности выразить протест. Понять бы, что они творят? И когда... То есть вернее – сколько прошло времени от потери сознания и до нынешнего полубреда пробуждения?

  – Положим, на десять, – возобновил беседу первый голос, теряя жар озлобленности и с ним заодно шипение. – Но я-то...

  – Ты-то, – передразнил старый анг. – Пэрны таких как ты жрут и не давятся. Я повидал их породу, тому уже лет тридцать, а все памятно... Лютая была зима. Оно конечно, с сорокалетним-то рубежом не сравнить, но – лютая. Пэрны тогда взяли два замка на юге. Именно они, а вовсе не шаасы какие-нибудь. Анги склонны верить клятвам и слушать обещания, мы простоваты душою, многие из нас. Бой осиливаем, а гнилость слов иной раз стачивает нас. Я зарубил пэрна со второй попытки, по сю пору тот удар помню... и его лицо, и как взгляд подернулся смертью. Один в один был мой сын, за год до той зимы ступивший на последний корень. Я не спас его в зиму, я кое-как пережил лето и зарубил подделку, неотличимую от моего мальчика... Как думаешь, ты смог бы перерезать глотку любимой женщине, матери или другу?

  – Но... Ох, ты ж...

  Звяк! Боль обожгла, но не так яростно, как прежде: Бэл слушал, а разговоры всегда отвлекают. Тем более, такие. Старый анг, кажется, первый раз изволил о себе рассказать. Наверняка, старается не для собеседника, убалтывает именно Бэла. Понимает, что боль велика, что нет времени на повторный уход в обморок. Бэл попробовал улыбнуться, благодаря. Губы не послушались, но понимание себя, пребывающего в замке, вполне живого, начало медленно, по крупице, возвращать ясность рассудка.

  – Вот и не дергай, тяни ровнее. Когда он будет вовсе в уме, поблагодари. Если б он поперек правил не полез в бой, ты теперь знал бы ответ. Или я знал бы... за что снес чью-то буйную голову, хоть она и не пэрну принадлежит.

  – И ты... сына?

  – Всего лишь тварь, но меняться она стала только после смерти, так что пришлось сложновато.

  Звяк!

  Анги примолкли, старый кряхтел, вдруг осознав возраст. Вспомнив дурное, он дышал тяжело и неровно. Младший иногда резко вдыхал, готовя вопрос – и судорожно его сглатывал, не решаясь вслух проговорить мысль, грозящую обернуться новой болью для собеседника.

  – Почему ты согласился быть вторым? – наконец выговорил первый анг замка Файен. – Ты старше, ты учишь меня, ты... я ведь знаю, ты из настоящих зенитных ангов, а на западе лишь случаем очутился.

  – Не случаем, если не звать так просьбу Тэры. Я желал покинуть зенит, она намекнула на важность событий у Йонгара для грядущей зимы... Когда дорастешь до моих лет, поймешь: место за столом или на приеме ровно ничего не значит. Мне тут нравится. И ты неплох, надо ведь кого-то толкового учить. Я не хочу уходить, и прежде не желал, еще молодым... а Тэра вреднющая баба, хуже всякой черы яд копит, и всегда была такова. Первым ангом нельзя у неё остаться, если тебе более сорока. Понял? Теперь сообрази, сколько еще сам ты простоишь на стене, красиво подбоченясь?

  – Почему это – нельзя? – шепотом ужаснулся первый анг, считая в уме остаток времени, исчезающе малый.

  – Север исконно поднимал нас из детства. Всех нас, в ком крепка сила и велика душа. Прорицатели, если они толковые, помогают раскрыть данность, понять склонность и избрать путь. Но кроме Тэры в нынешнем веке никто не соглашался отпускать лучших, когда они... дозревают до полного ума. Или научаются из него выходить в дух, что уж вовсе редкость. Мерзопакостная старушенция... И не морщись, я сам не молод и могу звать её, как вздумаю! Старушенция, да... Сколько помню, она неизменно в сомнениях и, вроде бы, готова переметнуться к сильному, она слаба здоровьем и щупает последний корень. Надежный способ заглянуть на дно чужой души, к сильным-то в замок не лезут, себя не помня, сняв защиту и глупо сев близ Файена, северного зрячего огня. К чему я начал-то? Ах, да: вреднейшая из хозяек последовательно изгнала отсюда всех, кто теперь славен. Со всеми перессорилась и все мы ей... благодарны. Не сразу, много позже, когда поживем да подразбавим горячность. Нет, тут я промашку дал. Не все еще доросли до благодарности. Тох ненавидит её. По настоящему, так и знай. Ясномогучий южный упрямец полагает, что более полное обучение позволило бы ему спасти учителя.

  – А...

  – Ненавидит, сочтя свое изгнание ошибкой Тэры. Полвека назад в горячке он подался на юг, там ему напекло голову еще сильнее после истории с чером. Дальше – хуже... У Тэры из-за чудачеств Тоха отношения с тремя большими замками юга натянуты аж до звона.