Текст книги "Вошь на гребешке (СИ)"

Автор книги: Оксана Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

  – Ты мог бы стать славным вальзом, – улыбнулась Милена, бесцеремонно забираясь на заднее сиденье и принимая у младшего из пацанов машинку. – Я ехала и думала: если все так плохо, как я увидела, отчего мальчик еще жив? Сделано без жалости, на смерть. Но ты его держишь и ты сильный, пока что справляешься. Вот разгадка.

  – Я буду машинным директором, – круглоголовый ничуть не желал делаться непонятным вальзом, – буду строить красивые машины.

  – Такие? – уточнила Милена, рассматривая ту, что получила на время.

  – Красивее, – 'р' выговаривалась нехотя, но слова с этой буквой вроде бы нравились пацану, и он сознательно рычал громко и длинно. – Водородные. Летающие. И чтобы всем было весело.

  – Когда брату грустно, ты даешь ему самую яркую и сидишь рядом, да?

  – Эта, – пацан перешел к особо важным пояснениям, подвинувшись ближе и заподозрив готовность слушать. – Реактивная. Самая прикольная. Тут сопло, тут, тут. Вертикальный взлет. Ключ на старт!

  Демонстрируя данные машинки, он отобрал игрушку, установил на диванную подушку, зарычал и подбросил вверх так, что потолок чувствительно спружинил.

  – Ты не забыл взять у мамы ключ? – усмехнулась Милена и посмотрела на старшего мальчика. – Пошли в дом. Я поговорю с Маришей, а потом мы все вместе поиграем в машинки.

  – Он не ходит, – вмешалась в разговор ненадолго смолкшая мама обоих мальчиков. – Тоже мне – гадалка!

  – Но я-то хожу, – хмыкнула Милена, разобравшись с креплением кресла и отстегнув его.

  Не слушая более никого, она прошла по ступенькам, плечом оттолкнула дверь, миновала коридор. Устроила пацана и его кресло на приглянувшемся месте. Поманила Маришку, жестом предложила родителям занять диван и сразу исключила их из сферы внимания.

  – Как ты создала серебро?

  – О чем ты твердишь снова и снова? Нет у меня серебра, понимаешь? Нет! – кажется, Маришка все же попробовала ругаться.

  – Ты шептала там, в машине, когда пришли кэччи. Что за слова? Ладно, не отвечай. Надо не слова, надо настроение. Чего ты пожелала мне? Сначала ты боялась умереть, потом просила спасти сына. Позже много иного, вполне бесполезного.

  – Пожелала осилить, – шепнула Маришка, удивленно хмурясь и шепотом, нехотя, припоминая важное.

  – Вот. Пожелай ему – осилить. Всей душой пожелай и ничего не бойся, я и так управлюсь, но хотелось бы без сложнований... осложнений.

  Вопреки ожиданиям самой Милены пришлось ох как повозиться с 'проколом', как на здешнем языке было названо вмешательство исподья в здоровье. Вслепую, трудно и медленно, сплеталась настройка на ребенка.

  Плоскость ничуть не желала отзываться и помогать, как это делал живой лес. Родители тоже не помогали, скорее наоборот. Рита то и дело шипела невнятные слова презрения и отрицания, Саша настороженно молчал, не веря ни в хорошее, ни в плохое. Одна Маришка исправно исполняла обещанное, зажмурившись и непрестанно шепча без звука, одними губами, длинную повторяющуюся фразу.

  – Иголка! – громко сообщил будущий 'машинный директор'. Он уже утомился ждать, когда взрослые закончат играть в непонятную и весьма скучную игру. – Мам, ну смотри – иголка. В ней смерть Кощея, мультик такой.

  – Может и смерть, – с интересом предположила Милена. – Я видела в больнице. Капельница, так называется. Для исподников мы, люди, – капельница. Если им удается делать прокол, они насыщаются. Если успеть помочь, пока много жизни – хорошо. Если останется совсем мало, не спасти. Без псахов уж точно никак. У вас есть псахи? Пока я ни одного не видела. В больнице.

  – Так, нам пора. Старалась, признаю, но вышло слабовато, не убеждает, – пришла к окончательному выводу Рита, встала и поправила костюм. – Шоу закончилось, мы уезжаем. Саша, хватит маяться благотворительной дурью, ты устал, тебе надо отоспаться.

  – Сколько мы должны вам за прием? – спросил младший из мальчиков сухим тоном, наверняка скопированным с речи матери.

  – Трудное было дело, – нахмурилась Милена. – Машина, не меньше.

  – Что? – поразилась Рита, замирая на пороге.

  – Вертикальный взлет, три дюзы, – пацан первым понял, куда смотрит Милена. Вздохнул и чуть поколебавшись, отдал на протянутой руке. – Самая прикольная...

  – Она не в себе, – пряча смятение, громко сообщила пустой улице Рита и хлопнула дверью.

  – Три дня, девочки. – Голос Саши звучал чуть смущенно. – И поосторожнее тут. Клуб раньше был модным, сейчас не сезон, да и звездочки пооблупились. Откровенная шваль приезжает, ночами гудят... Ну, понимаете. Я внес стандартный лимит на мелкие расходы, покушать сможете без проблем. И... и как дальше лечить его?

  – Поменьше врачей и побольше леса, – пожала плечами Милена, мягким движением поднимая кресло и вынося по короткой, в две ступени, лестнице. Уже закрепив его на прежнем месте в салоне большой машины, она прикрыла дверь, махнула еще раз круглоголовому непоседе. Тот обеими руками упирался в заднее стекло и во всю улыбался, когда Рита, не прощаясь, зло сорвала машину с места и укатила. – Саша, спасибо. Сегодня был длинный день. Я устала, не хочу даже быть... прикольной. Есть, чиститься и спать, вот мой предел.

  Полноватый Саша долго усаживался на водительское место, сопел и косился на Маришку, которая как раз успела появиться у входа в бунгало. Определенно, мужчина собирался что-то спросить или сказать, но так и не выбрал тон и сам вопрос. Пожал плечами, хлопнул дверью и укатил. Красные огни угасли вдали, шум затих. Маришка, успевшая уложить Мишку и теперь довольно спокойная, вздохнула и осторожно тронула приятельницу за рукав.

  – Невероятный день. Меня то убивают, то селят в пятизвездочном бунгало. Почему внутри у меня пусто, словно меня выкачали? И почему эти – Саша и Рита – сперва верили тебе без причины, а потом раз – и ушли?

  – Я вальз. Мне верят независимо от смысла сказанного, если я трачу на то силы, – поморщилась Милена. – За это иной раз приходится платить: когда я отпускаю людей, они вовсе мне не верят. Но и это проходит... Знаешь, чего я боюсь сейчас?

  – Они сочтут нас мошенницами и заявят в полицию, – предположила Маришка.

  – Утром проверим, кто из нас боится правильно, – рассмеялась Милена. – Пошли жрать. Хавать. Давиться. Где тут рыгаловка? Готова заглотить какое угодно дерьмо, размазанное по тарелке, лишь бы было его до пуза. От пуза?

  – В больнице учила язык? Теперь верю. Там вроде бы рыгаловка. Ресторан называется. Поздно, давай не пойдем. Саша ведь предупредил.

  – Я истратила силы. Тебя выкачали до дна. Мне надо есть, тебе надо есть. Пойдем.

  Маришка еще немного повздыхала и принялась старательно запирать бунгало. Убрала карточку-ключ в карман пальто, подергала дверь и догнала не пожелавшую ждать Милену. Та шагала бодро и заинтересованно осматривала белокожие деревья, рощицей столпившиеся у помпезно-величественного главного здания с мраморными лестницами, сияющими витринами огромных окон и шуршащими дорожками гранитной щебенки, огибающими пожухлый цветник.

  Портье распахнул дверь, невозмутимо проигнорировав рваную рубаху Милены. Маришка виновато засопела, зачем-то показала карточку и назвала номер бунгало.

  – Ты похожа на Белька, – хмыкнула Милена, начиная злиться. – Я иногда готова была раздавить вежливого дурака за его суетливость. Перед всеми извиниться, никому не помешать, заранее счесть себя лишним и удалиться до того, как я решила, что это уместно. Но женский вариант лучше. Моги обижаться: я сияю, ты фон. Годный фон.

  – Не могу, на тебя почему-то не могу.

  Ресторан Милене понравился. Пахло более чем обнадеживающе. Вдобавок на вошедших сразу обрушилось много света и шума: хотя заняты были лишь три сдвинутые воедино стола, в обширном зале бурлило и пенилось забродившее, неразумное веселье. Сам зал тоже смотрелся приятно, стены почти белые, есть большой камин. И пусть в нем не живой огонь, но и такой – тоже греет кожу и наполняет душу.

  – Чо-то терли – все без лажи, пять звезд, как на коньяке, а тут типа дыра. Хавка дерьмовая и телки пригородные, без прикида, – проревели басом у самого бока Милены.

  Пониже спины увесисто хлопнули, уважительно сообщили уточненную оценку: 'у-уу'. Маришка сжалась и попятилась. Милена томно вздохнула, поправила волосы и многообещающе улыбнулась огромному мужику, по-прежнему сидящему на своем месте, вцепившись в край рубахи первой ученицы Файена.

  – Беру на ночь, у меня типа – все включено, полный люкс, – продолжил басить весельчак, наконец-то поднялся в рост и оказался чуть выше Милены и шире её неизмеримо.

  – Утром приползешь извиняться. Иначе добью, я начинаю злиться, а это плохо, – внятно и достаточно громко предупредила бывшая первая ученица замка Файен.

  Правой рукой, основанием ладони, почти без замаха припечатала широченную грудину, проследила, как оседает туша и аккуратно поправила её за ворот пиджака, чтобы не промахнулась мимо огромного кресла.

  – Быстро кушаем и идем чиститься, – напомнила планы Милена, плотно прихватила за локоть стонущую приятельницу и продолжила путь к избранному сразу столу, тому, что у камина. Не оглядываясь, она громко добавила: – Отнесите его, будет отдыхать до утра.

  – Нас прибьют, – едва слышно выдохнула Маришка, падая в кресло и сжимаясь, чтобы стать как можно меньше. – Эти же... им все равно, они же...

  – Носорога с одного удара, – вразнобой восхитились за сдвинутыми столами, созерцая бессознательную туша. – Пашку! Баба!

  Официант затравленным зайцем заметался по залу, из-за двери показался солидный служащий в безупречном костюме, вмиг все углядел, оценил и счел вмешательство преждевременным. Жестом отменил вызов охраны, полиции и любых иных сил, от которых традиционно проблем больше, чем порядка.

  – Чо замер, тащи девочкам выпивку! Пашку завалили!

  Все, что ревели далее, Маришка слушала, часто моргая, багровея от смущения и старательно прячась за довольно низкой спинкой кресла. Милена наоборот, охотно орала в ответ, спрашивала, что в меню 'типа прокатит' и ощущала себя совершенно довольной и полностью, до кончиков обломанных ногтей – живой, телесной.

  Только одно омрачало праздник живота: грядущее утро, от которого не стоило ждать ничего приятного и простого...

   (72) Коронь срастается с вальзом и наделяет его особым даром понимать и развивать в себе силу любого луча. Нынешняя «королева», которая носит на шее медальон прежнего короля, обещала срастись с коронью, однако в её прическе присутствует лишь вырезанное из мертвого корня подобие корони, не более того. Об обмане, в общем-то, догадываются. Но вслух заявила о своих сомнениях лишь Тэра Ариана. Прочие промолчали: слова прорицательницы сочли притязанием на коронь. И устрашились...

   (73) Вууд – в дословном переводе "подонки души". То, что есть в каждом, осадок со дна. Не обязательно он – зло, однако же, оставленный без контроля, он свободен от любых моральных тормозов и иных правил, законов мира людей. Вууд анга – чистая ярость и сильный союзник в бою. Вууд вальза порой – убийца этого самого вальза. Однажды Милена, отведав жабьей икры, слышала сонный шепот Тэры: старая прорицательница твердила, что Астэр мертв, а его вууд слишком похож на человека и носит личину первого вальза востока. Может статься, то был кошмар. А может, худшее из прозрений прошлого...

   (74) Болотник – Второе наименование для рудников. Вернее, все искатели руды живут в болоте, но не все болотники готовы стать лекарями для корней мира.

   (75) Псахи осуществляют взаимовыгодный обмен или бескорыстное лечение. Наиболее удобный для плоскости пример, позволяющий понять роль псаха – пиявка. Человеку польза, пиявке кровь. Одна из причин, почему подлинных псахов нет в плоскости – отсутствие псарей и договора. Ведь в плоскости лечение людей – неизбежная смерть для пиявки...

   (76) Пророки, как было уже сказано, меняют реальность. Они выходят в тот слой мира, где допустимы разные варианты бытия, и пытаются избрать годный. Можете спросить у них, что эато значит – годный. Если застанете пророка в себе, а не в духе. Вот Тэра теперь именно в духе, безмерно далеко от тела, сознания, рассудка и прочего, вроде бы человечьего.

   (77) Споры грибницы, если их сразу не обезвредить, меняют в самом широком смысле тело, которое заполучили. Норовят его сделать грибницей. Или, по крайности, деревом, поскольку зимуют они охотно в мертвом, теплом от собственного гниения, пне. Очевидно, Ружана не стала обезвреживать споры. И молодой травник едва ли знает сам, до какой степени тело Бэла теперь человеческое и не развивается ли далее процесс одеревенения. В лучшем случае он сделает Бэла лесником, но для этого надо покинуть замок немедленно.

   (78) Дайм – Принятое полное титулование хозяина замка. Существенно оно тем, что дайм – прямой держатель огнива. Семья дайма или дамы в обиходе могут называться тоже хозяевами или детьми хозяина. Но не даймами.

  (79) Кэччи – Твари исподья подразделяются на ранги в иерархии, их внешность и даровитость прямо связаны. Повышение ранга дает и смену облика, тут исподники ничуть не схожи с людьми. Кэччи – один из самых массовых и примитивных рангов. Они созданы для боя, довольно тупы, но сила их лап велика, а страх из их сознания выжжен волею хозяина.

  Глава 13. Влад. Наверное, сон

  Неизвестное Владу место на стыке бытия и небытия

  Черное дуло пистолета казалось отчетливо видимым вопреки ночи, удаленности и контрсвету. Оно непостижимым образом приковывало, вбирало в себя взгляд, словно бы засасывало весь мир – а пуля, двигаясь навстречу взгляду, это мир истирала в прах, в ничто. Реальность сминалась, рассыпалась, ничтожное 'я' рушилось вместе с осколками вселенной в никуда, и длилось это... Хотя что можно понять в длительности, если времени не стало? Кошмар происходил вопреки праву любого убиваемого на смерть. Которая, якобы, прекращает и мучения, и позор.

  Когда кошмар вроде бы остался позади, вселенная упруго расправилась, оттолкнула смерть, словно насмехаясь над отчаянием слабого человека. Безмерный позор ничуть не походил на высокопарное определение 'клеймо'. Мол – выжгли на лбу и носи его, и под всяким взглядом вспоминай, чем провинился. К клейму можно привыкнуть. Живут же люди, названные 'лузерами', живут и те, чьи неприглядные фото и видеозаписи 'украсили' социальные сети, стали достоянием знакомых и незнакомых, подверглись издевательскому обсуждению и многократному перепосту. Живут, потому что сохраняют хотя бы одну высокую привилегию: они остаются людьми.

  Влад тоже продолжал существовать, но вовсе не по своему выбору, а исключительно от безысходности. Чтобы наложить на себя руки, надо иметь руки. Он сохранил лишь сознание и слабенькую, неполную способность воспринимать окружающее.

  То есть сперва восставший из праха мир потряс воображение. Правда, определения подбирались на редкость заштампованные. Зелень – изумрудная, свет – сияющий, небо – хрустальное и глубокое, воздух – сладкий... Все слишком, все глянцево и райски идеально. Все, кроме себя самого!

  Глотнув взахлеб счастья возрождения, почти сразу пришлось заплатить по непосильному счету. Взгляд изучал мир с некоторой высоты, но это был не холм. И положение на не-холме вовсе не соответствовало человеческому. Местность непосредственно вокруг нового вместилища 'я' поражала странностью, покуда не пришло понимание, что она собою представляет. Это толкование, невозможное и очевидное, превратило рай в злую насмешку. Захотелось крикнуть, взмолиться и убедить мироздание дозволить пуле завершить свой полет...

  Но мир снова исказился, меняясь, и сперва захотелось поверить, что к лучшему. Сознание – так ощущалось – в миг восстановления мироздания сухим листком зацепилось за нечто чуждое, а теперь освободилось и впорхнуло в реальность. Сразу к зрению добавились осязание, обоняние и слух. Рай повторно сделался желанен и близок – но эмоциональные 'качели' вмиг унесли из крайности 'восторг' в противоположную, в отчаяние.

  Теперь он находился на холме. В траве. Вот только опять не было возможности назвать себя – человеком...

  – Это что за дрянь?

  Голос произнес слова на совершенно чуждом наречии, отчего-то внятно понимаемом. Огромная рука заслонила полмира – и сграбастала студенисто дрожащий ком, вместилище сознания Влада.

  – Оно само легло в вашу руку, – сообщил второй голос, низкий, размеренный. – Согласно договору это следует передать хозяйке замка Файен.

  – Разве я обещала? – третий голос, женский, дрогнул отчетливым раздражением. – Чего стоят её слова, если они не позволили нам обрести ожидаемое? Впору востребовать плату за никчемнейшее прорицание всех времен, а не толковать о договорах и долгах. К тому же моим ангам подобает молчать, их дело безопасность, а не упражнения в словесности.

  – Я не ваш анг, я принадлежу южному лучу.

  – Твой хозяин полагает иначе, – в женском голосе скользнула нотка ядовитого злорадства. – Конечно, мы не слышали пока что клятвы... Но косные мертвые традиции принадлежат прошлому, новый закон создаю я. Только мне решать, когда и кого счесть слугой... или кем-то, еще более покорным.

  – Будем ждать полного рассасывания спайки? – уточнил первый голос, и рука болезненно сдавила желеобразное вместилище сознания Влада, сочащееся слизью, изнывающее от ужаса и отвращения к себе. – Какая гадость.

  – Зачем ждать? И так понятно, все – обман, – женский голос стал хрустальным от бешенства, усердно хранимого в чаше показного покоя. – Это брось в корзинку. Гляну в замке, что за тварюшка. Наверняка с границы исподних миров. Даже странно, что не выгорела.

  – Да уж, не зима вроде, а корни (80) к ней не лезут, – согласился первый собеседник. – Изволите проследовать к карете, ваше величество?

  – Изволю, – мягче согласился женский голос, отзываясь на невнятную для Влада лесть. – Величество, именно так. Хватит вспоминать нелепость с зенитной коронью. В сотнях миров королевами зовутся те, кто правит и носит корону. И зачем бы нам жить наособицу, удивляя соседей.

  Ком слизи с противным звуком шмякнулся в корзину, волна боли обожгла сознание Влада. Крышка заслонила небо – и мир сжался до пределов исключительно малых, ограниченных плетением сухих веток...

   С тех пор мир-тюрьма покачивался невесть на чем, вызывая приступы тошноты. Отчаяние перемежалось муками голода и приступами жалости к себе. А время тянулось, как слизь, не сохнущая на гадком комке. Нельзя потерять сознание. Невозможно заявить о себе и потребовать, ну хотя бы умолить, о прекращении пытки. И сгинуть не получается.

  Свет в тонких щелях меж прутьями мерк и набирал яркость, позволяя заподозрить смену дня и ночи, но ничто не менялось к лучшему.

  Вот свет померк снова. Ночью звуки вокруг корзинки воспринимались особенно отчетливо. Мягко шуршали по незримой траве чьи-то ноги или лапы. Поскрипывали, чуть постукивали какие-то детали, вероятно, составляющие повозку. Люди вдали перебрасывались одиночными восклицаниями и условными посвистами, находящимися вне понятной речи и потому исключительно загадочными. Ветер прочесывал густейшую гриву ветвей. Лес волновался сложно, объемно. Мир жил своей неведомой жизнью. Лишь окончательная никчемность Влада оставалась неизменной.

  Новое началось с того, что невидимая в ночи крышка корзины беззвучно отодвинулась, большая ладонь опустила на дно нечто осклизлое и желеобразное. Нашарила второй похожий ком – вмещающий сознание Влада, и извлекла, чтобы немедленно упрятать в душную, отвратительную тесноту мешка. Теперь рядом билось огромное сердце – и, кажется, не одно! Перекатывались мышцы, жесткая щетина пробивалась сквозь мешковину и колола беззащитный студень. Дыхание, биение сердец постепенно делались громче, в них обозначалась усталость.

  Наконец бег прекратился, мешок оказался высвобожден, бесцеремонно вывернут – и ком плюхнулся в воду. Тошнота заволокла сознание, наконец-то милосердно допустила в обморок. Или смерть? Разница уже не беспокоила.

  – Дышим, постепенно полегчает, – пообещал голос, смутно памятный и звучащий чуть иначе. – Нюхаем, не упираемся, вот так... В последний раз выворачивает, пожалуй. Сейчас будет можно напиться. Во-от, спокойно ложимся на спину, смотрим в небо и радуемся тому, что чудом уцелело право быть человеком. Меня понимаешь? Моргни хотя бы.

  Небо полнилось первозданным мраком, таким глубоким, что пыль бессчетных звезд не могла даже самую малость осветлить его. Зато каждая пылинка различалась безупречно, а самые яркие казались близкими – хоть бери их рукой да неси ювелиру, чтобы он с ума сошел от одного вида неоценимых драгоценностей. Звезды иногда поочередно прятались за узором веток и листьев, слабо подсвеченным снизу, от земли. Тот же свет, не умеющий разрушить бездонности ночного неба, помогал различить фигуру склонившегося к самому лицу человека – плечистого, косматого, медведеподобного. Под затылком ощущалась теплая широкая ладонь. И уже от этого хотелось – ликовать. Есть затылок. Что куда важнее, есть право быть человеком, упомянутое только что, и впервые осознанное именно как право, а не как данность. Влад моргнул, радуясь послушности век. Снова уставился в небо.

  – Понимаешь, – удовлетворенно отметил незнакомец. – Что и требовалось доказать.

  Он нахмурился и надолго смолк, давая время свыкнуться с происходящим и заодно приглядеться. 'Порода' человека была странной. Разве бывают смуглые викинги? Этот как раз таковым и казался. Вполне скандинавские черты лица, откованные в темной бронзе, выглядели более чем экзотично.

  – Имя у меня короткое, с произношением не ошибешься, – прервал молчание незнакомец. – Тох. Если полно именовать, то я на нынешний момент все еще Тох из замка Арод, ясномогучий анг южного луча... хоть и ненадолго. Юг мне опротивел, клятва давно исчерпана. Для тебя это пустые слова, понимаю. Челюсти сводит? Не напрягайся, это не беда. Сперва будет сложновато говорить, слух и речь – разное. Первое тебе, вероятно, досталось в резонансном всплеске, суть которого мне весьма интересна. Второе придется вырабатывать постепенно, практикой. Пока что, полагаю, сможешь уверенно выговаривать лишь привычные слова своего наречия и простые сочетания звуков – из нашего. Свое имя доверишь мне?

  – Влад.

  Губы едва согласились произнести знакомое слово. Оно отделилось и уплыло в ночь, по спине пробежал холодок: будто множество ушей услышало и запомнило. Откуда бы такое подозрение?

  – Познакомились, уже что-то, – неторопливо отметил Тох. – Лежи, не дергайся. Опять затошнит. Ты пока что приживаешься, и твое дело – слушать, свыкаться. От некоторых знаний выворачивает не менее, чем от голода или слабости. Между тем, времени у нас чуть. Хотя до границы и недалече, а на её земле задерживаться никак нельзя. Увы, я пока понять не могу, как тебя примет дикий лес. Оттого мы и застряли на полянке.

  – Её? – короткое слово на новом языке, как и обещал Тох, не пожелало выговариваться.

  – Королевы. Давай попробуем так: я спрошу, что мне кажется важным. Глядишь, получится отделаться кивками. Там, где ты жил, есть селения? Города, понятно. Большие – это сотня душ, тысяча? Сто тысяч? Понятно, приближаемся к границе годного ответа... В пределах мира власть в одних руках? Есть границы? Они подвижны или людскими решениями установлены? Ага... Воюете? И так и сяк, а все же нет надежного мира, вижу. Другие разумные, кроме людей, есть? Враждебные иные? Значит, варитесь в своем соку... Идем дальше и не делаем ранних выводов, пусть они и напрашиваются. Сила – это когда толкают тяжелое или бьют кулаком? Понял. Дух – философское понятие, я поймал ответ. Значит, ни вальзов, ни иных проявлений взрослого состояния единения... Вот еще: дерево – друг, дерево – нет такого и не важно оно, или дерево – бревно для дома? Вполне понятно. Значит, боюсь и спросить: сторон света у вас – четыре? Так... – Тох поморщился, считывая ответы из невнятной мимики Влада. Задумчиво уставился вдаль, во тьму под ветками опушки. – Неужто плоскость? Ничего себе закрутило спайку! А ведь Тэра знала заранее. Эта тварь, так называемая королева, тоже планировала не якорение, а пробой до плоскости. Иначе не уцелели бы все мы, кто был поблизости. Я еще удивился: зачем она строит защиту с запасом? А на выходе-то мы имели пшик, то есть Тэра – больше некому – смогла отыграть прорицание себе в пользу, зонировав воздействие и сохранив свободу севера.

  – Что?

  – Пока помолчи, я думаю. Ангам, было бы тебе известно, думать вредно, мы, по мнению королевы, существуем для перемещения и применения оружия, коим сами и являемся. – Тох недобро усмехнулся и сразу успокоился. – В целом ясно, что все хуже худшего... Без шарха тебе в настоящий лес – ни ногой. Шарх у меня имеется, но хватит ли трех камней? Заново выправлять тебя в человека будет сложновато.

  Анг снова замолк, щурясь и что-то подсчитывая. Коротковатые толстые пальцы левой руки быстро, едва заметно глазу, мелькали по костяшкам правой. Влад однажды читал о древнем способе счета, вроде бы распространенном у купцов. Там суставы использовались, фаланги пальцев, вся ладонь. Автор полузабытой статьи смело приравнивал 'суставный счет' к логарифмической линейке по уровню сложности и продвинутости посильных ему операций. Влад плохо понимал, что может линейка, вытесненная из практики еще до его вступления в сознательный ученический возраст.

  – Обойдется, – с сомнением пообещал Тох. Подпер ладонью подбородок и подмигнул. – Плоскость, вот незадача. Ничего ты не знаешь о нас. Придется излагать, как младенцу... недоверчивому. Лежи, дыши. Я пока вплету шархи в головную повязку. Будешь носить, не снимая, если хочешь остаться собою. Понял?

  – Да.

  – Мир наш имеет немало имен. Одно довольно таки распространенное – Нитль. Мы на юге его и предпочитаем. Еще нас зовут Клубком, Древью – скорее от древности, чем от дерева. Ученые из близких к плоскости техно-цивилизаций нежно именуют наш мир Попрыгунчиком. Они все ждут, когда мы снова сменим вселенную основного пребывания, интересно им, видишь ли... В плане метафизическом следует понимать, что мы не находимся на Нитле-планете, мы существуем в Нитле-структуре. Сам он в указанном смысле есть подобие нервной системы... или корневой, где нынешнее наше место пребывания – главный узел. Центр. Периферийные волокна тянутся туда, не знаю куда... – Тох развеселился, повел бровью, наблюдая полнейшее недоумение на лице слушателя. – Нитль содержит в себе мириады связей. Особо впечатлительные идеалисты и проповедники отсталых миров имеют неосторожность полагать нас доказательством божественного присутствия и промыслом Его. Мол – Он все знает и связи ведут к Нему: дерни за корешок, Он и отзовется. Головы бы дурные поотрывать! Он ведь не соглядатай, правда? Более деловитые довольны тем, что Нитль им дает в смысле транспортной системы, хранения и получения знаний, если он готов и желает давать и делиться, впускать в себя. Но это пока что не суть... Так или иначе, Нитль определенно есть существо, а не объект. Он реагирует, ведет себя и даже имеет настроение. Сейчас – препаршивое, могу добавить... Давно уже такое, и последние полвека это становится по-настоящему опасно. Населяют Нитль, все его дичайшее срединное сплетение корней, сознаний и бессознаний – люди. То есть мы, коренные жители мира – часть его, и важная часть, те из нас, кто способен здесь выжить. Мы не строим цивилизацию и не двигаем науку в понимании плоскости. Все, кто желает подобного, тут не остаются. Мы обладаем наибольшей, как я думаю, свободой во вселенной. Мы можем себя менять и совершенствовать почти безгранично. Мы живем в Нитле и составляем с ним целое, если не накопили ошибок и не ослабли. У нас общее назначение: мы поддерживаем связи и взращиваем корни, соединяя миры. И еще не допускаем за исподниками права лезть в плоскость и тем более – выше.

  Тох тяжело вздохнул и развел руками, сознавая, что его не понимают. Влад действительно не понимал – и почти не слушал, из последних сил сбарывая тошноту. Он не готов был признать, что неведомым способом выпал из привычного мира. Он не желал думать о том, что здоровяк Тох наблюдал его прежнее состояние и знает тот позор. Он освоился с человеческим телом и рефлекторно отказывался принимать реальность пребывания в виде комка студня... Куда удобнее поверить, что был стресс, затем приступ бреда и теперь – что? Помешательство? Вроде – не вариант.

  В словах Тоха ощущалась огромная фальшь. Что это за свобода, если некая королева помыкала тобою и издевалась? Что за заявление 'мы не строим цивилизацию', если имеется упомянутая королева, верный признак монархического строя и, значит, скорее всего, аналога средневековья по уровню развития? Хотя упоминается с дивной легкостью вселенная, что ничуть не совместимо с удобной теорией.

  Пока более или менее достоверным выглядит лишь то, что при перемещении сюда сознание было искажено, некто воспользовался случаем и внушил чудовищную идею комка слизи и, значит, полнейшей ничтожности. Некто старательно подготовил почву для нынешнего разговора, в котором Тох выглядит спасителем, единственной надеждой на выживание, искренним человеком. Хотя он преследует свои интересы, скрытые, вероятно корыстные. Какие? Он в опале у королевы, он желает интригами и ловкостью упрочить свое положение. Он в бегах?

  Или, совсем иной вариант: это – лишь иллюзия. Подстроенные, постановочные разговоры и ситуации. А если все вне реальности, кто сказал, что слишком красивый мир – не компьютерная симуляция, созданная для обмана пленника?

  Влад прикрыл глаза и задумался. Если бы накануне он пил, если бы он баловался травкой, счел бы происходящее развитием белой горячки и галлюцинацией. Но – нет... Были мусорный полигон, удар молнии и рухнувший с небес зверь. Чужое проникновение в привычный мир. Некто пожелал попасть на Землю. Как сказал Тох, пустить корни и присоединить мир к общности. Между прочим, не спросив мнение жителей! Зато одного из них – Влада – изъяли с места эксперимента. Для изучения? Для первичного контакта? Если верить уфологам, людей регулярно воруют. Только до сегодняшней ночи верить не было смысла, все ужасы казались порождением больного сознания авантюристов, помешанных и мошенников.

  – Плоскость, – снова буркнул Тох, продолжая плести шнурок. – Эдакий водораздел сил. Наша сторона – развитие внутрь, так я сказал бы. Мы меняем себя и пользуемся возможностями, в нас же упрятанными. В нас – в людях – уж поверь, заложено безгранично много. Исподники пошли по пути развития вовне, то есть подпитки от сторонних источников силы. Они иерархичны, они в вечной борьбе за власть и распределение заемной силы. А, поскольку взаймы никто не даст добровольно и без возврата, они по сути своей – захватчики. Плоскость есть поле нейтральности сил, взаимного погашения, так бы я сказал для простоты. Я не вальз, да и точность тебе покуда без пользы... В плоскости люди живут, пользуясь лишь малой частью своих возможностей. Еще в плоскости существует закон отложенного воздаяния. Это почти все, что я знаю о вас. Шнурок готов. Сейчас надену, вот так. Запомни накрепко, Влад из плоскости: тут, в Нитле, мы платим за ошибки при жизни. Шнурок с шархами в твоем случае исключает из рассмотрения прошлое. Но не исключает настоящее и будущее. Шарх – он та еще дрянь... Вальзы востока его научились извлекать из спаек, и это, на мой взгляд, причина их падения. Луч восхода на якорях стоит потому, что его люди нарушили закон, и закон не пожелал согнуться. Но его по-прежнему упрямо... гнут. Вставай. Поедешь на моем буге.