Текст книги "Тридцать лет под землей"

Автор книги: Норбер Кастере

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

НОРБЕРТ КАСТЕРЕ
Тридцать лет под землей

*

NORBERT CASTERET

TRENTE ANS SOUS TERRE

Перевод с французского А. В. СОКОЛОВОЙ

Предисловие к русскому изданию,

комментарии и редакция

доктора географических наук

профессора Н. А. ГВОЗДЕЦКОГО

Художник В. Г. АЛЕКСЕЕВ

М., Географгиз, 1959

ПАМЯТИ

МОЕЙ ДОРОГОЙ ЖЕНЫ

ПАМЯТИ

МАРСЕЛЯ ЛУБЕНА

ЖОРЖУ ЛЕПИНЕ

и всей спелеологической группе Пьерр-Сен-Мартена, победившей самую глубокую пропасть на земле

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Известный французский исследователь пещер, ученик и последователь знаменитого Э. А. Мартеля, Кастере, знакомый уже советскому читателю по книге «Десять лет под землей», написал интересную книгу «Тридцать лет под землей».

Маститый исследователь подземелий написал эту книгу уже в зрелом возрасте. В 1953 г. во время исследования пропасти Пьерр-Сен-Мартен ему было 56 лет, а недавно печать отмечала его шестидесятилетие.

Что это за мир подземелий, о котором повествует Н. Кастере? Это глубокие естественные шахты – пропасти, бездны и системы подземных ходов, гротов, громадных залов, то с голыми сырыми стенами, то разукрашенных самой природой, как настоящие подземные дворцы.

Напомним читателю, что образовались эти пропасти, ходы и залы в растворимых водой горных породах – известняке, доломите, гипсе – в результате длительного, идущего тысячелетиями процесса растворения и размывания. Такие пещеры и пропасти называют карстовыми, но имени нагорья Карст (на северо-западе Югославии, к востоку от Триеста), где подобные образования очень развиты и давно подвергались исследованию.

В предисловии к предыдущей книге Н. Кастере мы отмечали, что карстовые пропасти и пещеры распространены и во многих областях Советского Союза и что изучение карста важно для нашего народного хозяйства. В этом отношении наши ученые – геологи и географы сделали очень много, но отстающим участком было именно непосредственное обследование подземных карстовых форм. Нужно сказать, что в самое последнее время наметился определенный сдвиг в обследовании карстовых пропастей и пещер СССР, в частности Кавказа (особенно Грузии и Адлерского района Краснодарского края) и Крыма. Наиболее детальные подземные исследования у нас были проведены в ледяной Кунгурской пещере на Урале.

Выскажем пожелание, чтобы данная книга, как и предыдущая, не только была бы прочитана с интересом многими и многими читателями, но и повысила интерес наших исследователей, а также туристов и альпинистов к изучению подземного мира, к проникновению в глубокие пропасти и пещеры, к выяснению их загадок и тайн.

Н. А. Гвоздецкий

ВВЕДЕНИЕ

Первая печатная работа автора носила название «Десять лет под землей», поэтому данная восьмая книга, повествующая обо всех исследованиях, открытиях и наблюдениях под землей, а также содержащая ряд воспоминаний, но нраву может быть озаглавлена «Тридцать лет под землей».

В соответствии с названием книги, а также потому, что она, вероятно, будет и последней, в ней делается экскурс в прошлое.

Бросая взгляд назад и вызывая в памяти одинокие экскурсии в детстве и юности, исследования вдвоем с женой и совместно с друзьями и коллегами, пятидесятилетний спелеолог[1]1
  Спелеолог — исследователь пещер (от слова «спелеология» – наука о пещерах, «пещероведение»).


[Закрыть] позволит себе остановиться на самых ценных находках, сделанных им на протяжении всей его карьеры исследователя пещер.

Таким образом, будут перечислены наиболее выдающиеся события и важные открытия, отмечающие отдельные этапы подземных странствований.

Как факелы озаряют повороты мрачного подземного коридора, так приключения и открытия па протяжении четверти столетия озаряли полуподземное существование, посвященное изучению пропастей и пещер Земли.

Строя самые смелые предположения и предаваясь самым безудержным мечтам (только один бог знает, как может мечтать и какую волю своему воображению может дать спелеолог!), я часто говорил себе, что где-нибудь в Альпах, на Кавказе или в Пиренеях может существовать – вернее, должна существовать – фантастическая пропасть. Я живо представлял себе эту пропасть глубиной в несколько сот метров, дающую доступ в колоссальные залы с неизмеримыми сводами.

Как часто жаждал я осуществления этой мечты, сколько раз принимался подсчитывать количество лестниц, необходимого для исследования такой пропасти снаряжения и прикидывать способы лучшего его использования для достижения цели.

Но эта пропасть оказалась не химерой, плод воображения был не чем иным, как предвидением, потому что в конце концов мечта воплотилась в действительность и мои самые, казалось бы, безрассудные надежды оправдались.

Когда? Как? Читатель дальше узнает, что за маленьким отверстием в пиренейском высокогорье скрывалась самая глубокая пропасть в мире[2]2
  После опубликования книги Н. Кастере (оригинальное французское издание вышло в свет в 1954 г.) были открыты еще более глубокие пропасти (см. ниже, прим. 46).


[Закрыть].

В других главах содержатся воспоминания: приключения собирателя одной из самых своеобразных коллекций, происшествия, случавшиеся с ним в пещерах.

И, наконец, вновь возвращаясь к своему любимому объекту наблюдений, автор еще раз остановится на поразительных существах, живущих в уединении и мраке пещер, – на летучих мышах.

Итак, пригласим читателя проникнуть с нами вместе в таинственное чудесное подземное царство и надеемся, что таким образом нам удастся наглядно показать и оправдать всю занимательность спелеологии. Достижения и очевидные результаты самобытной и притягательной науки о пещерах, а также глубокие радости, которыми она дарит своих приверженцев, с избытком возмещают затрату сил и опасности неразрывно связанные с подземными поисками.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Он вступил в черную необъятность, неся перед собой, как факел, свое сердце»

Леон Блуа

Глава I
ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

«Да будут трижды благословенны часы и годы, проведенные в этих безмятежных областях, откуда всегда возвращаешься более чистым и более счастливым».

Анри Руссель «Воспоминание альпиниста».

МОЙ САМЫЙ ПЕРВЫЙ ГРОТ БАКУРАН

В 1902 г. во время одной загородной семейной прогулки мы проникли в грот, затерявшийся в лесистых ущельях нашей родной Гаскони.

Этот незначительный грот со скромным входом был для меня настоящей пещерой – мне тогда было всего пять лет, – а крутой и скользкий спуск во входной коридор заставил меня ухватиться за руку матери и с ее помощью спуститься вниз. Одна из моих теток очень позабавила компанию своей нерешительностью и испуганным криком, особенно когда, поскользнувшись, шлепнулась и сидя проехалась сверху донизу по глинистому скату.

Но уже совсем другое впечатление, чем этот смешной инцидент, произвела на меня впервые виденная пещера, когда молодой крестьянин, служивший нам проводником, зажег посреди хаотического зала охапку соломы и мы собрались все вместе. Я, помнится, пришел в восторг.

Пламя красноватым светом освещало стены и своды, но во мраке все же оставались углы и какие-то неясные контуры. Я находился в сердце тайны, чувствовал себя на пороге нового, сурового мира, о существовании которого и не подозревал; мне хотелось дойти до конца грота, где дневной свет никогда не пронизывает темноту. Я был очень поражен, услышав и убедившись сам, что существует «вечный мрак». Кто-то рядом произнес эти слова, и они захватили меня, преследовали всю юность и продолжают и теперь будить во мне всегда живой, никогда не притупляющийся магический отклик.

Молчание, одиночество, мрак – эти слова действуют на меня как заклинание, переполняют неудержимым стремлением, непреодолимо увлекают под землю.

То, что я любил больше всего, что пытался выразить на многих страницах предыдущих работ, я, несомненно, уже почувствовал, хотя, конечно, смутно, но властно, в гроте Бакуран. Именно там я получил первое сильное впечатление, из которого родилась моя страсть к подземному миру.

На этом основании в подобного рода «исповеди» и в перечислении моих любимых, получивших признание пещер должен на своем месте быть как хронологически первый комминжский грот Бакуран,

ПЕЩЕРЫ ЭСКАЛЕРА —
МОИ ПЕРВЫЕ ЗНАКОМЦЫ

Если непродолжительное, но плодотворное посещение грота Бакуран, находящегося вблизи поселка с типично спелеологическим названием Леспюг (spugue – грот), явилось толчком к исследованию и изучению пещер, то гроты Эскалера вблизи Сен-Мартори, моего родного селения, были свидетелями моего боевого крещения и первых треволнений юного исследователя.

Когда мне было десять – двенадцать лет, именно гроты в обрывистом утесе, омываемом еще близкой к своим истокам, бурливой Гаронной, видели мои первые попытки по усвоению альпинистских навыков. Из этих одиноких экскурсий я возвращался полный сильных, захватывающих впечатлений, а также с вывернутой наизнанку, испачканной глиной и закапанной воском одеждой, – чтобы скрыть от родителей свои подозрительные похождения, я, пролезая в узких местах, предварительно надевал все наизнанку. Но часто я возвращался с царапинами и ссадинами, скрыть которые было уже не так легко.

В гротах было очень страшно, и мне часто случалось убегать с сильно бьющимся сердцем, когда вдруг слышался (или казалось, что слышался) какой-то таинственный шум. Я клялся себе, что никогда больше не вернусь туда, но через несколько дней, а иногда даже на следующий же день оказывался на том же месте, уговаривая себя, соблазняя и ободряя дойти и обогнуть такой-то поворот галереи, где мне послышалось ворчанье, пересечь такой-то зал, где померещилась угрожающая тень.

Иногда страхи бывали не воображаемыми, а вполне реальными и оправданными. Так, один раз мой младший брат Мартиал, которого я утащил с собой, оказался замурованным. Отчаявшись его освободить, я принужден был бежать домой за инструментами.

По мере того как время шло и я становился старше, гроты Эскалера для меня уже больше не таили секретов. Они стали моим владением, моим подземным единовластным королевством, потому что мои товарищи проявляли очень вялый интерес к этим темным местам. Абсолютно не будучи мизантропом, я проходил там курс лечения одиночеством – одиночеством на один час.

Устроившись на краю одного из слуховых окон, возвышающихся над Гаронной, с Пиренеями в виде задней декорации, я в таком полувоздушном, полуподземном окружении, с ногами, болтающимися в пустоте, пожирал «Короля Гор», удивительные путешествия Жюля Верна и тоненькие жалкие книжечки, повествовавшие об отважных приключениях Буффало Билля и Ситтинга Булла.

Именно в этих крохотных гротиках, где гнездились совы и ястреба, пробудилась, обострилась и приобрела постоянство врожденная страсть, некоторые скажут нездоровая, но как бы то ни было упорная и властная, неуклонно увлекавшая меня в подземный мир, и я стремился ее удовлетворить, спустившись глубоко под землю, в настоящие пещеры.

ПЕРВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ;
ГРОТ МОНСОНЕ

Первое подземное приключение – предмет неутомимой жажды и упорной мечты – мне пришлось пережить в гроте Монсоне.

Монсоне, деревушка по соседству с Сен-Мартори, скрывает в склонах своего холма грот, о существовании которого я не подозревал. Вскрытый взрывом в фасе каменоломни очень низкий входной коридор этого грота на протяжении нескольких метров был осмотрен рабочими и одним тулузским ученым Эдуардом Гарле, собравшим там интересную коллекцию окаменелых костей.

Узнав случайно об этой полости, я исследовал ее всю, то есть весь узкий коридор длиной 700 метров, из-за своей узости казавшийся еще длиннее. Во время двух незабываемых экскурсий мы с братом Мартиалом открыли нижний этаж, где бежал подземный поток; там были пережиты волнующие часы, часто тревожные и всегда захватывающие.

Все, чем были для нас исследования этих галерей и этажей, где приходилось побеждать трудности, пропорциональные нашему юному возрасту и нашей неопытности, и где нас опьяняло сознание, что мы были там первыми, – все это могут понять только мальчики, которые сами с замиранием сердца проникали в неизвестный грот при слабом свете свечек или с плохим фонарем.

Для них (если они изберут ту же полную приключений профессию, как и мы) никакое пышное подземное величие, никакая безмерность перспектив, никакой феерический, сверкающий сталактитами зал – ничто не заставит их ни забыть, ни умалить в их глазах скромные землистые коридоры, когда-то открытые и осмотренные в первый раз при скудном свете мигающих свечей; эти бедные своды и узкие ходы незабываемы и несравненны, потому что они были первыми!

ПЕРВЫЙ СПУСК В БЕЗДНУ;
ПРОПАСТЬ ПЛАНК

Огромное значение имеет для юного спелеолога его первая пропасть. Особенно если он спускался в нее по простой веревке и в полном одиночестве, как это было со мной при спуске в пропасть Планк, когда я открыл ее продолжение, оставшееся неизвестным моему предшественнику! – самому Э. А. Мартелю, создателю французской спелеологии.

Я не буду здесь останавливаться подробно на этом спуске – о нем уже рассказывалось раньше[3]3
  «Десять лет под землей».


[Закрыть], но все же не могу не упомянуть об этой пропасти глубиной 67 метров, в которую я спустился с помощью тонкой изношенной веревки и где мне пришлось испытать немало волнений. Эта пропасть находится в расстоянии около двух километров от другой – Хенн-Морт, куда я через 35 лет спустился до глубины полкилометра, но уже не один и не с простой веревкой, а вооруженный разнообразным снаряжением и с многочисленной группой.

Маленькие пещеры Бакуран, Эскалера, Монсоне, Планк могли привлекать только ребенка, а затем подростка, получивших в них свое посвящение в спелеологию.

Но прежде чем приступить к настоящим исследованиям уже в двадцатилетием возрасте (в 20 лет я бы спустился в вулкан или в трещину ледника!), нужно было постепенно и медленно приучать себя; и вот на этом-то процессе постепенного приобщения здесь и делается остановка, чтобы дальше перейти к настоящим экспедициям и открытиям уже взрослого, прошедшего войну человека.

ДРЕВНЕЙШИЕ СТАТУИ В МИРЕ

В августе 1922 г., когда я систематически исследовал гроты Комминжей, мне случилось проникнуть в каменистый туннель, служивший ложем подземному ручью. Присутствие потока заставило меня у входа в пещеру раздеться и приступить к ее исследованию голым при свете обыкновенной свечи, – такой простотой отличались в то время мои методы и мое снаряжение.

Пройдя около 60 метров по галечному дну, по которому струился ручей, я заметил, что вода становилась глубже, а потолок все понижался. Дальше пришлось идти согнувшись вдвое, затем потолок спустился до самой поверхности ручья, образуя заполненный водой сток. Это смыкание воды с камнем, называемое спелеологами сифоном, представляло опасное препятствие и было, собственно, пределом проникновения в пещеру, здесь следовало бы бить отбой. Но воспоминания об исследованиях в других местах и мое всегдашнее упорство толкали вперед, и я решился форсировать сифон.

Вода, выходившая из-под свода, доходила до плечей, – опасность такого рискованного предприятия в одиночку была очевидной: потолок мог бы касаться воды на всем течении потока, можно было наткнуться на замыкающую ложе потока каменную стену, попасть в карман отравленного воздуха, упасть в пропасть или безнадежно завязнуть в грудах ветвей, нанесенных водой.

Но с другой стороны, возможность открытия обширной пещеры и остатков, датируемых ледниковой эпохой, когда грот не был заполнен водой, подстрекала сделать попытку.

Зажженная свеча поставлена на каменный выступ, глубоким вздохом легкие наполняются для двухминутного погружения (привычное дело!), и с одной рукой протянутой вперед, а другой касающейся потолка вступаю под свод. С чрезвычайной тщательностью ощупываю потолок – пальцы мне заменяют глаза.

Нужно было не только идти под водой вперед, но и думать о возвращении. Я заторопился насколько возможно продвинуться дальше, как вдруг моя голова вынырнула из воды, и стало можно дышать. Где я находился? Я не знал: мрак был полный, и рассмотреть что-нибудь не было возможности. Сам того не зная, я прошел подо всем сводом, образующим сифон. Но нужно было немедленно вернуться, – в таких случаях самое опасное потерять ориентировку. На следующий день я опять был у входа в сифон, запасшись спичками, свечами, а также резиновым купальным колпачком. Этот простой водонепроницаемый колпачок даст возможность зажигать свет после каждого ныряния или падения в воду.

Повторив вчерашний эффектный прием, я оказался по ту сторону сифона по подбородок в воде, помахивая над головой колпачком, чтобы стряхнуть с него воду, прежде чем зажечь свечу, что я проделал осторожно, сдерживая нетерпение.

Хотя пламя и колебалось, но все-таки можно было различить свод, идущий насколько видел глаз параллельно воде и оставлявший лишь узкий воздушный промежуток.

Мое предположение оправдалось: я находился в ложе неизвестного подземного потока. Здесь я не могу рассказать о всех подробностях одинокой, похожей на галлюцинацию экскурсии в таинственных глубинах огромной девственной пещеры.

Все время идя вверх по течению подземной речки, я прошел через анфиладу зал и галерей, прошел в воде через второй жуткий сифон – вода в нем была глубока, и в ней купались черные острые сталактиты. Двойной водяной барьер замкнулся за спиной, как бы налагая запрет на возвращение из тьмы к дневному свету. Жажда проникнуть в неизвестное увлекала вперед, и я спрашивал себя: куда приведут продолжавшиеся один за другим коридоры с неизменно текшей по ним водой? В некоторых узких местах, где приходилось протискиваться между сталактитами, казалось, что пещера кончалась, но пламя свечи освещало все новые и новые перспективы.

Когда я уже утратил счет времени и пройденного расстояния, пещера вдруг кончилась тупиком. Попытка найти здесь выход в обширном конечном гроте оказалась тщетной, и пришлось возвращаться назад тем же водным, подземным путем. Все нараставшая усталость, холод и томительная неуверенность на разветвлениях создавали тяжелое, подавленное состояние.

Войдя в пещеру при жарком дневном солнце, я вышел из нее, когда уж была близка ночь.

Вернувшись через год с Анри Годеном, я убедился, что благодаря исключительной сухости лета 1923 г. свод первого сифона немного возвышался над водой, что давало возможность пройти по нему с зажженными свечами и с глазами и носом выше воды (но с ртом под водой). Войдя в одну галерею, оставленную прошлый год в стороне, я остановился пораженный перед статуей медведя, вылепленной из глины. Дальше мы нашли другие статуи: двух больших кошек, идущих одна за другой, и лошади.

Грот, очевидно, служил одновременно и жилищем и святилищем, и мы впервые проникли туда, где пещерный человек жил многие тысячелетия назад. На полу были видны отпечатки его босых ног, разбросаны каменные орудия. На стенах перед нашими изумленными глазами открылись рисунки, высеченные на камне кремневым резцом. Это были фигуры, изображавшие фауну тех давно минувших эпох: мамонты, олени, лошади, бизоны, каменные бараны и т. д.

Осмотр вылепленных фигур открыл поразительные особенности, так, например, отсутствие голов у кошек и медведя и испещряющие их следы дротиков и стрел.

Взволнованный научный мир направил в до того неизвестную и вдруг ставшую знаменитой пещеру, названную мной «Пещерой Монтеспан» (по имени соседнего селения), комиссию, состоявшую из выдающихся археологов – французских, английских и бельгийских. Были предприняты работы по понижению уровня вод, чтобы сделать пещеру доступной для официальных посетителей, и в один прекрасный день я имел честь провожать до места находок группу, состоявшую из академиков. Их энтузиазм, когда они оказались перед лицом волнующих остатков, не поддается описанию. Достаточно сказать, что они распознали в стенной гравировке и в лепке приемы магических заклинаний (колдовство в доисторическое время было в большом ходу). Глиняные статуи пещеры Монтеспан долго и в совершенстве изучались; о них были сделаны многочисленные научные сообщения – первое во Французской академии наук. Эти статуи восходят к началу мадленской эпохи[4]4
  Мадленская эпоха — последняя эпоха палеолита (древнего каменного века).


[Закрыть], то есть 20 тысяч лет назад, и поэтому представляют собой самые древние из известных статуй мира.

ГРОТ РЕВУЩЕГО ЛЬВА

Восемь лет спустя после открытия пещеры Монтеспан, продолжая исследования в предгорьях Пиренеев, мне случилось проникнуть в другой подземный поток, похожий на поток Монтеспан. Как и он, ручей Лябастид (в Верхних Пиренеях) прорезает гору насквозь, и здесь я также пытался проследить его течение из конца в конец.

Первая рекогносцировка была довольно трудной, потому что к ней я приступил в начале весны, в период полых вод. Пришлось пролезать в наклонную трещину, куда уходил ручей, ползти между водой и камнем по ложу из жидкой грязи и обдирать спину о шероховатости низкого потолка. Дальше уже можно было выбраться из этого «прокатного станка», где оглушительно бурлила вода, а ток воздуха грозил потушить ацетиленовую лампу, заменившую мою жалкую свечку былых времен.

Выйдя, наконец, в высокий большой зал, я быстро его пересек и опять попал в извилистую и низкую галерею, но присутствие тяжелого зараженного, негодного для дыхания воздуха заставило меня уйти. После я вернулся к этому подземному ручью, прошел по его течению и дошел, не встретив вредных газов, до прекрасного подземного озера; переплыл его, но наткнулся на сифон. Нырнув, прошел сифон, но за ним оказался другой, слишком глубокий и непреодолимый. В этом гроте все было против меня – не только вода, но и отравленный газом воздух, и я вышел из него в унынии. В другом гроте, находившемся по соседству, куда я направился, не одеваясь, меня ждал приятный сюрприз, вполне вознаградивший за напрасные труды. Насколько первый грот был неприятен и истощал силы ледяной водой, острыми камнями потока и чрезвычайно низким потолком, настолько второй грот приятно удивил своей обширностью и высотой сводов. Но, увы, на земле нет полного счастья! – горелка ацетиленовой лампы, и до того ведшая себя плохо в потоке, теперь дымила и давала такой слабый свет, что я стал похож на затерявшегося во мраке ночи светлячка. Поэтому, чтобы не заблудиться в совершенно незнакомом гроте, я решил все время держаться одной стены с расчетом вернуться и еще раз идти тем же путем.

В тот же день, когда, казалось, все вооружилось против меня, на мою долю выпала удача открыть новые доисторические изображения. Может быть, именно то, что обстановка заставляла держаться близко к стене, дало мне возможность всмотреться в нее особенно внимательно. Как бы то ни было, но с трудом удалившись на 300 метров от дневного света, я вошел в зал, напоминавший своим прибитым и утоптанным полом зал безголового медведя в пещере Монтеспан. Что-то мне подсказывало, что я здесь найду доисторические реликвии, и на самом деле, водя коротким пламенем вдоль потолка, я вдруг замер на месте, различив поразительный по своей реалистичности рисунок головы ревущего льва!

Случай – или то, что принято называть случаем, – привел меня с первых же шагов к открытию самых захватывающих из многих произведений искусства, одно за другим вскрывавшихся вокруг меня на стенах: лошади, бизоны, олени, каменные бараны, даже одна птица (дрофа) и человек в маске.

Но глаза невольно вновь и вновь обращались к большой кошке; голова животного – больше натуральной величины – поражала правдивостью изображения. Наморщившаяся морда, выступающая нижняя челюсть, широко открытая пасть придавали льву выражение дикой свирепости, подчеркнутое угрожающе оскаленными клыками длиной в девять сантиметров. Талантливый анималист заостренным камнем вырезал этот шедевр на шероховатом потолке зала, верно воспроизведя на память столкновение со львом.

Глубокая радость такого рода открытий заставляет забыть о трудностях и опасностях подземных исследований. Какими словами можно передать чувство, охватывающее человека, когда он совсем один, глубоко под землей, вдруг оказывается перенесенным на двадцать тысяч лет назад, находясь перед образцами художественного творчества первобытного человека, намного превосходящими древностью памятники египетского, ассирийского и хеттского искусства[5]5
  Хеттское искусство — художественная культура хеттов, достигшая расцвета во втором тысячелетии до н. э. Хетты, включавшие ряд племен и народностей, населяли почти всю Малую Азию (кроме северо-западной части) и северную Сирию.


[Закрыть]. Это чувство, это духовное общение с бесконечно далекими предками я позже имел возможность разделить с графом Бегуеном и аббатом Брейль, спустившись с ними в грот Лябастид, как несколько лет тому назад в пещеру Монтеспан. Их привели в восторг вновь открытые свидетельства существования доисторического изобразительного искусства, а особенно ревущий лев и большая красная лошадь длиной больше двух метров: «одно из прекраснейших доисторических изображений», – как определили ее именитые ученые.

* * *

В тот же год, неустанно исследуя из конца в конец Пиренейскую цепь, я открыл еще один грот. Этот третий грот, находящийся в испанской Наварре, в дистрикте Пампелюн, далеко уступает по количеству и качеству находок пещерам Монтеспан и Лябастид; он очень невелик, совсем не живописен, что же касается до рисунков, то они и немногочисленны и плохо различимы из-за сильного изменения породы стен и покрывающих их выцветов селитры. Тем не менее на них все же можно различить силуэты лошадей, бизонов и оленей, представляющих интерес с точки зрения разрисованных гротов вообще. Расположенный в расстоянии 30 километров от баскского грота Истуриц и в 27 километрах от берега океана, грот Алькерди частично заполнил серьезный пробел, существовавший между декорированными гротами французских и кантабрийских Пиренеев, где, между прочим, находится по праву знаменитая пещера Альтамира.