Текст книги "Бедные звери шизария(СИ)"

Автор книги: Ноэми Норд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– 13 —

Туалет наполнился благовонными дымами.

Кончилась махра, и малина принялась за листья пальмы. Девчонки обдирали подсохшие кончики, растирали их в ладонях, а потом сворачивали самокруты и жадно затягивались. Повеяло тонким тропическим дымком.

Медсестра схватила Ленку Ябеду:

– Попалась! Вот кто пальму курит! Вот кто листья листья рвет! Я давно тебя заметила.

– Да вы, что? Это не я! – перепугано запищала Ябеда.

– А вот я тебя сейчас в наблюдательную!

– Нет-нет-нет-нет! Это не я! У меня свои сигаретки есть. Мне мамочка привезла! Хотите скажу, кто курит пальму?

– Иди, иди, не надо.

Ябеду малина недолюбливала. Она была дурой. Такие не считались за людей. Хотя дружить с ней было выгодно. Родственники часто ей привозили сладости и хорошие сигареты. Но просить у нее было накладно. Даст пирожок, а потом замучает попреками.

Пристала и ко мне, зараза:

– А почему к тебе никто не приезжает? Ты никому не нужна? Тебя разве никто не любит? Ты разве такая некрасивая?

– Уйди!

– Смотри, сколько всего мне привезли. А к тебе никто не приезжает. Никому ты не нужна. Сколько ни притворяйся, а тебе все равно шизофрению поставят! Я слышала! Я все знаю! На тебя милиционеры дополнительную документацию привезли. Не отпустят никогда!

– 14 —

Это была настоящая тюрьма. Никто не знал, где я. К телефону не подпускали: « Сломалась АТС, с Москвой нет связи.» Даже простое письмо не начертать, ни ручки, ни конверта. Каждый клочок бумаги – жуткий дефицит. Больные не брезговали и добывали из мусорных ведер драгоценные обрывки оберток и газет.

Невольно вспоминались аресты кровавых 30-х, когда несчастным арестантам дозволялось и даже предписывалось захватить из дома узелок с мылом, зубной щеткой, чистым бельем и прочим… Все мои вещи и даже очки остались в ментуре. Забрали даже бюстик.

– Это – чтобы ты на нем не повесилась…Были такие случаи здесь. С тех пор нельзя.

Каждое утро приходилось выпрашивать расческу то у одной больной, то у другой. Тут уже не до брезгливости, лишь бы дали. Спасибо, малине. Наркоманка не жалела шампуни, а маленькая Люда – расческу.

Зубы я чистила краем полотенца.

– 15 —

– Откуда столько вшей? Кишат! – воскликнула сестра при осмотре новенькой, располневшей седовласой старухи, – Что же ты за собой не следишь? От тебя на других перейдут! Немедленно вымыть голову керосином! И чтобы завтра голова была чистой! Девочки! Дайте шампунь! У кого – шампунь?!

Но шампунь в дурдоме – страшный дефицит, и старуху вымыли стиральным "Лотосом", потом керосином с серым хозяйственным мылом, но было поздно: на место смытых вшей вылуплялись новые. Решили старуху наголо побрить.

– Нет! Нет! Не хочу – под ноль! Ко мне дети приходят! Внуки! Как же я им покажусь!

– А вот мы детей и попросим обрить, или пусть сами гнид ваших вытаскивают!

Девчонки бабку люто возненавидели. Малолетка всякий раз при встрече била по зубам, Зозуля против подобных мер не возражала. Старуху украсили живописные фингалы.

Вдобавок ко всему бабка страдала недержанием мочи, разило от нее за километр. Во время обеда больные ссорились из-за нежелания с ней рядом сидеть. Нянечки учили бабку подкладывать тряпки, но та продолжала смердить.

– Неужели не можешь свою парашу заткнуть?

– Дали мне тряпок, дали, а толку? У меня такая болезнь!

– Сегодня подстрижем наголо!

– Да как же я буду лысая ходить? Я не уголовница! Как некоторые! Не позволю стричь!

– А мы платочек дадим, будешь в платке ходить, никто не заметит!

– Никогда платков не носила! И не буду! Не дам стричь!

– А мы тебя свяжем и не спросим.

Маленькая Люда сжалилась вдруг над вшивой старухой, принесла ведро с водой и целый день выискивала у нее насекомых и топила в ведре.

– 16 —

Педикулез наступал. Вши расползлись по всему отделению. Мелкие белые, под цвет седины с черными глазками и с кровавыми желудками, они спрыгивали с бывших владельцев – старух, ползли по дорожкам, карабкались по одеялам, впивались в кожу новых жертв.

Каждодневные проверки голов и шей были бесполезны. Кровати стояли тесно, парами, иногда за ночь при-возили столько больных, что некуда было положить, укладывали вальтом на кроватях или рядами на полу.

– Не садись на ту кровать – там вшивая!

– Не подходи к Лиде! У нее вшей нашли! – то и дело раздавались окрики по отделению.

Горе той, у кого найдут в голове. Она сразу попадала в касту неприкасаемых. Вши выбирают вшивых. Девчонки следили за собой. И каждый раз, когда пальцы медсестры, начинали перебирать на проверке мои волосы, сердце холодело: "Вдруг и мне скажут: "Вшивая!" Сколько расчесок я здесь перебрала! Голова подозрительно жутко чесалась.

А больных все прибывало, словно там, за стенами Петелино, весь мир начал сходить с ума. Особенно много привозили по ночам, до утра они перекатывались с боку на бок на полу, утром их сортировали и отправляли в отделение этажом ниже. Но и там не хватало мест. (В стране начинался дефолт, и человеческий разум пасовал).

– Безобразие! Больных класть некуда, а уголовниц бесплатно кормят! Нечего их лечить! В тюрьму их! – с утра заводилась активистка Проня. Нам, больным, должны создать условия. Гнать всех бритых!

Недостаток мест не ускорил сроков моей экспертизы, но стали выписывать тех, кто давно засиделся.

Сколько радости было в опухших от аминазина лицах! Они смеялись, лезли целоваться, беспрестанно кричали: "Прощай, Сан – Петелино!" Выписали крупную деваху, которая каждое утро, согнанная подъемом, досыпала под моей кроватью. Господи, как она торопилась, натягивая окровавленное ссохшееся белье, ноги при этом едва попадали в штанины, пуговицы застегивались наперекосяк – скорей – скорей – лишь бы не передумали проклятые – лишь бы не остановили в дверях – не схватили на полпути! Она вдруг бросилась меня целовать: " Спасибо тебе! Счастливо! Пока!" (За что спасибо?! – не успела я удивиться), а она уже исчезла в распахнутой настежь двери.

Арестованная малина перебралась в туалет, где из окна было видно, как спешат из ненавистной психушки больные, как не могут наговориться с родными, как сочувственно машут нам, узникам, на прощанье крылатыми руками. Скажете, чужое счастье не радует? А здесь не было чужих. Все прошли наблюдательную. Все искупались в крови друг друга.

– Свободы, девочки, вам! Увидимся!

– К черту-у!

– 17 —

Выписали в коридор Капитаншу.

– А, проказницу нашу выпустили! – подскочила к ней Алка Наркоманка и ласково потрепала по плечу.

– Хорошо считаешь! Молодец!

Ночные вопли прекратились. Капитанша засучила рукава и принялась за работу.

– Дай ведро, вымою в туалете! Дай тряпку, протру окно! – то и дело приставала она к санитаркам.

Энергия переполняла ее. Она заправляла постели доходягам, стригла им ногти, мылила их бледные телеса хозяйственным мылом, до красноты растирала онемевшие спины губкой, и заботливо спрашивала:

– Ну что, бабуля, ожила?

Она и мне притащила два куска импортного мыла и зубную щетку в футляре.

– Бери – бери, не украла, кто – то забыл в моей тумбочке. Пользуйся! А массажку я тебе дам свою. Вместе будем чесаться, продержимся!

Зубную щетку я не взяла, побрезговала, а вот драгоценные кусочки мыла буду вспоминать наверно всю жизнь.

– 18 —

– На прожарку! Девочки-и-и! Собираем матрасы-ы-ы! Подушки! Всем собираться!

Началась масштабная дезинфекция.

– Неужели и подследственных выпустят?

– Всем! Всем!

Вши заели. Не до строгого режима. Педикулез.

Каждой вручили в руки по тяжеленному свернутому трубой матрасу и под конвоем медсестер вывели из проклятого отделения.

От избытка ослепительного солнца и снега слезились глаза, покачивало, ноги разучились ходить, тяжеленный матрас то и дело выскальзывал из рук, и содержимое подматрасников летело в снег.

Но это же непередаваемо – глотать пересохшим горлом чистый морозный воздух, видеть редкие тучки над головой, какие – то кустики, снежинки.

Тропинка, по которой нас вели, была очень узкой, девчонки то дело оступались в глубокий снег, хохотали, кто – то затеял игру в снежки.

Какие – то рабочие разглядев нас, уродин в мерзких малиновых платках, раздутых телогрейках и в непарных суконках, не удержались от хохота:

– Смотри, вшивых повели! С матрасами!

– Что, бляди, вши заели?! Ха-Ха-Ха!

Сквозь любопытные взгляды нас наконец довели до прожарки, где мы скинули свои невыносимые ноши и вернулись за матрасами доходяг. И снова – в путь по глубокому снегу. Обратно пришлось тащиться не с пу-стыми руками. Трижды не с пустыми. Матрасы под паром намокли, превратились в гигантские мокрые совершенно неподъемные туши.

Раздался крик:

– Смотрите что – то из тюка выпало!

– Ой, это мои панталоны! И чулочки! – подскочила к находке Капитанша, – Вот они где, родненькие! А я без штанов хожу!

– Брось! Не трогай! – медсестра выбила у нее из рук находку.

– Да как же не трогать? Я без ничего!

Капитанша в доказательство своих слов подняла полы халата. На фоне снежной россыпи ее щекастая задница выглядела очень убедительно.

– Ладно, возьми, раз твои, – согласилась медсестра, и Капитанша тут же натянула на себя мокрое сокровище.

Завидев нас, падкие на зрелища рабочие снова загоготали:

– Ну, что вшивые, прожарились? – поедали нас глазами они.

– А вон у этой задница – ничего! Сам видел! Не отморозь!

– У них все задницы под арестом. Это же самое буйное отделение!

III. БЕСКОНЕЧНЫЙ КОРИДОР

– 1 —

…Туалет – ванная – склад – процедурная – кабинет врача – тихая палата – столовая – поворот – пальма – наблюдательная – дремлющие доходяги – рядом краник с кипяченой водой – хлебнуть и дальше – окно – ку-шетка – туалет – поворот – ванная – склад – процедурная…

Так и ходят с утра до вечера шестьдесят восемь скованных аминазином больных; истертая бурая дорожка заглушает шаги тяжелых ног… Туда – и обратно… От зеркала – до дивана…От столовой – до туалета… Иногда чинное движение сопровождается окриками: "На кроватях не сидеть! Поднимайся, кому говорят?!"

С утра до обеда прикасаться к кроватям не разрешается. Они символ идеального порядка. Острые треугольники взбитых подушек и гладкие, без единой морщинки покрывала соблазняют совершить недозволенное – присесть хотя бы на краешек, или даже прилечь. Но ослушницу ждет самое страшное наказание – перевод в наблюдательную… Привяжут – лежи. Усмирят надолго. Поэтому всем, кому не хватило места на маленьком диванчике, приходится бодро, весело шагать и выглядывать свет в конце бесконечного туннеля.

Быстрее всех бегает босая Зина. Громко шлепает узкими ступнями по полу, торжественно трубит в потолок: " У!!! У!!! У!!!"

Второе место по ходьбе занимает бабка – Иноходка. Словно дикий бес вселился и не дает ни секунды передохнуть.

Непрерывно ходит по кругу маленькая старушечка с болезнью Паркинсона. Дребезжит, словно киборг, тело которого дергает и корежит поломанный механизм. Прыгают руки, трясется голова. Остановить дикую пляску конечностей нечем, и особенно – в больнице. Нет циклодола. Вообще ужасный дефицит на медикаменты в стране. Но на улицах большого города не одно сердце содрогнулось бы от жалости к несчастной, которая не в состоянии даже ложку в руках удержать, не одно разгневанное "почему" неприятно могло бы резануть по слуху представителей власти. А что подумают иностранцы о преимуществах системы? Больная старушка, как индикатор всеобщего неблагополучия, была убрана – с глаз долой – в петелинскую тюрьму. Нет человека – нет проблем.

– И дома не лечили, и в больнице не лечат, нет лекарства, а зачем же обманули, забрали, привезли?

– 2 —

Ночь. Просыпаюсь от грохота. В нескольких сантиметрах содрогается от храпа железобетонное лицо моей Аполлинарии Федоровны. Кажется, гусеницы невидимого танка вот – вот переедут ее череп, и густая кровь хлынет из горла. Но сама она спит, убаюканная дозой, ей плевать на все.

– А я не сплю, не сплю, не сплю…. – это не спит и боится умереть плаксивая бабка Тоня. Всю ночь она слоняется по коридору и разглядывает потолок.

– Кстати, это хорошо – не спать. Больше успеешь сделать. Наполеон вообще не спал.

– А я не сплю-у!

Ровно в три ночи – общая побудка. Начинаются истерики у Хабибуллиной:

– Сына уби-ли-и-и! Верните ребенка-а-а!!!

Нехотя подходит ночная медсестра, едва не двухметровая громада с засученными рукавами:

– Чего орешь?

– Сына родила-а-а!!!

– Врешь! Какой у тебя сын? И не было никогда! Кто бы с тобой сына сделал? Посмотри на себя! Беззубая! Страшная!

– А кто мне зубы выбил?! Сама же и выбила, су-у-у-ка!

Медсестра молча удалилась.

С Хабибуллиной старались не связываться. Ее боялись, как пантеру, потерявшую детеныша. Она первая бросалась на врага, и черное худое тело было неуязвимо. После драки она сама шла в карцер – наблюдательную, поднимала руки над головой и позволяла себя привязать. От уколов даже не морщилась.

– 3 —

Подъем в шесть. Это самые мучительные минуты, особенно для тех, кто под дозой. Им трудно протрезветь, они поднимаются с закрытыми глазами, сомнамбулы, наощупь заправляют постели под бравые крики:

– Подъем! Заправлять! Ровнее! Да не так! Подушку на угол ставь! Морщины расправить! Подмываться! Девочки! Всем подмываться! Аккуратнее там! Лампочки нет! Кто упал?! Я же сказала – лампочки нет! На кроватях не сидеть! Заправлять! Горе, да не так!

Пока не собралась очередь, нужно успеть в туалет. Чуть позже запрут клозет – ходи с полным пузырем до обхода.

Пока полумрак, согнанные с кроватей больные заваливаются прямо на пол между рядами и там досыпают несколько минут до рассвета.

– На кроватях не сидеть! Поднимайся – поднимайся! Это кто там развалился? И не слышит?!… Ты? Мне? Девочки, скорее в наблюдательную ее!

Поджигательницу привязали.

– 4 —

– Тряпочки– и-и! Девочки-и-и! Стройтесь мыть полы-ы! Разбирайте ведра-а! Швабр-ы-ы!

Начинается пакостное время уборки, ругань, толкотня и перебранка.

Тридцать самых трудоспособных больных, желающих заслужить выписку. Выстраиваются в одну шеренгу – и понеслось! Поднимается невообразимый шум, который нередко заканчивается дракой.

– Это мое ведро! Не лезь!

– Уйди, не мажь своей грязной тряпкой!

– Бабка, ноги подними! Поднимай. Тварь. Говорят!

– Мыть по углам! Воду чаще менять!

– Ты чего толкаешься? Я здесь уже мыла! Вот тебе!

– Убью, зараза!!!

Ко времени обхода сменная сестра должна обеспечить идеальный порядок. Каждая половица на полу и каждый лепесток на окне должны стерильно сверкать. Поэтому до проверки закрываются и ванная, и туалет. И к девяти утра все больные – как на плацу, чистые – умытые, уколотые, причесанные четко маршируют по коридору.

Это значит, смена прошла на отлично, без ЧП.

– 5 —

Как же они едят и едят!

Они всегда голодны, не могут насытиться, наглотаться, болезнь постоянно гонит желудочный сок и заставляет непрерывно что-то жевать и переваривать. Куски хлеба моментально исчезают с тарелок, рассовываются по карманам, прячутся под матрасами и подушками.

Умирающий мозг требует много еды, ему не хватает белков, и голодная кровь не успевает справится с натиском неизлечимой болезни. Поэтому превыше всего – утробный всесильный зов: "Жрать!", именно – "жрать", впиваться в куски хлеба остатками зубов, целовать его остатками губ, переворачивать расстроенным кишечником, переваривать остатками организма. Весь мир на втором плане, главное: рептилие ожидание единственного долгожданного зова:

– Девочки – и – и! Обеда – ать!

Еда была как еда, всегда ненавистная мною каша, перловка, пшенка, другая всякая, обязательный супчик в обед, все это несоленое, правильно приготовленное, нежареное, немаринованное, но все равно в большой ущерб госбюджету, так как иногда выдавалось по яйцу, или по кусочку сыра.

Вдруг за наш столик присела Зинка. Разжала свои вечные кукиши, (сумела!), присмотрела тарелку с хлебом и не разжевывая, по – птичьи, принялась заглатывать кусок за куском… Цирк!

– Убирайся! Пошла вон! – закричали дежурные, схватили за плечи, вытолкали прочь. Но она успела прихватить остатки хлеба, чью-то ложку и скрылась с добычей под пальмой.

– Не пускайте ее, девочки сюда! Зинку нельзя здесь кормить! Дерьмом перемажет! Гоните ее!

– Она украла мою ложку! – опомнилась Ябеда, но вернулась ни с чем.

– Ложек не хватает, – заявила дежурная. – Жди, когда все пообедают.

Но Ябеда ждать не стала. Вместо ложки приспособила горбушку хлеба и чистенько так, аккуратно выскребла из тарелки всю кашу, а суп выпила через край тарелки. Находчивая, еще не каждый додумался бы.

На следующий день голодную Зину, ко всеобщему изумлению, санитарка сама усадила за наш стол, дала ей тарелку с картошкой. Она сидела напротив меня, я пыталась заглянуть ей в глаза, но – никакого выражения в них не уловила. Чужой среди чужих. Как на вокзале, в бесконечном ожидании поезда. Никто ей не нужен, никому ничего не расскажет.

Ела она с трудом. Ложка прыгала и дрожала, пальцы норовили свернуться в упрямые кукиши, но кое-как она вылизала тарелку языком и, прихватив с собой объедки из помойки, исчезла в необозримых тропиках.

Вечером Зинку долго ловили и гоняли по отделению, потом жестоко избили. Оказалось, она сходила под пальму.

На следующий день идиотку выгнали из столовой взашей. Мне стало интересно, сколько ж это надо есть, чтобы никогда не пользоваться горшком. Оказалось, что Зинку обычно кормили вместе с лежачими доходягами, но старушечьей порции не хватало, поэтому каждый день она выходила на "охоту". Издали следила за ходом коллективной трапезы, и едва только отобедавшие начинали покидать столики, голодная Зинка бросалась к грязным тарелкам, получала при этом весьма ощутимые оплеухи, но, прикрыв голову локтями, громко ухая, улепетывала с похищенной добычей.

Приходили на ум мысли, что Зинка, лишенная интеллектуальных зон мозга, могла бы стать наилучшей моделью для изучения поведения первобытных приматов. Ее уханье, широкий размашистый шаг (точная копия походки снежного человека), дикая жажда выжить, охотничьи повадки и настороженность могли бы украсить не одну диссертацию. Да, именно такими были наши далекие предки. Только такие могли нажраться – выследить – стащить – убежать – получить жуткую трепку – но не сдаться на милость непонятно кем изданных законов и правил…

Однажды я припасла для нее кусок хлеба, протянула ей, но Зинка не поняла доброго жеста, не взяла из рук, продолжая неотрывно издали следить за объедками. Стало грустно. Подумала: гордая или боится, как зверь в клетке.

– Зинку жалеешь? – подошла ко мне Проня, – А ведь всего три года назад эта Зина была умница, красавица, хорошо говорила, была начитанная, образованная.

– Не может быть! Неужели это из – за уколов?

– А, никто не знает! Привезли родственники, ее сначала привязали в наблюдательной, да что – то напутали с лечением. Врачи виноваты – вот и держат здесь без выписки, надеются, что все шито – крыто будет.

Что сделали с ней? Она забыла все человеческие навыки. Кто виноват в том, что лечение в психушке пошло ей во вред?

И кто еще не сошел здесь с ума – обязательно свихнется.

Психбольница – фабрика превращения нормальных людей в дебилов. История Зинки превратившейся за три года в неизлечимую идиотку, печальное доказательство каких– то психотропных неопробованных временем опытов.

Первый удар по мозгу – наблюдательная с душераздирающими уколами. Килограммы таблеток довершат химическую атаку по организму, а того, кто выжил после химиотерапии, сведут с ума дикие вопли и страх, до последней клетки иссушающий мозг.

Неправда, что страх купируется аминазином.

Страх и есть отмирание мозга.

– 6 —

Начали выпускать буйных из наблюдательной.

Широко улыбаясь и непрерывно что-что весело бормоча, заметалась по коридору бритая Коновалова…

Выпустили Феню Богомолку. И с этого момента ее пронзительные молитвы обогатили монотонную жизнь унылого коридора.

– Господи! Красота какая! – упала она на колени перед цветущей бегонией, – И как на нее не помолиться! Цветочек ты мой аленький, ласковый, тоже в тюрьме! Прости ты нас, Господи!

Вдруг она прервала молитву и стремительно рванулась за летящим огрызком яблока, догнала его, подхватила, расцеловала, облизала и захрустела, громко и аппетитно, на весь коридор. После обеда Феня осталась в столовой, догребла искалеченной рукой остатки пшена из тарелок, рассовала брошенные горбушки по карманам.

После появления Богомолки в коридоре. Мимика Зины оживилась. Ее пустые метания по коридору приобрели "политический" оттенок. Она оказалась ярой атеисткой и каждыый раз, узрев коленопреклоненную Феню, Приостанавливала ход и принималась остервенело покручивать кукишами у виска:

– У! – У! – У!

Она до тех пор покручивала "винты" и тыкала пальцем в богомолку, пока та по настоящему не оскрблялась и не отвечала достойно:

– Сама такая!

В ответ Зинка неописуемо радовалась и ухала, ухала свое "У! У! У!"…

Моя попытка обнаружить в психушке диссидентов не удалась. Зинка в прошлом оказалась банальной атеисткой, возможно и научным каким – то работником. Вообще карикатурой на богоборческий в прошлом комсомол.