Текст книги "Мужская сила. Рассказы американских писателей"

Автор книги: Норман Мейлер

Соавторы: Меррилл Джоан Гербер,Делмор Шварц,Синтия Озик,Стэнли Элкин,Норма Розен,Грейс Пейли,Герберт Голд,Бернард Маламуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

У могилы Эдмунда Сада стояло странное лицо – старуха оборванка, так я решил сначала. Потом уже я разглядел, что это очень глубокий старик. Зубы не трансплантированы, и, кажется, очень плохое зрение. Меня изумило, что он со мной не поздоровался, – будучи, по всей видимости, как и я, столетним, – но я это приписал его слабым глазам, почти совсем прикрытым веками.

– Народу здесь теперь что-то маловато, – заметил я. – Всё стороной обходят старые Сохранившиеся кладбища. Чересчур впечатлительная нынче молодежь пошла, я так считаю. Чураются отходов. Им бы только все утилизировать. У нас-то нервы покрепче были, а?

Он не ответил. Я заподозрил, что нарочно.

– Вот, например, – сказал я самым своим сердечным тоном, стараясь его разговорить, – вот, скажем, эта штука. – Я от души стукнул по небольшому камню, рискуя тем самым, что меня арестует служба Музея под открытым небом. Очевидно, никто ничего не заметил. Я снова стукнул по этому самому камню кулаком. – А я ведь на самом деле знал его. В свое время он был знаменитость. О, какая слава. Этот китаец молодой, который только что вернулся после облета Млечного Пути, – ну вот, какой шум вокруг этого китайца подняли, такой же точно шум поднимали вокруг этого парня. Правда, тогда был шум литературный.

Он не ответил; только плюнул на то место камня, которое я стукнул, – как будто его отмыть хотел.

– Вы тоже его знали? – спросил я.

Он показал мне спину – жутко трясущуюся спину – и засеменил прочь. Хоть и скукоженный, он сохранил приличный рост, но был в каких-то поразительных лохмотьях. Одежка на нем висела, болталась, стреноживала ему шаг; однако что-то неясно посверкивало на лодыжке. Я чуть ли не подумал, что это старинное женское белье, которое носили семьдесят лет тому назад. И он был в старинных женских туфлях на высоких тонких каблуках – как колышки такие. Я припустил за ним – хожу я довольно бодро, учитывая мой возраст, – и как следует оглядел его лицо. Кошмарная картина. При нем был красный стек – по-видимому, оголенный дамский зонтик (теперь уже таких приспособлений никто не знает), – и он на меня им замахнулся.

– Послушайте, – сказал я с чувством, – да что с вами такое? Слово доброе жалко произнести? Вот я сейчас кликну службу музея, и вы со своим этим зонтиком еще у меня посмотрите…

– Я и сам смотрю, – сказал он. Голос как-то булькнул, что ли, лопнул и осел, как кипяток, – какой-то иностранный голос. – Я все время на него смотрю. Это мой памятник, и, можете не сомневаться, я за ним смотрю. И мне не надо, чтоб другие-разные смотрели. Видите, что тут написано? «Я мужчина». А вы идите себе сами знаете куда.

– На что хочу, на то смотрю. У вас не больше моего на это права, – сказал я.

– Быть мужчиной? А это уж я вам покажу. – И он снова злобно поднял зонтик. – У меня Сад фамилия, точно такая же, как и на памятнике. Камень мой. Теперь-то их не ставят. Ты лично обойдешься.

Да, надо сказать, зрелище: случаи безумия не встречались в нашем обществе уже на протяжении двух поколений. Все формы этой болезни давно изжиты, а если вдруг что-то и возникает вследствие генетического сдвига, тут же это дело ликвидируется с помощью электропроцедур. Я не встречал сумасшедшего с тех пор, как мне было шестьдесят.

– Кто вы такой, вы говорите? – спросил я.

– Сад, урожденный Садер, Эдмунд, урожденный Илья.

Это меня насторожило: столь уточненных сведений на камне не было.

– Эдмунд Сад умер, – сказал я. – Вы, наверно, историк литературы, если располагаете такими сведениями. А я знал его лично. Теперь о нем никто не помнит, а в мое время знаменитый был человек. Поэт.

– Вы мне будете рассказывать, – сказал сумасшедший.

– Он спрыгнул с моста, мертвецки пьяный.

– Это вы так думаете. Ну хорошо, а тогда – где тело? Я вас спрашиваю.

– Под этим камнем. Теперь уже груда костей.

– А по-моему, в реке. Его что, кто-то вытащил из реки, да? Память у тебя подкачала, парень, а с виду ты примерно мой ровесник. У меня-то память о-го-го: умею отлично помнить, умею отлично забывать. Это мой камень, парень. А я вот выжил, могу на него полюбоваться. Этот камень – все, что осталось от Эдмунда Сада. – Он на меня смотрел, морщась, как от боли. – Он умер, знаете ли.

– Значит, вы не можете им быть, – объяснил я безумцу; настоящие безумцы всегда нелогичны, сами себе противоречат.

– И еще как могу! Я не мертвый поэт, уж это вы мне можете поверить. Я то, что от него осталось. Его потом женщина сменила, знаете. Сумасшедшая старуха. Вы мне будете рассказывать.

Поднял свой яркий стек, огрел меня по плечу. И пошел, трясясь и спотыкаясь в своих странных туфлях, между другими памятниками Сохранившегося кладбища.

Так меня и не узнал. Будь это действительно Илья, он бы, конечно, узнал меня в лицо. Вот почему я уверен, что на самом деле встретил самого настоящего сумасшедшего впервые более чем за сорок лет. Служба музея по моему запросу неутомимо обыскивала территорию кладбища, но вплоть до этого самого момента, когда пишу, там ничего не обнаружено, кроме отпечатков его острых каблуков. И между прочим, в моих словах они ничуть не усомнились, несмотря на мой трудный возраст. Маразм в современном обществе давно изжит.

Стэнли Элкин
Нытики и хохмачи, хохмачи и нытики
Пер. В. Пророкова

Проклятый руль упирался Гриншпану в живот, словно чей-то локоть. Паршивые машины, думал он. Четыре с половиной тысячи долларов, а ни вздохнуть, ни выдохнуть. Он с раздражением вспомнил улыбчивого продавца, всучившего ему этот автомобиль: тот еще все время называл его Джейком. Тот еще прохвост. Он осторожно, словно нес что-то хрупкое, протиснулся к дверце и вылез из машины. И, пока искал парковочный счетчик, наливался глухой злобой. Жить не дают, думал он. «Я опущу за вас монетки, мистер Гриншпан», – мысленно передразнил он полицейского-ирландца. И этому кровососу два доллара в неделю. Это вдобавок к деньгам за парковку. А они еще евреев ругают! Полицейский стоял на другой стороне улицы, выписывал кому-то штраф. Гриншпан обошел машину, проверил, хорошо ли заперты дверцы, и направился к магазину.

– Привет, мистер Гриншпан! – крикнул полицейский.

– Чего? – обернулся он.

– Доброе утро!

– Да… Да… Доброе утро…

Кровосос зашагал через улицу к нему. Нет, все-таки в форме ходят одни кретины, подумал Гриншпан.

– Славный денек, мистер Гриншпан, – сказал полицейский.

Гриншпан неохотно кивнул.

– Сочувствую вашему горю, мистер Гриншпан. Вы получили мою открытку?

– Получил, спасибо. – И вспомнил что-то с цветочками и лучами, уходящими в розовые небеса. Только креста не хватает.

– Я хотел прийти на службу, да свояк из Кливленда приехал, так что не получилось.

– Да… – сказал Гриншпан. – Может, в следующий раз…

Полицейский тупо уставился на него, и Гриншпан полез в карман.

– Нет-нет, мистер Гриншпан, не беспокойтесь. Я сегодня сам обо всем позабочусь. Прошу вас, мистер Гриншпан, на этот ничего раз не надо. Все в порядке.

Гриншпан предпочел бы отдать ему деньги. А ты, поганец, не печалься обо мне, подумал он. Оставь при себе своей скорби на два доллара.

Полицейский на прощание добавил:

– Мистер Гриншпан, в таких случаях и слов-то не подберешь, но вы понимаете, о чем я. Сами знаете, надо держаться и жить дальше.

– Конечно, – сказал Гриншпан. – Вы совершенно правы, констебль. – Полицейский перешел на другую сторону улицы и стал дальше выписывать штрафы. Гриншпан сердито смотрел ему вслед – на кобуру, болтавшуюся на бедре, на поблескивающие в лучах солнца наручники. Вот поганец, подумал он, за каждую монетку трясется. Он и оглянуться не успеет, как стоянку расширят.

Он двинулся к магазину. Можно было поставить машину у своего входа, но он по привычке оставлял ее рядом с лавкой своего конкурента – бакалейщика. Вражда велась по привычке, она давно уже потеряла смысл. Завтра он поставит машину у себя. Что толку от одного лишнего места? Зачем ему пешком тащиться?

Идти было тяжело, живот распирало. А все кишечник, подумал он. Надо поторопиться в уборную, не то лопну. Он равнодушно, без былого волнения, окинул взглядом улицу. Чего ради я сюда вернулся? – подумал он. Он тосковал по Гарольду. Бог ты мой… Бедный Гарольд… Никогда я больше его не увижу. Никогда не увижу сына. Грузный, бледный, он вдруг стал задыхаться и несколько раз с отчаянием стукнул себя кулаком в грудь. Достал из кармана платок, высморкался. Вот ведь оно как, подумал он. Пойдешь себе по улице, внутри пустота и тоска, и вдруг горе навалится, пригнет, задушит. Нет, улица не для него. У жены с головой не в порядке, подумал он. «Не сиди без дела, не сиди без дела», – твердила она. Он что, мальчишка, чтобы заняться очередным идиотским заказом и обо всем позабыть? Его под корень подрубили, а он, видите ли, должен жить дальше как ни в чем не бывало. Что жена, что полицейский, думают одинаково. Все равно как в кино: лошадь бьет героя копытом по голове, а он вскакивает в седло и скачет дальше, чтобы лошадь его сбросила и довела-таки дело до конца. Найдется покупатель, он тут же все продаст, и весь разговор.

Он машинально окинул взглядом витрины. До чего же глупо, убого они выглядят. Противно смотреть на деревянные свадебные торты и на часы без механизмов. Манекены – огромные нелепые куклы. Игрушки, с горечью подумал он. Игрушки! У него в голове не укладывалось, как это ему раньше нравились эти витрины, как ласкали взгляд выстроенные в замысловатом порядке банки, пирамиды яблок и апельсинов в его собственных витринах. Он вспомнил, как любил рассматривать в витрине мебельного магазина макеты гостиных, где восковые куклы на крохотных диванчиках угощали друг друга чаем. Он разглядывал дорогую мебель и мысленно твердил: «Товар». И эти слова были наполнены таинственным смыслом. Он представлял себе груженных тюками верблюдов в пустыне. Они тащили на своих горбах товар. Да что все это значит? Ничего. Ровным счетом ничего.

Он почувствовал на себе чей-то взгляд.

– Привет, Джейк.

Это был Марголис из магазина телевизоров.

– Привет, Марголис! Как поживаешь?

– Торговли вообще никакой. Выбрал ты времечко вернуться.

У человека сын умер, а Марголис жалуется, что торговля не идет. Тупица этот Марголис, подумал он, сукин сын.

– Ни на минуту нельзя расслабиться. Не угадаешь же, когда кто появится. Пока тебя не было, я даже чашки кофе не выпил.

– Тяжко тебе пришлось, Марголис. Дал бы хоть знать. Уж кофе я бы тебе прислал.

Марголис растерянно улыбнулся: он только сейчас вспомнил, что у Гриншпана умер сын.

– Да все нормально, Марголис. – Снова нахлынуло раздражение. За этим придется следить – появилось недавно, но уже стало привычным, возникает внезапно, словно вскипает в душе.

– Джейк… – промямлил Марголис.

– Не сейчас, Марголис, – огрызнулся он. Надо поскорее уйти. Как дитя малое, подумал Гриншпан. Лицо рыхлое, опухшее – ни дать ни взять младенец, готовящийся зареветь. И взгляд такой смиренный. Только что шляпы в руке не хватает. Сил нет на него смотреть. Он испугался, что Марголис сейчас начнет выражать соболезнования. Не хотел он их выслушивать. Зачем ему соболезнования? Сын лежит в могиле. Под землей. Под грязным холмиком. В металлическом ящике. Гроб воздухонепроницаемый – так сказал похоронный агент. Боже ты мой, воздухонепроницаемый! Вакуумная упаковка. Как у банки кофе. Его сын лежит в могиле, а на улице, в витрине, манекены в одежде грядущего сезона. Да он бы Марголису в морду дал, скажи тот хоть слово.

Марголис поглядел на него и грустно кивнул да еще руки раскинул: мол, все понимаю. Марголис смотрел на него, и Гриншпан подумал: во внимание принял, вот что он сделал. Принял во внимание тот факт, что мой сын умер. Учел это и поэтому меня извинил, сделал скидку – словно подсчитал в уме, сколько стоит взять с покупателя.

– Мне, Марголис, идти надо.

– Само собой. И мне пора, – сказал с облегчением Марголис. – Увидимся, Джейк. Мне из «Ар-си-эй»[36]36
  «Ар-си-эй» – «Рэдио корпорейшн ов Америка», радиотелевизионная корпорация, занимавшаяся в числе прочего производством телевизоров.


[Закрыть] должны товар привезти. На кой он мне?

Гриншпан дошел до перекрестка и перешел дорогу. Посмотрел в переулок, на шул[37]37
  Здесь: синагога (идиш).


[Закрыть], где ему вечером читать молитвы по сыну.

Он подошел к своему магазину, посмотрел на него с отвращением. Взглянул на висевшие внутри, за стеклом рекламки – они походили на облачка со словами внутри, что вылетают изо рта героев комиксов, буквы были крупные, красные – можно подумать, они возвещают конец света, а на самом стекле намалеваны известкой жирные белые цифры. Что за доска объявлений, подумал он.

Он подошел к стеклянной двери и заглянул внутрь. Фрэнк, он занимался овощами и фруктами, снимал бумажную обертку с апельсинов. Арнольд, мясник, стоял у кассы и болтал с кассиршей Шерли. Арнольд заметил его через стекло и энергично замахал рукой. Шерли подошла к двери и открыла ее.

– Доброе утро, мистер Гриншпан, – сказала она.

– Привет, Джейк, как ты? – сказал Фрэнк.

– Как дела? – спросил Арнольд.

– Сигги уже был? Вы ему сказали про сыр?

– Он еще не приходил, Джейк, – ответил Фрэнк.

– А как насчет мяса? Заказ сделали?

– Конечно, сделали, Джейк, – сказал Арнольд. – Я позвонил этому парню в четверг.

– А отчет где? – спросил он Шерли.

– Сейчас дам, мистер Гриншпан. За первые две недели вы уже видели. А это – за последнюю.

Она протянула ему листок бумаги. На четыреста семьдесят долларов меньше, чем на предыдущей неделе! Они что, каникулы себе устроили? – подумал Гриншпан. Ну все, этому конец. Он окинул взглядом сотрудников: они внимательно наблюдали за ним.

– Так… – сказал он. – Так-так…

– Рады снова вас видеть, мистер Гриншпан, – улыбнулась Шерли.

– Да… – произнес он. – Да…

– Вчера привезли товар, Джейк, только вот шварц[38]38
  Черный (идиш).


[Закрыть] явился пьяный. Так что еще не все разложили, – сказал Фрэнк.

Гриншпан кивнул.

– Выручка маловата, – сказал он.

– Да торговли почти никакой. Думаю, из-за забастовки, – сказал Фрэнк.

– Ты что, считаешь, у нас в районе торговля не идет потому, что бастуют шахтеры в Западной Виргинии?

– Сказываются последствия, – сказал Фрэнк. – Это на всем производстве отражается.

– Ну да… – произнес Гриншпан. – Да… И на производстве земелаха. И на производстве консервированного бульона с лапшой.

– Дела идут хреново, Джейк, – запальчиво произнес Арнольд.

– Вот я и думаю, может, если все так плохо, самое время продать лавочку? Ваше мнение какое? – сказал Гриншпан.

– Ты что, правда надумал продавать, Джейк? – спросил Фрэнк.

– Хочешь купить, Фрэнк?

– Ты же знаешь, Джейк, у меня нет таких денег, – смутился Фрэнк.

– Ну да, – сказал Гриншпан. – Да…

Фрэнк смотрел на Гриншпана, и тот ждал, что он еще что-нибудь скажет, но Фрэнк развернулся и направился обратно к апельсинам. Ворюга, подумал Гриншпан. Тоже мне шишка. Обиделся, видишь ли.

– Пойду переоденусь, – сказал он Шерли. – Позовите меня, когда Сигги придет.

Он отправился в уборную за подсобкой. Потянулся за одеждой, что висела на двери, и увидел поверх своих вещей женское белье. На его брюках болтался зацепившийся чашечкой лифчик. Что это за гардеробную здесь устроили? Неужели она в раковине моется? – подумал он. Он, брезгливо поморщившись, попробовал вытащить свои брюки, не дотрагиваясь до чужого белья, но вышло это у него неловко, и белье вместе с брюками свалилось на пол. В куче одежды на полу было что-то похабное – словно некая парочка торопливо сорвала все с себя и занялась любовью где-то поблизости, возможно, прямо за дверью. Он вытащил брюки и переоделся. Взял с трубы под раковиной вешалку, повесил на нее одежду, в которой пришел, а саму вешалку пристроил на крючок. Затем нагнулся подобрать белье Шерли, чтобы повесить на тот же крючок. Рука на миг задержалась на лифчике. И тут же его обжег стыд. Навалилась усталость. Сунув голову в петлю фартука, он завязал фартук поверх старого синего свитера, который носил даже летом. Нагнулся над раковиной, включил единственный кран и протер водой глаза. Лоботрясы, подумал он. Вот ведь лоботрясы! Развешиваешь зеркала, чтобы следить, как бы покупатели не умыкнули брикетик жвачки, а Фрэнк с Арнольдом тем временем весь магазин разворовали. В надежде, что подействует желудок, он сел на унитаз, и фартук встал на груди колом – как простыня, которую повязывают парикмахеры. Он расправил его. Выгляжу так, словно стричься собрался, ни с того ни с сего подумал он. И окинул подозрительным взглядом лифчик Шерли. Моя кинозвезда… Интересно, правда ли, что, как рассказывал ему Арнольд, у нее когда-то талия была шестьдесят сантиметров? У Шерли с Арнольдом шуры-муры? Два бездельника, подумал он. Он знал, что после работы они вместе выпивают. Это и само по себе дурно, а что, если они еще и трахаются в подсобке? У Арнольда же семья. Молодому мяснику доверять никак нельзя. Нет, это для него уже слишком. Может, продать все и убраться отсюда к чертовой матери? На кой ему лишняя головная боль? Он что, мильоны тут зарабатывает, чтобы такое терпеть? С ума сойти. Ну, допустим, подумал он, когда у тебя дело, со многим приходится мириться. Ну, а ради этого вот? С ума сойти. Кругом одни воры и мошенники. Обступили со всех сторон, продыху не дают. Что все это значит? Зачем они это делают? Ну ладно, подумал он, когда был жив Гарольд, разве было иначе? Разумеется, нет, он и тогда многое знал. Только это было не так важно. Смерть многому учит, подумал он. Теперь нет причин все это терпеть. Зачем ему это? Теперь он видит все – и на улице и в магазине. Все-все. Как будто все люди – стеклянные. Почему это он вдруг так?

Почему? – подумал он. Да потому, тупица, что они тебя до ручки довели, вот почему.

Он встал и рассеянно взглянул в унитаз.

– Придется, наверное, слабительное принять, – произнес он вслух. И в расстройстве чувств вышел.

В подсобке, служившей ему «кабинетом», он встал у двери в уборную и огляделся. У стены стояло четыре или пять ящиков с супом в банках и овощными консервами. Столик, за которым он работал, стоял у холодильника с мясом. Гриншпан подошел и взял со стола карандаш. Под телефонным аппаратом лежал блокнот. Что-то привлекло его внимание, и он взял блокнот. На верхнем листке осталась запись, сделанная рукой сына. Тот приходил иногда по субботам, когда было много дел; это явно был заказ, принятый Гарольдом по телефону. Он смотрел на знакомый почерк, и сердце разрывалось на части. Гарольд, Гарольд, подумал он. Боже мой, Гарольд, ты же умер. Он провел пальцем по корявым, торопливым буквам, по небрежно записанным словам и рассеянно подумал: наверное, он был очень занят. И не разберешь, что написано. Он вгляделся в листок.

– Он спешил, – произнес Гриншпан и зарыдал. – Господи, он спешил…

Он вырвал листок из блокнота, сложил, убрал в карман. Вскоре пришел в себя и вернулся в магазин.

У входа Шерли беседовала с Сигги, поставщиком сыра. Тот стоял, небрежно опершись о прилавок, и Гриншпан вскипел. И двинулся к нему.

Сигги, заметив его, крикнул:

– Шалом, Джейк!

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Это срочно, Джейк? Я жутко спешу. Еще не весь товар развез.

– Что ты мне оставил?

– Все то же самое, Джейк. То же самое. Пару фунтов голубого сыра. Немного швейцарского. Вкус исключительный. – И он причмокнул губами.

– Мне уже не раз жаловались, Сигги.

– Американцы жаловались? Да твои американцы в сыре вообще не разбираются. Это все ничего не значит. – Он двинулся к выходу.

– Сигги, ты куда бежишь?

– Джейк, я буду завтра. Тогда и поговорим.

– Нет, сейчас.

Сигги нехотя обернулся:

– В чем дело?

– Ты привозишь несвежий товар. Кто твой оптовик?

– Джейк! Джейк, мы же это уже обсуждали. Я же забираю то, что возвращают.

– Не об этом речь.

– Ты терял из-за меня хоть грош?

– Сигги, кто твой оптовик? Где ты получаешь товар?

– У меня ведь дешевле, чем на сыроварне, так? Разве нет? Ну же, Джейк! Чего ты еще хочешь?

– Сигги, не прикидывайся дурачком. С кем ты разговариваешь? Дурачком не прикидывайся! Ты мне привозишь дешевый, дрянной сыр, на сыроварнях такой выбрасывают. Мне достается то, что возвращают в других магазинах. Я получаю уже лежалый сыр. Думаешь, покупательницам нравится сыр, который через пару дней никуда не годится? А как насчет тех покупателей, которые его не возвращают? Они думают, что я им нарочно его подсовываю, и перестают ко мне ходить. Мне не нужен шлак[39]39
  Товар низкого качества или же мусор, отбросы (идиш).


[Закрыть]. Привози свежий, или я найду другого поставщика.

– По такой цене я тебе свежего привозить не могу, Джейк. И ты это знаешь.

– По той же цене!

– Джейк… – пораженно произнес он.

– По той же цене. Не морочь мне голову, Сигги.

– Давай завтра поговорим. Что-нибудь придумаем. – Он снова направился к выходу.

– Сигги! – крикнул ему вдогонку Гриншпан. – Сигги! – Но тот уже вышел. Гриншпан стиснул кулаки. – Вот лоботряс! – сказал он.

– Этот парень вечно спешит, – сказала Шерли.

– Ну да, да… – сказал Гриншпан. И направился к холодильнику с сыром – проверить, что оставил ему Сигги.

– Мистер Гриншпан! – окликнула его Шерли. – У меня мелочи маловато.

– А шварц где? Пошли его в банк.

– Он еще не пришел. Может, мне самой сбегать?

Гриншпан пошарил рукой в ящике кассы.

– До его прихода хватит, – сказал он.

– Ну, – протянула она, – раз вы так считаете…

– У нас тут что, мелочь нарасхват? Что-то я не вижу, чтобы покупатели толпились в проходе.

– Я тебе говорил, Джейк, – сказал подошедший сзади Арнольд. – Дело дрянь. Торговли никакой. Люди есть перестали.

– Значит, так, – сказал Гриншпан, – дайте мне десять долларов. Я сам пойду. – Он обернулся к Арнольду. – Там товар в кладовке. Выстави его в зал, Арнольд.

– Это я, что ли, должен товар выставлять? – сказал Арнольд.

– Сам говоришь, дело дрянь. Ты работать хочешь или на улице болтаться? Выбирай.

– А шварцу ты за что деньги платишь?

– Его здесь нет, – сказал Гриншпан. – Как придет, я ему велю мяса порубить, вот вы и сквитаетесь.

Он взял деньги и вышел на улицу. Паршиво-то как, подумал он. Если никому не доверять, так и спятить недолго. У всех, кто держит магазины, проблемы одни и те же; он мрачно усмехнулся и прикинул в уме: ну ладно, какой-то процент можно списать на усушку-утруску. Это можно наверстать в процессе торговли. Но в его магазине это просто нелепость. Они же профессионалы. Настоящие мафиози. И это надо так переживать, из-за чего? – твердит ему жена. Теперь он вернулся и может за ними следить. Следить! Да ему и находиться-то там невыносимо. Эти сволочи решили, что им все с рук сойдет.

Он зашел в банк. Папоротники в горшках. Мраморные столы, за которыми вкладчики заполняют квитанции. Календари, где всегда аккуратно выставлена сегодняшняя дата. Охранник с кобурой на бедре и с белой гвоздикой в петлице. В глубине, за прочной металлической решеткой, поблескивает открытой дверцей огромный, с толстенными стенками сейф. Кассиры – каждый в своей клетке, маленькие, тихие, передвигаются неслышно, будто босиком. Банковские начальники, седовласые, в добротных костюмах, за основательными столами – сидят, строгие и важные, над каждым – табличка с выгравированным именем. Вот это место, подумал он. Банк! Банк – это место серьезное. И никакой усушки.

Он протянул кассирше десятидолларовую купюру – на размен.

– Доброе вам утро, мистер Гриншпан. Как дела? Что-то давненько к нам не заглядывали, – сказала кассирша.

– Меня не было три недели, – сказал Гриншпан.

– Устроили себе каникулы? – спросила кассирша.

– У меня сын умер.

– Я не знала, – сказала кассирша. – Очень вам сочувствую, сэр.

Гриншпан взял столбики монет, выданные кассиршей, сунул в карман.

– Спасибо, – сказал он.

На улице было тихо и пусто. Прямо как в воскресенье, подумал он. В магазине небось ни души. Увидел в витрине свое отражение и понял, что забыл снять фартук. Решил, что фартук, наверное, придает вид очень занятого человека. Именно фартук, подумал он. А не деловой костюм. А костюм – только при портфеле. При портфеле или в фартуке – значит, занятой человек. Форма такой вид не придает. Про солдат так не подумаешь, про полицейских тоже. Про пожарного в форме – да, но только если на голове у него каска. Вот шмо[40]40
  Сокращенное от «шмок», что значит «кретин», «дурак» (идиш).


[Закрыть], подумал он, в твоем возрасте расхаживать по улице в фартуке. Неужели и вице-президенты банка заметили его фартук? И снова навалилась тяжесть.

Он не находил себе места, нервничал, и все его раздражало.

Когда Гриншпан проходил мимо ресторанчика «Домашний», где он обычно обедал, кассирша заметила его через витрину и помахала рукой, приглашая зайти. Он покачал головой. В первый момент, увидев, как она вскинула руку, он хотел было заглянуть туда. Но там ведь полно народа, другие бизнесмены сидят, пьют кофе, тушат сигареты в блюдца, на тарелках аккуратно порезанные булочки. Он заранее знал, как там все будет. Нытики и хохмачи. Нытики с постными лицами рьяно жалуются на застой в делах, на расход бензина, на здоровье; расписывая страдания, они с чувством оплакивают свои жизни, туманно намекают на жестокие обстоятельства, и скорбь их никто до конца понять не может. Хохмачей же никаким горем не пронять, глядя на нытиков, они понимающе перемигиваются, громко шутят или же, понизив голос, рассказывают о своих победах, о влиятельных знакомых, о подделке лотерейных билетов или о подпорченном товаре, который удалось сбыть, о том, как удалась жизнь; пальцы у них липкие от сладких булочек.

И они мне нужны? – подумал он. Велики шишки. Что они понимают? Они сыновей теряли?

Он вернулся в магазин и отдал Шерли мелочь.

– Шварц пришел? – спросил он.

– Нет, мистер Гриншпан.

Оштрафую, подумал он. Как пить дать, оштрафую.

Он огляделся и увидел, что в магазине появились покупатели. Не то чтобы много, но больше, чем он ожидал. Молодые домохозяйки, жены университетских преподавателей. Хорошие покупательницы, подумал он. Хорошие клиентки. Знают, сколько могут потратить, и точка. Не морочат голову из-за цен. Вот если бы покупательницы постарше брали с них пример. Приходят в мехах и считают, раз они ходили еще в его старую лавочку, значит, им положены привилегии. В супермаркете? Какие здесь могут быть привилегии? Разве в «Эй энд Пи» есть скидки? А в «Нэшнеле»?[41]41
  «Эй энд Пи», «Нэшнел» – названия супермаркетов.


[Закрыть] Чего же они от него хотят?

Он прошелся по рядам, поправляя товар на полках. Ладно, подумал он, хоть какой-то народ есть. Если так будет весь день, хоть несколько центов он заработает. Несколько центов, подумал он. Несколько долларов. Да какая разница?

Ее он заметил, когда разговаривал с распространителем. Тот пытался рассказать ему о новом товаре, о каком-то порошке, десять центов с коробки скидка и еще что-то, но Гриншпан не сводил глаз с нее.

– Возьмете несколько ящиков на пробу, мистер Гриншпан? В Детройте, стоит его выставить на полки…

– Нет, – перебил его Гриншпан. – Не сейчас. Он плохо продается. И мне он ни к чему.

– Мистер Гриншпан, я же вам о чем толкую! Это совершенно новый товар. Всего три недели, как в продаже.

– Потом, потом, – отмахнулся Гриншпан. – Поговорите с Фрэнком, я занят.

Оставив распространителя, он пошел по проходу за женщиной: останавливался, когда останавливалась она, поворачивался к полкам, делал вид, что что-то там поправляет. До одного яйца, хоть до одного яйца дотронется, подумал он, я ее вон вышвырну.

Это была миссис Фримкин, жена доктора. Старая клиентка и бывалая мошенница. Большая специалистка. Долго сюда не ходила – после того, как они повздорили из-за тридцати пяти центов за доставку. За ней нужен глаз да глаз. У нее в запасе куча уловок. Бывало, подойдет украдкой к яйцам и пару-тройку проткнет. Вытрет пальцы об себя и идет жаловаться: из-за него, мол, она платье испортила, «с полным доверием к вам» отбирала яйца, думая, что они целые. «С полным доверием к вам», – она вечно это повторяла. Вот и приходилось за целую коробку брать с нее, как за полдюжины, лишь бы заткнулась. Большая специалистка…

Он подошел к ней. И с облегчением увидел, что на ней хорошее платье. Фокус с яйцами она проделывала, только если была в домашнем.

– Джейк! – улыбнулась ему она.

Он молча кивнул.

– Я слышала про Гарольда, – сказала она печальным тоном. – Мне доктор рассказал. Я как узнала, со мной чуть сердечный приступ не случился. – Она тронула его за локоть. – Я вот что скажу, – продолжала она. – Мы ничего не знаем. Просто не знаем. Вот миссис Барон, она нашей соседкой была, когда мы еще на Дрексель жили, упала замертво на улице, и все. А у нее дочка через месяц замуж выходила. Как ваша жена?

Гриншпан пожал плечами:

– Я могу вам чем-нибудь помочь, миссис Фримкин?

– Я что, здесь в первый раз? Не нужна мне помощь. Вы своими полками занимайтесь. Я, что мне нужно, сама возьму.

– Ну да, – сказал он, – да. Берите. – У нее был еще один приемчик. Она приходила в магазин – к нему, в «Эй энд Пи», без разницы, и смотрела, что сколько стоит. Даже цены записывала. Он отлично знал, что она ничего не купит, пока не убедится, что нигде нет хоть на цент дешевле.

– Мне совсем немного нужно. Вы за меня не беспокойтесь, – сказала она.

– Да-да, – сказал Гриншпан. Вот сволочь – так бы шею и свернул!

– Фрукты хорошие? – спросила она.

– Между нами?

– А как же!

– Честно признаюсь, – сказал Гриншпан, – такие хорошие, что мне даже обидно, что их раскупают.

– Может, куплю бананчик.

– И не ошибетесь, – сказал Гриншпан.

– У вас славный магазин, Джейк. Я это всегда говорю.

– Так купите что-нибудь, – сказал он.

– Поглядим, – произнесла она загадочно. – Поглядим еще.

Они стояли около консервированных овощей, и она потянулась за банкой горошка. Многозначительно смахнула пыль с банки и взглянула на цену.

– Двадцать семь? – спросила она удивленно.

– Да, – сказал Гриншпан. – Это что, много?

– Ну… – протянула она.

– Да чтоб мне пусто было, – сказал он. – Двадцать два года в торговле и до сих пор не знаю, сколько брать за банку горошка?

Она недоверчиво покосилась на него и, натянуто улыбнувшись, осторожно поставила банку на место. Гриншпан свирепо на нее зыркнул и ухватил за рукав проходившего мимо Фрэнка, сделав вид, что тот ему срочно понадобился. Он вел Фрэнка, держа его под локоть, по проходу и спиной чувствовал взгляд миссис Фримкин.

– Вот ведь подлая баба… – прошептал он.

– Не заводись, Джейк, – сказал Фрэнк. – Может, она снова станет к нам ходить? Ну любит она схитрить, и что с того? Я даже обрадовался, когда ее увидел.

– Чему тут радоваться? – сказал Гриншпан. Бросив Фрэнка, он направился к мясному отделу. – По телефону заказы делали? – спросил он Арнольда.

– Всего несколько, Джейк. Хочешь, соберу?

– Да ладно уж, – сказал Гриншпан. – Давай мне. – Он взял у Арнольда бланки. – Я ими сам займусь, пока все тихо.

Он просмотрел заказы, отобрал в кладовке четыре коробки получше. Снимал продукты с полок, и, аккуратно укладывая их в коробки, с удовольствием поглядывал на редеющие шеренги. Отправляя в коробку очередную банку, он думал о том, насколько уменьшился запас. На стоявшей за мясным прилавком колоде, в которую кровь уже впиталась навечно, он срезал жир с большого куска мяса. Арнольд, привалившись к рулону оберточной бумаги, стоял у него за спиной. Гриншпан чувствовал на себе его взгляд.