Текст книги "Родовое проклятие"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Нора Робертс
Родовое проклятие

© Володина С., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Моему ближнему кругу – родным и друзьям

Будущие события отбрасывают назад свою тень.

Томас Кэмпбелл

Украшение дома – друзья, его посещающие.

Ральф Уолдо Эмерсон

1

Осень 1268

Над водой поднимался туман. Свитый кольцами, он был подобен дыханию. Эймон сидел на веслах. Воспрянувшее от ночного сна солнце разбудило птичий гомон и теперь посылало на землю сияние, бледное и холодное. С зеленых лугов, меж которых вилась река, доносилось петушиное пение. Блеяли овцы.

Какие знакомые звуки. Вот уже пять лет они приветствуют его каждое утро.

Но то был не его родной край. Эти звуки, такие знакомые и такие уютные, все равно никогда не будут для него звуками родного дома.

А он всей душой рвался туда, где родился. При мысли о доме у него начинали ныть кости, как у старика на сырую погоду, и кровоточить сердце, как у отвергнутого влюбленного.

В глубине же, скрытая тоской и болью, тлела ярость, готовая вспыхивать и клокотать, иссушая горло, как жажда.

Бывали ночи, когда ему снился родной дом, их хижина в чаще леса, где ему были знакомы каждое дерево, каждый изгиб тропы. Иногда сновидения были почти осязаемыми, будто это не сон был, а явь, и он почти физически вдыхал дым очага и ощущал идущий от постели запах лаванды, которую мать всегда клала в белье – за ее способность дарить полноценный отдых и сладкие грезы.

Он слышал голос матери, ее негромкое пение снизу, где она смешивала снадобья и готовила отвары.

Смуглая Ведьма – вот как ее называли, надо сказать, со всем уважением, ибо похвастаться такой мощной энергией и магической силой никто больше не мог. А еще мама была добрая и хорошая. В такие ночи, когда ему снился дом, когда до его слуха долетали мелодии песен, Эймон нередко просыпался в слезах.

И быстро вытирал их с лица. Он уже мужчина, ему исполнилось десять лет, и он глава семьи. Как некогда его отец.

А слезы… Слезы – удел женщин.

И еще у него на попечении сестры, напомнил себе Эймон, сложив весла и пустив лодку плыть по течению в ожидании клева. Хоть Брэнног и старшая, но мужчина в семье – он один. Он поклялся оберегать ее и Тейган и от слова своего не отступит. К нему перешел меч их деда. И когда придет время, он возьмет этот меч в руки.

А время придет.

Потому что случались и другие сны – вгонявшие его скорее в ужас, чем в тоску. Сны о Кэвоне, черном колдуне. После этих снов Эймон чувствовал, как в нем зарождаются ледяные комочки страха, от которых остывала даже тлевшая в его душе ярость. Страшно было так, что он хотел крикнуть «мама!», – как малыш в минуту опасности.

Но он не мог позволить себе бояться. Мамы нет, она принесла себя в жертву ради спасения его и его сестренок, и случилось это всего несколько часов спустя после гибели их отца от руки Кэвона.

Отца Эймон вспоминал с трудом. Чтобы вызвать в памяти его образ, образ рослого и горделивого Дайти, белокурого и веселого главы их рода, приходилось все чаще прибегать к помощи огня. Зато чтобы вспомнить маму, достаточно было лишь закрыть глаза. Он так и видел ее, бледную на пороге смерти, видел, как она стоит перед их домиком в лесу тем туманным утром и провожает взглядом их, своих детей, они уезжают, и у него от горя разрывается сердце, а в жилах уже бьется новая, наполненная мощью энергия.

С того самого утра он больше не мальчик, он один из трех, отныне в тройном единстве олицетворяющих собой Смуглую Ведьму, и он связан кровью и клятвой – покончить с тем, кого не удалось одолеть их матери.

В глубине души Эймон жаждал одного – чтобы началось. Рвался завершить свое пребывание на этом хуторе у родных, где утро начинается с приветственного петушиного кукареканья и поля оглашаются овечьим блеянием. В нем зрели мужчина и маг, обуреваемые желанием ускорить течение времени, быстрее обрести силу, которая дала бы ему возможность с уверенностью, без дрожи в руках орудовать мечом его деда. Желанием приблизить то время, когда он сможет в полной мере пустить в ход свои родовые магические способности и колдовские приемы. Время, когда он прольет кровь Кэвона и обратит ее в пепел.

Однако во сне он оставался мальчишкой, неискушенным и слабым. В ночных сновидениях его преследовал волк, в которого обращался Кэвон, волк с мерцающим красным камнем на шее – этот камень был средоточием черной магической силы Кэвона-волка. И во сне на землю лилась настоящая кровь Эймона – его и сестер, теплая и алая.

Наутро после самых тяжелых снов Эймон уходил на реку, садился на весла и греб к рыбному месту, чтобы побыть там одному, тогда как в обычные дни был охоч до компании, оживленных разговоров сельского дома и аппетитных запахов кухни.

Но после снов, в которых он истекал кровью, ему требовалось уединение – и никто не корил его за то, что он не помогает доить коров, или чистить навоз, или кормить скотину. Нет, только не в такое утро.

И вот он сидел в лодке, худенький десятилетний мальчик с копной взъерошенных со сна каштановых волос, широко распахнутыми синими отцовскими глазами и мощной, еще только зарождающейся в нем энергией, унаследованной от матери.

Он слушал звуки пробуждающегося дня, терпеливо ждал, когда начнется клев, и грыз овсяную лепешку, что прихватил на кухне у тетки.

И вновь обретал себя.

Река, тишина, мягкое покачивание лодки напоминали ему о последнем по-настоящему счастливом дне, проведенном с мамой и сестрами.

Он помнил, что после нездоровья, преследовавшего мать всю долгую и морозную зиму, когда она, бледная и слабая, едва переставляла ноги, в тот день Сорка – так звали мать – выглядела на удивление бодро. Они дружно считали дни до Билтейна[1]1
  Второй из главных сезонных праздников кельтов. Проводился в середине отрезка между весенним равноденствием и летним солнцестоянием, т. е. выпадал на 30 апреля или 1 мая и сопровождался ритуальными кострами. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], когда должен был вернуться отец. Тогда, мечтал Эймон, они все рассядутся вокруг огня, станут пить подслащенный медом чай с чем-нибудь вкусным и слушать рассказы отца о его подвигах на войне и на охоте.

Они закатят настоящий пир, мечталось ему, и мама опять поправится.

В тот день, так врезавшийся ему в память – они рыбачили на реке и беззаботно смеялись, – ему верилось, что все это будет, и грела мысль, что скоро и отец будет с ними.

Но отец не вернулся. Кэвон пустил в ход черные чары и погубил бесстрашного Дайти. И Смуглую Ведьму Сорку, хотя она и обратила его в пепел. Ее он тоже сгубил, а сам каким-то чудом остался жить.

Что Кэвон жив, об этом Эймон тоже знал из снов. И еще – это подсказывали ему мурашки, порой пробегавшие у него по спине. И глаза сестер говорили ему, что это правда.

И все же тот день, яркий весенний день на реке, навсегда останется с ним. Даже сейчас, ощутив клев, он мысленно возвращался в тот день и видел себя, пятилетнего, вытаскивающего из воды серебристую рыбину.

И наполнялся той же рыбацкой гордостью.

– Айлиш будет довольна, – произнес мамин голос.

Он бросил рыбу в ведро с водой, чтобы не портилась, и мама улыбнулась ему.

Видение пришло, вызванное его неумолчной тоской, и принесло успокоение. Эймон снова насадил на крючок наживку, а солнце уже грело и потихоньку съедало волокна тумана.

– Одной нам не хватит.

В тот давний день мама сказала именно эти слова, он хорошо это помнил.

– Значит, ты поймаешь еще.

– Я бы с большей радостью удил рыбу в нашей реке!

– Однажды так и будет. Настанет день, сынок, и ты вернешься домой. Настанет день, и те, кто пойдет от тебя, будут рыбачить в нашей реке, гулять по нашему лесу. Я обещаю!

На глаза мальчика навернулись слезы, туманя взор, и образ матери стал расплываться. Он сдерживал слезы, чтобы видеть ее яснее. Видеть ее распущенные черные волосы по пояс, ее темные глаза, полные любви. И исходящую от нее лучезарную силу. Он и сейчас ощущал эту энергию, а ведь это было только видение.

– Почему ты не сумела его уничтожить, мам? Почему не осталась жить?

– Так было предначертано богами. Любимый мой, мой мальчик, сердце мое, да чтобы спасти тебя и твоих сестренок, я отдала бы больше, чем жизнь!

– Ты и отдала больше, чем жизнь. Ты отдала нам свою силу, почти до капельки. Если бы ты оставила ее себе…

– Мое время пришло. А вы получили то, что принадлежало вам по праву рождения. И в этом моя главная отрада, и ты не должен думать иначе! – В исчезающем тумане она светилась серебристым светом. – Я всегда буду жить в тебе, Верный Эймон. Я у тебя в крови, в сердце, в мыслях. Ты не один.

– Я по тебе скучаю!

Он ощутил на щеке поцелуй, его окутало тепло, и он почувствовал такой родной мамин запах. И в этот миг, пускай на мгновение, он превратился в ребенка.

– Я хочу быть смелым и сильным. И буду, клянусь тебе! Я не дам Брэнног и Тейган в обиду.

– Вы будете защищать друг друга. Вы трое должны держаться вместе. Вместе вы будете сильнее, чем была я одна.

– Я его убью? – Это была самая сокровенная и самая черная мечта Эймона. – Одолею?

– Этого я тебе сказать не могу. Знаю только, что ему никогда не отнять того, что есть у вас. Это можно только дать – как дала вам я. Он несет на себе мое проклятие и мою печать. И все, кто пойдет от него, будут носить этот знак – точно так же, как все, кто пойдет от вас, будут нести свет. Мою кровь, Эймон. – Она повернула руку ладонью вверх и показала тонкий порез. – И твою.

Он ощутил мгновенную боль, увидел на руке рану. И прижал ладонь к материнской руке.

– Кровь вас троих, потомков Сорки, его одолеет, пусть для этого понадобится тысяча лет. Верь в себя! Это главное.

Она поцеловала его еще раз и опять улыбнулась.

– Смотри-ка, у тебя уже не одна!

Удочка изогнулась, видение исчезло.

Ну вот, уже не одна.

Он вытаскивал из реки трепетавшую рыбу, а думал о том, каким он будет бесстрашным. И сильным. И когда придет время, его силы хватит, чтоб победить.

Мальчик внимательно посмотрел на ладонь – никакого следа. Зато теперь в голове у него прояснилось. В нем течет кровь Сорки, живет ее дар. Когда-нибудь он передаст их своим сыновьям и дочерям. И если случится, что ему не суждено уничтожить Кэвона своими руками, это сделают его дети, внуки его или же правнуки…

Но все-таки он всеми силами верил, что все сделает сам, и молил об этом богов.

А пока он порыбачит. Хорошо быть мужчиной, подумалось ему, охотиться и рыбачить, добывать пищу. И тем самым отплачивать родным за приют и заботу.

С тех пор как Эймон осознал себя мужчиной в доме, он научился терпению. И сейчас, когда он причаливал к берегу, в его лодке лежали уже целых четыре рыбины. Он привязал суденышко, а улов нанизал на веревку.

Постоял немного, глядя на воду – сейчас она сверкала под лучами солнца, которое поднялось уже высоко. Он думал о маме, о том, как звучал ее голос, как пахли волосы. Ее слова останутся с ним навсегда.

Эймон решил, что пойдет перелеском. Здесь не такой глухой лес, как дома, но лес, он и есть лес, сказал он себе.

Он принесет Айлиш рыбу, напьется чаю у очага. А потом поможет убирать последний урожай.

И Эймон зашагал в сторону дома на окраине небольшого хутора, но вдруг услышал пронзительный тонкий крик. Улыбнувшись про себя, он сунул руку в холщовую сумку и достал кожаную перчатку. Едва он надел ее и выставил руку, как из облаков, раскинув крылья, спикировал Ройбирд.

– С добрым утром тебя! – Эймон заглянул в золотистые глаза ястреба, ощутил незримую связь с птицей, верным своим другом и наставником. Прикоснулся к магическому амулету на шее, полученному из рук матери – она сделала его для сына сама, применив для защиты магию крови. На амулете был изображен ястреб.

– Славный денек, а? Такой ясный, свежий! Урожай почти убрали, скоро праздник, – продолжал он, шагая и неся на руке птицу. – Равноденствие, как тебе известно. Когда ночь начинает побеждать день, подобно тому, как Грон Лучезарный победил Лей-Лау Гэфеса. Мы будем отмечать рождение Мабона, сына защитника земли, Модрона[2]2
  Персонажи валлийской мифологии, одной из ветвей мифологии древних кельтов.


[Закрыть]. Наверняка будут медовые пряники. Я для тебя припасу кусочек.

Ястреб потерся головой о щеку мальчика, ласковый, как котенок.

– Мне опять приснился Кэвон. Приснился дом, а потом мама – после того, как она отдала нам почти всю свою силу и отослала подальше от дома. Ради нашего спасения. Я это все вижу, Ройбирд. Как она отравила его своим поцелуем, как напрягла остатки воли и воспламенилась, чтобы его уничтожить. А он забрал ее жизнь. И все же… В золе, в которую она его обратила, я видел какое-то шевеление. Движение неких сил зла. И еще – красное мерцание, отблески его энергии.

Эймон замолчал, сконцентрировал энергию, прочувствовал ее. Он ощущал биение сердца кинувшегося в кусты пугливого зайчишки, голод только что оперившегося птенца, дожидающегося матери с завтраком.

Он чувствовал своих сестер. Чувствовал овец, лошадей.

И никакой угрозы.

– Он нас не нашел. Я бы знал. Ты бы тоже увидел его и сказал мне. Но он ищет, он выслеживает, и это я тоже чувствую.

Бесстрашные синие глаза потемнели; мягкий мальчишечий рот сделался по-мужски жестким.

– Я не собираюсь вечно прятаться. Однажды я сам выйду на охоту, недаром во мне течет кровь Дайти и Сорки.

Эймон поднял руку, захватил пригоршней воздуху, сжал в кулаке, покрутил и мягким движением послал в сторону дерева. Качнулись ветки, с них вспорхнули птицы.

– Я ведь буду делаться сильнее и сильнее, правда? – прошептал он и зашагал к дому, спеша порадовать Айлиш богатым уловом.

Шел к концу уже пятый год, как Брэнног несла на себе бремя домашних хлопот, не гнушаясь ничем, что ей поручали. Она готовила, убирала, нянчилась с малышами, ведь Айлиш вечно либо держала ребенка у груди, либо носила под сердцем следующего. Брэнног помогала сеять хлеб и ухаживать за посадками. И среди убирающих урожай она была в числе самых сноровистых.

Она честно трудилась, и это ей даже нравилось – все, что она делала, она делала на совесть. Айлиш с мужем были к ней очень добры. Оба отзывчивые, порядочные – соль земли, говорят о таких, – трем сиротам они дали больше, чем кров.

Они дали им семью, а это самый бесценный дар, какой только может получить человек.

Разве мама не знала этого? Стала бы она в ином случае посылать своих детей к Айлиш? Да Сорка и в самый тяжкий час не отдала бы детей никому, не будучи уверена, что их встретят любовь и доброта!

Однако Брэнног в свои двенадцать уже не была ребенком. И то, что в ней зрело, росло и пробуждалось, особенно с тех пор как она год назад начала заниматься, требовало определенных усилий.

Держать в себе такую силу, отворачивать взор от делающегося все ярче неиссякаемого света становилось день ото дня труднее. И досаднее. Но она с почтением относилась к Айлиш, а волшебства и магической энергии, даже своей собственной, ее тетушка опасалась.

То, о чем просила мама тем страшным утром, Брэнног исполнила. Отвезла брата и сестренку на юг, подальше от их дома в Мейо. Маршрут она выбирала в стороне от дорог, а горе свое заперла глубоко в сердце, где лишь она одна могла слышать, как оно делается все горше и горше.

И в этом сердце жила жажда мщения, желание овладеть данной ей силой и учиться дальше, постигать магическое мастерство, чтобы в конце концов одолеть Кэвона, раз и навсегда.

А вот милой Айлиш была нужна лишь ее семья – муж, дети, хозяйство. А почему нет? Ее предназначение в том и состояло, чтобы посвятить себя своему дому и земле, тихой спокойной жизни. Разве она недостаточно рисковала, приютив детей Сорки? Взяв под крыло тех, к кому больше всего рвался Кэвон – и на кого охотился?

Она заслужила признательность, и верность, и уважение.

Но сила, что жила в Брэнног, просилась на волю. Надо было принимать решения.

Она увидела брата, возвращающегося с реки с уловом в компании своей птицы. Почувствовала, как еще на подступах к дому, в стороне от чужих глаз, он опробовал свою силу, как делал это частенько. И их младшая сестренка, Тейган, тоже так делала. Увлеченная разговором о намеченной на сегодня варке варенья, Айлиш ничего не заметила. К недоумению Брэнног, она подавляла в себе способности, которыми обладала, и пользовалась ими лишь по незначительным поводам – чтобы подсластить варенье или заставить кур нести яйца покрупнее.

Брэнног сказала себе, что это стоит жертв – ожидание новых знаний и умений, выхода своего естества на новый, более высокий уровень. Здесь, у своей тетки, брат и сестра были в надежном месте, им не угрожала опасность. Как и хотела того их мать. Тейган, долгое время безутешно горевавшая, теперь снова смеялась и предавалась играм. Она весело несла свою долю домашних хлопот, ухаживала за скотиной, с воинственным видом скакала на своем большом сером Аластаре.

Правда, ночами сестренка порой плакала, но быстро успокаивалась, стоило Брэнног взять ее к себе.

Исключение составляли случаи, когда ей во сне являлся Кэвон. Такие сны бывали и у Тейган, и у Эймона, и у самой Брэнног. В последнее время они участились и сделались более явственными – настолько, что и после пробуждения в ушах Брэнног продолжал звучать голос гнусного колдуна.

Надо принимать решения. Это ожидание, жизнь в этом убежище не могут продолжаться вечно, они должны закончиться – так или иначе.

Вечером Брэнног скоблила картошку, свежеубранную, с мягкой еще кожурой. Помешивала тихонько кипящее на огне жаркое и притопывала ногой в такт мелодии, которую теткин муж извлекал из маленькой губной гармошки.

В доме было тепло и уютно, это был счастливый дом, полный вкусных запахов и веселых голосов. И смеха Айлиш, которая сейчас пустилась в пляс, усадив самого младшего себе на бедро.

Семья, снова подумала Брэнног. Сытая и ухоженная. В теплом и уютном доме, где в кухне сушатся травы, где бегают веселые, розовощекие дети.

Чего ей еще не хватает? Как бы она хотела довольствоваться этим!

Она перехватила взгляд Эймона, взгляд его дерзких и синих отцовских глаз, и кожей ощутила напор его энергии. Да, подумалось ей, Эймон ее насквозь видит. За исключением тех случаев, когда она осознанно ставит перед ним барьер.

Она послала ему легкий ответный тычок – небольшое предостережение, чтобы не лез не в свое дело. Он поморщился, а она добродушно улыбнулась в ответ.

После вечерней трапезы надо было мыть посуду и укладывать детей в постель. Старшая из них, семилетняя Мов, как обычно, захныкала, что спать еще не хочет. Сеймус лег сразу, улыбаясь грядущим сновидениям. Двойняшки, которым Брэнног помогала явиться на свет, без умолку лопотали, как сороки трещат, маленькая Бригид посасывала большой палец, а малыш уснул раньше, чем мама отнесла его в колыбель.

Интересно, гадала Брэнног, знают ли Айлиш и ее сыночек, этот маленький ангел, что без колдовства их обоих не было бы на свете? Если бы не Брэнног с ее даром, ее способностью видеть, исцелять, действовать по обстановке, без страха и промедления, они оба истекли бы кровью – такими тяжелыми, болезненными и неправильными были роды.

Это никогда не обсуждалось вслух, но ей казалось, что Айлиш знает.

Сейчас Айлиш выпрямилась, держа руку на пояснице – в ее чреве уже развивался следующий малыш.

– А теперь всем спокойной ночи и сладких снов. Брэнног, попьешь со мной чаю? Мне бы не повредил какой-нибудь из твоих успокоительных сборов, а то этот паршивец сегодня что-то уж больно разбуянился.

– Конечно. Сейчас заварю. – И, как обычно, добавлю немножко магии для крепкого здоровья и легких родов, мысленно прибавила она. – Он здоровенький и, подозреваю, один потянет не меньше обоих близнецов.

– И это наверняка мальчишка, – добавила Айлиш, когда они спускались с чердака, где была обустроена общая спальня. – Я это чувствую. До сих пор еще ни разу не ошибалась.

– Не ошибаешься и на этот раз. Тебе бы надо отдыхать побольше.

– Какой может быть отдых у женщины с шестью детьми, да еще когда седьмой на подходе? Я себя чувствую вполне сносно. – Она посмотрела на Брэнног, ища подтверждения.

– Независимо от твоего самочувствия отдых тебе необходим.

– Ты моя главная помощница и утешительница, Брэнног.

– Надеюсь.

Что-то тут не так, подумала Брэнног, занимаясь чаем. Она чувствовала, что нервы у тетушки напряжены, а от этого нервничала и сама.

– Теперь, когда урожай убрали, ты можешь засесть за свое шитье. Это вещь необходимая, а тебе как раз будет отдых. Кухню я могу взять на себя, Тейган с Мов мне помогут, да Мов, надо признать, уже и сама отменная кулинарка.

– Да, этого у нее не отнять. Предмет моей особой гордости!

– А коли девочки на кухне сами управятся, мы с Эймоном сможем помочь дяде с охотой. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я таскала тяжелый лук, но почему бы каждому не заниматься тем делом, какое у него хорошо получается?

На мгновение Айлиш отвела взор.

Так-так, подумала Брэнног, все-то она понимает, и больше того – ей хочется просить их с Эймоном не применять своего дара.

– Я любила твою маму.

– А она – тебя.

– В последние годы мы мало виделись. Но она то и дело давала о себе знать – по-своему, разумеется. В ту ночь, когда родилась Мов, на ее колыбельке, которую Бардан смастерил своими руками, вдруг появилось то маленькое одеяльце – дочурка и сейчас под ним спит.

– Она всегда о тебе говорила с любовью!

– И послала ко мне вас троих. Тебя, Эймона, Тейган. Она явилась ко мне во сне, попросила вас приютить.

– Ты никогда не рассказывала, – прошептала Брэнног. Она принесла чай и присела к очагу рядом с Айлиш.

– Это было за два дня до вашего появления.

Брэнног сложила руки поверх серой, под цвет ее глаз, юбки и стала смотреть на огонь.

– Восемь дней добирались мы до вашего хутора. Это к тебе ее дух являлся. Как бы мне хотелось снова увидеть ее! Но теперь это случается только во сне.

– Она с тобой. Я ее вижу в тебе. В Эймоне. В Тейган. Но в тебе ее больше всего. Ее сила и красота. Ее страстная любовь к родным. Брэнног, теперь ты большая… В твоем возрасте пора подумать и о семье.

– У меня есть семья.

– Я говорю о твоей собственной. Какая была у твоей мамы. Тебе нужен свой дом, мужчина, чтобы возделывал для тебя землю, нужны свои дети.

Айлиш пила чай, Брэнног хранила молчание.

– Хороший мужчина Фиэл. Надежный. Пока была жива его жена, он был ей добрым мужем, уж ты мне поверь. Ему нужна жена, его детям – мать. У него ладный дом, намного больше, чем наш. Он бы хорошо дал за тебя. И Эймона с Тейган тоже бы принял.

– Ты всерьез говоришь? Как же я могу выйти за Фиэла? Он же такой… – Она хотела сказать «старый», но прикусила язык, осознав, что Айлиш с мужем почти однолетки и ненамного моложе Фиэла.

– С ним тебе славно заживется. И брату с сестрой тоже. – Айлиш взяла шитье, чтобы занять чем-то руки. – Ни за что не начала бы такой разговор, не будь я уверена, что он вас никогда не обидит. Он красивый мужчина, Брэнног. Обходительный. Пойдешь с ним гулять?

– Я… Тетя, я Фиэла как кавалера совсем не воспринимаю.

– А вот пройдешься с ним – может, и станешь воспринимать. – С этими словами Айлиш заулыбалась, словно знала какой-то секрет. – Женщине нужен мужчина – чтобы кормил ее, защищал, давал ей детей. Добрый человек с крепким и справным домом, с приятной внешностью…

– Ты что, за Бардана вышла, потому что он был добрый?

– Да иначе бы я за него ни за что не пошла! Ты пока просто подумай. Ему мы скажем, что вернемся к этому разговору после равноденствия. Подумай. Ладно?

– Ладно.

Брэнног поднялась.

– А он знает, кто я есть, Айлиш?

В ней шевельнулась ее сила, та, которую она все время сдерживала в себе. Она шевельнулась от чувства собственного достоинства. И огонь, заплясавший на ее лице, был не только отблеском очага.

– Я старшая дочь Смуглой Ведьмы Мейо. И прежде чем пожертвовать жизнью, она передала мне свою силу – мне, и Эймону, и Тейган. Мы трое – едины. Мы вместе – Смуглая Ведьма.

– Ты еще дитя!

– Послушать тебя, так для колдовства и магической энергии я еще мала, а для брака с Фиэлом – в самый раз.

Признав справедливость этого замечания, Айлиш зарделась.

– Брэнног, родная, разве тебе было плохо здесь все эти годы?

– Хорошо. И я тебе так благодарна!

– Родные без всякой благодарности должны делиться друг с другом.

– Это верно. Родные должны делиться.

Айлиш отложила шитье и взяла Брэнног за руки.

– Ты будешь как за каменной стеной, дочь моей сестры. И тебе будет хорошо. Я уверена: ты будешь любима. Можно ли желать большего?

– Большее – это я сама, – тихо проговорила Брэнног и ушла спать.

Но сон не шел к ней. Она тихо лежала рядом с Тейган, дожидаясь, пока стихнет разговор между Айлиш и Барданом. Наверняка они говорят об этом браке. Об этой хорошей, разумной партии для нее. И убеждают себя, что ее сопротивление – лишь внешнее, от смущения, она просто нервничает. Ведь она еще совсем девчонка!

Точно так же, как когда-то они убедили себя, что она, Эймон и Тейган – такие же дети, как все другие.

Брэнног тихонько поднялась, сунула ноги в мягкие полусапожки, накинула шаль на плечи. Ей нужен был воздух. Воздух. Ночь. И луна.

Она беззвучно спустилась с чердака и тихо отворила дверь.

Ее пес Катл, спавший подле огня, тут же вскочил и без малейшего промедления выскочил на улицу, опередив ее.

Теперь она могла вздохнуть. Ночная прохлада овевала ей щеки, тишина, как ласковая ладонь, действовала на бушевавшую в душе бурю успокоительно. Здесь была свобода. Здесь она свободна настолько, насколько сама пожелает.

Две тени – девушка и ее верный пес – скользнули в чащу. До слуха доносилось журчание реки, вздохи ветра в кронах деревьев. Брэнног ощущала запах земли и слегка едкого торфяного дыма, идущего из трубы дома.

Можно построить магический круг, попробовать вызвать дух матери. Сегодня ей мама необходима. За пять лет она ни разу не заплакала, не позволила себе проронить ни единой слезинки. Но сейчас ей хотелось сесть на землю, зарыться лицом в мамину грудь и выплакаться.

Брэнног положила руку на амулет, который она носила не снимая, – изображение собаки, колдовство на крови, подарок Сорки.

Сохранять ли верность своей крови, своему естеству? Слушать ли собственные потребности, сокровенные желания и устремления? Или, быть может, отбросить их, как детскую игрушку, взяв за главное безопасность и будущее брата с сестрой?

– Мама, – прошептала она, – что мне делать? Чего бы ты от меня хотела? Ты отдала за нас жизнь. Могу ли я ограничиться меньшим?

Брэнног почувствовала, как к ней приближается энергетическое поле и как сливается с ее собственной энергией – подобно тому, как сплетаются пальцы рук. Развернувшись, она стала вглядываться в тени. Сердце бешено забилось, и мелькнула мысль: мама.

Но это оказался Эймон, он вышел в круг лунного света, держа за руку Тейган.

Когда Брэнног заговорила, в ее голосе слышалась острая нота разочарования:

– Вы должны быть в постели! Что это вы удумали – ночью разгуливать по лесу?

– А сама чем занимаешься? – огрызнулся Эймон.

– Я старшая.

– А я – глава семьи.

– То, что у тебя между ног погремушка, еще не делает тебя главой семьи!

Тейган прыснула, потом кинулась вперед и обхватила сестру руками.

– Не сердись! Мы тебе нужны. Ты была в моем сне. И ты плакала.

– Я не плачу.

– Плачешь. Вот тут. – Тейган положила руку сестре на сердце. Ее бездонные черные глаза – точь-в-точь как у их матери – вгляделись в лицо Брэнног. – О чем ты грустишь?

– Я не грущу. Просто вышла подумать. Побыть одной и подумать.

– Слишком громко ты думаешь! – проворчал Эймон, все еще дуясь на замечание о «погремушке».

– Тебе не говорили, что подслушивать чужие мысли нехорошо?

– Как я могу не слушать, если ты их выкрикиваешь во все горло?

– Прекратите! Не будем ссориться! – Тейган, хоть и самая младшая, имела твердый характер. – Не будем ссориться, – повторила она. – Брэнног сердится, Эймон весь как на иголках, а у меня такое ощущение, какое бывает, когда я объемся пудингом.

– Тебе нездоровится? – Гнев Брэнног как рукой сняло. Она заглянула сестренке в глаза.

– Да нет… дело не в этом… Просто что-то… разладилось. Я это чувствую. Думаю, ты тоже. Даже наверняка. Так что давайте не будем ссориться! Мы ведь родные. – Не выпуская руки Брэнног, Тейган взяла за руку брата. – Скажи, сестра, что тебя печалит?

– Я… я хочу построить круг. Хочу ощутить в себе свет. Хочу очертить круг света и посидеть в нем с вами вместе. С вами обоими.

– Нечасто нам это выдается, – заметила Тейган. – Это оттого, что Айлиш бы это не понравилось.

– Зато она нас приютила. Мы должны уважать ее в ее собственном доме. Но сейчас мы не в ее доме, и ей этого знать необязательно. Мне нужен свет. Хочу поговорить с вами наедине, внутри круга, где нас никто не услышит.

– Давай я сделаю! – вызвалась Тейган. – Я тренируюсь. Когда мы с Аластаром уезжаем, я всегда тренируюсь.

Брэнног со вздохом погладила сестренку по золотистым волосам.

– Вот и молодец. Давай начинай.