Текст книги "Путь к свету (СИ)"

Автор книги: Нора Алер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Эмили: Но наверняка есть помощники, как Натали?

Аньес: Да, четыре ассистента, и один из них всегда рядом со мной. Но это совсем не то.

Останавливается на нижней ступени и опускает голову.

Эмили: Я принесу печенье.

Уходит на кухню.

Алекс: А у нас Натали член семьи. Она как тётя или двоюродная бабушка. Она была дедушкиным помощником, когда даже папы на свете не было, и помогала воспитывать папу. А потом она стала маминым помощником и помогала воспитывать нас. Нам с ней вовсе не одиноко, и ей с нами тоже. Мы – её семья.

Аньес: У нас всё не так. У папиных ассистентов свои семьи. Поэтому я часто-часто остаюсь одна.

Алекс: Может, у них есть дети? Ты могла бы попросить разрешения поиграть с ними. Может, вы бы подружились!

Аньес: Может. Но я очень хочу, чтобы всё было как раньше, когда я была совсем маленькая. Чтобы мы обедали все вместе, смотрели мультфильмы, читали сказки. Чтобы ездили в гости к бабушке с дедушкой. У них был дом и красивый сад, а ещё свой виноградник.

Алекс: Ты говоришь про дедушку Андре или про дедушку Жоржа?

Аньес: Про дедушку Жоржа. Только как раньше уже не будет.

Алекс: У дедушки Жоржа больше нет дома с виноградником?

Аньес: У меня нет больше дедушки Жоржа. И дедушки Андре тоже нет.

Плачет. Эмили возвращается с печеньем и вместе с Алексом бросается обнимать Аньес.

Алекс: Не плачь, Аньес. У тебя есть мы. Мы твои друзья. И мы никогда тебя не бросим.

Эмили: Что случилось?

Алекс: Она вспомнила своих дедушек.

Эмили: Мы очень сожалеем, Аньес.

Аньес: (всхлипывает) Чем я старше, тем меньше времени на меня остаётся. Родители отдали меня учителям и тренерам, и теперь я не могу попросить маму поиграть со мной. А папу, видимо, уже никогда не увижу, кроме как в газетах и в телевизоре.

Алекс: Ты не одна. Ты всегда можешь позвонить или прийти. Здесь тебе всегда рады. И мы, и родители. Ты это знаешь.

Эмили приносит воды и предлагает печенье. Аньес отказывается.

Алекс: Не плачь, угощайся!

Аньес: Не хочу…

Эмили: Это необычное печенье. Оно умеет исполнять желания.

Аньес: Ты всё шутишь. Оно не заставит папу чаще видеться со мной.

Эмили: Скорее всего, нет. Но зато оно помогает супергероям поддерживать хорошее настроение и спасает их, когда надо подзарядить свои суперсилы.

Аньес: Супергероям?

Эмили: Да, ты же так хотела быть супергероем! Неужели забыла?

Аньес: (берёт печенье) Нет, не забыла. Я пробовала играть с йо-йо, чтобы научиться сражаться, как Леди Баг, и разбила две вазы. Мама меня наказала и велела забыть о супергеройстве.

Алекс: Наверное, существует особый тренер для супергероев, который учит их правильно сражаться. (Подмигивает Эмили.) А может, и несколько тренеров разных.

Эмили: Возможно, твои суперспособности будут проявляться иначе, чем у Леди Баг. Тогда тебе нужно будет сражаться не с йо-йо, а с чем-нибудь другим. И вообще, личность супергероя должна быть тайной даже для родителей. Если, конечно, это не семья, где у всех какие-нибудь способности. Как в «Суперсемейке», например.

Аньес: И как же я найду такого тренера? Он же тоже секретный, правда?

Эмили: Мы не знаем. Не имеем отношения к супергероям. Но, полагаю, если он и существует в действительности, то сам тебя найдёт, если увидит, что ты подходишь для этого, когда наступит нужное время.

Аньес: Когда он меня найдёт, я его попрошу, чтобы вы тоже стали супергероями. Будем сражаться со злом в одной команде.

Эмили: Не уверена, что вижу себя в такой роли. Хотя если зло наступает, то бездействовать, конечно, нельзя.

Алекс: Пошли опять в комнату! У нас можно играть в супергероев сколько захочется! Все вазы мама давным-давно спрятала от нас подальше!

Поднимаются по лестнице. Спускается Эдриан. Входная дверь открывается без звонка, входит Маринетт.

Эдриан: Привет, милая.

Маринетт: (целует Эдриана) Прости, что задержалась. Грабили девушку. Почти ребёнок, а её тащили в какой-то проулок. Твари.

Эдриан: Ты в порядке? Они были вооружены?

Маринетт: (снимает пальто) Один нож на троих. Это было нетрудно.

Эдриан: (облегчённо вздыхает) Ну и славно. А у нас в гостях Огюстен и Аньес.

Маринетт: Огюстен? Что ему нужно?

Эдриан: Приехал поговорить с отцом.

Маринетт: Что ж, это хорошо. Наверное.

Эдриан: Дадим им с собой печенья.

Маринетт: Хорошо. Девочка одна, родителей почти не видит, надо, чтобы она чувствовала заботу о себе.

Вдвоём уходят на кухню. По лестнице спускаются Габриэль и Рамо.

Габриэль: Благодарю за визит, месье Рамо. Мне было очень приятно с вами пообщаться.

Рамо: Взаимно, месье Агрест. Должен сказать, отношение к вам граждан не лишено предвзятости.

Габриэль: Вполне объяснимо. Я не жду иного.

Рамо: Но оснований для этого уже нет.

Габриэль: Не для всех поступков и решений можно подобрать основание. Так, один поступок вашего отца до сих пор приводит меня в недоумение, смешанное с негодованием.

Рамо: (опускает взгляд) Да-да, прискорбный случай. Мы так и не извинились перед мадам Маринетт за тот вечер. Всякий раз, когда я пытался завести этот разговор, она очень старательно делала вид, будто бы ничего не произошло.

Габриэль: Как Жоржу могла прийти в голову такая жуткая идея?

Рамо: Как он сам объяснял, это был верный способ разжечь скандал. Дом моды Агрест разорвал бы контракт, подписанный с ним, и тогда отец, не связанный никакими обязательствами, мог в открытую играть против мадам Маринетт. Финансовое положение дома моды стало бы шатким, а репутация главного дизайнера подпорченной.

Габриэль: Я позволю себе судить о его плане как злодей. Подавая моей невестке вино с подмешанным афродизиаком, вы не удосужились предложить ей закуску. Даже если бы она хотела испробовать вино, созданное в вашем винограднике, она могла бы заметить этот подвох. Но она не брала в рот ни капли алкоголя и, чтобы не оскорблять радушие хозяев, притворилась, что всё выпила. Это тоже довольно грубый просчёт – незнание принципов своего противника.

Рамо: Мы узнали о плане отца, только когда он добрался до дома со сломанным носом и всё рассказал. Я сам был в шоке и понимал, что мадам Маринетт не возьмётся за платье для моей матери, о котором я попросил её в тот вечер. А когда она пришла к нам в мамин день рождения и принесла свою чудесную работу, я был в полном недоумении.

Габриэль: Жорж, стало быть, считал юную мадемуазель неопытным существом, которое можно вот так просто вытолкнуть из большого бизнеса. Ни способностей к самообороне, ни ума, чтобы понять его мотивы, ни силы воли, чтобы обыграть всё без скандала против собственных эмоций, он в ней не видел…

Рамо: Мне очень стыдно за этот поступок моего отца. Простите, месье Агрест.

Габриэль: Прощения просите у неё.

Из кухни выходят Маринетт и Эдриан.

Рамо: Добрый день, Маринетт.

Маринетт: Добрый день, Огюстен. Как поживает мама?

Рамо: Всё так же. Мы редко с ней видимся. Но она до сих пор надевает на праздники твоё платье в виде бутылки любимого папиного вина.

Маринетт: Рада, что смогла угадать свою клиентку. Вино, что с годами становится лишь лучше. Это было сильное вдохновение.

Рамо: Прошу прощения за тот вечер.

Маринетт: Не нужно извинений, Огюстен.

Рамо: Мне до сих пор стыдно.

Маринетт: (протягивает печенье) Полагаю, тебе стоит отпустить это. Жить дальше.

Рамо: (берёт печенье, подносит ко рту и останавливается) Стоп! В нём что-то подмешано, да?

Маринетт: (смеётся) Нет, ничего.

Эдриан: (шутливо) Ничего особенного… Так, слабительное…

Все смеются.

Маринетт: Эдриан, ну не надо.

Рамо: Жаль, что не смогу побыть здесь ещё. Давным-давно не общались по душам. Но надо идти. (Поворачивается к лестнице.) Аньес! Пора уходить!

Спускается Аньес.

Аньес: Мне ведь можно будет прийти поиграть на следующей неделе?

Рамо: Можно.

Маринетт: (протягивает Аньес пакет с печеньем) Держи. Угощайся.

Аньес: Спасибо, но меня Алекс уже угостил.

Эдриан: А ты ещё возьми. Потом съешь.

Аньес: Правда? Спасибо огромное, месье Агрест!

Эдриан: На здоровье, Аньес.

Рамо улыбается, принимает пакет с печеньем и берёт Аньес за руку.

Габриэль: Помните, месье Рамо, что я вам сказал. Успех и слава могут отнять у вас то, что вам поистине дорого. Не повторяйте мою ошибку. Не упускайте возможность быть со своей семьёй, пока дети ещё не выросли, а вы не состарились. Годы, проведённые без родных, вам никто не вернёт.

Рамо: Благодарю, месье Агрест. Эдриан, Маринетт.

Аньес: До свидания!

Рамо и Аньес уходят.

Габриэль: Любопытно взглянуть на себя молодого со стороны. А решение Маринетт было более чем взвешенное. Я и сам был поражён.

Маринетт: Месье, пора на тренировку.

Габриэль: Да. Юные герои должны попробовать себя в схватке без талисманов. Когда каникулы кончатся, купите ещё один сейф для камней чудес. Наши сейфы уже почти устарели.

Втроём поднимаются по лестнице.

СЦЕНА 2

Вечер. Гостиная. В креслах сидят Эдриан, Маринетт, Габриэль, Эмили и Алекс. Маринетт читает вслух «Маленького принца». Закончив главу про Лиса, она закрывает книгу.

Маринетт: Дети, пора по кроватям. Время позднее.

Эмили: Ещё не очень! Мы хотим пободрствовать!

Алекс: Пожалуйста! Мы совершенно не устали!

Эдриан: Нет, котята. Давайте ложиться спать.

Эмили: Ну, папа!

Эдриан: (строго) В кровать.

Алекс: Мы так хорошо сидели… Все вместе…

Габриэль: Полагаю, нам всем нужно хорошо выспаться. (Встаёт и целует внуков.) Спокойной ночи, Эмили. Спокойной ночи, Алекс.

Эмили и Алекс: Спокойной ночи, дедушка. Спокойной ночи, мама и папа.

Печально уходят в холл.

Габриэль: Пойду-ка и я спать. За день утомился, хотя вечер был вправду дивный. Спокойной ночи.

Эдриан: Доброй ночи, папа.

Маринетт: Доброй ночи, месье.

Габриэль уходит в гостевую спальню.

Эдриан: Ну что, время действительно ещё не самое позднее.

Маринетт: (улыбается) Да, пожалуй.

Целуются. Эдриан подхватывает Маринетт на руки и кружит её, Маринетт негромко смеётся. За окном раздаётся звук сирены полицейской машины. Эдриан и Маринетт замирают, вглядываясь в окно, и вздыхают. Эдриан опускает Маринетт, они выбегают из гостиной.

Голос Маринетт: Тикки, давай!

Голос Эдриана: Плагг, когти!

Наступает тишина. Спустя некоторое время из холла заходит Натали в ночной рубашке, закрывает дверь и бесшумно проходит в спальню Габриэля. На время вновь воцаряется тишина, прерванная звуком открытия и закрытия входной двери в холле. Через гостиную в кухню прокрадываются Тикки и Плагг. Вскоре после этого из спальни Габриэля выходит Натали. Она раздражённо захлопывает дверь, но злость на её лице довольно быстро сменяется грустью вперемешку с отчаянием. Закусывая губы, она пытается не плакать, и медленно направляется к двери в холл, но тут из кухни выходит Маринетт в ночной рубашке.

Маринетт: (далее вполголоса) Натали?

Натали: (далее вполголоса) Мадам?

Маринетт: На вас лица нет. Что случилось?

Натали: (подавляя всхлипы) А… а у вас всё… хорошо? Почему вы… ещё… не спите?

Маринетт: Захотелось попить воды. Натали?

Подходит к Натали и обнимает её. Натали напугана. Из кухни возвращаются Тикки и Плагг с сыром и печеньем и, не замеченные Натали, выскальзывают в холл.

Натали: (делая голос обычным) Со мной всё хорошо, мадам Маринетт. Идите спать, я тоже пойду спать.

Маринетт: Натали?

Натали: Я правда в порядке.

Маринетт: Можно задать вам личный вопрос, Натали?

Натали: Конечно, мадам. Задавайте.

Маринетт: Я всегда знала, как сильно он любил маму Эдриана. Но с тех пор, как она ушла, прошло много лет… он – мужчина, а вы – женщина…

Натали: (вздыхает) Да, мадам. Вы правильно догадались. (Пауза.) Как давно вы об этом знаете?

Маринетт: Примерно с тех пор, как оказалась в этом доме. Вы красивая, умна, сильная женщина, интересный собеседник, вы элегантная и стильная… И за тринадцать лет не искали ни одного мужчину, не пытались создать свою семью. Отдельно от нас.

Натали: Благодарю, мадам Маринетт. Ваши слова согрели мне сердце.

Маринетт: Должно быть, глупо, что я за столько лет так и не подняла эту тему. Возможно, недосказанность была для вас мучительна.

Натали: Что ж, может быть. Невозможность открыться до конца действительно сковывает. Кому, как не вам, знать. (Маринетт вопросительно смотрит на Натали.) Ведь я тоже догадалась про вашу тайну.

Маринетт: Которую из моих тайн, Натали?

Натали: Вы Леди Баг.

Молчание.

Натали: Это было трудно. Хотя вы вместе с месье Эдрианом регулярно пропадали именно тогда, когда Леди Баг и Супер-Кот спасали Париж. Но я догадалась.

Маринетт: Когда же вы догадались?

Натали: В ту ночь.

Молчание. Маринетт садится за стол.

Натали: В Сочельник вы решили принести к месье Агресту полугодовалого внука. А на обратном пути на вас напали. Вы перевоплотились и отбили у злодеев Алекса. Только сражаться с ребёнком на руках не могли, и оставить его было негде, кроме как у его дедушки. Тогда вы разрушили стену.

Маринетт: (едва слышно) Нет. Мы не собирались, это было случайно. Эдриан уходил от удара и неточно рассчитал прыжок. Он сам тоже мог погибнуть, потому что взрыв произошёл совсем рядом. Чудо, что он и Алекс остались невредимы.

Натали: Именно тогда у вас пропало молоко. Вы не могли кормить ребёнка. Вы бы сидели целые дни в больнице, у палаты Габриэля, если бы не дети. Это было не просто волнение о свёкре, члене семьи. Это была вина за то, что вы не сумели спасти и его, хотя были рядом.

Маринетт: Я была абсолютно не в форме после родов. Это объяснение, но не оправдание. Если бы месье Агрест не укрыл собой Алекса…

Натали: Разумеется, невозможно было требовать от вас всей… техничности. Да ещё и с ребёнком на руках.

Маринетт: Нет, Натали! Неважно, что происходит в нашей жизни, Париж всегда в опасности. В любой момент мы должны быть готовы защитить чужие жизни. Цена наших ошибок слишком высока.

Натали: Но, может, нельзя было избежать того несчастья! Может, во всех других случаях исход был бы куда более ужасным. А вы терзали себя…

Маринетт: (перебивает) Мы могли, Натали. Самое страшное, что мы могли этого избежать. (Пауза.) Нам пришлось дважды использовать суперсилы, для этого нужен был перерыв. Мы могли закончить его раньше и раньше переместиться на соседнюю улицу. Тогда можно было бы их удержать, не дать им пустить в ход взрывчатку. И я не знаю, было бы страшнее, если бы вместо месье Агреста пострадал кто-то другой. Месье Агрест уже расплачивался за нашу глупость. За то, что я не додумалась снять талисман Бражника вне зоны видимости камер «Republic Palace». Мы причинили столько боли любимому человеку… Я твёрдо решила, что он больше никогда не будет страдать из-за нас. И он пострадал.

Натали: Он спас внука. Он показал всем, что он не злодей, что в его сердце живёт любовь, приняв мальчика и защитив его.

Маринетт: Да, он защитил. И вместо наших объятий его ждал холодный пол камеры, припорошенный снегом. А потом восемь лет комы.

Маринетт опускает голову на стол. Натали подходит ближе.

Маринетт: (не поднимая головы) Реабилитация. Ожесточённое противостояние собственной слабости. И слепота.

Натали: Мадам, вы отказались отключать аппараты искусственного жизнеобеспечения, чтобы оставить ему шанс выжить и вернуться. И он вернулся. Он почти сразу всё вспомнил, он заново выучился ходить за год. Это победа, в которую никто не верил и которая наполнит любое сердце счастьем.

Маринетт: Да, Натали, я счастлива. Но разве это избавляет от того стыда, с которым мы впервые подходили к его кровати? Стыда, от которого боишься взглянуть в глаза… И одновременно мечтать о том, чтобы было куда смотреть, пока стыд прожигает тебя насквозь!..

Поднимает голову, её глаза влажные.

Натали: Он любит вас больше всего на свете. Он никогда бы вас не прогнал.

Маринетт: Я знаю. (Всхлипывает.) Я была готова к тому, что он будет зол или обижен на нас. Станет ругаться самыми скверными словами, орать…

Натали: И он орал и ругался?

Маринетт: Да… (Улыбается.) Он орал на всю палату, когда мы предложили наши глаза для пересадки. Он орал так, что мне казалось, будто оконное стекло не выдержит и разобьётся на тысячу осколков. А я стояла и плакала, потому что он простил… И ещё потому, что боялась, что врач прогонит нас, так как мы нарушаем покой пациента. Но нас не прогнали. Врач сказал, что если человек, который был не в силах пошевелить и пальцем, стучит кулаком по тумбочке со всей силы, то он обязательно поправится.

Натали: Вне всякого сомнения, у него нашлись силы, чтобы обнять своих несносных подлиз.

Обе улыбаются сквозь слёзы.

Маринетт: Спасибо вам, Натали.

Натали: За что, мадам?

Маринетт: За то, что вы рядом с ним. Это не всегда легко, но вы…

Взгляд Натали моментально холодеет.

Натали: Я полагаю, это было ошибкой.

Маринетт: Ошибкой?

Натали: Да, ошибкой. (Отстраняется.) Я думала, что всё будет иначе, но я не могу больше. Терпеть это просто невозможно.

Маринетт: Натали…

Натали: Не надо, мадам Маринетт. Вы… всегда такая… Верите до последнего… не опускаете руки… Даже когда ваша жизнь была сущим адом, вы не отказались от розовых очков из пуленепробиваемого стекла. Но вам, наконец, стоит принять, что некоторые вещи исправить невозможно. И первая вещь в этом списке – его (указывает на дверь спальни Габриэля) характер!

Маринетт: Натали, я знаю!

Натали: Вы не знаете! Вы его не знаете! Вы – девочка, которую почти некому пожалеть и в которой ещё не вытравили веру в счастливый конец; вы – противник, способный уложить его на обе лопатки и диктовать свои условия. С вами он будет держаться так, как вам будет приятно. Он балует вас, позволяет за собой ухаживать, улыбается, когда вы входите в комнату, даже если в его душе в этот момент лишь боль и отчаяние… А я вижу его настоящего, его страдающего, страдающего каждый миг и каждый час. Я вижу, как он сжимает подлокотники кресла всякий раз, как вы с мужем уходите спасать Париж, чтобы не зарыдать от страха за вас. Я вижу, как он смеётся, зная, что если он заплачет, то вы ради него отправитесь сворачивать горы на край света или будете плакать с ним вместе, а ему хочется перебороть это в одиночку, самому. Я вижу, как, уходя в свою комнату, он становится собой, сбрасывает маску человека, который сумел пережить всё, что с ним случилось, и твёрдо улыбаться сегодняшнему и завтрашнему дню. Он делает это, чтобы Эдриан и вы видели, что ваши восемь лет мучений, терзаний совести и огромных денежных выплат за аппараты искусственного жизнеобеспечения прошли не зря. Он оставляет Эмилии и Александру воспоминания, что согреют их в любую, даже самую злую минуту. А какой ценой даются эти воспоминания, ни один из вас не задумывался ни разу.

Маринетт: (горестно) Восемь лет врачи твердили то же самое. Восемь лет они советовали отключить его от аппаратов. Говорили, иная жизнь бывает хуже смерти, мы только мучаем его. Мы надеялись, что это не так.

Натали: Вы ради себя спасали его? Чтобы ваша геройская совесть была спокойна?

Маринетт: Никогда, никогда она не была спокойна! Иначе бы мы и не пытались исправить всё, что случилось по нашей вине! Не говорите, что предпочли бы похоронить его тогда! Я вам не поверю!

Натали: Не знаю, была бы смерть спасением от его физических мучений. Но она была бы спасением для него – ото лжи, для вас – от иллюзий, а для меня – от страданий!..

Маринетт: Натали, вы любите его, и вы обижены на него.

Натали: Я очень обижена. И я сомневаюсь, что люблю.

Маринетт: Скверный характер – не повод не любить. Любят просто так.

Натали: Скверный, ха! Он бережёт вас, он ценит вас, он никогда не скупится на доброе слово, а каждое дурное взвесит сотню раз, прежде чем сказать. А когда мы остаёмся наедине, из него извергается поток язвительности, желчности и злобы. Извергается на меня. Я не виню его за то, что он испытывает, за то, что он хочет побыть собой, но любить человека, который лишь бьёт по твоим самым больным местам…

Маринетт: (перебивает) Вы не на него злитесь! То есть, на него, но причина во мне! (Опускает голову.) Это по моей вине он страдает. По моей вине он скован, по моей же вине не может выплеснуть свои эмоции на тех, кто и повинен в их возникновении. Я причина ваших несчастий. (Поднимает голову.) Поэтому прошу, Натали, не бросайте его.

Натали: Мадам, вы неисправимы. Вы верите в истинную любовь.

Маринетт: Некоторые вещи нельзя исправить. Его характер и мою веру.

Натали: Так знайте: я не люблю его! И никогда не любила. Если вам так будет понятнее, это не истинная любовь. Истинная любовь Габриэля – это мать Эдриана. Ей принадлежало, принадлежит и будет принадлежать его сердце. А я… кто угодно, партнёрша, собеседник, прислуга, но не любимая.

Маринетт: Ваша обида…

Натали: Да, моя обида. Обида на то, что я почти двадцать лет была рядом, отдавала ему своё время, свой труд, своё доверие, своё сердце… И не получила ничего взамен. Ничего, кроме холода и отстранённости, после того, как поток негатива ослабевает, и он пересиливает себя.

Маринетт: Вас ранит его равнодушие? Или его язвительность?

Натали: К язвительности можно было бы привыкнуть. Но равнодушие нестерпимо.

Маринетт: И всё же вы любите его?

Натали: Как вообще может идти речь о любви, если перед тобой не человек, а бездушная холодная скала?

Маринетт: Скала? Да, пожалуй. Скала. Она стоит неподвижно, встречая все осадки и все ветра, создавая за собой тень, защищённую от непогод. Жить в ней – значит, жить под охраной скалы. На каменистой земле не соберёшь большой урожай зерна, зато на горных склонах растёт чай и виноград, из которого получаются самые изысканные вина. Зимой можно заниматься горнолыжным спортом. Некоторых скала раздражает своей непреклонностью. Такие люди, как правило, хотят взобраться выше её вершины. Это дано далеко не каждому, но даже если и находится тот, кто одолел высоту большую, чем вершина горы, то всё равно скажут: «Он поднялся выше скалы». Скала – это эталон для всех, кто рвётся постигать высоты и преодолевать трудности. Все успехи и неудачи отмеривают относительно неё. А если забраться… не надо на всю высоту, достаточно на треть – и перед тобой откроется вид настолько восхитительный, что дух захватывает. Именно в горах мудрецы учатся твёрдости духа, гармонии и внутреннему покою. Да, тропы её узки, а склоны порой убийственны, но нельзя сказать, что скала – лишь холодная глыба. Холод мы найдём только на вершине, в седых льдах, у подножия же расстилается цветущий сад. А если бы можно было заглянуть внутрь, каждый увидел бы, что в горных пещерах скрыты самые настоящие сокровища. Драгоценные камни, золото, руда… Вы же не думали, что гора – это кусок пустой породы, Натали?

Натали: Да, но к сокровищам скалы не подобраться. Их охраняют горные тролли, от которых любой искатель золота убежит, сверкая пятками, и никогда больше к пещере не подойдёт.

Маринетт: Тролли… Странный, воинственный народ, самые искусные воины на свете. Они добывают полезные ископаемые из скалы и хранят их от посторонних глаз. Но если бы в скале не было драгоценных камней, троллей бы там тоже не было. Они не станут охранять пустую скалу. По их количеству можно судить о количестве драгоценностей, что скрыты внутри. И не нужно обладать этими сокровищами, не нужно видеть их или держать их в руках, не нужно даже точно оценивать, сколько их, – но просто знать, что они там есть, и этого достаточно, чтобы относиться к горе с уважением и восхищением.

Натали: И как вы будете жить в пещерах, если каждый тролль пытается вас убить?

Маринетт: Их боевые навыки великолепны. По скелетам поверженных врагов можно судить об их прошлых страхах, по их оружию – о нынешних. Их язык похож на скрежет, и разобрать его довольно трудно. Несомненно, этому надо учиться. А воевать с ними не нужно ни в коем случае. В этом случае вы обрекаете себя на поражение. Сосуществовать мирно почти нельзя. Тролли рождаются воинами и умирают воинами. С ними не наладишь торговлю: тролли могут жить в пещере тысячи лет, не связываясь с внешним миром, лабиринт пещер построен так искусно, что всегда есть свет, воздух и вода, с ледника и из грунтовых вод добывается пресная вода, из пещер ниже уровня моря – солёная. Предложить им оружие или украшения вы не можете: у них есть то и другое собственного производства, и гораздо лучше, чем у вас. Вы только разозлите или рассмешите их этим предложением. А в безделушках типа тканей, меха, фарфора и всего, что можно разрушить ударом топора, тролли смысла не видят. Они ценят лишь то, что сравнимо по твёрдости с драгоценными камнями и по прочности – со сталью. Они не будут уважать тебя, если ты придёшь и предложишь мир с угощением. Вдруг в этой еде яд? Почему это двуногое существо улыбается? Хвастается, наверное, что у него слишком много зубов. Это легко исправить ударом с ноги в челюсть. Но если в поединке ты покажешь себя достойным противником, блестящим воином, чьё сердце подобно алмазу, то тогда они примут тебя в свои пещеры. Правда, они могут заточить тебя в хранилище, как сокровище, которое могут украсть, и ты никогда больше не отведаешь хлеба и не увидишь солнечных лучей.

Натали: И что же тогда делать?

Маринетт: Они живут в войне. Противником для них быть нельзя. Но если стать их союзником – ты получишь помощь, о которой нельзя и мечтать. Пока ты завоюешь их доверие, потратишь столько сил и времени, что можно было бы успеть захватить пять соседних королевств. Но когда эти пять королевств объединяются и нападают на тебя, то на твоей стороне сила, перед которой трепещет любая вражеская армия. Ты просто спрашиваешь, подвести их отряды к пещерам или завести внутрь. Узкий вход заставит отряды сломать строй, а после не позволит организованно отступить. Любой прорвавшийся вперёд попадёт в лабиринт, в котором будет плутать, пока не встретит смерть от голода или от боевого топора. В то же время ты можешь научить троллей тактике боя на открытой местности – тут они не очень сильны. Для них люди, живущие под небом, – безумцы: они не боятся дождя и снега, птичьих гадостей, над ними нет стабильного твёрдого потолка, что обрушится только вместе с горой. И, может, тролли и поделятся с тобой сокровищами. Хотя бы позволят увидеть их. И если это случится, то ты поймёшь, почему они прячут свои богатства в недрах земли. Ведь если все драгоценные камни вынести на поверхность и сложить в одну кучу, то все просто ослепли бы от их блеска…

Натали: Так какой смысл рваться в эти пещеры, завоёвывать уважение и доверие троллей, если сокровищ вам всё равно не видать?

Маринетт: Дело не в самих сокровищах! Да, на них можно скупить половину земель мира, но разве это правильно? Эти сокровища принадлежат горе. Они будут её собственностью, даже если их вынести из пещер на поверхность. И красть их совершенно ни к чему, даже если это спасает тебя от голодной смерти. Если что и нужно воровать у троллей – так это искусство огранять эти камни, преумножать ценность собственных сокровищ. Пока ты сражаешься с ними, ты как бы крадёшь у них воинское мастерство, учишься у них. После заключения союза ты просишься к ним в подмастерья, в ювелирные мастерские. Ведь они самые искусные ювелиры в мире! Они обучат тебя, как отличать стоящие камни от нестоящих, как правильно работать с каждым из минералов, как их огранять. Они будут строги и суровы, они потребуют точность до сотых долей миллиметра, но именно такая точность и нужна, чтобы огранить алмаз и преумножить его красоту. Это же произойдёт и с тобой самой, с твоим мастерством. Ты сама становишься способной отыскивать в себе всё самое ценное и отшлифовать его до совершенства. Это ли не чудо, Натали?

Дверь в спальню открывается, на пороге стоит Габриэль.

Габриэль: Забыли, что я слышу всё, что происходит в этом доме? Битый час пытаюсь уснуть, а им хоть бы что!

Маринетт встаёт.

Маринетт: (взволнованно и нежно) Извините, месье, мы не хотели мешать вам спать. Этого больше не повторится.

Габриэль подходит к Маринетт и обнимает её. Маринетт едва сдерживается, чтобы не заплакать. Некоторое время все трое стоят неподвижно.

Габриэль: Что, обижаешься, что злобный гордый нелюдимый старик только и знает, что придраться, да? Не скажет ласкового слова, не поблагодарит за доброту и отзывчивость и вообще никогда и ничем не бывает доволен?

Маринетт: (улыбается) Нет.

Начинает плакать, Габриэль крепче её обнимает.

Габриэль: И всё бьётся, бедняжка, не знает, чем угодить мне.

Маринетт: Я знаю, что вы нас очень любите. Даже после того, как мы не смогли вас защитить. Даже после того, как мы отказались вас отпустить.

Габриэль: Почему же вы не отпустили?

Маринетт: Эдриан… одно время был готов… а я не могла… хотя понимала… Я спросила мастера Фу, действительно ли ничего нельзя сделать. Он сказал, что когда гусеница прячется в кокон, то она не умирает. Она перевоплощается в бабочку. Для неё путь к свету лежит через тьму. Путь к свободе через заточение. Путь к жизни через смерть…

Габриэль: (гладит Маринетт по голове) Что ж, всё правда. Я люблю вас всех, всех, кто живёт в этом доме. Вы моя семья. Для меня огромное счастье и великая честь быть с вами, знать, что вы живы, здоровы и счастливы. А если что-то случится, встать за вас горой. (Маринетт заходится рыданием.) Я не стыжусь себя больше. Своего недуга, своего заключения, своего прошлого, своей слабости. Потому что вы любите меня. Не надо беспокоиться, найдёте вы донора или нет, – это неважно. Неважно и то, согласится ли Рамо смягчить моё наказание. Для меня это больше не важно. У меня есть семья. Вы стали моим светом. Вы стали моей свободой. И даже если смерть разлучит нас, она не отнимет этого ни у меня, ни у вас. Слышишь?

Маринетт поднимает взгляд и кивает.

Габриэль: И не думай, что раньше я любил вас меньше.

Маринетт: Я знаю, месье. Вы всегда одинаково сильно любили Эдриана… и ваших внуков… с самого их рождения…

Габриэль: И тебя. Так же сильно, как Эдриана, с тех самых пор, как понял, что ты такое. Я всегда ценил твою доброту и твоё уважение, и твои старания в наших отношениях не остались без ответа. Я люблю тебя всем сердцем, дитя.

Целует Маринетт в лоб. Та прекращает плакать и улыбается.

Габриэль: Ступай. Можешь рассказать Эдриану о нас с Натали, он уже взрослый мальчик, и он поймёт.

Маринетт: Доброй ночи, месье Агрест. Доброй ночи, Натали.

Спешно выскальзывает из гостиной в кухню.

Габриэль: Лишняя недосказанность действительно мучительна. Между супругами она и вовсе не к месту. В этом доме и так слишком много секретов.

Натали: Кажется, вы были искренни.

Габриэль: Её слёзы, равно как и её улыбка, слишком дороги для того, чтобы просто позлить тебя.

Натали: Ты счастливец, Габриэль. Отрадно, что ты умеешь это ценить.

Разворачивается, чтобы уйти, но Габриэль хватает её за руку.

Габриэль: Постой, Натали. (Натали останавливается.) Извини. Я был слишком груб с тобой. Мне не следовало говорить все эти слова, что так ранили тебя. Даже будучи высказанными, они не могли избавить меня от боли, которой я поддавался всё это время. Я виноват.