Текст книги "Тридцать лет под землей"

Автор книги: Норбер Кастере

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ОТКРЫТИЕ ПРОПАСТИ ПЬЕРР-СЕН-МАРТЕН

В августе 1950 г. спелеологические исследования профессора Макса Козинса и его отряда заканчивались после, правда, интересной, но очень трудной и в общем ни чем не замечательной кампании. Лябейри, Леви, Теодор и Лубен, отпуска которых кончались, должны были покинуть лагерь, уже третий год разбивавшийся на перевале Пьерр-Сен-Мартен. Оставались только Козине, Оккьялини и Лепине, но и они в свою очередь должны были на следующий день спуститься в долину.

В сумерках этого последнего дня Оккьялини и Лепине отдыхали в 200 метрах от лагеря, сидя на краю отверстия пропасти, зиявшей в склоне горы.

Пасть этой пропасти очень интересна, ее стены гладкие и вертикальные, но на глубине нескольких метров она забита. И только на расстоянии одного метра от дна в каменной стене было видно маленькое окошко.

Разговаривая, Лепине машинально взял камень и, подчиняясь вполне понятному у спелеолога рефлексу, попытался попасть им в этот «воловий глаз». Здесь случайность сыграла роль и определила последующие важные события, вызванные к жизни машинальным, казалось бы таким малозначащим жестом. Если бы камень не попал в намеченную цель, Лепине и его компаньон через несколько минут ушли бы, никогда не узнав, что у их висевших над пустотой ног была самая глубокая пропасть в мире[33]33
  См. прим. 46.


[Закрыть].

Короче говоря, Лепине – охотник за сернами и прекрасный стрелок – нацелился правильно, камень исчез в отверстии, похожем на открытый рот фигуры, в который при игре бросают шар. Но тут же из отверстия послышался шелест, и к великому изумлению спелеологов из него, как кукушка из часов, появилась птица и, испуганно крича, улетела. За первой галкой, часто махая крыльями, последовали другие.

Минутой позже Лепине и Оккьялини, заинтересовавшись, как из такого маленького отверстия могло вылететь столько птиц, стали вновь бросать в него камни. Камни падали отвесно, свистя на лету и отскакивая, но на глубине звук их падения терялся, и стука слышно не было. Озадаченные спелеологи, недоумевая, смотрели друг на друга и вдруг, сразу придя в восторг, полные энтузиазма, побежали к лагерю, издали крича Козинсу.

Вот они уже все трое спускаются к галочьему отверстию. Козине, как более опытный и самый искушенный, не разделяет восторга товарищей и пытается им напомнить, что зондирование на слух обыкновенно бывает ошибочным и что всегда наблюдается тенденция преувеличивать глубины, определяемые по падению камней, – камни отскакивают, разбиваются на куски и сшибают другие, лежащие на выступах; кроме того, эхо, разбуженное стуком камней, также обманывает, и всегда в сторону преувеличения.

Говоря это, бельгийский физик бросил в отверстие кусок породы, мысленно отсчитывая секунды, пока камень падал, и скоро его лицо так же просияло, как лица его товарищей. Он в свою очередь был поражен и убедился, что перед ними колодец необычайной глубины.

Грузило лота, опущенное в отверстие, бесконечно тянуло за собой проволоку. Размотался весь вал: выпущено было 200 метров, а грузило все еще висело в пустоте.

На следующий день был сделан новый промер при помощи резинового шара, чтобы обойти редкие выступы, на которых накануне грузило несколько раз задерживалось.

На этот раз повторенное неоднократно измерение уже не оставляло сомнений и показывало существование вертикальной полости глубиной 346 метров, то есть самой значительной из когда-либо зарегистрированных.

Безоружные перед такой глубиной, спелеологи удовольствовались только расширением отверстия, находившегося, к счастью, в рыхлой породе; затем свернули лагерь и назначили друг другу свидание на будущий год.

ВОЛНУЮЩАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1951 г.

Невозможно атаковать такую глубокую пропасть при помощи простых лестниц из стальной проволоки – обычной снасти спелеологов. Необходима была лебедка, и Козине спроектировал и построил нечто вроде велосипеда без колес – вернее, с одним колесом, служившим барабаном, на который наматывалось 380 метров стального троса сечением 5 миллиметров. Помощник, сидя верхом на этой лебедке-велосипеде, приводил ее в действие, педалируя ногами, а также помогая руками, надавливая на ручки, установленные вместо руля.

Макс Козине пригласил меня принять участие в спуске; и я, как и все остальные участники, с нетерпением ждал погружения в новую пропасть. На назначенное Козинсом, Лепине и Оккьялини свидание съехались Лубен, Янссене, Леви, Тазиев, Эрто, Лябейри, Петижан, Перо и отряд бельгийских скаутов, прибывших для оказания помощи в работах на поверхности.

В последний момент мне пришлось отказаться, потому что мой сын Рауль сломал себе в пропасти ногу, а дочери Жильберте была проведена операция после острого приступа аппендицита, случившегося с ней в пещере[34]34
  Впоследствии эта пропасть неправильно получила наименование «Пьерр-Сен-Мартен», принадлежащее соседней пропасти, куда Мартель спускался в 1908 г. Но вошедшее в привычку название Пьерр-Сен-Мартен укрепилось за пропастью, посвященной спелеологами Лепине*.
  *. Под именем пропасти Лепине эта пропасть фигурирует в дополнении к спелеологической сводке Ф. Тромба (F. Ttombe. Traite de speleologie, 1952, p. 361).


[Закрыть] До меня дошли только отголоски экспедиции 1951 г. О ней мне рассказал мой верный ученик и друг Марсель Лубен.

Жорж Лепине, открыватель пропасти, первым смело спустился до низа большой вертикальной полости, где он нашел огромный, очень хаотичный зал.

За Лепине последовал Жак Эрто, который, оказавшись в зале, заподозрил существование нижнего этажа.

Лубен и Тазиев, составлявшие отдельную партию, присоединились к ним и прошли зал из конца в конец. Лубен, пробравшись сквозь опасную узкую лазейку среди шатких камней, спустился по лестнице во второй, еще больших размеров зал и в глубине его нашел подземный поток, находящийся в 500 метрах по вертикали от входного отверстия.

С этого дня огромную полость стали называть «Пропастью Лепине»[34]34
  Впоследствии эта пропасть неправильно получила наименование «Пьерр-Сен-Мартен», принадлежащее соседней пропасти, куда Мартель спускался в 1908 г. Но вошедшее в привычку название Пьерр-Сен-Мартен укрепилось за пропастью, посвященной спелеологами Лепине*.
  *. Под именем пропасти Лепине эта пропасть фигурирует в дополнении к спелеологической сводке Ф. Тромба (F. Ttombe. Traite de speleologie, 1952, p. 361).


[Закрыть]. Первый зал также получил название «Зал Лепине», чтобы увековечить подвиг смелого спелеолога. Что касается второго зала, то Лубен в память рекорда глубины, поставленного одной молодой женщиной в 1935 г. в пропасти Мартеля (Арьежские Пиренеи), посвятил ей свое открытие и назвал второй зал «Залом Элизабет Кастере»[35]35
  Элизабет Кастере — супруга автора книги Норберта Кастере. О ее рекорде говорилось выше в разделе «Самая глубокая пропасть Франции».


[Закрыть].

Огромная глубина первого колодца и колоссальные размеры обоих залов были серьезным препятствием для продолжения исследования, но в основном они были прекращены из-за плохой работы лебедки-велосипеда., Подъем наверх последних членов отряда проходил с мучительным трудом: зубчатые колеса и некоторые детали совершенно стерлись.

На будущее нужно было обзавестись более основательным и совершенным устройством, чем и занялся Козине в предвидении кампании 1952 г.

ТРАГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1952 г.

Экспедиция 1952 г. еще жива в памяти всех трагическим происшествием – смертью в глубине пропасти Марселя Лубена, упавшего в колодец с большой высоты во время подъема наверх.

Но сначала казалось, что предприятие обещало быть успешным, и его первые этапы протекали в обстановке живого энтузиазма именно благодаря Марселю Лубену, ставшему душой экспедиции, заражавшему всех своей отвагой и кипучей энергией. Те, кому в прошлом году приходилось пользоваться легкой лебедкой-велосипедом, ободрились при виде значительно улучшенной стокилограммовой лебедки, приводившейся в действие электромотором.

Правда, в конечном счете новая машина не оправдала возлагавшихся на нее надежд и причинила не мало затруднений из-за ряда аварий и вселявших тревогу остановок. Но нужно напомнить и подчеркнуть, что несчастный случай, окончившийся смертью Лубена, не может быть отнесен за счет плохой работы лебедки, потому что произошел он исключительно вследствие несовершенства системы крепления стального троса.

Макс Козине был первым, решившимся подняться с профессором Пикаром в не затронутую до того человеком область стратосферы. Опять же он и опять с профессором Пикаром спроектировал и построил первый батискаф и сделал первую попытку погружения на большую глубину. Их первый стратостат, так же как и их первый батискаф, были после воспроизведены, и именно на подобных же машинах были осуществлены другие подъемы на большие высоты и подводные погружения на большие глубины[36]36
  Мировой рекорд высоты полета в стратосферу принадлежит советским стратонавтам. При первом полете на советском стратостате СССР-1 в сентябре 1933 г. Г. А. Прокофьев, К. Д. Годунов и Э. К. Бирнбаум достигли высоты 19 км. 30 января 1934 г. П. Ф. Федосеенко, А. Б. Басенко и И. Д. Усыскин на стратостате Осоавиахим-1 достигли высоты 22 км.
  Что касается подводных погружений в батискафе, то в феврале 1954 г. французам Уо и Вильяму удалось опуститься на глубину до 4000 м в 120 милях к юго-западу от Дакара, расположенного на западном побережье Африки.


[Закрыть].

Мой верный и несчастный друг, мой лучший ученик Марсель Лубен стал жертвой технической погрешности во время экспедиции, организованной и руководимой моим товарищем и коллегой Максом Козинсом. И тем не менее было бы несправедливо, как это часто делают, обвинять его в гибели Лубена. Я со своей стороны никогда не переставал восхищаться Максом Козинсом и уважать его.

Девятого августа 1952 г. при ярком солнце Лубен в полном снаряжении первый должен был спуститься в пропасть. Стечение народа было огромное: журналисты, фотографы, представители кино, туристы, пастухи, карабинеры и жандармы – все склонились над краем пропасти, внимательно следя за подготовкой к спуску.

Несмотря на торжественность минуты, Лубен шутил и шутил до самого последнего мгновения.

Его высокая фигура, уверенные движения, энергичное лицо – все создавало впечатление полной уравновешенности и непоколебимой веры в себя.

Уже прикрепленный к тросу и собираясь опуститься в черную пустоту, он отыскал меня глазами и широким прощальны. м жестом крикнул: «До свидания, папа».

Он любил называть себя моим «духовным сыном», так как я его посвятил в спелеологию, когда ему было 16 лет, но в этом обращении он назвал меня отцом в первый раз, и я так же весело ответил: «Прощай, мой сын». В последний раз в жизни он улыбался и любовался солнечным светом; живым я его больше не видел.

Затем опустились Тазиев, Лябейри и Оккьялини. Все четверо имели определенную программу: организовать главный лагерь на глубине 380 метров в зале Лепине; провести детальное обследование зала Элизабет Кастере, еще очень плохо известного, и затем бросить 40 килограммов флюоресцеина в подземный поток; окрашивание должно было уточнить место появления потока на поверхности, где-то в долине.

Пятью днями позже (под землей все протекает медленно и с трудом) Лубен мне телефонировал из глубины пропасти, что программа выполнена целиком и что, кроме того, он подозревает о существовании третьего огромного зала. Но сказал, что чувствует себя уставшим и к тому же его беспокоит плечо, разбитое во время исследования пропасти Хенн-Морт, и что он решил подняться.

Лубен знал, что я буду руководить передовой партией, которая спустится, чтобы сменить его группу, и жду его парашютного снаряжения, чтобы им воспользоваться при спуске; за мной должны были последовать Янссене, Теодор, Мерей и Леви.

– Пропасть продолжается до фантастических пределов, – сообщил он. – Вам будет чем заняться. Я со своей стороны уже наизумлялся вдоволь, а сейчас вышел из строя – нужно подниматься. До скорого свидания.

– Хорошо, до скорого. Желаю удачного подъема.

И когда начался подъем, произошло несчастье. Гайка, державшая зажим троса, постепенно, незаметно отвинтилась, трос отъединился, Лубен упал на груду каменного обвала и разбился.

Тридцать шесть часов длились мучения и окончились смертью на дне пропасти, где Лубен «прожил последние дни своей жизни смельчака», как гласит эпитафия, вырезанная на камне в том же месте, где он умер.

Тазиев, Лябейри и Оккьялини пережили ужасные, скорбные часы у изголовья нашего друга и потом похоронили его между двух огромных камней в зале Лепине.

Об этих бредовых часах, когда нас отделяла от бедного раненого четырехсотметровая бездна, у меня сохранилось лишь смутное воспоминание; безумная надежда сменялась мрачным отчаянием; спасение казалось то возможным, то невозможным. Из всей массы доказательств преданности и солидарности в эти трагические минуты в памяти всплывают только отдельные обрывки. Я как сейчас вижу и никогда не забуду пролетевший над нами в 8 часов вечера военный самолет из По, получивший по радио сообщение о несчастье. Почти касаясь вершин, мотаемый бурным ветром, срывавшим палатки, он сумел на парашюте сбросить специальные носилки и медикаменты. Люди воздуха боролись с опасностью, чтобы прийти на помощь тем, кто в недрах земли старался вырвать у смерти своего товарища.

Вижу вновь доктора Мерея в тот момент, когда он собирался спуститься к раненому. Снаряженный, обремененный подвешенными к поясу носилками, он собственноручно закрепил проклятый зажим троса, только что починенный имевшимися под руками средствами. Чтобы прервать тягостное молчание и рассеять точно висевшую в воздухе угрозу опасности, Леви, положив руку на плечо Мерея, сказал беззвучным голосом:

– Доктор, тебе нужно запастись верой в прочность прикрепления троса.

– Никакой веры у меня в него нет, – ответил тот с расстановкой.

И пока говорил, решительно переступил за край отверстия в зияющую черноту, повиснув на тросе над бездной глубиной 346 метров.

Несколькими часами позже он нам сказал по телефону, что положение раненого очень серьезно, но в общем не ухудшается. После этого сообщения пять человек немедленно вызвались спуститься вниз и организовать спасение Лубена. Мы едва знали этих молодых людей, впервые прибывших в Пьерр-Сен-Мартен. Козине предложил им присоединиться к нам в качестве вспомогательной, а в случае нужды и оперативной группы.

Они решили спуститься в колодец по имевшимся у нас лестницам из стальной проволоки. Это предприятие своей опасностью граничило с безумием. Проволока была слишком тонка, а движение опускавшихся по лестницам и трение самих лестниц неизбежно должны были вызвать убийственные обвалы камней. Эти пятеро «лионских скаутов», как их называли, соглашались (и даже требовали) спуститься на разные глубины и там, на ужасающих балконах, на узких, абсолютно ненадежных карнизах, закрепившись за вбитые в стену скальные крюки, направлять подъем раненого: помогать прохождению тяжелых носилок, когда они будут толкаться о каменные выступы или цепляться за нависающие неровности стен, непроходимые для инертного тела.

Чтобы помочь в выполнении этого плана, я проверил метр за метром все лестницы, развернутые в пустоту, скрепляя их при помощи имевшихся на концах соединительных колец.

Просмотр лестниц заставлял меня содрогаться, так как некоторые их части были в очень плохом состоянии..

Затем я спустился с пятью добровольцами, и мы расположились на глубинах 80, 150 и 210 метров, где нужно было укрепить лестницы на крюках и закрепиться самим в очень рискованных положениях.

После бесконечных изнурительных маневров Луи Баландро, головной этого памятного спуска, достиг 240 метров вертикальной глубины, где шахта значительно расширяется, – единственный в своем роде подвиг.

Наконец, спасательный отряд занял свои места: мы были готовы поднять пострадавшего.

Но как раз тогда от одного к другому передалась фатальная весть: «Лубен умер».

И тут же мы получили приказ немедленно подниматься. Было вполне разумно решено, что отчаянный, чрезвычайно опасный маневр, который мы собирались любой ценой проделать, чтобы вынести из пропасти раненого, становился безрассудным, если нужно будет выносить умершего, с риском навлечь новые серьезные злоключения, возможно также со смертельным исходом.

ПОБЕДОНОСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1953 г.

Наш товарищ Роберт Леви, уже несколько лет проявлявший себя как энергичный и преданный член спелеологической группы Пьерр-Сен-Мартен, в 1952 г. развернул такую активность и с таким знанием дела, что мы по молчаливому согласию избрали его главой кампании 1953 г., обещавшей быть особенно деятельной и налагавшей тяжелую ответственность на ее руководство.

Ко всеобщему удовлетворению Леви мастерски организовал эту экспедицию, прошедшую от начала до конца так, как он ее запланировал и подготовил.

Однако в самом ее начале произошло сенсационное событие, несколько дней державшее нас как на горячих углях; из-за него экспедиция чуть не провалилась, не успев начаться.

Первого августа, когда мы все собрались у подножия горы в селении Лик, где в гостинице Буше (генеральной квартире спелеологов во время первых кампаний Мартеля) остановились участники экспедиции и сосредоточивались все материалы, до нас дошла довольно обескураживающая новость. По распоряжению испанского правительства вокруг пропасти были расставлены карабинеры, никого к ней не подпускавшие.

Нужно сказать, что в предыдущие годы испанцы, казалось, очень волновались и беспокоились по поводу наших последовательных спусков в пропасть, находящуюся в месте, право на которое заявлялось раньше и заявляется теперь одновременно и Испанией и Францией. Такое положение вещей привело к тому, что на государственной границе на перевале Пьерр-Сен-Мартен существует пробел (не единственный случай вдоль Пиренейской горной цепи), рано или поздно подлежавший исправлению согласно решению Международной комиссии по государственным границам.

В ожидании официальных правительственных решений, что до странности не сообразовалось с нашей ролью исследователей пропасти, Леви с удивительным хладнокровием и твердостью решил, что подготовка и подвоз материалов будут продолжаться так, как это было предусмотрено.

В последующие дни тяжело нагруженные мулы поднимались на пограничный перевал, в то время как самолет военной базы воздушно-десантных войск в По за четыре полета проделал ряд очень эффектных спусков парашютов на крутой склон пастбища, расположенного вблизи пропасти. 36 парашютов, развертывая яркие цветные зонтики, красиво рисовавшиеся на синем небе, опустили к нашим ногам около 3 тонн различных материалов: снаряжение, тросы, веревки, продовольствие, инструменты и т. д.

С самолетом соперничала жандармская бригада Олорона, приславшая многочисленную группу жандармов в Пьерр-Сен-Мартен и в баскскую деревню Сент-Энграс для установки передаточных и приемочных радиопостов, предназначенных для поддержания постоянной и быстрой связи между экспедицией и внешним миром.

Вся эта организация: соглашение с Армией, жандармской бригадой, РТТ[37]37
  РТТ – Ведомство связи.


[Закрыть] – была плодом тщательной подготовки и плодотворного сотрудничества Леви с нашим другом и коллегой Жозе Бидегеном в По; все было предусмотрено за много месяцев вперед, и ничто не оставлено на волю случая. Тормозил только непредвиденный и критический вопрос о позиции испанского правительства.

Наконец, 6 августа в результате официальной встречи все уладилось. В этот день группа Пьерр-Сен-Мартен имела честь принимать в своей большой палатке-столовой генерал-губернатора провинции Наварры, окруженного испанскими офицерами, в то время как наша страна была представлена супрефектом Олорона, жандармским капитаном и другими официальными лицами. Группа испанских геологов и спелеологов, руководимая профессором Овьедского университета Ллописом Лладо, в духе полной дружественности выразила готовность работать совместно с нами. Для нас, спелеологов, важно было только одно: исследовать пропасть до дна и вынести из этой экспедиции как можно больше документальных и научных данных.

Каждый год, начиная с 1375 г., перевал Пьерр-Сен-Мартен бывает театром очень интересной и торжественно обставленной церемонии, называемой Хунта де Ронкаль (Junte de Roncal), заключающейся во встрече французского и испанского духовенства в память былой и для укрепления существующей дружбы.

Трудно было найти лучшее место для заключения союза между французскими и испанскими спелеологами. С нашей стороны в заключении союза и скрепивших его пирах участвовало пятеро новых членов экспедиции. Это были уже приступившие к работе знаменитые лионские скауты.

Тысячью двумястами метрами ниже, в глубокой долине реки Сент-Энграс, где в 1952 г. благодаря окрашиванию воды был обнаружен выход на поверхность потока, протекавшего в пропасти, скауты в это время плавали и ныряли в костюмах людей-лягушек.

Под руководством бельгийца Жака Теодора, только что прибывшего с барабаном (увы, проломанным в порыве чрезмерного воодушевления), скауты Эпилли, Баландро и Летрон перед камерой Жака Эрто (киноработника, альпиниста, спелеолога, водолаза) плавали в пневматических лодках и ныряли в сифоны потока.

В тот же памятный вечер 6 августа, когда официальная неприступность карабинеров вдруг сменилась чрезвычайной любезностью и разговорчивостью, Жорж Лепине в нетерпении увидеть «свою» пропасть попросил спустить его на веревке до первой площадки на глубине 80 метров. Там он проработал почти два часа, расчищая этот ненадежный балкон, заваленный свободно лежавшими камнями. Лепине не был здесь со времени первого спуска в 1951 г., потому что в промежутке участвовал в антарктической экспедиции на Землю Адели. Мы все были рады опять видеть его в нашей среде; место за ним сохранялось, и он был включен в состав передовой партии, которой будет принадлежать честь – правда, честь, связанная с большим риском, – проследить пещеру как можно дальше и спуститься как можно глубже.

Так же единодушно как Леви был избран главой экспедиции, так и я благодаря привилегии возраста и расположению товарищей по «рюкзаку и веревке» был назначен начальником оперативной части, то есть всех работ под землей.

Наши расчеты оказались правильными: обследование, начатое 7 августа, закончилось 19-го.

В интервале между этими двумя датами развернулось, как теперь называют, «самое фантастическое спелеологическое предприятие всех времен», во всяком случае исследование самое необычайное, самое смелое изо всех мною предпринятых; о нем ниже и будет речь.

* * *

В пятницу 7 августа 1953 г. в 8 часов утра священник экспедиции отслужил на открытом воздухе первую мессу; в дальнейшем она служилась каждый день.

Алтарь – простой неотесанный стол, который дали наши друзья пастухи, – поставлен вблизи их хижин и наших палаток на покрытом травой бугристом склоне с выступающими ребрами горных пород. Небо лазурной синевы; в ослепительном солнечном свете окружающие белые известняки почти нестерпимы для глаз; там и сям возвышаются узловатые сосны, и многие из них, пораженные молнией, как выбеленные скелеты, протягивают к небу искривленные стволы и сучья. На востоке на испанской стороне, выступая среди массы безыменных вершин, на фоне синевы неба гордо высятся пики Арла и Ани, в то время как на западе вырисовываются вершины Ори, Вотур и другие.

Журналисты, представители кино и фотографы, ждавшие уже несколько дней и упрекавшие нас в том, что мы заставляем их терять время, наконец получили занятие. Не думаю, чтобы когда-нибудь папская месса так усердно снималась на кинопленку и фотографировалась, как эта скромная месса в горах, служившаяся под несмолкаемое щелканье фотоаппаратов и стрекотание кинокамер. Толпа молящихся была самая разнообразная: бок о бок стояли французские, бельгийские, испанские и итальянские спелеологи, беарнские пастухи, погонщики мулов – баски, жандармы, карабинеры и даже парашютисты из По, приехавшие за своими парашютами.

Совершал богослужение молодой бельгийский священник-рабочий. Он обратился к Леви с просьбой принять его в экспедицию с единственной целью быть под рукой для отправления требы, если случится несчастье. Леви ответил согласием, но предупредил, чтобы тот, помимо какого-нибудь несчастного случая, не рассчитывал на спуск в пропасть, так как места очень ограничены и строго распределены между спелеологами. Поэтому аббат Атту (надо заметить испытанный спортсмен и чемпион по прыганию с шестом) обязанности священника исполнял полчаса в день, а остальное время был поваром, мыл посуду, участвовал в дальних и трудных походах за водой с Андре Лессом, Моризо и Вернем – тремя постоянными исполнителями этой довольно бесславной, но насущно необходимой обязанности. Словом, аббат Атту («а tout faire»[38]38
  На все руки, вернее – «одной прислугой» (игра слов).


[Закрыть], как его в шутку называли) заботился одновременно о нашем духовном и физическом благе – о «пище земной и небесной».

По окончании служения весь интерес обратился к пропасти, где только что закончили установку новой лебедки, спроектированной и сконструированной инженером-электриком Квеффелеком, новым человеком в спелеологической среде, где он сразу почувствовал себя дома и с самого же начала воспылал страстью к пропастям и пещерам. Эта лебедка, вызвавшая восхищение знатоков и своей безупречной работой завоевавшая сердца самых малоосведомленных в механике, работала от электрогенератора и была снабжена усовершенствованными приспособлениями. Описывать я их здесь не могу, но упомяну только, что от них сохранилась в памяти великолепная распределительная доска, где между циферблатами и манометрами есть три лампочки – зеленая, белая и красная; загораясь, они служат предупреждением: «Внимание», «Опасно», «Стоп».

Итак, доверив себя Квеффелеку, его помощнику Пьерру Луи, Россини и их машине, надлежащим образом снаряженный, затянутый ремнями нейлонового костюма парашютиста, с головой, защищенной огромной шарообразной каской летчиков-реактивников, я стоял у отверстия пропасти.

Окруженный группой заботливых товарищей, внимательных к малейшей детали снаряжения и к предстоящему маневру, я чувствовал себя пчелиной маткой, окруженной пчелами-работницами. Бидеген надел мне под каску телефонные наушники, Дельтейль поправил и укрепил ларингофон[39]39
  Ларингофон – разновидность микрофона телефонного аппарата. Прикладывается непосредственно ко рту говорящего для предотвращения помех от посторонних звуков.


[Закрыть], Пьерр Луи закрыл и тщательно завинтил карабин, который теперь будет соединять меня с концом троса, намотанного на барабан лебедки. Было очень жарко, я задыхался в массе одежды и двух комбинезонах, из которых один был водонепроницаемым.

Но это еще было не все: помимо тяжелого рюкзака, Третар и Янссене подвесили к кольцам лямок по матросскому мешку весом 30 килограммов каждый! Под этой нагрузкой я зашатался; в это время Леви сунул мне в руку клочок бумаги:

– Вот список концентрированных продуктов в правом мешке, – пояснил он, – нужно все предвидеть; если случится авария с машиной или произойдет что-нибудь другое и вам придется ждать одному на дне, то у вас будет еды на четыре дня.

Если бы я даже никогда не бывал в таких условиях, если бы я еще не осознал серьезности момента, то последних приготовлений и этого последнего напутствия было бы достаточно, чтобы понять, что, как говорят в Испании, пробил «I’heure de vérité» («час истины»).

Но я был подготовлен, а вся сцена живо напоминала прошлогоднюю, когда Марсель Лубен готовился спуститься в пропасть, ставшую его могилой.

В тот день солнце так же метало горячие лучи в известняковую, перегретую чашу преддверия пропасти, где взволнованно суетились все те же верные соратники.

Наверху над нашими головами виднелась приземистая будка лебедки и склонившиеся над механизмом управления фигуры. По скалистому краю выемки выстроились, прижавшись друг к другу, туристы, пастухи, карабинеры, фотографы с аппаратами, кинооператоры и среди них Пьерр Аккос – историограф экспедиции, собиравшийся занести первую запись в «Журнал погружений», в который он намеревался записывать все, что касается спуска в пропасть каждого из нас в отдельности: время погружения и подъема и различные инциденты.

В 1953 г. картина в общем была та же, что и в 1952 г. И в голове невольно мелькнула мысль о тишине и покое уединенных, удаленных от шума мест, где обычно работают спелеологи. Но о пропасти раструбили, и слава привела к тому, что отныне спуск в нее всегда будет происходить перед объективами камер и под скрежет вечных перьев репортеров, иногда по неизвестным причинам наполненных горечью, желчью и даже ядом.

Не помню, чтобы кто-либо произнес что-нибудь достойное репортажа, я лично воздерживаюсь от так называемых исторических фраз. А в тот момент, когда я был готов и начал неуклюже опускаться под землю – связанный, раздавленный тяжелой одеждой и ужасным грузом, – наоборот, воцарилось сосредоточенное, глубоко выразительное молчание. Я думаю, что в этот момент все присутствующие инстинктивно мысленно ставили одно событие на место другого: спуск Лубена 9 августа 1952 г. и сегодняшний спуск 7 августа 1953 г.

Некоторые, вероятно, думали, что я настаивал на первой очереди, чтобы первым поклониться могиле Лубена. Признаюсь, что это соображение было мне не чуждо, но я главным образом хотел осмотреть сверху донизу головокружительную шахту и составить себе представление о возможности подъема наверх праха нашего друга, чтобы таким образом дать его семье последнее утешение – похоронить его на кладбище в родном селении.

По различным данным, и особенно из слов Луи Баландро, спускавшегося со ступеньки на ступеньку до глубины 240 метров, я знал, что стены пропасти не гладкие, а пестрят карнизами, щелями и трещинами, забитыми камнями, каждую минуту готовыми обрушиться. Накануне Лепине, как сказано выше, уже начал необходимое и чрезвычайно трудное дело расчистки балкона на глубине 80 метров и, вернувшись, уверил меня, что на нем не осталось ни одного камня. На самом деле, спустившись до этого уровня, я с облегчением увидел, что он усиленно поработал, и от души сказал ему спасибо, благо именно он был на другом конце телефонного провода и держал со мной связь до конца спуска. Лучшего «сопровождающего» нельзя было желать: Лепине знал пропасть, так как спустился в нее самым первым два года назад и сохранил в памяти ее конфигурацию. Очень предусмотрительный и изобретательный, он сделал боковой чертеж края каменного балкона, где я тогда стоял. Затем поручил выпилить толстую доску как раз по ширине балкона и согласно чертежу сделать по бокам вырезы, соответствующие рельефу каменных стен, заключающих балкон. Эту доску он мне прицепил к поясу, и в описываемый момент я занят помещением деревянного барьера в уровень с каменным порогом; сильными ударами молотка я ее загоняю в выщербины, куда она плотно входит и будет задерживать скатывающиеся и натыкающиеся на нее камни.

Когда я приводил в порядок свое снаряжение, немного расстроившееся во время работы, налобная электрическая лампочка погасла. Я нашел кнопку нагрудного фонаря, но он также отказался действовать. Раздосадованный и смущенный, оказавшись так неожиданно без света в самом начале путешествия, я жалобным голосом сказал Лепине, что со мной случилось. Ответом был веселый смех.

– Ну смотрите, – сказал он, – теперь газетчики поднимут вас на смех по поводу вашего девиза!

На самом деле, на моем комбинезоне поперек груди нашиты слова псалмопевца: «Nox illuminatio mеа» («Ночь мой свет»). У Лепине даже хватило жестокости спросить, не светился ли мрак, в который я погрузился.

Увы, отнюдь не светился! И стараясь сохранять равновесие на неудобном балконе, я ощупью шарю в рюкзаке, чтобы вынуть запасные батареи. Но очевидно, перегорели лампочки, потому что и новые батареи не дают света. Наконец, удалось зажечь свечку и привязать к концу опущенной сверху веревки оба сдавшие фонаря, чтобы их там наладили.

В моем унылом ожидании мне составлял компанию Лепине. Сначала он объявил, что фонари благополучно прибыли и что Пьерр Луи и Дельтейль их осматривают. Потом вдруг раздался взрыв смеха, и Лепине никак не мог успокоиться, чтобы объяснить мне, в чем дело. Наконец, я узнал причину такого безудержного веселья. Оказалось, что, сменяя батареи в темноте, я не видел и не сорвал маленькие картонные кружочки, изолирующие металлические контакты батарей. В таком состоянии они, конечно, света давать не могли.