Текст книги "Двойная рокировка"

Автор книги: Ной Чарни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Это просто потрясающе. Мне все равно, как это произошло, хотя подробности, конечно, любопытные. Я лично вижу здесь руку Господа, а дареному коню в зубы не смотрят. Так ведь говорят англичане?

– Если мне станет известно что-нибудь еще, я тебе сообщу. Но, похоже, эта загадка так и не будет до конца разгадана.

– Мне достаточно, что я могу закрыть это дело и отрапортовать полковнику Пасторе о наших успехах.

Коффин заплатил за покупку и отошел от сырного изобилия, держа в руках зеленый фирменный пакет.

– А теперь, Клаудио, я хотел бы замолвить словечко за Валломброзо.

– Я уже говорил с Турином. Хотя она и непричастна к обнаружению картины…

– Это ты так считаешь.

– Насколько мне известно. Ты что-то темнишь, Габриэль.

– Я не могу раскрывать свои контакты…

– В любом случае она освобождена условно и должна до конца срока…

– Я знаю, что там написано мелким шрифтом, Клаудио. Это хорошие новости. Спасибо за помощь.

– Это она должна говорить спасибо. Ладно, возвращайся к своему сыру, Габриэль. Чао, и еще раз спасибо.

«Ну вот и все, – подумал Коффин, кладя трубку во внутренний карман пиджака. – Можно считать, что дело сделано». Он остановился перед сверкающим великолепием кондитерского отдела и попросил слегка охрипшим голосом:

– Мне, пожалуйста, десять шоколадных трюфелей и два шоколадных эклера.

– Микеланджело Меризи да Караваджо родился в городке Караваджо, неподалеку от Милана, в тысяча пятьсот семьдесят первом году. Да, Фиона, того самого Милана, где была основана компания «Прада». А каких-нибудь нормальных вопросов я от вас дождусь?

Профессор Саймон Барроу распинался перед группой невежественных, унылых и апатичных студентов в одном из залов лондонской Национальной галереи, стены которого были обтянуты зеленым бархатом. По крайней мере такой ему казалась его аудитория. Профессор в окружении тридцати трех тупиц.

– В тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году его отдали в обучение к миланскому художнику Саймоне Петерцано… нет, Маноло, тебе необязательно знать, как пишется его имя, ты же не кредит за него получаешь… В тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году он переезжает в Рим, где начинает работать в мастерской Кавалера д'Арпино, который прославился изображением цветов и фруктов. В девяностых годах Караваджо обретает покровителей в среде богатых и влиятельных кардиналов, известных своими гомосексуальными наклонностями. Главным его спонсором становится кардинал Дель Монте. В этом нет ничего дурного, ведь речь идет о хлебе насущном.

При посредстве покровителей Караваджо получает заказы от церквей. Но его в высшей степени реалистическая манера и свободная трактовка библейских сюжетов отпугивают заказчиков. Его алтарные композиции часто отвергаются как «неблагопристойные», поскольку не соответствуют представлениям церковников. Однако такая «отбраковка» лишь способствует обогащению художника. Картины Караваджо пользуются огромным успехом у светских покупателей, которые платят ему гораздо больше, чем могут предложить святые отцы.

Барроу прошелся вдоль картин вышеупомянутого художника.

– Бурная и драматическая жизнь Караваджо отмечена постоянными стычками с полицией. У него в отличие от большинства художников того времени не было учеников. Мало того, он грозился убить всякого, кто осмелится ему подражать. В мае тысяча шестьсот шестого года Караваджо убил на дуэли своего противника после ссоры, возникшей при игре в мяч. Скорее всего это были разборки между двумя уличными бандами, в одну из которых входил драчливый Караваджо.

В качестве иллюстрации к своему повествованию Барроу сделал несколько неуклюжих выпадов, имитируя поединок на шпагах. Послышались смешки, никак, впрочем, не повлиявшие на интерес к лекции.

– Раненому Караваджо пришлось бежать в Рим, чтобы избегнуть преследования за убийство. Несколько месяцев он работал в Неаполе, потом перебрался на Мальту, где был заключен в тюрьму за ссору с одним из рыцарей Мальтийского ордена. После побега из тюрьмы он обосновался на Сицилии. В тысяча шестьсот девятом году, после возвращения в Неаполь, подвергся нападению наемных бандитов, до неузнаваемости изуродовавших его лицо.

Ожидая папского помилования за убийство, совершенное в Риме, Караваджо в июне тысяча шестьсот десятого года покидает Неаполь, но в Порто-Эрколе его по ошибке арестовывают. Да, роковое невезение, хотя подчас создается впечатление, будто он сознательно навлекал на себя несчастья. Как-то раз Караваджо пригрозил убить официанта в таверне, потому что ему не понравилось, как там приготовили артишоки. Характер у него действительно был не из легких. Вскоре после ареста его отпускают. Все его пожитки, включая несколько картин, остались на корабле, на котором он приплыл. Но за время ареста корабль ушел и теперь находился на расстоянии нескольких дней пути. Караваджо пускается вдогонку, но по дороге подхватывает малярию, от которой вскоре умирает, так и не узнав, что его помиловали.

Барроу увлекся своим рассказом. Лицо его покраснело, он быстро ходил перед картинами, оживленно жестикулируя.

– Однако жалеть его не стоит… Надя, не смотри так, словно ты сейчас заплачешь… поскольку во всех своих несчастьях он виноват сам, вернее его буйная натура. Его девиз был начертан на рукоятке шпаги, которую он постоянно носил при себе, хотя это было запрещено. «Без надежды и страха». Он, в сущности, являлся головорезом, «крутым», как сейчас говорят. Но хотя жизнь его была беспутной, а искусство шокирующим, это один из самых выдающихся художников в истории искусства.

Барроу не сразу заметил в зале трех мужчин в темных костюмах, а когда увидел, резко прервал свое повествование.

– Переходим в следующий зал, дети кукурузы! Давайте, давайте. Потом будете скачивать халявную музыку. У вас еще останется масса времени, чтобы скрутить косячок и посмотреть телик. Я обладаю крупицами знаний и обрывками мудрости, которые, возможно, позволят мне повысить ваш интеллектуальный уровень. Я отдаю их вам за умеренную плату, вносимую вами за обучение. Но нюхать клей и тусоваться, конечно, гораздо интереснее.

Студенты внимательно слушали Барроу, но это ничуть не мешано ему распекать их. Профессор подошел к картине, занимавшей всю стену. На ней были изображены две фигуры в полный рост.

– Тысяча пятьсот тридцать четвертый год. «Французские послы» Ганса Гольбейна. Если бы вы хоть изредка заглядывали в книги, то сразу бы узнали данное полотно. Но ждать от вас этого – все равно что просить обезьяну перестать ковырять в носу и написать «Гамлета». Натан Донн, вы меня слушаете?

Картины имеют свои секреты. Почему мы изучаем искусство? Или, вернее, почему я говорю об искусстве с вами, несмотря на полное отсутствие интереса с вашей стороны? Потому что твердо верю – великие произведения раскрывают нам тайны человеческой природы. Независимо от сознания художника его картины являются иллюстрациями людских страстей. История, политика, социальные проблемы, литература, искусство, религия, философия, психология, человеческие эмоции – все находит место в его творчестве. Вы хотите любви, секса и смерти? Все это есть в картинах, черт побери! В каждом полотне заключена тайна, которую можно уподобить зверьку, завязшему в смоле. Он пытается выбраться в надежде, что вы ему поможете. Всякий взирающий на картину должен знать, что в ней скрыто сокровище, манящее нас из глубины своим призрачным золотым блеском. Так берите же руку, которую вам протягивают!

– Мы само внимание! Давайте начнем учиться, – послышался голос из толпы.

– Отлично. Итак, Гольбейн был придворным живописцем короля Англии Генриха Восьмого, того самого толстяка, имевшего восемь жен. А знаете, почему он был таким толстым? Страдал какой-то ужасной кожной болезнью, названия которой я не помню. Все ноги у бедняги покрылись струпьями, не дававшими ему ходить, поэтому его все время носили. От недостатка физической нагрузки он приобрел весьма внушительные размеры. Но это так, к слову. Гольбейн был фламандцем, как вы, вероятно, знаете из моего курса лекций по северному Ренессансу. Так что его стиль должен быть вам знаком. Помните, я рассказывал вам о ван Эйке?

Так вот, картина, что перед вами, тоже полна скрытого символизма.

Барроу вновь заметил троицу в глубине зала. Что им надо, черт бы их подрал? Опять он вляпался в какое-то дерьмо.

– Этот портрет был заказан джентльменами, которые на нем изображены. Они стоят у высокого стола, загроможденного множеством странных предметов и инструментов. Это два французских посла – светский и церковный. Близкие друзья, представлявшие Францию при дворе Генриха Восьмого. На первый взгляд это парный портрет, символизирующий дружбу. Но на самом деле все гораздо сложнее. Копайте глубже!

Стол в центре картины имеет две столешницы. На верхней стоят астрономические приборы: астролябия, звездный глобус, телескоп и так далее. На нижней мы видим измерительные и музыкальные инструменты, земной глобус, ноты. А это что за инструмент, похожий на луковицу? Правильно, Кэтал. Спасибо за подсказку. Да, это действительно лютня. Итак, на картине изображены предметы, относящиеся к Земле и небесам. Но это здесь не главное. Просто художественный прием. Подойдите поближе и посмотрите на струны лютни. Видите? Одна из них порвана. Если вы начнете играть на этой лютне, звуки окажутся нестройными. Это символ того, что в земном царстве царит раздор. Понимаете, к чему я клоню?

– Нет, – громко сказал кто-то.

– Тогда заткнитесь. В небесах гармония, на Земле разлад. Наверное, нам нужна еще одна подсказка. Вот она. На листке нотной бумаги записано одно из произведений Мартина Лютера. Юрская, вы сможете определить тему картины, опираясь на две эти подсказки?

Юрская стала разглядывать картину. «Какие у нее красивые глазки», – подумал Барроу. Потом посмотрел в глубину зала. Черт.

– Ведь Генрих Восьмой разорвал отношения с католической церковью и основал англиканскую? – заговорила Юрская. – И Лютер отошел от католицизма приблизительно в то же время. Значит, картина символизирует разногласия на Земле из-за каких-то там христианских догм, в то время как на небесах все по-прежнему о'кей. Проблема заключается в толковании христианства на Земле.

Барроу улыбнулся:

– Похоже, вы абсолютно правы. Хорошо сказано! Вы заслужили кусочек печенья. Это и есть тема картины. Но перед тем как вы разбежитесь, чтобы поесть в какой-нибудь забегаловке и подымить косячком, я вам покажу еще один трюк. Посмотрите на косой белый предмет в центре нижней части картины. Непонятно, что это такое. А теперь сдвиньтесь вправо и снова взгляните на эту штуку.

Студенты медленно потянулись к правому краю картины, не отрывая глаз от бесформенного белого предмета, изображенного под столом. Постепенно он стал обретать форму и, в конце концов, оказался человеческим черепом.

– Вот блин! – послышался голос Натана среди множества подобных восклицаний. – Клевый прикол.

– Действительно, клевый. Разделяю ваши восторги. Этот трюк называется анаморфозом, то есть искаженным изображением предметов. Гольбейн здесь проявил особую выдумку, поскольку его фамилия означает «полая кость» – иными словами, «череп». Анаморфоз – это живописный прием, при котором предмет изображается таким образом, что может быть отчетливо виден только с определенной точки. И тогда белое пятно превращается в великолепный человеческий череп. Предполагается, что эта картина висела в узком коридоре, по которому к ней подходили с левой стороны. При смещении зрителя хотя бы на один градус череп превращался в бесформенное пятно. Когда вы проходите мимо картины, а потом поворачиваете назад, перед вашими глазами возникает череп. Это своего рода memento mori, [67]67
  Помни о смерти (лат.).


[Закрыть]напоминание, что человек смертен и поэтому должен вести добродетельную жизнь, чтобы быть готовым в любой момент предстать перед Господом. Проходя мимо этой картины, вы как бы проживаете человеческую жизнь. В молодости смерть кажется нам нереальной, но к концу дней ее призрак все настойчивей маячит у нас за плечом…

Заметив, что троица двинулась в его сторону, Барроу резко оборвал свой рассказ.

– На сегодня довольно, цыплятки. Вы свободны.

Студенты быстро разошлись. Глубоко вздохнув, Барроу шагнул навстречу мужчинам.

– Что вам угодно, джентльмены?

– Это для вас, – сказал один из них, протягивая профессору конверт.

Сглотнув, Барроу посмотрел на пухлый прямоугольник.

– Если это отрубленная рука, я буду весьма разочарован.

Мужчины не улыбнулись.

Барроу снова посмотрел на конверт, потом нерешительно взял его и заглянул внутрь. От изумления он даже приоткрыл рот. Конверт был набит новенькими двадцатифунтовыми купюрами. Зажмурившись, он быстро закрыл конверт и тяжело вздохнул.

– Очень вам признателен, джентльмены.

– С благодарностью и наилучшими пожеланиями от нашего общего работодателя.

Мужчины повернулись и медленно пошли к выходу. Воровато оглянувшись, Барроу быстро сунул конверт во внутренний карман пиджака. Никто ничего не видел. Профессор пощупал выпуклость на левой стороне груди.

Оглянувшись, Барроу встретился глазами с черепом на картине. «Чего вылупился, приятель?» – мысленно произнес он, отвернулся от картины и пошел к выходу. На лице его играла мученическая улыбка.

ГЛАВА 31

Ирма взглянула на Гарри. Тот явно ничего не слышал. Она перевела взгляд на звонивший телефон, потом снова на Гарри, затем на свою тарелку с картофельной запеканкой и снова на телефон. С трудом поднявшись с кресла, Ирма прошаркала к аппарату.

– Алло! Одну минуточку, – проговорила она, прижимая трубку к пышной груди. – Гарри, золотко, это тебя.

Оторвавшись от созерцания заката, Уикенден посмотрел на улыбавшуюся жену и взял трубку.

– Да, это я. Кто это? Как вы нашли мой… Но я… Хорошо. Не может быть. Хм. Но…

Дальше послышались гудки.

– Ошиблись номером? – улыбнулась Ирма.

Гарри не ответил.

– Я пойду посижу в гостиной, – объявила Ирма, выплывая из кухни.

Через десять минут Гарри появился в гостиной, где Ирма смотрела «Коронейшн-стрит» и ела соленые чипсы. Его левая рука была просунута в рукав пальто, волочившееся за ним по полу. Остановившись между Ирмой и телевизором, Гарри наступил ногой на правый рукав. Она вопросительно приподняла уголок рта.

– Мне позвонил какой-то неизвестный, который непонятно как нашел мой телефон, и сказал, будто видел нечто, способное меня заинтересовать. Я срочно ухожу.

Гарри сделал паузу.

– Похоже, тебя это не очень волнует.

– Я просто думаю, кто бы это мог быть. Появляется неизвестно откуда и сообщает такие сведения. Разве за информацию обещано вознаграждение?

– Нет.

– Тогда зачем ему звонить?

– А что здесь такого?

– Но ради чего?

Гарри нахмурился.

– Перестань, Ирма. Может быть, он поступает как добрый самаритянин. Таких людей не так уж мало…

– Но ведь об этом не писали в газетах, чтобы не портить репутацию музея.

– Да, и что из этого?

Гарри попытался сунуть руку в правый рукав, который отчаянно сопротивлялся. Только тогда он заметил, что наступил на него.

– Как он узнал об этом деле?

Очистив тарелку, Ирма ополоснула ее под краном в кухне.

– О каком деле?

Гарри выдернул пальто из-под каблука, но у него сразу же возникли проблемы с подкладкой, из которой был вырван клок, свисавший до самого пола.

– Должно быть, это один из участников расследования, раз он в курсе дела.

Гарри посмотрел в направлении Ирмы, избегая встречаться с ней взглядом.

– Мне не нравится, что ты пойдешь куда-то один на ночь глядя.

– Может, мне тебя с собой пригласить?

– Я не собираюсь туда идти. Но ты бы мог взять кого-нибудь еще.

Гарри был уязвлен. Это читалось в его взгляде.

Ирма отвела глаза.

– Хотя бы подожди, пока…

Гарри демонстративно повернулся на каблуках, разметав полы своего пострадавшего пальто, и устремился к входной двери. Уже переступив порог, он обернулся и веско произнес:

– Возможно, ты и права, но я не обязан с тобой соглашаться.

После чего решительно удалился.

От влажной земли исходил кислый запах бумажных оберток, пыли, окурков и рыбьего жира. Дождь ненадолго прекратился, и Гарри успел пройти полквартала, прежде чем вспомнил, что забыл дома зонтик. «Черта с два я возвращусь», – подумал он, подходя к автобусной остановке.

В данной ситуации гораздо разумней было бы взять такси, но у Гарри Уикендена уже выработался определенный автоматизм. Каждое утро в половине восьмого он выходил из дома и шел направо до угла, потом поворачивал налево, проходил метров сто и оказывался на автобусной остановке. До Скотленд-Ярда шли два автобуса – сорок пятый и двадцать девятый. Но Гарри садился только в сорок пятый, независимо от того, какой из них приходил первым. Сейчас, когда его золотой «Ролекс» за десять фунтов стерлингов показывал девятнадцать сорок пять и ехать надо было не на службу, Гарри немного растерялся и сел в номер сто одиннадцать, чем-то напоминавший горбатую пожарную машину.

У Гарри был свой способ садиться в автобус. Проигнорировав коротенького чернокожего кондуктора в синем шерстяном свитере, стоявшего с билетной кассой наперевес, он стал быстро подниматься на второй этаж по крутой изогнутой лестнице в задней части автобуса. Как раз в этот момент тот двинулся с места и Гарри отлетел к стенке, ударившись поясницей о металлический поручень. Наверху он прошел через весь салон, чтобы занять переднее левое сиденье. Это было его любимое место. Однажды он даже согнал пятилетнего мальчика, имевшего неосторожность его занять. Особенно Гарри нравилось сидеть там во время дождя, когда по окнам текли потоки воды, а внутри было сухо и тепло. Это воскрешало в нем одно из самых приятных воспоминаний детства.

Семилетний Гарри сидит на сером ковре у ног матери, отдыхающей в кресле, и смотрит в окно на водосточную трубу, из которой низвергается водопад. По толстому стеклу барабанит дождь, мать гладит его по золотистой головке, и жизнь кажется ему безоблачной и прекрасной.

Гарри вышел из лоснящегося от дождя автобуса и поймал такси.

Через пятнадцать минут он оказался в районе складов, напоминавших гигантских мотыльков, прильнувших к земле. Во все стороны шли бесконечные ряды одинаковых серых строений с красными дверями. Набежавшие тучи и глухое ворчание грома заставили Гарри пожалеть об оставленном зонтике. Он застегнул свое многострадальное пальто на все пуговицы.

Ему требовался склад номер тридцать четыре. Прямо перед ним были ворота с табличкой «33». Обернувшись, Гарри увидел нужный номер. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился.

Уголком глаза он уловил какое-то движение. Или ему это показалось? Гарри посмотрел направо, в сторону заасфальтированного проезда между складами. Там никого не было. Потом он заметил, что между зданиями есть узкие проходы.

Гарри пошел по проезду вправо, вглядываясь в проходы между складами. Но темнота мешала ему что-либо разглядеть. Через некоторое время он оставил это бесполезное занятие. Что это было? Или кто? Периферийное зрение часто подводит, но тем не менее? Подходя к складу номер тридцать четыре, он впервые пожалел, что не имеет мобильного телефона.

Массивные ворота, выкрашенные в тусклый красный цвет, были заперты. Гарри подергал мокрую металлическую ручку. Наверняка механический замок. «Господи, какой же я идиот», – подумал он, заметив рядом входную дверь.

«Надеюсь, что все это в рамках закона. А то неприятностей не оберешься».

Краска рядом с латунной ручкой была вытерта, и под ней блестел металл. Гарри ухватился за ручку. Дверь легко распахнулась, и у него отлегло от сердца.

Присев на корточки, он стал рассматривать торец двери. Внутренний засов блокировали скотчем, так что его нельзя было закрыть. Края ленты, торчащие по обе стороны двери, слегка поблескивали в тусклом сумеречном свете.

Не поднимаясь на ноги, Гарри заглянул внутрь склада. Там было совершенно темно и гораздо холоднее, чем на улице. Гарри встал и огляделся. «Ради кого я так стараюсь? – подумал он. – Ради себя, наверное». В проезде между складами по-прежнему было пусто. Мелкий моросящий дождик вдруг припустил по-настоящему. Уикенден полез в карман, чтобы нащупать там трубку, которую обычно тер в минуты душевных волнений, но вместо нее обнаружил небольшую пластиковую баночку с таблетками. «Ну уж нет», – подумал он и, пожав плечами, решительно вошел в здание.

Слабый свет, падающий из открытой двери, делал Гарри похожим на бесплотное привидение. Протянув руку к стене, он нащупал выключатель.

Свет не зажегся. Гарри чертыхнулся и стал пробираться вдоль холодной стены в надежде найти другой выключатель. Потом присел и стал искать выключатель у пола. Тут его рука наткнулась на какой-то предмет. Что-то покатилось. В полумраке склада Гарри с трудом разглядел фонарик. Вот это удача! Подняв его, он нажал на кнопку.

Тонкий луч осветил ничем не заполненное пространство. Склад был абсолютно пуст. Ни оборудования, ни продуктов, ни каких-либо признаков обитания. Сколько Гарри ни шарил фонариком по стенам и полу, обнаружить ничего не удалось. Позвонивший сказал, что на складе номер тридцать четыре хранится нечто, способное заинтересовать Гарри. Что-то имеющее отношение к краже из музея. Но здесь же ничего нет. Светя фонариком, Уикенден двинулся вперед.

Неожиданно дверь за ним захлопнулась.

Прижав руку к груди, Гарри быстро обернулся. Тело его мгновенно покрылось испариной. Теперь склад освещал лишь луч фонарика, крепко зажатого в его горячей влажной руке.

Конечно, дверь мог захлопнуть порыв ветра. Но для этого она слишком массивна. А если это сделал кто-то, находящийся снаружи, то зачем ему это? «Или меня заперли? А может быть, они внутри?» Гарри быстро выключил фонарик, и его обступила тьма.

«Теперь они меня не видят. Но и я ни хрена не могу разглядеть». Он прислушался. Вокруг было тихо. У Гарри перехватило дыхание и тяжело забилось сердце. Он простоял несколько минут в темноте, но ничего не услышал и снова включил фонарик.

Его луч опять упал в пустоту. Гарри выбрал направление и двинулся вперед. Местонахождение двери он представлял довольно смутно. Несколько быстрых шагов привели его к стене. Повернув, он пошел направо, освещая ничем не нарушаемую поверхность гофрированного металла. И тут увидел это.

Сначала он испуганно отшатнулся. Ему показалось, будто перед ним лежит мертвое тело, накрытое желтовато-коричневым брезентом. Гарри отскочил и тревожно уставился во тьму. Никакого движения.

Он всегда чувствовал присутствие людей. Даже с закрытыми глазами ощущал весомое пребывание жены, когда она смотрела на него во время сна, наслаждаясь зрелищем его усов, трепещущих от храпа подобно знаменам на ветру. Но темная пустота была явно безлюдна. И только под брезентом ощущалось чье-то присутствие.

Что же там такое, черт побери? Никого ведь не убили. Во всяком случае, пока.

Гарри подошел поближе. Сразу и не разберешь, что это: то ли скрюченное бездыханное тело, то ли просто складки ткани. Он наклонился к бесформенной куче на полу. От нее пахло маслом, пылью и пенькой. Громко сопя, Гарри медленно потянул брезент на себя. Тяжелая ткань не поддавалась. Гарри потянул сильнее. «Там явно не тело, – подумал он. – Слава тебе Господи».

В конце концов брезент сдался, обнажив скрытое под ним сокровище – свернутое в рулон полотно. Картина.

Инспектор посветил на нее фонариком. Да это же… Нет, не может быть.

Гарри не верил своим глазам. Телефонный аноним заявил, что здесь находится нечто, способное его заинтересовать. И не обманул, но Гарри был несколько сбит с толку. Все это казалось абсурдом и никак не укладывалось у него в голове. Он же сам наблюдал, как ее увозили в Рим. А теперь она снова лежит перед ним. Едва увидев верхнюю часть, Гарри сразу же узнал картину. «Благовещение» Караваджо. И стал разворачивать рулон.

Что, черт возьми, происходит? Свихнуться можно. О чем там говорил этот доброхот? Гарри потер переносицу. Ах ты, дьявол. Теперь все ясно.

Наклонившись, он завернул картину в брезент и, прижав рулон к груди, двинулся вдоль стены. У фонарика явно садились батарейки, и Гарри прибавил ходу, зажав картину под мышкой. Наконец он увидел дверь.

Отбросив фонарик, инспектор повернул ручку. Дверь с легкостью распахнулась и, подхваченная ветром, с грохотом ударилась о внешнюю стену.

На улице было уже темно. Из низких черных туч продолжал накрапывать дождь, и Гарри закрыл бесценное произведение искусства своим телом. «Здесь и такси ни хрена не найдешь, – подумал он. – И какого черта я все время ругаюсь?»

Он торопливо пошел по узкому ущелью между складами.

Стоя в луже, натекшей с промокшего насквозь пальто, Гарри Уикенден напоминал большую мокрую ищейку. Его и без того унылая фигура окончательно пришла в плачевное состояние.

Ночные дежурные Скотленд-Ярда с изумлением взирали на это зрелище.

– Соедините меня с итальянской полицией и музеем, – распорядился инспектор, громко чихнув. – Немедленно.

Через час Элизабет ван дер Меер и реставратор Барни уже стояли на четвертом этаже Скотленд-Ярда, между рядами одинаковых столов с длинношеими настольными лампами. Когда они вошли, Уикенден разговаривал по телефону. Он жестом указал на рулон, перекинутый через спинку стула. Бессильно повисший холст чуть поблескивал в резком свете офисных ламп. Прижав трубку к толстой шее, Гарри продолжал кого-то убеждать:

– …она по-прежнему у вас? Это прекрасно, но что тогда у меня перед глазами? Вы так думаете? Нет… Я вас, конечно, понимаю, но… Ну хорошо. Так и сделаем. Договорились. Всего наилучшего.

Повесив трубку, Гарри повернулся к пришедшим.

– Я звонил в итальянскую полицию. Но сначала скажите, что вы думаете об этом?

Музейщики застыли, не спуская глаз с картины.

– Это ведь подделка? – спросил Барни кто-то из полицейских, пока тот раскладывал картину на столе.

Последовало молчание.

– Конечно, это фальшак, – заявила ван дер Меер.

В офисе по-прежнему царила тишина.

– Не нервничайте, мисс ван дер Меер, – примирительно произнес Уикенден. – Мы все немного выбиты из колеи, а вы в особенности. Вы это с уверенностью утверждаете?

– Еще бы! Как она вообще сюда попала, черт ее подери?

Ван дер Меер стояла, воинственно скрестив руки на груди. На покрасневшей шее выступила испарина.

– Именно это я и пытаюсь выяснить, – сказал Гарри, делая шаг вперед.

– Но кто вам сообщил о ней?

Не отрывая взгляда от картины, ван дер Меер стала мерить комнату шагами.

– Это мне тоже предстоит разузнать, – ответил Уикенден.

Его неторопливая манера говорить приводила ван дер Меер в неизменное раздражение, равно как и упорное нежелание смотреть в глаза собеседнику.

– И все же, мисс, я бы предпочел услышать мнение специалиста, – заявил Гарри, делая ударение на последнем слове.

– Я в растерянности, инспектор. Насколько мне известно, похищенное полотно Караваджо было возвращено в церковь? – спросил Барни, не поднимая голову от картины.

– Вы еще спрашиваете! Я только что разговаривал с нашими итальянскими коллегами. Они утверждают, что благополучно довезли Караваджо до Рима и водворили его на место в ту самую церковь, черт ее знает, как она называется. У итальянцев, видите ли, и так дел по горло, поэтому они не собираются присылать своих людей, чтобы те посмотрели на картину, явно причастную к этому делу. Проклятые макаронники не желают отвлекаться по пустякам. Они так заняты, что были счастливы поскорей закрыть это дело и больше никогда о нем не вспоминать. Как бы не так. Это вам не кот начихал. Они там лопают свои спагетти, а я здесь парюсь с этим Караваджо, который совсем как настоящий. Скорее всего это отличная копия с оригинала, и, значит, что-то прогнило в Датском королевстве или как там еще говорят, – выпалил Гарри одним духом, оперевшись на стол, чтобы поддержать свой гневный запал. – Так что это за штука? Я хочу поговорить с профессором Баррелом.

– Барроу, – деликатно поправил его Барни.

– Мне наплевать, как там его зовут. Я хочу услышать мнение специалиста. Может, я и не разбираюсь в искусстве, но это явно не русский художник двадцатого века, так что здесь весь этот философский треп не пройдет. Соедините меня с Барроу.

– Я сейчас сама ему позвоню, – предложила ван дер Меер, открывая свой серебряный сотовый телефон.

Нажав на кнопку, она приложила трубку к уху. Уикенден внимательно посмотрел на директрису. Так значит, Барроу у нее на быстрой связи?

– Здравствуйте, профессор. Это Элизабет ван дер Меер и… Да, совершенно верно. Мы бы хотели, чтобы вы подтвердили свое заключение относительно Караваджо… Да, так я и думала. Но дело в том, что инспектор Уикенден хотел бы… Нет, нет, не беспокойтесь. Я обещаю. Благодарю вас, профессор.

Гарри выхватил у нее трубку.

– Это профессор Баррел? Ах да, Барроу. Извините. Дело в том, что у нас здесь в Скотленд-Ярде находится только что обнаруженная картина, как две капли воды похожая на Караваджо, по которому выдавали заключение. Вы абсолютно уверены, что… Да, я понимаю. Не стоит так волноваться, профессор. Нет, никто вас не подозревает… нет-нет. Просто эта картина выглядит совсем как настоящая. Вы не могли бы… не могли бы вы… простите, вы не могли бы нам сказать, сделана ли эта… копия с оригинала. Конечно, нет, но мы были бы вам очень признательны. Хорошо, спасибо. Да, нас это вполне устроит.

Захлопнув телефон, он вернул его слегка недовольной хозяйке.

– Благодарю за сотрудничество и за телефон, мисс ван дер Меер. Это дело надо довести до конца. Не люблю недомолвок. Я всегда стараюсь полностью разгадать кроссворд, иначе мне плохо спится. А вы ведь не хотите, чтобы я не высыпался. Это не в ваших интересах. Мисс ван дер Меер, что вы обо всем этом думаете?

Элизабет подперла подбородок кулаком, поставив локоть на ладонь другой руки.

– Отличная работа.

– Не знаю, как там насчет экспертизы, но на вид это ничем не отличается от подлинника. Барни, а вы что скажете?

Барни все еще стоял перед лежащей на столе картиной.

– Выглядит безукоризненно. Но ведь на свете немало блестящих копиистов. Мне нужно взять ее в лабораторию, чтобы провести химический анализ. Но по-моему, я уже разгадал эту загадку.

– Каким образом? – изумился Уикенден.

Он только что высыпал два с половиной пакетика сахара в свою любимую кружку с цветочками. Оставшиеся полпакетика инспектор собрался завернуть, чтобы использовать при следующем чаепитии. Но, услышав реплику Барни, просыпал содержимое на стол.

– Так что там? – наклонилась вперед Элизабет.

Барни улыбнулся:

– Все были так заняты живописью, что никто не догадался посмотреть на обратную сторону. Не разглядели леса за деревьями. Вот видите?

Перевернув картину, он указал на белую этикетку с надписью «Кристи», лот № 34.

– Разрази меня гром… – прошептала Элизабет.