Текст книги "Бедные звери шизария(СИ)"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– 4 —

И она подошла к моей кровати.

– Не надо! Вы не имеете права! Кто вам разрешил!?

– Врач.

– Но вы же сказали, что врач ушла! Вы сказали, что она придет завтра!

– Прописал врач, который принимал!

– Никакой врач не принимал! Не было там врача! Мне сказали, что не было!

– Был!

И вдруг я вспомнила равнодушную бесформенную тушу, тетку – кляксу над ворохом бумаг в приемной, которая ни разу на меня не взглянула, ничего не спросила, но сразу же потребовала расписаться за добровольное лечение и грозила, что будет хуже, если не распишусь.

– Не надо! Не смейте! Я нигде не расписалась! Это противозаконно! Вам придется отвечать!

– Держи ее!

Бездушные белые халаты навалились, прижали мои руки, ноги к кровати… Крупным планом перед лицом проплыло срезанное жало иглы. Всегда боялась уколов. Кто – нибудь заглядывал в рыло железных иголок? Они напоминают маленькие широко распахнутые пасти с острыми зубами по краям… Неумолимое жало вонзилось под кожу…

Га-ди-ны… га-ди-ны…га-ди-ны…

А рядом кричали и вопили возбужденные дикой сценой идиоты… Но их вопли были уже где – то вне моего сознания. Девять перекошенных криком лиц отодвинулись на второй план, и я осталась наедине с единственной надеждой, что завтра придет врач. Да, да… Именно врач. Завтра восторжествует справедливость, завтра участники немыслимого преступления будут наказаны. Я не псих, не дура. У меня, слава богу, уже три книги издано, а верстка четвертой лежит в кейсе, который у меня отобрали подонки-менты… В конце – концов уже не тридцатые годы, не семидесятые, не восьмидесятые…Уже можно….Уже нельзя…

Завтра… Завтра… Завтра…

Боже мой! Почему все кричат?

– Господи – господи – господи-и-и-и!!!

– Аминазину мне-е-е!!!

– Ребенка-а-а-а!!!

– Аминазину-у-у-у!!!

А психотропная отрава уже закипает в крови, убивает клетки мозга, парализует память…

… И выплыло лицо гебиста, искаженное криком:

– Вы работали на секретном заводе! Подписку давали!

– А причем тут завод?

– Вы давали подписку на пять лет о невыезде!

– Ну и что? Я никуда не выезжаю!

– А с к е м вы встречаетесь?!

– С кем я встречаюсь?

– Вы встречаетесь с Лазаревым! А он пытался забежать в посольство Франции, и был задержан! Вы читали его повесть о гомосексуалистах!?!

– Нет.

– Вы читали его стихи?!

– Не читала.

– Напишите объяснение!

– О чем писать?! Лазарева я видела всего один раз!

– Но вы же давали подписку! Вы работали на оборонном заводе! На "Мо-то-за-воде"! Я запрещаю вам встречаться с этой компанией! Вы давали подписку!…

– Но это всего на пять лет! Не больше!

– Вы давали подписку!…Вы давали подписку!…Вы давали подписку!…

– Не подпишешься – хуже будет… Хуже будет…

– 5 —

– Ужинать! Ужинать! Ужинать! – оглушили голоса, загремели тарелки.

В палату принесли на подносах еду. Больные оживились, задергались в ремнях, некоторым посчастливилось удобно спустить ноги с кроватей и поставить варево на колени. Они с жадностью набрасывались на еду, тянули худые руки к нянькам.

– Бери ложку! Бери тарелку!

– Это новенькая! Не давай яйцо! Не положено! Не давай, говорю! Ее в списке нет! Она еще не оформлена!

– Господи! Прости ты нас, Господи!

– Кто не будет есть – накормим через зонд!

– Задница болииииит, ни на каком боку не могу лежать! Первый! Второй! Третий!

– Отдай, Фенька, ложку! Отдай тарелку! Давай, говорю, спрячешь под матрас – врачу расскажу!

– Укольчики-и-и! Укольчики-и! – отвратительный пронзительный голос снова задребезжал где – то рядом.

Китайский болванчик, захлебнулся бормотаньем. Сгрудились пятна пустотелых лиц. Игла плюнула струйку в потолок.

– Не имеете права!

– Держи ее!

– Будешь дергаться – игла сломается и попадет в сердце!

Пока острый кончик

доплывет до сердца,

он подрежет вены изнутри

заточенным краем,

и хлынувшая мимо привычного русла кровь

превратит тело

в сплошной набрякший лиловый расплав.

Но никто за это не будет отвечать…

– Укольчики-и!

И снова…снова…снова…

Раздался телефонный звонок. Голос отца раскалил трубку:

– Что ты там затеяла!? Звонил зампредседателя КГБ! Министр здравохранения! В психбольницу тебя хотят отправить! Слышишь? Я просил, чтоб не был нарушен закон! Слышишь?! Зачем нам, старым, больным пенсионерам звонят по ночам? Ведь у меня уже было два инфаркта! У матери два! С работы меня сняли из-за тебя! Подумай о нас! Подумай о матери! Слышишь?! К нам больше не приходи! Никогда!

– Да, да, никогда, никогда…

Ни в какую психушку меня забрать не могли, не имели права, закон не позволял… Но все – таки ни с того ни с сего схватили, привязали, закалывают. А на дворе не психушечный застой – а разгар политических реформ, гласности и свобод…

(Увы, это был уже конец реформ, но тогда об этом никто не догадывался)

Менты и гебисты…Сволочи и сволочи… Два лица на одной игральной карте…

Один знакомый мне как-то сказал: "После оборонки тебя никогда не выпустят за границу. Неважно, что подписка всего на пять лет – до конца жизни запрет. А будешь права качать – упрячут в дурдом. Вот увидишь!"

И увидела… Встала в конец длинной очереди возле американского посольства. Анкет не хватило, но тут появился предприимчивый молодой человек, и всего за сто рублей всучил мне анкету. Я получила шанс навсегда избавиться от таких понятий, как КГБ, прокуратура, ГОВД, я могла бы уехать навсегда от непонятных угроз, намеков, провокаций, запретов на публикации, ползущую по следам клевету…

Но через четыре дня меня вдруг привязали к забрызганной кровью кровати в тульской областной психушке.

– 6 —

Как эта женщина кричит! Голосит всю ночь напролет:

– Не могу засну-у-уть!!! Сестра!!! Аминазину-у-у!!!

Только бы дотянуть до завтра. Завтра придет врач, и меня отпустят…

– Аминазину-у-у!!! Первый!!! Второй!!!Третий!!!

Что ж ей не поставят укол, если так просит?

– Пятый!!! Шестой!!!…Стройся!!!

… И всю ночь напролет – ослепительные больничные лампы впиваются в лицо, режут глаза, проникают в полусонное сознание, пытаются высветить тайные и преступные сны…

– Я против приема ее в Союз писателей. Она написала политическую повесть! Я бы даже сказал – памфлет. Но нужны ли нам памфлетисты? – высказал свое мнение член компартии, литературный стукач, графоман, коммуняка, подонок, каких мало. Партийный писательский фланг вдохновился:

– Раньше за такую повесть сразу бы расстреляли!

– Я ее книг не читал. И читать не собираюсь. Но я категорически "против". Она не достойна быть членом нашего Союза Писателей! – добавил субчик, щедро обласканный на тот момент комсомолом и обкомом.

– Вот вы, товарищи из обкома, сначала ее запрещали. А теперь мы и сами ее не примем. Лично я буду голосовать "против"!

– Да-да! Она нигде не работает!

– Кстати, почему вы нигде не работаете?

– А на какие средства живете?

– У меня все про нее спрашивают. Мне стыдно быть с ней в одном Союзе Писателей! Я – "против"!

– Итак, девятнадцать "против". И только пять человек "за"…

– Ой! Ой!!! Мой муж приедет! Развяжите! Развяжите!!! Первый!!! Второй!!!Третий!!!

– Товарыш началнык! У нее в сумкэ дневнык! Там все про Карабах написано!

– Слушай, ты простытутка! Ты всэх помныш с кэм спала?! Сколко тэбэ платылы?! Гдэ дэнгы прячэш?

– Днэвнык забэрытэ!…

– Нэт, я ее нэ был! Это она мэна ызбыла! Так точно!

– О-ой! О-ой! Умираю! Развяжите меня-я! Аминазину-у! Первый! Второй! Третий! Стройся!

– Она меня укусила! Ворвалась в квартиру с ножом! Избила мужа и зятя! Ножом! Ножом! Ножом! Ножом!

– Товарищи! Это воровка! Она украла из магазина гири!

– Весь город ее знает! Она против милиции стихи писала! Заберите ее!

– 7 —

– Подъем! Наблюдательная! Всем на анализы! Кал – в пробирку! Мочу – в банку!

– Вставай, иди, помочись! – кто – то растолкал меня, – Не хочешь? Катетером возьмем! Хуже будет!

– Теть Галь! Теть Галь! А зачем она мою банку взяла?

– Да иди ж ты, горе, возьми другую, не видишь – новенькая – не знает…

– Клизму кому? Клиз – моч– ку – у?

– У – коль – чи – ки – и!

– Это мои панталоны! Снимай!

– Чего захотела! У тебя же грязные были!

– Мои! Я помню – там дырка была! Снимай! Я врачу расскажу! Теть Галь! Капитанша мои панталоны взяла!

– Да, на! На!!! Возьми! Подавись, неряха! Скажи спасибо, что постирала их, грязнуля!

– Руку дай! – кто – то сквозь шум прикоснулся к моему каменному плечу, – Кровь надо взять из вены, – возле меня присела молоденькая медсестра с пробирками, – Дай другую руку! Здесь вены плохие!.. Не бежит кровь! Теть Галь! Принеси другую иглу! Кровь у нее почему-то не бежит! Не хватило на четвертую пробирку!. Она мяла и массировала мою руку, пытаясь выдавить вязкие капли, но игла давилась сгустками, словно засорилась…

– Теть Галь, кровь не идет! Давление, что ли упало? Не могу кровь взять!

– Да ты добавь кровь-то из других пробирок, поровну раздели – и хватит!

Медсестра медленно разлила кровь, проверила на свет, вынула иглу из вены, ушла, пару раз пристально оглянувшись…

– У – коль – чи – ки!

Возле меня замер шприц. Палачи совещались:

– Эту можно развязать… Не шевельнется…

Не шевельнусь? Я? Они отвязали ремни, отступили на шаг и наблюдали – что будет:

– А может, не надо больше уколов?

– Врач назначил!

– Но…

Несмотря ни на что, я свободна. Без ремней. Это плюс. Пусть палачи думают, что не шевельнусь. Мозги на месте. Мыслю – значит существую. Кома сковала только тело. Я слышу, думаю, все помню. И знаю, что нужно сделать, я помню, где дверь, где выход, и где мой дом…

– Завтракать! Кашу разбирать!

– Фенька! Куда же ты ложку спрятала? А ну, доставай! Ой, глядите! Четыре ложки украла! Под подушку спрятала! А еще в Бога верит! А еще молится!

– Господи – господи – господи…

– Ой, девочки, что я видела! Белый порошок в уколы добавляют! Что с нами будет! Что с нами делают!

– Бунт! Бунт! Бунт!

– Укольчики! Укольчики! Укольчики!

Снова всех привязали…

Только я без ремней. Но я поняла, что проиграла. Бесполезно притворяться, все равно уже не встать, никогда не выйти из кошмара.

Я превратилась

в мелкую отвратительную медузу,

лишенную спасительного моря.

Тысячи атмосфер

придавили к проклятой кровати,

к раскаленному песку,

к чужим пятнам крови,

к следам босых ног,

смешали с грязью,

с бешеным криком буйной Капитанши.

"Первый! Второй! Третий!

Мой муж вернется, он разберется…

Дайте аминазинуууу!"…

Чужой несломанный голос переламывал тишину. Сильный волевой крик будил умирающий разум, и как маяк задавал направление, в какой стороне просвет. Буйная Капитанша напоминала каждой раздавленной клетке мозга о праве кричать, требовать свободы, выть диким зверем, не сдаваться:

– Развяжите меня-я-я!!!

– 8 —

… «Полет над гнездом кукушки»… Был такой фильм…

Крупным планом лицо идиота…Человек под током…Амперметры, подключенные к мозгу… Дикие судороги…Убиение интеллекта…

Электросудорожная терапия. Превращение человека в ничто. В пустую оболочку, целлофан для мяса и костей… Зато, по мнению психпалачей, "помогает" при депрессиях….

Нет и нет! Не помогает – выжигает клетки разума, которые любят, ненавидят, волнуются, ждут, помнят о первом слове, первом шаге… Идиоты, которые разучились держать ложку в руках и до недр желудка разевают беззубые рты при виде каши, – вот они, здесь, рядом, на соседних кроватях…

Подбор оптимальных доз начинают с самых слабых разрядов. До того, как определят дозу, вызывающую припадок, больной испытывает невообразимое мучение. Электрический ток, пронзая мозг, возбуждает одновременно все эпицентры человеческих страданий. Вслед за этим следуют конвульсии, близкие агонии, эпилептические судороги, полное выжигание интеллекта.

Наиболее частые осложнения: вывихи нижней челюсти, плеча, переломы тел грудных и поясничных позвонков, бедра, осложнения со стороны дыхательной системы, пневмония, абсцесс легких, расстройство сознания и памяти, маниакальное состояние. После лечения наблюдается торидность (тугоподвижное мышление).

В 50-60-х годах применение электросудорожной терапии в клиниках страны резко ограничилось. Но в 70-х снова началось широкое применение преступного негуманного метода…

– 9 —

– Долой КГБ!

– Долой партократов!

– Долой ГКЧП! Долой Руцкого! Долой Хасбулатова!

– Свобода! Россия! Перевыборы! – скандирует площадь у Белого дома, и сразу уходят в небытие неразрешимые проблемы, тупые рявкающие рыла ментов, неприступные кабинеты прокуратур, бегающие глаза полураздавленных партгадин.

Все думали, что КГБ в жопе навсегда. Каждый был уверен, что красные флаги сожжены бесповоротно. Как легко и привольно дышалось на многомиллионных митингах. Страна сбросила цепи.

Тут же на площади, в стороне от бурлящей толпы, стоит невысокий мужичок с плакатом на шее. От холода он часто шмыгает носом, его скукоженное лицо выглядит по– детски обиженным. А на его плакате выстроились неровные строчки:

"Я сын Михаила Горбачева. За это меня все преследуют. Два раза травили ядом, сбили машиной. Медсестра – радистка, каждый день мучает меня, вмонтировала мне в задний проход передатчик и каждый день передает через него важные секретные сведения. Прошу мне помочь! Защитите меня от медсестры!"

К мужчине подходят, читают, но никто не смеется и не подшучивает над бедолагой. Раздалось несколько реплик в поддержку:

– Правильно написал! Давно пора их!

– Еще не то могут сделать!

– Они в очереди могут подойти и обычной шариковой ручкой уколоть, а человек через три дня на тот свет отправится, или совсем свихнется!

Никто и не думал выгнать несчастного или вызвать психбригаду. Стоишь – и стой себе! Все мы в чем– то не того… "Бедный шизик! – подумала я тогда, – Замучили в дурдоме"…И сама еще не знала, что и меня, бедную, схватят, привяжут, начнут стирать память…

Рядом китайский болванчик кивает бритой головой, дергает низкими бровями и бормочет непонятно что… А лицо у него – мое, тупое, перекошенное, дебильное, страшно опухшее от уколов, с заплывшими глазами, с непослушными губами, которых не разомкнуть… Ужасно представить себя с химическим желе вместо мозга. Но разве я теперь чем – нибудь отличаюсь от юродивой Фени, которая непрерывно бьет поклоны в подушку: "Прости меня, Господи! Отпусти меня, Господи!"

У нас – одна судьба и один враг на всех – плоская бумажная морда врачихи, которая не желает выслушать, но долго шипит вслед: "Не распишешься – хуже будет – хуже будет – хуже…"

А почему хуже? Если расписался – в своем, значит уме… А если отказался – докажут, что совсем без мозгов.

Га – ди – на.

– Укольчики-и-и!

Только бы никто не вспомнил обо мне.

Только бы никто не вздумал меня здесь искать.

Я окончательно потеряла рассудок,

мозг окаменел, и каждая мышца – кирпичик ненавистной палаты…

Завтра я, как Коновалова, задергаю бровями,

замычу, заулыбаюсь шприцу глупо и радостно…

Все хорошо. Все замечательно.

"У природы нет плохой погоды…"

Убитые клетки мозга не восстанавливаются.

Это факт.

– 10 —

– Коновалова! Не трогай новенькую! Не тяни с нее одеяло! Кому говорят?!

– Господи! Господи! – меня за плечо тронула Богомолка. – Врач уже ушла! Господи! Только что приходила! Всех посмотрела, а ты спишь и спишь…Колют и колют! Не могу шевельнуться! Господи – господи – господи!

– Уколь – чи – ки!

– Вставай, врач пришел, – растолкала меня Богомолка, – Вон врач! – она показала рукой на парня в белом халате. Он издали разглядывал палату.

Я, с трудом удерживая равновесие, подошла, открыла рот, но вдруг поняла, что язык перестал повиноваться, слова распались на слоги: – Доу…ктоуор…выу…пус….тие….те…тее…ме….ня…Яне…боль…на. яяяядоу…ктор…

– Что – что – что?! – он в ужасе глянул на меня и поспешно исчез.

– Да это не доктор, а практикант!

– Господи! Господи! Господи!

– Что ты к нему пристала? Он не имеет права!

– Укольчики – укольчики – укольчики!

И снова черное забытье…

А пусть… Я уже знала, что врач никогда не придет. Врачи приходят, чтобы лечить, а здесь не лечат – наоборот – превращают молодых сильных и здоровых в слабоумных инвалидов. Поэтому вместо врача здесь грубые руки, ядовитые иглы, да сплошной оглушительный визг:

– Укольчики-и-и-и!!!

Все женщины спят на животах, ягодицы свело от пронзительной боли, и только буйная Капитанша не спит – крутит в воздухе невидимый велосипед, да Феня Богомолка бьет бесконечные поклоны в подушку… А из угла палаты, не мигая, в упор глядит на меня то ли человек, то ли труп, выходец с того света, седая, худая, беззубая старуха с громадным фингалом под глазом и с кровавой ссадиной на лбу. Ее руки с болячками на локтях прочно привязаны черными ремнями к кровати… Но жуткий пронзительный неподвижный взгляд жив, он испепеляет каждую подушку, каждую простынь ненавистной палаты… Он жив, он горяч, он – ненависть. Словно дым по глазам…

Какими были эти несчастные женщины в прошлой жизни, я не знаю. Зато знаю, какая была я: сильная, смелая, уверенная… И вот оно, мое будущее – седая страшная старуха, немая, беззубая, сидит, не шелохнется в своем углу и – ненавидит, ненавидит, ненавидит… Бабка Коршунова… Фиолетовое избитое лицо, связанные руки… Но пальцы тайно рвут и мочалят впившийся в запястье ремень. Никто не замечает, что она снова готовит побег.

И я.

– 11 —

– Завтракать! Завтракать!

Снова подъем. Женщины просыпаются, тянут руки к еде, запихивают в бесформенные провалы ртов куски хлеба.

Одинаково движутся челюсти, глаза одинаково следят за жижой в тарелках.

Самое главное – притвориться, не ругаться, не выяснять, ни о чем не просить, не кричать, не плакать, не шевелиться, превратиться в тихую скотинку, послушного совка, в лужицу или плевочек, лишь бы снова не привязали, лишь бы – не током…

Неужели и я становлюсь перекошенной камбалой, замираю на дне безумного крика ("Развяжитте меняяяя!"),

настороживаю мутные глаза,

становлюсь тенью, ничем, исчезаю…

– Бери ложку! Бери кашу! Не будешь есть – вставим зонд!

Беру послушно тарелку, шевелю челюстью, глотаю пересохшим ртом…Лишь бы не зонд, лишь бы не ток, не ремни…

Какая правильная мысль: "Свобода – это осознанная необходимость"

Точно сказано. Большего не требуй. Осознай – и по необходимости сбегай в туалет.

Главное сохранить рассудок, уберечь мозги, выйти из проклятой палаты, запомнив каждый крик, каждый жест отчаяния, и особенно белые ненавистные ослепительные пятна, из которых проистекают не руки – а рукава, на которых прорисованы не лица – а безжалостные бумажки закулисных вердиктов.

(За что?!)

Вы, исполнители пыток, сами когда-нибудь задумывались: для чего прописаны медленные мучения, растворение живой плоти в кислоте сульфы? Или с какой целью производится цементирование мозга аминазином?

Боль – музыка, услаждающая души садистов. Клавиатура кошмаров подчиняется приговорам безддушных врачей, она апофеоз атрофированных чувств – психотропное чудо исторгнутых триолей – бемолей. Весь мир – оратория воплей, летящих к больничным потолкам, как верхнее до колоратурных страданий.

Я давно слилась с общим фоном,

не выпираю ни на сантиметр

из общего гама, крика, рыданий, подушек, простыней, веток, листвы… Словно маленькая гусеница – сучочек я – вытянула спинку и замерла среди таких же червячков…

Чер – вя – чок…

Меня сломали…

Меня уже нет… Поглядите… Проверьте…

Я не шевельну лапкой. У вас получилось…

Я исчезла… Мы все исчезли…

Разве – уже? И я – не я?

Га-ди-ны…

Только бы никто не заметил, что я без ремней,

Главное – выиграть время, сохранить хотя бы капельку разума, убежать… Вон та дверь иногда открывается… а за ней…

Палата взорвалась от криков.

– Я сама видела! Белый порошок в уколы добавили! Все видела! Ой! Ничего не вижу! – Ой! Ой! Ослепла я!

– И я ослепла!

– Туман! Ой, глазоньки мои!

Зачем я встаю? Куда иду?

Во рту пересохло…Пить…Нужно больше пить, чтобы с отравой справились почки. Пусть колют, я буду больше пить, и кровь очистится… Только бы никто не догадался, для чего я много пью. Главное спасти мозг… Вода с трудом проходит сквозь спазм в горле. Приходится командовать сведенным судорогой мышцам: еще глоток… еще…

– Иди на место! Хватит воду глотать! – санитарка уже спешила ко мне, – Тебе не положено выходить из палаты! Снова привяжем!

Но…мне…уже…ничего. не…видно…

Дурдом уплыл…

Вокруг – спасительная темнота…

темень…

темнотушечка…

Ничего не видно…

Голоса медсестер:

– Не нужно ей больше уколов…

– Назначено!

– Замерь давление…

– Надо сказать врачу.

– 12 -

Сначала они лишат тебя речи, потом перестанешь думать, не сможешь встать с постели…Ремни уже развязали. Но каждый мускул потерял свою силу и превратился в дряблую жижу…

Никогда не выйдешь из этой палаты…Никогда…

Все, что даровано тебе небом – отобрано здесь, среди ампул и пилюль. Вся твоя сила – твой разум – никогда не преодолеет силу нескольких кубиков отравы, которую без конца впрыскивают в кровь… Когда – то у преступников отсекали руки, отрезали языки. А в космическом веке палачи научились отсекать неугодные мозги и преступные мысли…

Рядом упала на колени Богомолка:

– Господи, защити Ты нас!

И я мысленно повторяю за ней: "Если только Ты есть! Помоги! Убери эти стены! Эти шприцы! Эти стоны! Эти крики всю ночь напролет!"

– Прости ты нас, Господи!!!

"Верни мой рассудок! Прекрати этот дурдом!"

– Господи! Господи! Господи!!!

" Дай мне другую судьбу! Измени все! Я еще молодая, я хочу жить, я хочу! Не лишай меня рассудка! Не дай умереть мне здесь, в этом позорном доме, в этой ненавистной палате!"

– Прости ты нас, Господи! По домам нам надо, по домам!

– У – коль – чи – ки!

– Развяжите меня-я-я!!!

И вдруг склонилась надо мной медсестренка:

– Потерпи, это – последний. Врач тебе отменила все уколы…

Я не верю в Бога, живущего на тучках и караулящего яблочки бессмертия, но если Бог – Слово, та вол-на, которая способна превратиться в бесконечный резонанс? И если в пространстве совпадут, как волны, два искренних "Прости", то где им предел?

И меня вызвали к врачу.

Богомолка дала по такому случаю свой халат, Коновалова протянула свои тапки, и санитарка повела меня из палаты по широкому коридору, мимо любопытной толпы и разлапистых листьев пальм.

– Жди. Врач позовет, – сказала она возле высокой запертой двери.

Я не помню, сколько стояла там, неотрывно глядя на гигантские тропические листья, и не могла надышаться невероятно свежим опьяняющим воздухом перемен… Вдруг дверь передо мной распахнулась, я очутилась перед высокой молодой женщиной, очень прямо сидящей за столом.

– Садись, расскажи, что с тобой случилось, как ты сюда попала?

Я открыла рот, пытаясь что-то сказать, но ни слова не смогла произнести. Боже мой, "как я сюда попала?" Они знают… И никто не узнает… Язык мой распух, и каждый звук эхом гудел в голове:

– Немогугоуговоуриуриить…

"Все – подумала я тогда. – Они сделали со мной то, что хотели. Они превратили меня в баклажан. Я уже никогда никому не смогу ничего рассказать. Они добились своего, и меня теперь никто здесь не найдет…И да-же больше, чтобы скрыть следы преступления, а разве это не преступление делать здорового человека глухо-немым? – они просто навсегда упрячут меня среди дебилов, – и скоро действительно никто и не различит… Разницы уже нет… никакой… "

– Не бойся! Это – "скованность". Э т о – пройдет! – прервала мое отчаяние врач и крикнула в коридор:

– Галя! Поставь ей…

– Неэт, неэ наадо! – возмутилась я.

– Это последний. Сразу все пройдет. Я тебе отменила уколы. Ты слышишь – отменила.