Текст книги "Бедные звери шизария(СИ)"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– 3 —

А может быть нормально – быть ненормальным в одураченной стране? Молиться – где хочешь, сколько за-хочешь, петь во весь голос блатные, запрещенные песни, быть панком, йогом, шаманом, экстрасенсом, вообще странным, вообще «не таким», не правильным среди правильных и понятных?

Не лучше ли гордое одиночество, чем шанс заполучить на всю жизнь спутника с наеденным брюшком, с жирной плешинкой, вечно прокуренного по будням, заблеванного по праздникам, со смирной лакейской вытяжкой перед начальством, но с криком и дикими кулаками перед беззащитной женой?

Уж лучше сломать табуретку…

Этим девочкам с печальными глазами навсегда уготовано петелинское одиночество. Инвалиды невостребованы. Поэтому они здесь.

– 4 —

У меня было уже тридцать восемь! – рассказывает по секрету сирота Наташка соседке Леночке Буркасику. – Иногда, так, по разу. Когда жить негде, сажусь в поезд и еду, пока не высадят, потом снова сажусь в попутный, пока не подвернется кто – нибудь.

– Трахнет – и бросит…

– А пусть и ненадолго. Без разницы. Здоровых девчонок тоже бросают, потом они к нам попадают. У тебя сколько было?

– Девять, – отвечает Буркасик, скосив подкрашенный светло – карий в мою сторону.

– Мало! – разочарование в голосе. – А с Сашкой было?

– Было. Сама его завалила. Расстелила телогрейку. И прямо на снегу… Его потом стошнило. Противно же парням в первый раз.

– А какой у него? А-а… И не подумаешь…

– Что ты все про него спрашиваешь? Захотелось? Попробуй с пальчиком – не захочешь с мальчиком!

– Я убегу.

– И я убегу.

– А тебе зачем бежать? У тебя свой дом, родители. Ты же единственная дочка, наследница.

– Сволочи, а не родители. Сами сюда сдают. Ни за что к ним больше не вернусь. Жить не хочууу! Ты интернатская, ты сирота, никогда не поймешь… За что мне это?… Четверо меня изнасиловали, потащили бросить под поезд, не бросили, пожалели. Всю ночь по шпалам шла, так и дошла, так и живу с позорной болезнью. С пятого этажа хотела броситься – поймала мать, стащила с подоконника! Головой об стену хотела расшибиться – бесполезно – только звон в черепе, до сих пор не проходит. Травилась – не отравилась. Для чего жить? Все равно никому не нужна! – по круглым щекам потекли слезы. Три дня назад она получила письмо. Ее парень женился на другой.

– Хватит вам страшные истории рассказывать, – взвизгнула Аля. – Мне и то страшно стало.

В палату вошла Поджигательница, увидела плачущего Буркасика, бросилась к ней, обняла крепко, зарылась лицом в подушку и сама зарыдала:

– Бедный Буркасик! Самый красивый Буркасик! Я люблю только Буркасика, моего котеночка! Правда, она у нас самая красивая? Правда, Наташ? Правда. Тань? Лучше всех! Бедный мой беленький Буркасик, хочешь, спою? – она затянула длинную воровскую песню, потом другую.

Нервы у Али не выдержали:

– Хватит, девчонки, песни грустные петь! Хороших, видимо, не знаете! Уходи отсюда, Космодемьянская! Убирайся из нашей палаты! Не трави душу! Не целуйся с ней Люда! У-у, тюремщица! И не смотри так! Убирайся!

– 5 —

Шизофрения, страшная неизлечимая болезнь, при которой атрофируются клетки мозга, до сих пор не изучена.

Что это – состояние души? Или аналог неистребимого приона?

Согласно теории Павлова, шизофрения – промежуточное состояние между сном и бодрствованием, состояние гипноза, когда сны снятся наяву, память путается с внешним восприятием, и на реальном фоне возникают вдруг "пришельцы", "привидения", или слышатся "голоса".

Вот что думают о своих глюках больные:

– Голоса – это очень страшно! Сразу прибежишь в больницу!

– Голоса – ниоткуда. У них нет направления. Они – внутри.

– Голос мне сказал: " Не подходи к матери"…

– Следующую связь с НЛО перенесли на понедельник…

(Вдруг вспомнилось ахматовское откровение: "…Мне голос был. Он звал утешно…" Да уж, великой Ахматовой точно бы вклеили здесь крутой диагноз, и по максимуму. "Голоса" – это неизлечимо.)

Причины шизофрении до сих пор неизвестны, хотя вирусно – прионная ее природа очевидна. Она, как рак и СПИД, затормаживается при облучении рентген – лучами, как рак на 70 % подчиняется наследственному фак-тору, и на 20 % – фактору среды. Это значит, что болезнь заразна. Заболевают не только родные дети больных, но и приемные, генетически неродные.

Насколько опасна эта болезнь? Говорят, из психушки ни один человек не выходит здоровым. А врачи? Всем известно, что врачи рано или поздно приобретают определенную патологию.

Но несмотря на очевидность, вирусная теория шизофрении не находит поддержки в клиниках страны, болезнь остается неизлечимой, диагностика спорной, а больных и здоровых держат на соседних койках и закалывают не одноразовыми шприцами.

При вскрытии у шизофреников обнаруживают атрофированные клетки мозга, поражение напоминает атрофию при коровьем бешенстве. Также поражаются и другие органы…Но до сих пор ученые не могут, а может не желают объяснить: из-за болезни произошли необратимые изменения в тканях, или из-за убийственных доз психотропных средств.

– 6 —

– Настя! Что ж ты воздух испортила? – оживилась Наркоманка при виде немолодой светлорусой женщины, сильно припадающей на левую ногу.

– Настя! Ай – яй – яй! Как не стыдно! Куда же ты, Настя, побежала? Понимаешь кое – что? Не забыла? Попрыгунья!

Пацанки недолюбливали эту спокойную молчаливую женщину, которая ни с кем никогда не общалась и не разговаривала.

– Настя – дурная петелинская легенда. Она прыгала из окна. Ее здесь хорошо знают. Она тогда была инженером, все понимала, хорошо говорила. Но после того, как выпрыгнула, переломала все кости, бежала на сло-манных ногах, ее долго ловили, привязали в наблюдательной, чем только не кололи, она перестала говорить, кости срослись неправильно, и она осталась хромой на всю жизнь. Так и загнется в психушке.

– Разве здесь можно выпрыгнуть?! Это же третий этаж!

– Все равно прыгают! Видишь вон ту, Светку, беленькую, с хвостиком? Тоже прыгала в прошлом году, потом полгода лежала в гипсе. Сейчас ее уже выписали, но родители не едут за ней из деревни. Уже три письма написала – не отвечают.

– А если совсем не приедут?

– Значит, навсегда здесь останется.

Возле наблюдательной – шум, крики и возня. Настя прорывается полежать, скинула халат, зарылась в чью-то постель, сама себя привязала.

– Дура! Что ж ты делаешь?! Уходи! Это не твое место! – начала ее выталкивать санитарка.

– Пусти-ы-ы! Нооогааа боолыт!

– Ну и хитра! Болеет! Не нравится целый день по коридору ходить, вот и пришла! Сама себя вяжет!

Как ее ни выталкивали, Настя не покинула отвоеванного места. Так они и спали вальтом на одной кровати с Хабибуллиной.

После этого случая стало понятно, почему девчонки недолюбливали эту несчастную женщину, бывшую непокорную Настю – Попрыгунью, которую когда – то никакие решетки не могли удержать в тюрьме. Она изменила себе, молодой и бесстрашной, превратилась в хромую уродливую старуху, которая сама себя привязывает к ненавистной койке… Предателей не любят.

Страшно заглянуть в прошлое, в тот день, когда Настю, обезумевшую от страха и боли, поймали, зацементировали в гипс и начали закалывать "сульфазином"… Потому и не срослись кости, что билась раненным зверем, выла, рвала ремни под шприцем, не могла примириться со постыдным унижением среди злорадного бормотанья: " Так тебе, попрыгунья! Запомнишь, как бегать! Близко к окну не подойдешь!"

Ее сломали. Вытравили память о свободе. Но безумное желание покинуть заточение ампутировали с изрядным куском разума.

Это сколько же надо потратить сульфазина, чтобы каждый нейрон мозга изменил полярность, и вместо желания убежать появилось желание привязать себя к месту пыток.

– 7 —

Светочка перестала заходить в столовую. Целыми днями стояла у окна, глядя куда – то вдаль. Иногда писала длинные письма…

Ленка сказала:

– Пишет письма и пишет. Не едут за ней родители. В прошлом году прыгнула в окно, бедро сломала, все равно не приехали.

– Сейчас простые письма не доходят, марки надо наклеивать. Может быть родители не получили ее писем?

Я подошла к Светочке, тихой неприметной девчонке:

– Ты почему не обедаешь?

– Так…

– Правда, что ты из окна прыгала?

– Да…

– Разве здесь можно выпрыгнуть?

– А в туалете никого не было…

На следующий день в отделении состоялась большая уборка. Мыли окна, стены и полы. Кто – то распахнул окно. Прохладный поток ласково тронул волосы. Я оглянулась и вдруг я увидела Светочку на окне.

Сначала не поняла, что она там делает, может быть, протирает стекла? Она открыла первую раму, потом – вторую…В душный коридор ворвался свежий ветер, всколыхнул листья пальмы…Светочка шагнула на кар-низ…Посмотрела вниз… И в этот момент до меня дошло! Я остолбенела, закричала:

– Не надо!

А в голове застучала мысль: "Не кричи, не пугай! На лунатиков нельзя кричать, упадет, разобьется!"

Светочка уже присела на корточки, чтобы удобнее спрыгнуть…наклонилась вниз…

И тут я схватила ее за халат, потянула, почувствовала худое воробьиное тело, прижала к себе…

Вдруг истошно завопила Малолетка:

– Ой!!! Ой!!! Крепче держи!!!

Но Светочка вдруг передумала прыгать, повернулась ко мне, соскочила с подоконника на пол. Я разжала деревянные пальцы и выпустила халат.

– А!!! Убийца!!! – подлетела взволнованная Зозуля, – Жалко я не видела! Вот бы врезала! У!!! Второй раз!!!

Подошла дежурная медсестра. В глазах лед:

– В наблюдательную!

Светочку увели.

– На "сульфазин" сейчас ее, блядь! – никак не могла успокоиться Зозуля, – Эх, жалко, блядь, сама не видела! Сразу бы убила! Убийца!!!

Я попробовала изменить наказание, заступилась за несчастную:

– Но она же не прыгнула! Сама вернулась! Она не думала прыгать!

Никто не слышал. Беглянку молча прикрутили к кровати.

– Ой, дура! После выписки! О-ой, блядь! Может быть завтра уже дома была бы! – все никак не могла успокоиться Зозуля. – Сейчас ее снова полгода колоть будут. Суль! Фа! Зи! Ном!

– Девочки, нельзя убегать! Все равно поймают, хуже будет!

– И куда нам бежать?

– Беглянок здесь ненавидят, сразу мозги отключают.

– Если прыгать – так насмерть, чем пытки.

– Блядь, убийцу никто не простит!

Я решила попросить у врача простить Светочку, но беглянку спешно перевели в таинственное Третье отделение, которое располагалось этажом ниже.

– Там ей будет точно – "сульфазин", – констатировала всезнающая Зозуля, – Никому не пожелаю!

– Почему – в другое отделение? Что – там, в Третьем?

– Там ее быстро вылечат. Она – не наша! – объяснила санитарка.

С того момента, когда я почувствовала в руках тающее тело Светочки, меня связало с ней всесильное чувство жалости, словно дала немного подышать в жутком для нее мире, словно разделила отчаянье. И вот ее перевели в другой ад, где не лечат, а наказывают даже не за побег – за одну только мысль о нем, растворяют память о свободе в невыносимой памяти боли. Так дрессируют животных. Когда мозг превратится в сплошной страх, она забудет все, что любила, свой дом, своих родителей, своего парня. Зато будет помнить ежеминутно руки, вкачивающие в тело жгучее невидимое серное пламя, пока с губ не сорвется дикое звериное: " У!!! У!!!! У!!!", и она побежит, слепая от страха, пока не догонят, не повалят на диван.

Как Зину?

– Почему родители не забрали ее?

– Она никому не нужна.

– Дура потому что.

YIII. ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

– 1-

– Танечка! Скоро Восьмое Марта! Мне разрешили отпуск! – поделилась радостью Любочка Зябликова. Слышишь? ОНА сказала, что отпустит меня домой! На целый день! Я тебе все – все свое отдам, шампунь, расческу, Привезу шахматы! Поиграем!

У нее весело блестели глаза, она щебетала, что – то напевала, во время обеда угощала всех печеньем, потом написала матери письмо, просила не приезжать в психушку на праздник – а ждать дома…

– Подстриги меня! – всучила мне невесть откуда взятые ножницы, – Ничего страшного, что не умеешь – только подравняй.

Я испортила ее каре, получилось косо – криво, пока равняла, то справа, то слева, ко мне выстроилась длинная очередь на стрижку.

– И меня подстриги!

– И меня!

Санитарка Шура тоже принялась стричь желающих. Делала она это уверенно, как модельер. А пользовалась безопасной бритвочкой…

К концу дня все отделение было нами подстрижено и готово к празднику.

А мы с Любочкой размечтались о том, как она поедет к маме, а по пути заедет к прокурору и передаст ему мое заявление…

– Господи, я так по дому соскучилась! Пять месяцев не была! Мамочка моя так обрадуется! – не могла она сдержать радости.

И вдруг…

Поездку отменили…

– ОНА сказала, что "нет стабильности".

На Любочку страшно было глядеть, лицо осунулось, подурнело, она перестала красить глаза, целый день лежала в постели, отвернувшись к стене, не шелохнулась на громогласное: "На кроватях не лежать!" Но ее не тронули, не заметили, она не пошла на завтрак, не вышла к обеду. Я попыталась утешить, она вдруг с ненавистью прищурилась:

– Что ж ты так криво стрижешь? – Она вытащила из – за ворота недостриженную сосульку волос.

– Если не можешь – не берись! Не берись! Видишь, что ты наделала!

Меня вызвала врач:

– Напиши для нашего отделения стихотворение к празднику. Мы хотим поздравить наших больных, нянечек сестер…

– 2 —

Вдруг в наблюдательную ворвалась Наташка Сирота и бросилась к Любе, лежащей под капельницей. Голос дрожал от ненависти и презрения:

– Это ты, сказала ЕЙ, что я хочу убежать!? Выдала меня! Я тебе, как другу, по секрету, а ты… Знаешь, кто ты?! Если бы те сейчас не лежала под капельницей. Я ударила бы тебя по лицу!!!

– Я только сказала, что тебе здесь не нравится. Разве не так? Всем не нравится! Пусть ОНА знает!

Сирота замахнулась, но не ударила, выбежала из палаты.

Когда мое дежурство в наблюдательной закончилось, я узнала, что Сироту переводят в интернат.

– Не хочу туда! Там одни старики, инвалиды!

Тихие старались остановить ручьи слез:

– Да ты же сама – инвалид с группой! Все мы здесь больные, а ты там себе жениха найдешь, такого же черноглазенького, детей ему нарожаешь! Тебе мужик нужен – а здесь монастырь, одним словом – Петелино!

Сирота убежала, пытаясь скрыть навернувшиеся слезы.

– Это она из-за Сашки переживает. Хочет с ним рядом быть.

– Батюшки! Из-за какого такого Сашки? – всплеснула руками Аля. – Девчонки, колитесь такими сильными лекарствами, а до мальчиков есть дело! Где вы мужиков находите? Надо же! Целый день под замком сидят, а на уме одни мальчики! Научите – ка меня с кем-то подружиться.

– Мужиков находим, когда за обедом ходим, или в кино знакомимся. Наташка с Сашкой давно знакомы.

– Ой, девочки! Я была в том интернате! – подключилась к разговору Неля. – Там – жуть! Мужики и бабы все вместе живут. Ходят голые. Проснулась я – а на соседней кровати – мужик голый лежит, а между ног у него – вот такой! И как же я тогда кричала! Два дня после этого – никаких голосов не было, исцелилась…

– Такие сильные таблетки пьете, а все равно о мальчиках думаете?

– Настоящую любовь никакие таблетки не затормозят!

– Рожать вам надо, девки, а то совсем свихнетесь!

– Да кто здесь родить разрешит? Каждые полгода – проверки. Беременных насильно скоблят.

– Так дома рожайте, глупые! Родится малыш – травиться не захотите.

– Дома родить за полгода не успеешь.

– Почему за полгода?

– Такой у нас режим. Полгода дома живем, полгода в психушке. Кто не приедет сам – за тем фургон вышлют. Еще хуже будет, такое впарят с хода, в следующий раз досрочно прибежишь.

– Каждая не против того, чтобы залететь. Нельзя. После таких уколов здоровые дети не рождаются.

– 3 —

Гинеколог.

Последний тест.

А если б я была беременна?

Знаю точно – не вышла бы из стен психушки – никогда.

Руководство больницы наверняка постаралось бы скрыть еще одну врачебную ошибку. При этом ошибку, равносильную смертной казни. И сколько здесь совершается таких ошибок? С ходу, не разобравшись, прописали бы ремни и аминазин еще нерожденному малышу? Кстати, аминазин разрешен во время беременности? Клевета мента для врача – разрешение убивать.

На все чп в дурдоме прописаны инструкции.

Та медицинская сволочь, которая по клевете участкового прописала мне аминазин, снова сидит в приемной, садистка, и ублажает душу мерзким вымогательством: подпишешь – не подпишешь. Такие всегда на подхвате. Приговорить к мучительной смерти может только сама смерть. Или доктор смерть.

Аборты в стенах психушки – главная тайна карательной медицины.

– 4 —

И вот настал Женский День.

С утра в комнате посетителей было не протолкнуться, больные кутались от разгулявшегося сквозняка. На окне возле моей кровати появились три огненно – алых тюльпана – подарок Але от мужа и сына. На столике дежурной сестры покачивались каллы и гвоздики. Аромат подаренных духов слегка освежил спертый больной воздух психушки.

– Ой, девочки! Видели, как Зинка мороженное глотает? Сестра привезла, и она сразу проглотила десять штук! Не жевала Кто бы видел! Цирк!

Каждый приезд зининой сестры грозил отделению катастрофой. Дежурная смена собралась у кровати заснувшей Зинки, для обсуждения срочных мер:

– Целый торт съела! Навалит нам подарков на праздник!

– Побьют ее девчонки здорово.

А Зинка наконец – то насытилась, натянула на лицо простыню, поверх пристроила крестом вечные кукиши, мумия.

– В интернат бы ее отправить. В отделении таких держать нельзя.

– Да ладно, мы разве лечим!

– Сестру жалко, надеется, ездит…

Самая приятная новость летела по коридору, передавалась из уст в уста:

– Ура! Сегодня будет селедка! Принесли и уже режут!

– Се – ле – доч – ка!

– Вот это – Праздник!

На обед в каждую тарелку улеглось по аппетитному жирному кусочку.

– От гуманитарного фонда! Поправляйтесь, девочки, – благословила угощение завхоз.

Ликование по поводу селедки не удивляло. Соленое в больнице – большая редкость. Каждая щепотка соли – на вес золота. Каши и супы без специй превращены в трудноперевариваемые обязательные микстуры….

Поджигательница облизала пальцы и заявила:

– И это– областная больница?! Селедку дали на праздник! В тюряге кормят точно также, такие же там каши и супы, но только – соленые!

– 5 —

После обеда отделение повели на индийский фильм о крокодилах – людоедах.

Пошли все, даже старушки и физические инвалиды. Но фильм отменили, и толпа под конвоем дежурных сестер отправилась в мужское отделении на дискотеку.

.. Там ждали.

– Настоящие мужчины!

– Девочки! Налетай!

– Мужиков-то! – перешептывалось отделение.

Мужчины были все в белых пижамах, с черными кругами у глаз, худые, заколотые, буйные.

Повеяло скованной силой. Ни улыбки на лицах. Лишь один лысый верзила четко маршируя по диагонали танцпола с четким разворотом головы под девяносто градусов – улыбался, улыбался за всех, улыбался…

Женщины и мужчины стояли друг перед другом. С одной стороны – аномальная нежность, женственность и материнство, с другой – сила сошедшая с ума, страсть сошедшая, разум сошедший.

Вслед за нашим отделением в мужскую палату вползло еще одно, нервное. И мероприятие началось.

Его оживил женский народный хор – две гармони – соло на баяне – соло женщины– гиганта – стихи о некрасивой девочке – наконец врубили диско.

Великодушные мужчины, соскучились по женскому полу и приглашали всех подряд – красивых – некрасивых – молодых – и старых. Пригласили всех наших наташек – ленок – бабулек – даже бабку иноходку затащили в круг – даже скрученную спиралью сухорукую Катю. Всем было безумно весело.

И только гордая блатная малина каждому из психов отвечала: " Не танцуем"

Зозуля скомандовала:

– Раз фильма нет – пошли в отделение!

– Танцуйте, девочки, танцуйте, – умоляла медсестренка. – посмотрите, как весело! Больше праздников не будет!

А дискотека продолжалась. Музыка, хохот, прогулки под ручку, томные комплименты, хлопки по попам, кокетливый визг…

– Домой! Пшли, блядь, обратно! – малина поднялась с мест, и Наташа нехотя оторвалась от праздника.

– 6 —

Бежать!

Вот сейчас пока глаза санитарок и дежурных не могут оторваться от зрелища. Пока никому ни до кого. Исчезнуть. Это легко…

Толпа рванула за медсестренкой. Торопятся в бесконечный коридор. Идите, идите, идите…

Все поспешили вниз, а я поднялась на пролет выше. В окно я видела, как отделение гуськом протопало с парадного. Задумалась. Но планы побега нереальны. Вид жуток – даже если успею тихим уверенным шагом дойти до остановки, проголосовать на дороге, а кто еще остановится – чтобы подсадить дуру в ватнике натянутом поверх больничного халата… Но там – дальше – автобусная остановка – без денег не влезешь – вернут – и наблюдательная мне обеспечена до конца жизни – уколы – уколы – уколы…

Но убежать все – таки можно… запретную дверь в отделении девчонки могут открыть обломком ложки, и если обзавестись белым халатом… Тогда никто не затормозит на территории, а там, за пределами дурдома – все мои четыре стороны света…

– Вот ты где? Что ты здесь делаешь? А ну, пошли! – Наташа, запыхавшись поднялась ко мне.

Ну и что? Она же видит, что я просто смотрю из окна, такая замечательная погода, никто и не думал бежать из прекрасной больнички с такими чудными праздниками.

– Иди!