Текст книги "Хищники с Уолл-стрит"

Автор книги: Норб Воннегут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* * *

Полдень, а от Сэм ни слова.

Я прождал весь ленч. Вокруг разыгрывался обычный цирк. В фойе сбегались курьеры со всех кухонь Манхэттена. Наши ассистенты встречали их внизу и возвращались едва ли не с каждым блюдом, существующим под солнцем: пиццы с десятком начинок, гамбургеры с голубым сыром и тушеным луком, кудряшки картофеля фри, совсем раскисшие по пути, халапеньо-бурритос, огненные, как пожар пятой категории, крылышки-буффало с «Табаско», курочка генерала Цо, плавающая в кунжутном соусе мадам Чан, плоские хот-доги с тертым сыром, сандвичи с пряными чесночными тефтелями. Суши не заказал никто. Еда должна быть жирной. Еда должна быть калорийной.

Час пятнадцать, и по-прежнему ни слова.

К 2.30 дня ОФЛ разил пищевыми отходами. Жирные, прочесноченные объедки теперь коагулировали в открытых картонных коробках, громоздившихся в мусорных корзинах. Бесподобные блюда, протухающие прямо на глазах, пошли войной против человеческого обоняния. Вонь поднялась ошеломительная.

Я даже не притронулся к своему салату и все думал, стоит ли приступать. Мои раздумья прервала Энни.

– Гроув, Алекс Романов у тебя на второй линии.

Он-то с какой стати звонит?

Романов – не клиент. Мы время от времени встречались на вечеринках Чарли, но между нами не было ничего общего, кроме рынков. Когда они закрываются, я кручу педали; он же спаррингует в любительской лиге бокса. Или летает на дельтаплане. Или гоняет на своем «Порше» по трассе на Лонг-Айленде. Ради острых ощущений – что угодно. Но «следующий Уоррен Баффетт»{24}24
  Уоррен Баффетт (р. 1930) – видный американский предприниматель, крупнейший в мире и один из наиболее известных инвесторов.


[Закрыть], как окрестил его «Бизнес уик», никогда мне не звонил.

– Гровер, Сэм попросила меня позвонить.

– Она в порядке?

– Она просто испереживалась, – негромким, но полным силы голосом ответил Романов. – Она у родителей. И да, она в порядке, Гровер.

– Меня до сих пор тошнит при мысли о случившемся.

– Как и всех нас, Гровер.

Меня корежит, когда меня называют полным именем, особенно три раза на три фразы. Еще и снисходительно. Впрочем, выговаривать следующему Уоррену Баффетту сейчас не время.

– Я пытался дозвониться до Сэм с субботы.

– Она мне сказала. Потому и звоню. Служба начинается в храме Святого Иосифа в среду в десять. Ну, я поскакал.

– Я приду, – ответил я гудкам в трубке. Несмотря на мою досаду по поводу «Гровера» три раза подряд, я был рад, что Романов позвонил. Сэм в порядке.

В 3.35 дня я подвел черту. Промышленный индекс Доу-Джонса неуклонно падал с самого открытия. Опустился до 87 пунктов, прежде всего из-за одной из фармацевтических компаний, прекратившей разработку многообещающего лекарства. Мои портфели, набитые медицинскими акциями, понесли ущерб. Но мне было по барабану. Моя голова была вне игры, картины гибели Чарли по-прежнему стояли у меня перед глазами.

По пути я услышал, как Пэтти добивает клиента.

– Бобби, слушай меня. «Ай-би-эм». Слышал такое название? «Ай-би-эм» выставили на торги. На торги, Бобби, на торги. – Она грохнула кулаком по столу и тут же яростно затрясла этой рукой. – Такой выгоды ты не получишь даже в «Файленс Бэйсмент»{25}25
  «Файленс Бэйсмент» – «Filene’s Basement», старейшая сеть дискаунтеров в США.


[Закрыть].

Слишком назойливо, подумал я. Не мой стиль.

Неусыпно бдительная Пэтти углядела, что я ухожу до закрытия рынка, и разыграла целое представление, поглядев на часы. Потом прикрыла трубку ладонью и заорала на весь ОФЛ:

– Спасибо, что зашел, О’Рурк!

Чего ей неймется?

Внимание Пэтти заставило меня насторожиться. Вообще-то обычно мы с ней не разговариваем. Она, как и я, топ-продюсер. Как и я, она один из главных источников прибыли в нашем отделе – хотя и не самый крупный. Я по-прежнему ее делаю. Наверное, это злит ее до усрачки.

Наплевать. Мы сосредотачиваемся на бизнесе и избегаем отвлекающих факторов, а уж Гершон своей настырностью вошла в легенды ОФЛ. Она всегда говорила молодым фондовым брокерам: «Тут как в гольфе. Этот бизнес – не командный спорт». Но при этом Пэтти завязала беседу утром. Теперь она отрывается от клиента, чтобы снова высказаться. Топ-продюсеры так не поступают.

Я с улыбкой показал леди Золотой Рыбке большой палец и направился к лифтам.

Последнее, что я расслышал в тот день среди гомона, был Каспер. Он снова усердно трудился.

Клац. Клац. Клац.

Глава 6

В среду заупокойные службы провел монсиньор Бэрд – сперва в церкви Святого Иосифа в Гринвич-Виллидж, а затем на кладбище Вудлон в Бронксе. Порой мне казалось, что Чарли относится к своему приходскому священнику малость чересчур нечестиво. Обыгрывая фамилию, называл его «Бёрд», то бишь «птичка», да и салют одним пальцем, на нью-йоркском диалекте именуемый «показать птичку», отнюдь не самое достойное сравнение для святого отца. Но уж таков был Чарли.

Монсиньор Бэрд эти прегрешения проглядел.

– Чарли Келемен давал больше, нежели имел, – сказал он заплаканной конгрегации под священными сводами храма. Похвалы хлынули из его уст непрестанным потоком, панегирик изливался, как грошовый роман из-под пера Горацио Элджера{26}26
  Горацио Элджер – плодовитый американский писатель XIX века, прославившийся своими трафаретными романами о бедных мальчиках, усердным трудом добившихся успеха, которые вкратце можно свести к формуле «из грязи да в князи». Критики отмечают, что на самом деле его герои добиваются успеха благодаря не тяжким трудам, а стечению обстоятельств, в которых они проявляли необычайную отвагу или честность, привлекавшую к ним внимание неких пожилых джентльменов, которые и брали героев под личную опеку.


[Закрыть].

И отнюдь не без оснований. Чарли одолевал любые бедствия. Когда ему было три года, отец бросил семью ради шалашовки по кличке Джейн-Джекпот. Его мать умерла пару лет спустя, оставив его на руках у замшелой тетки. Тощий мальчонка с кудрявыми каштановыми волосами и большими белыми зубами каким-то образом наскреб достаточно денег для посещения Провиденс-колледжа. И окончил его с отличием.

Вскоре по возвращении академической шапочки и мантии в альма-матер Чарли приняли на работу в «Барклайс Банк». Тогда он уже стал дородным юношей. Хорошая новость: во время стажировки он познакомился с Сэм. Плохая новость: банковское дело оказалось уж чересчур кхы-кхы. Тогда-то Чарли и учредил «Келемен Груп» – управляющую финансовую компанию, вкладывавшую средства в хедж-фонды.

Бизнес пошел на ура. Благодаря своей филантропической щедрости Чарли свел знакомство с десятками толстосумов. Вдобавок он обладал сверхъестественным рыночным чутьем, этаким личным «ЛоДжеком», выявлявшим лохотронщиков среди хедж-фондов. Совокупляя богатых инвесторов со своим портфелем талантливых финансовых менеджеров, Чарли никогда не оглядывался. И становился богаче и жирнее с каждым днем.

На какую-то минуту посреди панегирика монсиньор Бэрд вдруг заговорил как балаганный зазывала, а не католический священнослужитель.

– В прошлую пятницу нам нанесли удар под дых, – сетовал он. – Чарли Келемен преподал нам один из величайших уроков в жизни.

Разумеется, благочинный отец подразумевал преуспеяние, сопровождавшее самозабвенный альтруизм Чарли. Мой лучший друг неизменно раскошеливался на помощь больным, нуждающимся и психически неуравновешенным.

А может, монсиньор Бэрд разогревал скорбящих к появлению блюд для пожертвований. В церкви нас насчитывалось свыше 250 душ банкиров, хеджи и рекламщиков с Мэдисон-авеню{27}27
  Мэдисон-авеню – здесь с XIX века располагаются офисы ведущих рекламных агентств, и потому название этой авеню стало нарицательным для рекламной индустрии.


[Закрыть]. Алекс Романов, которого Чарли прозвал Русским Маньяком, а вовсе не следующим Уорреном Баффеттом, занял ту же скамью, что и мы с Энни. Пришли погоревать и Бетти Мастерс со Сьюзен Торп. Как и Кранч, прибывший вместе с парикмахерами из всех трех своих салонов. Блюда для лепты в пользу Святого Иосифа сулили превосходные сборы любому взалкавшему падре.

Блеск богатства – это одно. Надломленные души – совсем другое. Среди скорбящих были разведенные супруги, переживающие предательство, вдовы, дрейфующие в собственных морях отчаянного одиночества. Один взвинченный инет-банкир, недавно выхолощенный уведомлением об увольнении, трясся из-за перспективы больше никогда не увидеть семизначных чисел. Чарли Келемен – опекун, защитник, надежа обездоленных – спас десятки психически поколебавшихся. Его друзья, в свою очередь, принимая его щедрость, вовлекались в его дружескую когорту. А теперь, лишившись вожака, они казались потрясенными и обессиленными.

Кто же схватил моего друга и зашвырнул его через защитное ограждение Гигантского океанского бассейна?

* * *

В приделе справа Лайла Приоло возвышалась на своих каблуках-стилетах куда выше шести футов. Эта женщина – пожалуй, самая нашумевшая особа, когда-либо ступавшая по дорожкам гарвардского кампуса, – была членом троицы соседок Сэм по комнате в общаге Уэллсли. И Лайла обязана Чарли вечной благодарностью более, чем большинство остальных.

Семейство Приоло редко просило о помощи хоть кого-нибудь. Что толку-то? В конце 1980-х «Форбс» оценивал их состояние в 120 миллионов. Семейство владело обширной недвижимостью и изрядными долями в СМИ. Их автобизнес, чьи рекламные ролики неизменно включали дурацкие джинглы с рефреном «Цены Приоло», прославили их по всей Атланте.

Царственная осанка Лайлы наглядно говорила о ее привилегированном детстве. В отличие от большинства высокорослых женщин, горбящихся и сутулящихся, она демонстрировала безупречную выправку гимнасток советской эпохи. Плечи развернуты, грудь колесом – прямо-таки Надя Команечи{28}28
  Надя Команечи – знаменитая румынская гимнастка, выступавшая в 1970-х гг., первая в мире получившая балл «10,0».


[Закрыть] плюс двенадцать дюймов.

Менеджеры по продажам в папочкином дилерском центре «Мерседес» тотчас опознали знакомые изгибы и изящные обводы. Ее выпяченные груди они именовали не иначе как «бамперами». Но исключительно заглазно. Иначе она излупила бы их в дерьмо.

Было время, когда Лайла утратила эту величавую осанку, сгибаясь под шквалом губительных посягательств мужа Херли, бывшей звезды футбола из Йеля. Поначалу покушения были сугубо словесными. Потом дошло до рукоприкладства. Никто не замечал тревожных признаков разлада безупречной пары из Атланты – вспыльчивости, повышенных голосов и косвенных намеков на то, что в спальне дело не ладится. Никто не замечал отвратительных лиловых кровоподтеков, прикрытых блузками Лайлы.

Никто, кроме Чарли. Во время деловой поездки в Атланту он учуял беду и переговорил с Лайлой с глазу на глаз. При виде ее синяков он скривился. Сообщил Кэшу – отцу Лайлы, а затем пустил в ход свой незаурядный дар убеждения, чтобы помешать южному джентльмену прикончить зятя.

Чарли также порекомендовал Кэшу первоклассного сыщика из Балтимора. Детектив поймал Херли на горячем с другой женщиной. Благодаря живописным фотоснимкам развод стал игрой в одни ворота. Чарли, пустив в ход интуицию и холодный расчет, вероятно, сберег семейству Приоло многие миллионы.

– Перебирайся в Нью-Йорк, – увещевал Чарли Лайлу. – Перемены пойдут тебе на пользу.

Он оказался прав. Вдали от Херли, вдали от вербальных и физических посягательств, она пошла на поправку. Она почти забыла, что такое развлечения. Но Сэм и Чарли позаботились, чтобы Лайле – теперь матери-одиночке в Нью-Йорке – было чем заняться. Последовали бесчисленные обеды, походы в театры и на уйму новых художественных выставок. Чувство собственного достоинства вернулось к Лайле, и она снова распрямила хребет.

А еще осуществила сладчайшее возмездие. Восемнадцать месяцев спустя после вступления развода в законную силу Херли вернулся на Йельский кубок, где более 60 тысяч фанатов набились на трибуны, чтобы посмотреть игру с Дартмутом. В перерыве между таймами учебное заведение устроило чествование своим величайшим игрокам. В число прославляемых входил и этот мешок жидкого беличьего помета, лупивший жену. Он числился четвертым в йельском списке нападающих всех времен.

В тот бодрящий осенний день в Нью-Хейвене Херли так и не дождался ликований в свой адрес. Когда одинокий биплан принялся кружить над стадионом, буйный хохот толпы напрочь лишил его всех лавров. За самолетом тащился длинный транспарант с надписью: «У Херли микрохер».

Толпа гоготала. Одуревшие йельцы скандировали во всю мощь своих легких и напрягая свои микроскопические мозги до отказа: «Микрохер, микрохер!» Вот так экс-нападающий стал посмешищем всех времен и экс-легендой.

Никто не представлял могущества публичного унижения до такой степени, как Лайла Приоло. У нее же имелись на то веские причины, усвоенные на собственном опыте еще в пору студенчества в Уэллсли.

* * *

Сейчас Лайла стояла вместе со своим отцом, безмолвно благодаря Чарли, как и все мы остальные. Не будучи католиками, Приоло с любопытством смотрели, как монсиньор Бэрд свершает таинство евхаристии над гостями. Кэш прилетел воздать последние почести из Атланты, и я гадал, о чем он думает. Вероятно, Кэш ощутил мой интерес. Встретился со мной взглядом и кивнул – несомненно, ведая, что Чарли некогда пришел на помощь и ко мне.

Вплоть до этого момента похорон я обходил Сэм стороной. Удерживала меня не неуклюжая щепетильность, а чувство самосохранения. Когда же Сэм подошла причаститься, избегать взгляда ее остекленевших синих глаз стало больше невозможно. По щекам ее струились слезы, заметные даже сквозь черную вуаль.

Нет слов, чтобы выразить, что она чувствовала.

Наши глаза встретились, и тотчас возникла близость. В горе. В воспоминаниях о прошлом разе, когда смерть коснулась обеих наших жизней. То есть 18 месяцев назад. Полицейская с высоко подрисованными бровями, застывшими в тревожном выражении перманентного изумления, сказала: «Мистер О’Рурк, я знаю, как это тяжело».

Глава 7

С этими словам офицер ввела меня в промороженное нутро нью-хейвенского морга. В центре выстуженной комнаты стояли две каталки из нержавейки, на каждой из которых лежало по телу, накрытому с головой. Одно взрослое. Одно детское.

Я произнес «Отче наш» миллион раз, надеясь на чудо. Я присягал больше никогда не пропускать мессы, если только Бог пронесет чашу сию мимо моей семьи. Эвелин была моей возлюбленной с колледжа, моей женой, моей единственной, моей опорой, моим другом, щедрой женщиной, подарившей мне Финн – нашу дочь. Мне страстно хочется услышать звонкий смех нашей четырехлетней малышки.

Теперь когорта Чарли возглашала «Отче наш» в храме Святого Иосифа угрюмым напоминанием о том, как мои истовые молитвы остались в Нью-Хейвене без ответа. Дальнобойщик уснул за рулем своего 18-колесного тягача у самого въезда в город. Эвелин и Финн погибли мгновенно в последовавшей за этим катастрофе; удар и рваный металл сминающихся автомобилей изувечили их тела. Эти воспоминания мучили меня, и я невольно вздрогнул в гулкой церкви, когда Энни взяла меня за руку.

Но самообладание вернулось ко мне лишь ко времени прибытия похоронной процессии на «Вудлон». Пожалуй, помог дождь – отчасти тем, что замаскировал мои слезы. Когда когорта уложила Чарли на место последнего упокоения, тучи затянули солнце, немного смягчив жаркую июльскую волглость Бронкса. Какое-то время я наслаждался сырым дыханием ветерка. Он пах свежестью, ароматом травы, скошенной на рассвете. Я возносил благодарность пасмурным небесам. Яркое солнце – всегда испытание для моей светлой кожи. Однако умеренная температура казалась последним утешительным даром, выхлопотанным моим лучшим другом на небесах.

Таков уж был Чарли Келемен. Он всегда был под рукой. Это он заставил меня собрать свою разбитую жизнь по кусочкам после гибели Финн и Эвелин. Это он настоял, чтобы я переехал к ним в Гринвич-Виллидж. Мне потребовалось добрых шесть месяцев, прежде чем я смог функционировать самостоятельно.

Спасибо, Чарли.

Сэм помогала. Она распахнула двери своего дома для меня, сломленного духом гостя, мужественно снося собственное горе. Эвелин была ее соседкой по комнате и лучшей подругой, а Финн – ее крестной дочерью.

* * *

Во время панихиды у могилы Сэм напомнила мне студентку Уэллсли, какой она была десятилетие назад. Казалось, смерть Чарли санкционировала полный откат в прошлое. Не было и намека на яркую, как пожарная машина, губную помаду, которой она привыкла пользоваться. Ее черное платье было совершенно непритязательным, больше смахивая на мешок.

Не видел я и драгоценностей, ставших ее отличительной чертой – вроде серег-гроздьев из бриллиантов с огранкой «маркиза» и грушевидных или сине-зеленой броши-павлина из бриллиантов, сапфиров, изумрудов и по крайней мере одного черного опала. Быть может, уместнее было бы ожерелье из черного жемчуга. Но ни одной из побрякушек, сплошь подаренных Чарли, было не видать.

Она носила драгоценности, только чтобы сделать приятное ему.

В Уэллсли Сэм никогда не выставляла себя напоказ. Уж чересчур она янки по натуре. Сдержанна до мозга костей.

Кранч, подавленный и вертящий в руках свои панорамные солнечные очки, пристально разглядывал Сэм. Если бы не нашивки главного сержанта на груди его черного макинтоша, он, стоя под дождем рядом с монсиньором Бэрдом, смахивал бы на гробовщика. Должно быть, он заметил в поведении Сэм какую-то перемену, потому что вдруг бросился к ней.

Сэм спрятала лицо у него на груди и, без малейшего упреждающего намека в виде трепета, начала содрогаться в горестных конвульсиях. Кранч поддерживал ее, и мощь его рук была очевидна даже под широкими клеенчатыми рукавами макинтоша.

Хотелось бы мне, чтобы Сэм утешал я, а не он. Я клеймил себя за то, что не подоспел туда первым или хотя бы вторым. Как и Кранч, Алекс Романов отреагировал быстрее меня. Он ласково обнял Сэм сзади за плечи. Его утешительное прикосновение оказалось нужным противоядием, потому что ее содрогания прекратились. Я решил больше не высмеивать будущего Уоррена Баффетта.

Хотя Сэм окружали и родные, и когорта Чарли, она еще никогда не казалась более одинокой. Она позабыла о своем зонтике, и дождь сбегал с полей ее шляпы, как вода с черепичной крыши без водостоков, лился на ее небрежно распахнутый черный плащ. Ей было наплевать, промокнет она или нет.

Чарли не стало. Его закрытый гроб красного дерева, зловещий в своей окончательности, напомнил мне, что гробы Эвелин и Финн тоже были закрыты. Параллель между моим обезглавленным лучшим другом и женой с дочерью, изувеченными настолько, что и теперь содрогаюсь при воспоминании, заставила меня всхлипнуть. Энни взяла меня за руку уже во второй раз за этот дождливый день.

Забывшись от горя, я барахтался в море полнейшего недоумения. Убийство Чарли, зрелищная резня на глазах у пятисот человек, совершенно лишено смысла. Уж чересчур это дико и странно. Что-нибудь более общепринятое было бы куда проще – пистолет, нож, даже выбрасывание из окна. Но зачем?

Чарли любили все.

Позже я узнал, что почти все – Сэм, Романов, Кранч, Лайла – прошли за точку отрицания. Каждый по собственным причинам терзался куда более мучительным вопросом.

Неужели одна из сделок Чарли пошла вкривь и вкось?

Глава 8

Если бы смерть Чарли угрожала слиянию или эмиссии облигаций, наши инет-банкиры явились бы на его похороны всей толпой. Не столько ради скорби или воздания последних почестей, сколько ради спасения пинком{29}29
  Выручить пинком – аллюзия на фирменную фразу спортивного комментатора Марва Альберта «kick save and a beauty», звучавшую всякий раз, когда вратарю удавалось особенно красиво не дать забить мяч в ворота. Это выражение очень полюбилось биржевикам Уолл-стрит.


[Закрыть] своих гонораров – святого грааля мира финансов.

Никаких незавершенных сделок не было. Безумно прибыльная финансовая управляющая компания Чарли чересчур мала, чтобы наши банкиры хотя бы заметили ее. Посреди среды рынки капитала грохотали вперед без нас с Энни.

Ну, почти.

Хлоя заправляла столом и жонглировала всеми звонками. Среди них был и поступивший от CEO по фамилии Тэйер. Еще один поступил от Сазерлинга – энергетического банкира с песочными волосами и голосом а-ля бурбон со льдом. Его команда только что потихоньку дожала канительщиков в «Моргане», и у нас начался шестимесячный обратный отсчет, чтобы выставить компанию Тэйера на публику. Через Хлою Сазерлинг настаивал, чтобы я встретился с CEO и просветил его на предмет возможностей СКК по управлению имуществом. Она исполнительно запланировала встречу на четверг, что как нельзя лучше устраивало Тэйера, прибывающего сюда с деловым визитом с Западного побережья.

И напрочь не устраивало меня. Я планировал в этот день навестить могилы Эвелин и Финн на Род-Айленде. Нужно проводить с семьей больше времени, подумал я в черный момент над могилой Чарли.

А еще меня терзали профессиональные опасения. Многие считают завещания, доверенности на случай утраты дееспособности и прочие орудия бренности ответом моей индустрии «Амбиену»{30}30
  «Амбиен» – популярное в США снотворное.


[Закрыть]. Но не я. Имущественное планирование – единственная важная тема, заслуживающая обсуждения настолько задолго до IPO{31}31
  IPO (initial public offering) – первичное размещение акций. Поскольку прямой перевод термина гласит «первичное публичное предложение», в арго он именуется разнообразными производными вроде «первичное размещение», «размещение на рынке» или просто «публика». Да и вообще многовато слов на «П» подряд. Довлатов просто убил бы…


[Закрыть]. Тэйер мог бы сэкономить кучу налогов, открыв трастовые счета. И как раз моя работа описать ему преимущества и обрисовать возможные варианты. Проблема лишь одна. Назвать в тот момент финансовую сторону смерти моим излюбленным предметом было уж никак нельзя.

И как же мне теперь собрать все свое дерьмо в кучку?

Переносить встречу – не вариант. После размещения чистые активы Тэйера потянут где-то на 100 миллионов долларов с хвостиком. Напроситься на встречу с обладателем подобного рода богатств непросто.

Да сверх того надо учитывать и Сазерлинга. Инвестиционные банкиры стали притчей во языцех тем, что на вопрос, когда надо что-то сделать, неизменно отвечают: «Вчера». Если заставить Тэйера обождать, Сазерлинг будет вне себя, а такой стратегией в первачи не выбьешься. Банкиры могут подкинуть рекомендацию кому угодно, не только мне. А мои коллеги по ОФЛ с радостью похватают бормашины и начнут бурить каналы до голого нерва, только бы заграбастать обладателя чистых активов уровня Тэйера.

Сто миллионов – размер что надо, это вам не хухры-мухры.

* * *

Утро четверга наступило уж чересчур рано. Полиция оставила мне голосовую почту где-то вчерашней ночью. Пребывая в растрепанных чувствах, я был совершенно не готов к встрече и разговорам с ними. Я сидел в одной из наших переговорных, обшитых красным деревом и кожей, улыбаясь Тэйеру и обдумывая, с чего бы начать.

Обычно все вводные встречи начинаются на один манер. Начинаем с невинного трепа на два такта и минут десять кружим по танцплощадке, пока я нащупываю общие интересы и оцениваю индивидуальный обмен веществ клиента.

Далее я выкладываю презентации толщиной в добрый дюйм с глянцевыми образчиками и всяческими завлекаловками из маркетингового арсенала фирмы. Презентации можно скроить под специфический запрос. Наш выбор тем практически безграничен. Коллары с нулевой ценой{32}32
  Коллар с нулевой ценой – это коллар, в котором премия, выплачиваемая за продажу процентного кэпа или флора, равна премии, получаемой от продажи противоположной позиции.


[Закрыть] и пут-спрэд коллары, портативные альфа, продолжительность облигаций или коэффициенты корреляции – у нас найдется что-нибудь таинственное для каждого. Графики СКК выглядят великолепно, а наша профессиональная лексика звучит достаточно заумно.

К сожалению, скомпилировать презентацию времени не было. Да сверх того я не смог загнать свое горе в бутылку и покопаться в подноготной компании Тэйера. В том-то и проблема. Важно было апеллировать к комфортной зоне Тэйера, к тому, в чем разбирается он, а не я. Причина: за пределами Нью-Йорка Америка Уолл-стрит не доверяет. Чего ж еще ждать после фиаско субстандартных ипотек?

Никакой презентации. Никакой подготовки. В это утро четверга я чувствовал себя голеньким. Несмотря на уйму встреч за все эти годы, несмотря на все выигранные у «Голдмана» и «Меррилла» бизнесы и надранные задницы, перед встречей с очередным перспективным клиентом у меня по-прежнему начинается мандраж. Спортсмены, удостоенные всех возможных титулов, часто блюют перед серьезными матчами. Первая встреча с богатым потенциальным клиентом вызывает такую же тревогу даже у топ-продюсеров.

Сто миллионов – это размер, размер что надо.

Наверное, Тэйер ощутил мою нерешительность – верный признак новичка, – потому что покончил с любезностями разом. И перешел в атаку. Худой, подтянутый мужчина с копной черных волос, он бесстрастно поглядел на меня сквозь свои очки без оправы, бросил взгляд на часы и объявил:

– У вас сорок пять минут.

Запланировал встречу, подумал я про себя.

– Времени хоть отбавляй, – ответил я, обрадовавшись, что игра началась. Мандраж тотчас закончился, уступив место уверенности, приходящей с опытом и годами выучки. Как ни крути, а опыт никакими глянцевыми презентациями и изнурительными исследованиями не заменишь.

Тэйер никаких перемен не заметил. Он напустил на себя вид, который CEO достают из шкафа, когда хотят выказать полнейшее отсутствие заинтересованности.

– К нам никто не присоединится? – В его голосе прозвучало обвинение, а не вопрос.

– Нет.

– В «Голдман Сакс» со мной беседовала дюжина человек. То же и в «Меррилл», «Морган» и «Леман». Ваши конкуренты всякий раз набивали комнату инвестиционными управляющими, командами специалистов по хеджированию и даже главными стратегами.

Тэйер в тонкостях изучил изящное искусство ставить людей навытяжку. Он побарабанил пальцами по столу.

– Если для вас главное – поголовье, – невозмутимо ответил я, – сейчас тут будет половина фирмы. Но для сорокапятиминутной встречи я бы этого не рекомендовал.

– Уже сорокаминутной. – Оплеуха. – Вы разве не хотите, чтобы я ознакомился с потенциалом вашей фирмы? – Оплеуха. Даже сидя в кресле, он высился надо мной, как боксер, только что уложивший противника на пол.

– Проблема с комнатой, битком набитой пиджаками, – парировал я, – в том, что они наступают друг другу на горло, пытаясь изречь что-нибудь умное. Никто не слушает. Я вот в толк не возьму, какой для вас навар в том, что все цапаются ради возможности высказаться. – Оплеуха.

– Мне это нравится, – раздумчиво обронил Тэйер. Порой изменить динамику встречи можно простым тычком в корпус. – Правду говоря, ваши банкиры сообщили мне все, что нужно знать об СКК, – продолжал он, разогреваясь для дискуссии, сдавая позиции. – Меня больше волнует, что делать теперь. Мои деньги связаны в частных акциях, и как только мы пойдем в публичку, времени на оценку консультантов у меня уже не будет. Мне ведь надо когда-то и бизнесом управлять.

– У вас есть дети? – Именно этого вопроса я и боялся, как непосредственной увертюры к финансовым вопросам, касающимся смерти. Но не спросить я не мог. Уж такая моя работа.

– Двое. Дочь. Восемнадцатилетняя. А ее младшему брату пятнадцать.

– А как вы относитесь к налогам?

– На слово из трех букв.

Самое время для охотничьих историй – верный способ зарекомендовать себя видавшим виды ветераном. Ни один из тех, у кого есть деньги, не захочет играть роль боксерской груши для фондовых брокеров, едва начинающих свою карьеру.

– Несколько лет назад, – начал я, – один из моих клиентов вложил тридцать процентов своих активов в аннуитетный траст нераспределенной прибыли жертвователя{33}33
  Аннуитетный траст нераспределенной прибыли жертвователя – Grantor Retained Annuity Trust, GRAT – весьма популярный в США инструмент наследственного планирования.


[Закрыть]. По моему предложению он сделал вклад перед выходом на публику.

– Анну… как? – переспросил Тэйер, делая пометки в блокноте с логотипом СКК, взятом со стола.

– Сокращенно GRAT. Во всяком случае, его тридцать процентов соответствовали одному миллиону долларов, пока компания была частной. После IPO акции полезли вверх. Когда продажи прошли, те же тридцать процентов потянули пятьдесят миллионов долларов.

– Вы только что установили планку для моей сделки, – оживился он, пуская слюнки от подобной перспективы. – И в чем же смысл этого GRAT’а?

– CEO не заплатил ни цента налогов на дарение.

– А что с налогами на рост капитализации?

– Их он платит по-прежнему. Но тут начинается магия цифр. После уплаты налогов на рост капитализации после продаж у этого CEO осталось сорок миллионов долларов. Деньги по-прежнему в GRAT’е и за рамками имущества. Если бы он умер и с ходу оставил детям эти сорок миллионов, с его имущества пришлось бы отдать на налоги в районе шестнадцати миллионов долларов. – Я выдержал паузу, чтобы смысл слов дошел до его сознания, и добавил: – Но только не теперь.

Тэйер моргнул раз, потом другой.

– Вы сэкономили ему шестнадцать миллионов долларов! Готов поспорить, при встрече с вами он падает на колени.

– Порой самые важные решения – как раз те, которые вы принимаете, прежде чем инвестировать первый доллар.

Сняв очки, Тэйер рассеянно принялся протирать их галстуком.

– А сколько времени уйдет на подготовку этих GRAT’ов?

– Вам нужен адвокат по трастам и недвижимости. Я работаю с лучшими.

– Хорошо, – отозвался он. – Ну, что еще нам надо обсудить?

Тэйер задержался дольше, чем на 45 минут. Два часа спустя я закруглил дело росчерком в строке для моей подписи.

– Моя работа – предоставить вам лучшее, что есть на Уолл-стрит. – Тяжелая пауза. – И в то же время защитить вас от нее.

Для заключения сделки нет ничего лучше, чем резкий росчерк. Циники выглядят прозорливыми и закаленными бойцами.

Тэйер подписывать не стал. Еще ни один обладатель 100 миллионов долларов не подписал ни одного документа на первой же встрече. Но сказал он именно то, что и требовалось.

Мне бы следовало ликовать. Новый перспективный клиент. Мощный старт. Денежки на горизонте. Поймите меня правильно: мной движут не деньги. Куда больше меня заводит сама игра, помощь клиентам, сокрушение конкурентов, новые и новые победы. Я понимаю, почему римские воины посыпали руины Карфагена солью. Однажды я и сам надеюсь посыпать солью «Голдман Сакс».

Однако трепет предвкушения новых перспектив как-то меня не коснулся. После похорон Чарли я все ломал голову, в порядке ли он оставил свои дела. В том-то и проблема, когда три акулы застают кого-то врасплох на глазах у пятисот перепуганных людей. Рассмотреть со своим финансовым консультантом все сценарии «а что, если» нечего и думать. А Чарли клиентом не был. Никогда. Он был моим другом. И всё.

Вот вам и новые и новые победы.

Чарли тоже был профессионалом. Он знал все уловки, владел всем инструментарием, чтобы позаботиться о Сэм, не работавшей уже много лет. Впрочем, никто не хочет думать о смерти, если только не возникает повод. А этим поводом, по моему опыту, выступают дети. Дети всегда выступают катализатором в трудных решениях. Дети сталкивают родителей с мертвой точки. И хотя детей у Келеменов не было, Чарли был уж чересчур одержим мелочами. Он ни за что не покинул бы Сэм на произвол судьбы.

Он был буквально помешан на том, чтобы держать все деньги под контролем.