Текст книги "Бедные звери шизария(СИ)"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– 5 —

– Как дам! Ы-ы! Чего шары вылупила! Ханыга! Закрой, ебало! Ы-ы! Ядрена вша!

Перевели еще одну новенькую из шестого на экспертизу. Она была недавно обрита под ноль, а глубокий ножевой шрам на щеке выдавал ее романтические будни.

– Ы-ых! В рот тебя! – она продиралась вдоль кроватей, знакомилась: настраивала пальцы козой и тыкала их в глаза больных. Те от нее прятались под подушки, но она и там находила свои жертвы, сдирала с лиц одеяла, дергала за носы, ставила громкие щелбаны в лоб.

Санитарка разозлилась:

– Нинка! А ну! Ложись! Чего ходишь! Не ходят здесь!

Ее затолкали на кровать, привязали, но она, извернулась, как змея, приподняла ножку кровати, сняла с нее петлю ремня и убежала в курилку.

– Ы-ых! Покурить дай! В рот тебя! Дай курнуть, говорю! – послышался ее простуженный басок из туалета…

Дежурные снова затолкали ее в наблюдательную, скрутили, привязали, но она перегрызла ремень, и снова убежала покурить…

Блатной уголок в туалете присмирел. Авторитет новенькой был непререкаемо высок. Паханка. Сама Зозуля давала ей махру, никто из малины не помогал санитаркам ее связывать, просто не откликались на вездесущее "Девочки помогите", и все. Но и жестоко связанная Нинка всегда находила множество способов освободиться.

– Эй! Развяз-жи! Поссать только развяз-жи! Развяз-жи, говорю, обоссусь! – требовала Нинка.

– Врешь, только что оттуда! Не пущу больше! – санитарка была непреклонна.

– Ой, обоссалась! Гляди, мокрая лежу! Развяз-жи только! Сама простынь состирну!

Паханку тут же освобождали из пут.

В палате воцарился страх. Перепуганная Чурочкина схватила меня за руку, зашептала:

– Не уходи! Я боюсь ее! Она меня убьет! Мой муж – начальник тюрьмы!

– Ух ты, ибало! – оглянулась на тихое "боюсь" Нинка и направилась в нашу сторону… Всего несколько шагов отделяло ее от Чурочкиной, когда она заметила иссини – черное избитое лицо бабки Коршуновой. Нинка при-свистнула и наклонилась поближе рассмотреть живой кошмар.

– Ух, как тебя, мой ма-а-ленький… – только успела она присвистнуть, как бабка вцепилась в нее своей мертвой хваткой. Все в палате замерли от неожиданности, думали: крутая уголовница тут же размажет доходягу на месте… Но случилось невероятное. Нинка, это жуткое существо, сама испугалась. Она начала судорожно вырываться из когтей привидения, задергалась, раскраснелась…

– Пусти, говорю, мой маленький! Лезешь чего? Пусти!

Наконец, она вырвалась из когтей коршуна, отскочила подальше, погрозила пальцем:

– Ну, ты, бабка, даешь! Ы-ых! Смотри у меня!

Никогда она больше в тот угол не заходила, хотя аппетитная Чурочкина, "жена начальника тюрьмы", ее безумно соблазняла…

– Бабку я боюсь! Эх! – вздыхала она, издали поглядывая на жену смертного своего врага.

Уколов Нинка не боялась, даже не замечала их, и только удивленно спрашивала санитарку: "Все?"… Но вдруг в ней что-то переменилось. Она перестала дергать больных за носы, присмирела, стала глупо всем улы-баться, часто щурилась на потолок и считала там невидимых пауков или козявок…. Началось моральное перерождение хулиганки в идиотку…. Иногда мне казалось, что она переигрывает, хочет закосить шизу, но блатная малина перестала ее вдруг уважать, она стала "дурой". С этих пор никто не давал ей прикурить, зато все дружно бросались помочь санитаркам привязать буйную идиотку.

Нинка окончательно потеряла авторитет. На моих глазах она за два – три дня успела из крутой паханки переродится в еще одного китайского болванчика. И в этом было что – то странное. Никто здесь толком не знал кому какие инъекции впрыскивали медсестры. Но эффективность лекарства поражала. Личность за считанные часы изменялась на сто процентов, память стиралась намертво.

Мне приходилось читать литературу о бесчеловечных опытах над людьми, об уничтожении интеллекта. Это будто бы разрабатывалось где – то далеко, в Америке… Не у нас…

Однажды ночью раздался ужасный грохот. Он доносился из наблюдательной. Я пошла посмотреть: что происходит?

На совершенно голой железной решетке кровати, в одной сорочке под раскрытой форточкой сидела Нинка. Она выла, орала, скакала, и вся кровать совершала невероятные прыжки вместе с ней. Они были прочно при-вязаны друг к другу, опытные руки санитарки создали ужасного кентавра, смесь железной кровати и голой сумасшедшей наездницы.

– Она сама всю постель выбросила! – заметила меня в дверях санитарка, – А ну, Нинка, кому говорят, ложись!

– Ей, наверно, холодно? Без матраса… Дует из окна… Февраль…

– Т а к и м не бывает холодно! Т а к и е уже ничего не понимают.

– 6 —

Прямо передо мной задрожал беззубый оскал. Аполлинарию Федоровну выписали, и Хабибуллина стала моей соседкой. В три часа ночи у нее, как обычно – бзики.

Она лежала тихо, подперев кулаком подбородок и неотрывно глядела на меня. Губы дергались, с ни х слетал бесконечный неразборчивый шопот.

– Ну, что смотришь? – не выдержала я.

– Ничего.

Она отвернулась, но тихое бормотанье перешло в крик.

– Ты можешь тише?

– Могу.

Она отвернулась от меня вальтом. Но крики не прекращались, она хныкала, напевала и хихикала одновременно. ("Боже мой, если это будет происходить каждую ночь, я свихнусь без всяких уколов!")

– Галя, ты можешь перейти на другое место? Под другой пальмой свободно.

– Могу, – ответила она и с удивительной покорностью пошла к дежурной медсестре, попросить разрешение, но вскоре вернулась ни с чем, (не разрешили), зарылась головой под одеяло, и там продолжились ее полу-удушенные выкрики.

Я скатала свою постель, перетащила матрас, улеглась, блаженно закрыла глаза, но тут же почувствовала, что кто-то тянет одеяло. Это была Коновалова. Она улыбалась, кивала головой, показывала мне, что узнала и очень рада.

VI. ТИХАЯ ПАЛАТА

– 1 —

Меня перевели в Тихую палату. Здесь обитали самые спокойные больные. Умещалось в ней всего девять коек, здесь был свой умывальник, и попасть сюда можно было только по высочайшей милости врача. Это было единственное место, где на ночь выключали свет. После шестнадцати суток непрерывного света в глаза с наслаждением погрузилась в густую спасительную тишину.

Ровно в три часа ночи стены и окна тихой задрожали от отчаянного крика Хабибуллиной. Она стояла у входа и душераздирающе выла в темноту:

– Верните-е-е моего-о-о ребенка-а-а!!!

– 2 —

Двери в Тихой палате не было, ее заменяла арка, и проход в коридор напоминал гигантский экран, по которому суетливо метались несчастные больные. Они стонали, ухали, затевали друг с другом разборки, драки, или наоборот обнимались, заплетали друг другу косички, искали вшей, мыли полы, молились и требовали отпустить. Но я была уже за кадром. И только со стороны, лежа на кровати смотрела сквозь арку бесконечный сериал по названию «Отъепись, родной дурдом»

… Вот появилась на экране кудрявая тихая бледная как смерть Оля… Она внимательно рассматривает пол, идет осторожно, ее ноги по колено проваливаются в коридорную болотную жижу… Ей все время кажется, что она пробирается по вязкой опасной отвратительной трясине…

Моей соседкой оказалась огненноволосая бабка Королева из Новомосковска. Нас привезли сюда в одном фургоне. Вспоминая, старуха возмущается:

– Какой бессовестный милиционер! Кандалы на девчонку надел! Говорит: "Она – блядь! Она – проститутка! Она – пьяница!" Всю дорогу он ее матюгал, на цепи держал. Зубы, значит, скалит свои золотые и говорит: "Целый месяц ее ловил!" А чего ловить – то! Может, переспать с тобой хотел? А ты б дала, он и не бегал бы! Что ж не дала? Я же вижу: девка хорошая, не пьет, не курит…Значит так… Врач мне говорит: "Собирайся в Петелино! Там свои нервы подлечишь! Там, говорит, хорошо, областная больница, кормят, как в санатории! А я, дура, ей и поверила. Собрала, значит, узелок, сижу, жду, когда будет машина, села, смотрю: эту в цепях ведут. Ну, думаю, в тюрьму ее милиционер повез. Глядь – в один "санаторий" попали! Вот вам и "санаторий"! Ни за что, ни про что сама в тюрьму угодила, расписку дала. Ни зайти, ни выйти! Ни позвонить! Туалет закрыт! Лампочек нет! На кровать ни присядешь, ни приляжешь. Знай, ходи, как солдат целый день по коридору! А кормят как? Без соли! На соли экономят!

От "лечения" у старухи заложило уши, поэтому говорит она очень громко. О своей болезни рассказывает:

– Дома не было воды. Пошла к сыну помыться. Вымылась, воду спустила, глядь – не стало креста золотого с цепочкой! Уплыли! Тут же села на пол, обхватила голову руками и завыла! Выла, пока "скорую" сын не вызвал. С тех пор и лечусь…Да еще в тюрьму эту угодила! Серьги из ушей поснимали! Кольцо забрали! Компот отобрали, в унитаз вылили! А чем сами поят?! Разве это – сок? Это же вода! И водой разбавили! Не вода? А ну-ка, попробуй моего домашнего! Сравни! – И она откуда-то из-под кровати достала целую банку вишневого компота и налила мне стакан густого тягучего ароматного сока….

– Пей! Пей! Все равно крокодилица наша в унитаз выльет! Две банки уже вылила! А свое – разбавляют!

– Нельзя компоты! У кого – компоты? – раздался где-то рядом голос дежурной сестры…

– 3 —

У Али преждевременный климакс, головные боли, жар по телу, аллергия. Целыми днями она обмахивается газетой, объясняет:

– Не могу вздохнуть! Потею, как в бане! Парилка!

У нее одно спасение – Анечка, наш медиум и экстрасенс.

– Анечка, милая, разряди меня, опять косточки ломит! – Аля раздевается по пояс, ложится поперек кровати, и Анечка начинает разминать ее мясистые лопатки, глядя, куда – то в потолок.

Потом Аля садится к ней спиной, Анечка начинает делать пассы над головой. Ее руки в молчаливой пан-томиме разминают и вытягивают помятую Алину ауру, что-то невидимое невероятно длинное вытаскивают у нее из уха, мелко это растирают, комкают и выбрасывают под кровать…

Сеанс окончен.

– Все прошло! Спасибо, Анечка. Стало так хорошо! Без тебя никакие таблетки не помогают! Не знаю, как благодарить, – нахваливает спасительницу Аля, и Анечка, низко опустив голову, ускользает в коридор.

– Бедная девочка! Восемнадцать лет! А уже эпилепсия! Припадки бывают! Родители бросили! Не приезжают, домой не берут! А какая красивая девочка! Коса до пояса!

– 4 —

Самая ответственная работа поручена Рите, Она гладит халаты врачам и сестрам. У нее золотые руки. Весь персонал хрустит накрахмаленный, без единой морщинки и пятнышка.

Но бабка Королева поругивает Риту:

– Что ж ты так хорошо гладишь! Уже полгода на них даром работаешь! Так свой дом родной никогда не увидишь, не выпишут. Хорошие работники везде нужны! Они тебя тут долго продержат!

Когда Рита вышла, она рассказала:

– Ее привезли сюда очень тяжелую. Она чертиков в постели своей ловила, подушкой по ним колотила! Это с виду она, в очках, интеллигентная, а дома работает уборщицей, хоть и в очках! Куда ее возьмут со второй группой?

– Как же ты громко храпишь! – упрекает бабка Риту, – Всю ночь я не могла заснуть!

– Да ты же сама храпишь! И днем храпела!

От дикого храпа "тихих" мы с Алей просыпаемся одновременно. Гром справа, грохот с присвистом слева, отнимает от наших снов три блаженных часа до побудки.

Иногда по ночам в палату забегала вшивая Лида из коридора и долго в окне высматривает брата. У нас темно – лучше видно. Бабка Королева моментально просыпалась от шума и с бранью выгоняла ее вон:

– Уходи! Врачу нажалуюсь!

…И вдруг запретили в нашей палате на ночь выключать свет.

– Это все из – за тебя! Тебя караулят! Без тебя мы спали, как дома! – упрекнула меня Королева, заматывая на ночь голову платком.

– 5 —

Картина. В центре мрачное тоскливое пятно среди ярких солнечных красок.

В ритиных очках я внимательно разглядела пейзаж. Ненадежный кривой расшатанный мостик над грязной жижей мертвой речки пытался соединить два одинаково блеклых невзрачных берега.

Еще одна картина обнаружилась в большой палате. На ней изображена веселая румяная девушка в ярких оранжевых бликах.

Третья картина висела в ренген – кабинете. Но подписей на картинах я не нашла.

Кто автор? Почему не забрал полотна из психушки? Никто из персонала не знал ничего об этом художнике. Но за пределами дурдома рассказывали о художнике, помещенном сюда за карикатуры на высших чинов.

Печальная история.

Сколько тайн хранят архивы дурдомов.

– 6 —

– Терпеть не могу нашу врачиху! – присела рядом со мной накрашенная женщина с цепким взглядом, – Ее все здесь ненавидят! А тебе она – как? Нравится? Не нравится? Совести у нее нет! Записала мне «шизофрению», а группу дала только третью. Не могу из-за этого квартиру получить. Я сама здесь, в Петелино, живу и работаю. Мне психбольница должна дать квартиру без очереди. Но из-за НЕЕ не дают! А тебе она – нравится?

Девушка, сидящая рядом со мной вдруг наклонилась и очень тихо прошептала:

– Ты Мотиной ничего не рассказывай. Она здесь работает. Она – с ними….

А Мотина продолжала:

– У тебя – голоса? Расскажи, какие у тебя голоса?

– Что за "голоса"?

– Ну, вот я, например, "вижу". Видела ангела, который шел по воздуху. А ты что видишь?

– Почему я должна что-то видеть?

– Но я же вижу!

– Но тебе же нужна квартира.

Когда Мотина в конце концов отстала от меня, девушка снова тихо зашептала:

– Здесь много врагов. Говори тихо-тихо, чтобы никто ничего не услышал. Мне тоже трудно. У меня тоже враги… Но батюшка нашей церкви сказал, что ничему не надо противиться…

– 7 —

Самое очаровательное существо здесь Любочка Зябликова. Арлекин с хрустальным голоском. У нее большие влажные глаза, темное кукольное «каре», и длинные зябкие пальцы, которые она постоянно прячет в рукава халата. Здесь много привлекательных девчонок, но только Людочке петелинские мальчики пишут стихи, дарят сладости и цветы.

– Понюхай – как пахнет! Обожаю! – она сунула мне под нос кусок импортного мыла, – Не могу надышаться!

К разговору подключилась бабка Королева:

– Что ж он тебе мыло-то подарил? – съехидничала она. – Ты у него духи требуй! Ишь, мылом захотел отделаться!

– Он мне еще халвы обещал купить! – заступилась за поклонника Любочка.

– И где вы только встречаетесь!

– В мастерской.

Она единственная из отделения работала в мастерской, шила сорочки и халаты для больных. Но платили смехотворно мало.

– Сегодня выдали зарплату сразу за три месяца. Скажи, что лучше купить: губную помаду или килограмм халвы? Я так люблю халву! Что бы ты купила? Помаду или халву? Больше ни на что не хватит.

– Неужели за три месяца заработала только на кило халвы? – опять встряла Королева.

– Мы много шьем, но платят очень мало.

– Дур грех не обмануть! Дурака работа любит! Лежи лучше, поспи, никуда не ходи! Пенсии хватит.

– Нет-нет! Я люблю работать!

– Не работать ты любишь, а мальчикам глазки строить!

Свою странную болезнь Людочка объясняла так:

– Примерно в два часа дня в лице напрягается мышца, кожа стягивается, как резиновая, и начинает кричать злая вредная женщина. Она ругается, мне становится плохо, я хочу убежать, но не могу…Она всегда со мной…

В ее прошлом была такая тварь… Людочкин страх – это память о завуче, которая несправедливо исключила ее из училища. Сейчас у девушки инвалидность второй группы, жить без уколов уже не может. Объясняет с какой– то непроглядной безысходностью:

– Если началось лечение, то без этого уже не прожить… Без уколов я умру. Одна девочка убежала домой, а через три дня ее привезли при смерти. Странные здесь уколы. Каждые полгода за мной приезжает скорая и привозит сюда. Болит печень, а дозы с каждым разом повышаются… Кажется, вся кровь свернулась от лекарств….А самое главное, что эта болезнь – неизлечимая… Посмотри – видишь, Зину? Три года назад она была такая же, как я… Значит, скоро я стану такая, как она…

Зина, дятя джунглей, весело бегала, выписывала круги под пальмой.

– Не может быть, чтобы ты… как она… У тебя с головой все в порядке. Почему ты думаешь, что с тобой это случится?

– Мне прописаны такие же лекарства, как у нее.

… К ванне подошла Зина, подняла ногу, уперла в край… Вдруг – хлынуло! Текло, как из больной лошади, бесконечно много…долго… и отвратительно… Мой сонный желудок начал непроизвольно сокращаться, согнула пополам неукротимая рвота больным мерзким воздухом больницы, пропитанным кровью, потом, мочой, всеми заразами этого мира.

– 8 —

Мои тесты не прошли.

– Настроение явно подавленное, а по тестам – все хорошо! Слишком хорошо – это плохо! Ты хочешь казаться лучше. Пока не получится п р а в и л ь н о г о результата, будешь снова и снова отвечать на вопросы, – заявила психиатр. – И никаких "но"!

Она перехватила мой взгляд:

– Пока не сдашь всех анализов – не отпустим!

– ОНА думает, что ты врешь. – объяснила Поджигательница. – Кто умный – притворяется. Меня тоже подозревали. Я переписывала тесты несколько раз. Говорили, что я заранее подготовилась.

– Как можно было подготовиться?

– Те, кто прошел психолога – подсказывают правильные ответы.

– Мне никто не подсказывал.

– Поэтому ты будешь мноооого раз переписывать. Тебя подозревают, ты умная, ты могла подготовиться.

Это я – то подготовилась?

233…"МОЙ ГОЛОС В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ ОЧЕНЬ СИЛЬНО ИЗМЕНИЛСЯ…ДА?…НЕТ?…

Иногда по утрам, кажется, что голос изменился очень сильно, но когда прокашляюсь, вроде бы ничего. А как ответить, чтобы получился нужный врачу результат? При том условии, что достоверный ответ не совпадает с настроением, а настроение, хотя и соответствует обстановке, но противоположно ожиданию психиатра. Насчет голоса – не понятно, а вот мозги – точно "очень сильно изменились"…

Казалось, я схожу с ума…

– Господи-господи – господи…

Феня, молись за нас! По домам нам надо. По домам!

VII. ДЕВОЧКА, ЛЕТЯЩАЯ ИЗ ОКНА

– 1 —

– Все равно отравлюсь… Потому что у меня такая болезнь…Не могу… Не буду жить. – говорит Ирочка, которой недавно исполнилось восемнадцать.

Врачи признали у нее шизофрению.

– Я уже два раза травилась… Все для меня кончено.

Ей делают шокотерапию. От инсулина каждый сустав перекручивается, пальцы сводит судорога, кожа отделяется от костей, лицо выворачивается. А не лечиться уже нельзя.

– Что – то у меня возле висков нашли по энцефаллограмме. Иногда все ломаю вокруг, посуду бью, однажды поломала табуретку.

У нее красивое кукольное лицо в обрамлении пепельных кудряшек, печальные глаза, в которых горит сухое невыплаканное горе. Обычно у миловидных девчонок – уйма поклонников. У этой – ни одного.

– Посмотри – у меня не слишком худые бедра? – спрашивает она под душем.

– Посмотри: мне идут такие тени?

Говорят, что женщины дурнеют не от возраста, а от недостатка комплиментов. Но почему то лишь в психбольнице может услышать девочка в свой адрес не "дура", не "шиза", а вдруг: "Ирина! Какая ты сегодня красивая!"

– Не могу я с таким диагнозом жить, все равно отравлюсь.

Девочке в семнадцать лет дать справку о том, что она психбольная, что у нее – шизофрения, (что в переводе означает – "первичное слабоумие"), равносильно приговорить к смерти, вручить десять упаковок пенталгина и, сказав "прощай", столкнуть с десятого этажа. Справка о психучете – свидетельство того, что общество списало ее в касту недолюдей, у которых ни прав, ни достоинств диагнозом не предусмотрено.

Работать таких берут лишь уборщицами. В случае беременности, ребенка обязательно выскоблят, разорвут вакуумом на куски, а если, не дай бог, дойдет какое – нибудь чп с ее участием дело до суда, во всем будет виновата "ненормальная".

" Не украл – сама подарила!"

" Не насиловал – напросилась!"

" Не бил – сама себя "

Да и поверят. Что им. ненормальным, может в голову взбрести? Непредсказуемы, как стихийное бедствие.

А чего стоят шепотки соседок у подъезда: "Эх, парень, парень, зачем тебе шизофреничка! Инвалид! Разве мало здоровых девчонок! И дети у нее больные будут!"

Из морального тупика единственный выход – самоубийство.

Травятся, потому что – психучет, а психучет, потому что – травятся. Круг замкнут.

Когда-нибудь скорая не успеет откачать Ирочку, и тогда бесконечная дуэль с диагнозом навсегда прекратится…

– 2 —

Суицид – не симптом хронической болезни. Симптом беды. В каждом нормальном человеке есть чувство невыносимого отчаянья или безнадеги, которые в роковую минуту может любого толкнуть под колеса поезда, или в черный водоворот, алкогольное забытье, наркоту. Так работает инстинкт – «уйти, не мешать», если ты слабый, больной и лишний. Это – закон выживания вида: уступить место более сильному, который даст полноценное потомство.

Природа, как всегда, распорядилась по – умному. Самоубийства, равно самопожертвования отвергнутых, невостребованных особей сохраняли вид в целом. "Уйди, умри, не объедай соседние семейства!" – вот бытовая подоплека суицида животных, а значит и человеческая генетически закодированная программа поведения в подобных ситуациях.

В мире животных – все целесообразно, все – инстинкт. И даже смерть "влюбленного лебедя", разбившегося насмерть в порыве отчаянья после гибели подруги – не безумие природы, а ее жестокий генетический закон. Природа стимулировала выживание только таких, особо нежных и чувствительных, способных "уйти" при необходимости.

Рассказывают, что если обчистить норку бурундучка, он непременно покончит жизнь самоубийством, сойдет с ума от горя, бросится с верхушки дерева, разобьется насмерть, или "повесится", застряв в развилке ветвей. Маленькие трагедии запрограммированы природой. Зверек погибнет, но не пойдет грабить соседние норки, не обидит самку с детенышами, умрет один, даст шанс более счастливым.

Разумна логика игрушечных трагедий… Но разве не похоже это:

– Обокрали!… Забрали золото, кольцо обручальное, серьги…Пошла в ванную, взяла бритву – и по венам! Кровь брызнула, дочка маленькая заревела, прибежала соседка, вызвала скорую…

Не болезнь – оказаться слабее своего инстинкта.

И эту, заплаканную, запуганную выписали через три дня…