Текст книги "Путешествие без карты"

Автор книги: Нисон Ходза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Яма для «бабушки» была уже готова. В темноте боевики не могли рассмотреть, какую пушку приходится им прятать, но на ощупь определили, «бабушка» имела пять стволов. Обмотав свой трофей промасленной мешковиной, они опустили его в просторную яму.

Засыпать и заровнять яму было делом нескольких минут, а потом поверх засыпанной ямы уложили четыре сажени дров и разошлись по своим квартирам.

При мысли, что царь узнает о похищении пушки, командир Гвардейского экипажа контр-адмирал Свиты Его Императорского Величества Нилов цепенел от страха. Такого царь не простит! Скорее всего, прикажет подать в отставку. И тогда – позор и крах блестящей карьеры! Оставалась слабая надежда на жандармский корпус. Старый приятель Нилова, генерал жандармского корпуса заверил его, что орудие будет найдено в течение суток.

– Пушка не иголка, в сене не спрячешь, – гнусавил обросший бакенбардами генерал. – Брошу на розыск весь корпус!

После разговора с генералом прошло три дня, а всё оставалось по-старому: ни пушки, ни сбежавших матросов. И Нилов понял: не сегодня-завтра царь обо всём узнает и предаст его Военному суду за попытку скрыть преступление во вверенном ему Гвардейском экипаже. Выхода не оставалось, и адмирал решился. Запершись в кабинете, он стал сочинять рапорт на Высочайшее имя.

Сочинить такой рапорт было непросто. Следовало изловчиться и написать так, чтобы царь не придал событию особенного значения. Дескать, пропало совсем негодное орудие, его уже давно надлежало списать с вооружения экипажа. О дезертирах пока что умолчать…

Самодельное оружие, которым пользовались рабочие.

Утром шестнадцатого февраля тысяча девятьсот шестого года Нилов получил у царя аудиенцию. Стоя навытяжку, побледневший адмирал доложил царю о чрезвычайном происшествии и протянул рапорт.

«Его Императорскому Величеству Командира Гвардейского экипажа

РАПОРТ

Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что из бывшей учебной батареи вверенного мне экипажа в ночное время похищена бракованная учебная 37-мм пушка Гочкиса без станка и принадлежностей.

Дознания производятся.

Свиты Вашего Императорского Величества № 1147 Контр-адмирал Нилов

15 февраля 1906 г.».

Прочтя рапорт, царь поднял на адмирала побелевшие от гнева глаза. Обычно выдержанный, вежливый, на этот раз он почти кричал.

– Преступные революционеры, шайка бандитов делают из нас посмешище! Завладеть пушкой из Гвардейского экипажа! Где был часовой? Его надо расстрелять! Кругом смута! Что вы молчите? Вам нечего сказать?

– Ваше Императорское Величество, – голос Нилова был жалок и труслив. – Я признаю… без ропота приму возмездие…

– «Признаю»! «Возмездие»! – адмиральский лепет вызвал у царя приступ ярости. – Если об этом узнают за границей, над нами станут смеяться! А наши солдаты?! Какой опасный пример для своих воинских частей: оказывается, пушку можно унести а пазухой вроде казённой тельняшки. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Понимаю, Ваше Императорское Величество, – бормотал Нилов. – Готов понести самое суровое…

– Вы ничего не понимаете! – взорвался царь. – Главное сейчас в том, чтобы избежать малейшей огласки этого позора. Главное, чтобы ничего не проникло в газеты! Предупредите в экипаже: за разглашение этой военной тайны – военный суд! Относительно газет министр внутренних дел получит распоряжение от меня лично. Ступайте! Я вас не задерживаю!

…Нилов вернулся от царя несколько успокоенным. Царь боится огласки. Вряд ли он подвергнет его строгому наказанию Иначе в придворных кругах и у пронырливых газетчиков возникнет вопрос: за что наказан контр-адмирал Императорской Свиты?’ Нет, царь хоть и неумён, но достаточно хитёр. Сделает всё, чтобы миновать огласки…

Шли дни, и Нилов начал забывать о недавнем потрясении пронесло! Слава господу богу! Царь молчит, в газетах нет и намёка на похищение пушки. И адмирал даже обрадовался, когда адъютант доложил, что его желает видеть командир корпусу жандармов.

Адмирал поднялся навстречу генералу и по лицу главаря жандармов понял, что хорошего от этого визита ждать ему не приходится.

– Вот! – сказал утробным басом генерал и положил перед Ниловым подпольную большевистскую газету «Казарма". На её первой странице было напечатано:

«В шесть часов утра, 12 февраля со двора Гва_гдейского экипажа взята революционным путём скорострельная пушка. В этот же день скрылись два матроса-гвардейца».

* * *

Только пятеро эстонцев и большевик Александр Ипатьев знали, где спрятана пушка. Но вскоре наступили тяжёлые времена. Революция пятого года была подавлена. Многие большевики были арестованы, сосланы в Сибирь, некоторые скрылись за границу.

А когда грянула революция, закопанная пушка не понадобилась. Питерские рабочие с боем взяли военный арсенал, а солдаты перешли на сторону народа вместе с оружием.

О похищенной пушке Адам Каршеник вспомнил только через семь лет после революции. Что с ней стало? Верно, и сарая того уже уже нет…

И вот бывший дом извозчиков пришла целая комиссия во главе с Каршеником и Тальманом. Подвальный сарай оказался на своём месте. Новые жильцы тоже держали в нём дрова. Они очень удивились, когда пришедшие люди стали перебрасывать их дрова в другой угол сарая. Но ещё больше удивились, когда Тальман и Каршеник стали разрывать в сарае землю.

– Чего ищете? – удивлялись жильцы. – Неужто там клад зарыт?

– Бабушку ищем, бабушку! – весело отвечал Каршеник.

Жильцы испуганно переглянулись. Оказывается, в их сарае лежит мертвец! Какая-то бабушка! Почему её зарыли в сарае, а не на кладбище?

– Ясное дело, – сказал дворник. – Убивство было! Вот и зарыли тайком!

Копать пришлось не так уж долго. Лопата Каршеника неожиданно звякнула, и Тальман радостно закричал:

– Она! Она! Бабушка! Жива-здорова!

Жильцы в страхе попятились к выходу, а дворник бросился за милиционером.

Так через двадцать лет после похищения, пушка была найдена. Её передали в Музей Великой Октябрьской социалистической революции. Она стоит в центре большого зала, и вокруг неё всегда толпится народ. Потому что эта пятиствольная пушка – одно из свидетельств героических дел питерских большевиков-подпольщиков.

Случилось всё так…

Случилось всё так. В царском Петербурге был интересный музей. Там хранились чучела домашних животных, разные рулеты, окорока. Конечно, это были муляжи, но многие принимали их за настоящие – так хорошо они были сработаны. Над ними трудились опытные мастера-художники. А лучшей среди мастеров была молодая художница с редким именем. Её звали Афанасия. Афанасия Леонидовна Шмидт.

Никто не подозревал, что Шмидт – большевичка, что у неё даже есть партийное имя. Революционеры-подпольщики звали её Фаня Беленькая.

Однажды Фане дали наган, чтобы она свезла его в пригород, где большевики прятали оружие. «Вечером отвезу», – решила Фаня и, спрятав револьвер в муфту, пошла на работу. Шла не торопясь, с утра ей что-то нездоровилось: болела голова, одолевал кашель, щипало в горле.

До музея осталось совсем немного, каких-нибудь три-четыре квартала, когда она заметила «хвост»: по другой стороне улицы семенил низкорослый тип в котелке. Воротник его коричневого пальто был высоко поднят, жидкие усишки лихо закручены в тонкие колечки.

Фаня поняла сразу – сыщик. Значит, полиция что-то пронюхала, сейчас её арестуют, найдут в муфте револьвер, и тогда – суд, тюрьма, каторга.

Она ускорила шаги, ускорил шаги и сыщик. Фаня свернула в безлюдный переулок, сыщик – тоже. Фаня вышла на проспект, шпик – за ней.

Но вот наконец музей.

С трудом поднялась она в мастерскую и, обессиленная, опустилась на стул.

– Какая вы сегодня румяная, – любезно заметил главный художник господин Замурзаев.

– Мне нездоровится… немного… Спущусь в зал… подправлю один макет…

– Не беспокойтесь. Я прикажу поднять его сюда.

– Спасибо… не надо… исправлю на месте… там – пустяки…

Она положила в муфту тюбик клея, кисточку, ланцет и ножницы. Держась за перила широкой лестницы, Фаня спустилась в музейный зал и подошла к своей последней работе. Это был муляж окорока– Короткий сильный рывок! Корка окорока надорвана! Сунув наган в муляж, она быстро придала окороку его прежний вид и вернулась в мастерскую.

– С вами положительно что-то происходит, – сказал господин Замурзаев. – Ушли румяной, вернулись бледной…

– Мне плохо… Знобит… И голова очень кружится…

Господин Замурзаев ценил мастерство художницы Шмидт. Он встревожился:

– Я вызову извозчика! Сейчас же – домой! Немедленно!

…Вечером пришёл доктор и приказал больной лежать не менее пяти дней. У Фани оказалась инфлюэнца. Так в те годы называли грипп.

– Полный покой, полный покой! – строго повторял доктор.

Но покоя не было. Фаня думала о полиции. Почему за ней следят? Что знает о ней полиция? Так или иначе, к аресту надо быть готовой.

Она уснула глубокой ночью, а на рассвете вломились жандармы.

– Где прячете револьвер? – спросил жандармский ротмистр.

– Зачем мне револьвер? Я и стрелять не умею…

Жандармский офицер насмешливо прищурил круглый навыкате глаз. Фане даже показалось, что он подмигнул ей.

– Конечно, конечно, вы же – художница. Клей, краски, кисточки– вот и всё ваше оружие! А всё-таки где же револьвер?

– Не знаю, о чём вы говорите?

– Тем хуже для вас! Обыскать! – коротко бросил ротмистр, и жандармы приступили к делу. Они переворошили все вещи, но ничего не нашли.

– Ну, что ж, – сказал ротмистр. – Познакомимся с вашими муляжами. До скорого свидания!

Звякнув шпорами, он направился к выходу. За ним потянулись остальные жандармы.

Теперь Фаня не сомневалась: полный провал! Полиция обыщет её муляжи и найдёт наган.

Весь день и всю ночь она ждала ареста. При каждом стуке, звонке, громком голосе за стеной Фаня вздрагивала: полиция! А тут ещё инфлюэнца – голова разламывается от боли, в ушах шум.

В таком состоянии она провела двое суток. На третьи не выдержала, отправилась на службу. Она не сомневалась, что наган найден, не арестовали же её потому, что полиция знает о её болезни и, конечно, следит, чтобы она не сбежала.

Муляж окорока, в котором был спрятан наган.

Переступив порог музея, Фаня поспешила в выставочный зал и сразу же увидела – окорока на стенде нет, вместо него висит рулет. Сомнений нет – револьвер найден.

В зал вошла уборщица. Она заметила растерянное лицо художницы и глубоко вздохнула, она почему-то всегда вздыхала:

– Забрали, забрали его, голубушка… увезли…

Фаня Беленькая.

– Когда? Кто?

– Точно не скажу, без меня случилось. А разговоров много! Да что с вами голубушка? Лица на вас нет!

– Нет, нет, ничего… Это после болезни…

Она поднялась в мастерскую. Господин Замурзаев встретил Фаню приветливо:

– Выздоровели? Отлично! Получен сложный заказ… «Хитрит», – подумала Фаня. Она решила не спрашивать Замурзаева об исчезнувшем муляже. Чего уж тут! Всё яснее ясного. Сегодня же её арестуют. Может быть, даже здесь, на работе… Но день прошёл, как обычно, – полиция не явилась. «Значит, возьмут ночью, – рассуждала Фаня, идя домой. – А может быть, и сейчас… бродят около дома, караулят, когда вернусь…»

В эту ночь она не уснула – ждала жандармов. Но полиция не пришла.

Прошло ещё много дней и ночей – Фаня оставалась на свободе, хотя за ней постоянно волочился «хвост». «Конечно, они нашли наган в муляже, – говорила сама себе Фаня. – Они не трогают меня, чтобы узнать, с кем я встречаюсь…»

Но Фаня ошиблась. Всё кончилось неожиданно, совсем как в сказке.

Накануне рождества в мастерскую вошёл господин Замурзаев и торжественно изрёк:

– Господа! Поздравьте мадмуазель Шмидт. Её муляж удостоен на Дрезденской выставке Почётного диплома!

Фаня решила, что Замурзаев издевается над ней. Какая выставка? Какой диплом? Сейчас распахнётся дверь и появится жандармский ротмистр.

– О чём вы говорите? – спросила она хмуро.

– О вашем муляже! Об «окороке»! Пришло известие. Он получил диплом на выставке в Дрездене!..

* * *

Осталось рассказать немного. В день болезни Фани муляж окорока отправили за границу на специальную выставку. Полиция не знала об этом. Когда она пришла в музей, наган вместе с окороком был уже за пределами России.

Что же случилось дальше?

Выставка в Дрездене закрылась, экспонаты вернулись в Петербург, на своё старое место. Револьвер проделал немалое путешествие: из России в Германию, из Германии в Россию. И никто его не обнаружил. Кому же придёт в голову, что невинный муляж таит в себе такую «начинку»?

Прошло какое-то время, и Фаня убедилась, что больше за ней не следят. Тогда она извлекла из «окорока» наган и переправила куда надо.

С тех пор она частенько прятала в экспонатах оружие и партийные документы. И никто их не обнаружил.

Вот почему в Музее революции можно сегодня увидеть такой необычный экспонат – муляж окорока.

Разговор в духане

Секрет бутылки

Стоял июнь. В Тифлисе[1]1
  Тифлис – так до революции называли главный город Грузии – Тбилиси.


[Закрыть] было жарко и неспокойно. Встревоженные власти опасались новых выступлений тифлисских рабочих. Город был объявлен на военном положении. У казённых зданий, у заводов, на площадях дежурили вооружённые казаки, жандармы, солдаты.

В этот июньский день в духане, близ Армянского базара сидели два человека и потягивали виноградное вино. На одном была потёртая тужурка почтового чиновника, на другом – офицерский китель с погонами поручика. Кувшин с вином был почти пуст, но взъерошенный вид чиновника, его невнятная речь убеждали, что это не первый кувшин, распитый сегодня с бравым поручиком.

– Мне, понимаешь, это… обидно… – бормотал чиновник. – Понимаешь, обидно! Рядом это… валяется мешок денег… Мешок! А мне за квартиру платить нечем. А мешок рядом… За стеной…

Поручик недовольно усмехнулся:

– Какой мешок? Басни рассказываешь! Вина много выпил!

– Не веришь? – Чиновник плеснул остаток вина в стакан. – Почему обижаешь? Почему не веришь?

– Не верю! Какой дурак в мешках деньги держит? Не бывает такого.

– А я говорю, что бывает. Я знаю! Ты не знаешь, а я знаю! У меня должность такая! Я про деньги всё знаю.

– Эй, хозяин! Ещё кувшин и два шашлыка! – крикнул поручик и снова обидно усмехнулся:

– Опять хвастаешь? Крысе волка не поймать, тебе и ста рублей не видать, а ты про мешок толкуешь. Кушай шашлык, пей вино и не хвастай.

Легендарный Камо.

– Не буду пить! Нельзя больше. У меня завтра государственное дело. Понимаешь? Го-су-дар-ственное!

Поручик разлил по стаканам вино и тихо рассмеялся:

– Смотрите, люди, какой выдумщик! Государственное дело! Какое на почте дело: штемпеля ставить, марки считать.

– Не говори так! Не знаешь – не говори! Ты такого в жизни не увидишь, а я десять раз видел! Ты генералом станешь и то не увидишь! – Булькая, чиновник опорожнил стакан и склонился к офицеру. – Я двести тысяч рублей видел. Сразу! А ты видел?

– Не видел. И ты не видел.

– Видел! И завтра увижу! Ты знаешь, что будет завтра?

– Все знают. Тринадцатое июня будет завтра.

Чиновник пьяно рассмеялся и придвинулся вплотную к поручику:

– По секрету! Тебе одному! В нашу Почтово-телеграфную контору завтра из Петербурга, знаешь, что доставят? Не знаешь? Мешок с деньгами для тифлисского банка. Мешок! А ты говоришь! Каждые два месяца присылают. А за мешком приедет кассир из банка. Человек специальный считать деньги будет. Сосчитают и увезут. А деньги при мне считать будут! Много тысяч считать будут, а мне за квартиру заплатить нечем. Понимаешь?

И он снова потянулся к кувшину…

Из духана они вышли неверной походкой, добрались до ближнего бульвара, и здесь чиновник неожиданно остановился:

– Дальше не пойду, – сказал он решительно и сел на скамью. – Ноги не идут! Понимаешь? Ноги шатаются!

– Ладно. Посиди, отдохни. Скоро вернусь, отвезу на извозчике. – И козырнув проходящему мимо капитану, поручик быстрым, теперь уже твёрдым шагом повернул в сторону Эриванской площади.

Как всегда, в послеобеденный час на площади было людно и шумно. Мальчишки-газетчики выкрикивали последние события, из открытых дверей музыкального магазина неслись звуки граммофона, какой-то крестьянин колотил палкой упрямого осла. Осёл ревел, но не двигался с места.

Поручик купил газету, вошёл в кофейню и занял столик у распахнутого окна. Отсюда была видна вся площадь. Невдалеке, у Коммерческого банка толпились жандармы, у Городской управы стояли казаки, на углу каждой улицы маячили городовые. На этот раз городовые были вооружены не только шашками и револьверами, за плечом у каждого была вскинута винтовка.

«Семь казаков, четыре жандарма, пять городовых», – подсчитал поручик и, сложив аккуратно газету, покинул кофейню.

Тринадцатое июня тысяча девятьсот седьмого года

Около десяти утра к тифлисской Почтово-телеграфной конторе подъехали шесть казаков и два солдата. А ровно в десять в Контору вошли кассир Государственного банка и счётчик.

– Через час выйдут с мешком, – сказал казачий есаул. – Смотреть в оба! Не овёс в мешке, а царёва казна!

– Неужто потребен час, чтоб мешок из дома вынести? – удивился молодой солдат.

– Денежки, брат, счёт любят. До единой бумажки сосчитать нужно. А бумажек в мешке – тысячи. Так что, стой и жди!

Есаул оказался прав. К одиннадцати часам из Конторы вышел кассир. Вблизи, как всегда, стояли извозчики. Кассир махнул рукой, поднял вверх два пальца, и к подъезду Конторы подкатили два фаэтона. Появился счётчик. Крепко прижимая к груди мешок с деньгами, он вскочил на первый фаэтон, следом вскочил кассир. Во второй фаэтон сели солдаты. По команде есаула казаки заняли свои места: есаул с чубатым казаком впереди фаэтонов, два казака позади, два по бокам.

– С такой охраной и чёрт не страшен! – сказал довольный кассир. – Поехали! С богом!

Что было дальше

В этот же час у входа в Пушкинский сквер можно было увидеть молодую цветочницу.

В её нарядной корзиночке алели пышные букеты ранних гвоздик. Напрасно улыбалась она редким прохожим: в столь ранний час покупателей цветов не было. А может быть, прохожие не замечали её улыбки, потому что цветочница смотрела не на прохожих, а в сторону Лорис-Меликовской улицы, той самой улицы, где помещалась Почтово-телеграфная контора. Изредка она поглядывала на центральную аллею сквера.

Там, на дальней скамейке сидел какой-то человек и листал толстый журнал.

Взглянув очередной раз в сторону Лорис-Меликовской улицы, цветочница вдруг поспешно схватила корзинку и вошла в сквер. В ту же секунду одинокий посетитель вскочил со скамьи, выбежал из сквера, снял шляпу и провёл ладонью по волосам. Его сигнал был принят: дама, гулявшая вдалеке с собачкой, поспешила на Эри-ванскую площадь. Она прошла мимо жандармов у Коммерческого банка, задержалась на секунду у ресторана и, сев на извозчика, уехала. И сразу же из разных подъездов и подворотен на площади появились шесть мужчин. Один остановился вблизи отряда полицейских, двое направились в сторону казаков, остальные подошли к газетному киоску.

А дальше? Что было дальше? Об этом мы узнаем из показаний полиции и солдата.

Вот что рассказал полицейский, который нёс охрану на Эриванской площади:

– Неизвестными злоумышленниками и неизвестно откуда были брошены три бомбы в сопровождавший конвой… Первым снарядом разбило кузов фаэтона и выбросило кассира на мостовую…

А солдат, который сидел во втором фаэтоне, рассказал ещё подробнее:

– Первая бомба меня оглушила, и когда я пришёл в себя, то на моём фаэтоне солдат не было… Впереди нас по площади ехал пустой, без кучера первый фаэтон. Кассира и счётчика на нём не было… Я увидел, как к этому фаэтону подбежал молодой человек в чёрной одежде… Этот молодой человек схватил с фаэтона мешок. Кто этот молодой туземец, схвативший с фаэтона мешок с деньгами, я не знаю и опознать его не могу.

Этот молодой человек в чёрном костюме был грузинский большевик Дидако Чиабришвили. Схватив мешок, он бросился к центру площади. Здесь окутанный дымом взрывов виднелся экипаж. На подножке экипажа стоял офицер. Офицер палил вверх из нагана и что-то кричал. Чиабришвили подбежал к экипажу, бросил в него мешок с деньгами, и офицер, стегнув лошадь, помчался в сторону Куры.

В офицерскую форму был переодет неустрашимый Камо.

В этот вечер все участники боевой группы собрались на подпольной квартире. Они были довольны: из нападающих никого не поймали. Вся боевая операция длилась меньше пяти минут.

Теперь надо было решать, как и когда переправить деньги в Петербург.

Тифлис в эти дни

Тифлисская полиция была в ярости. Ещё бы! В центре города среди бела дня революционеры отобрали у царской казны четверть миллиона рублей! Начальнику тифлисской полиции шли грозные телеграммы из Петербурга: найти деньги, арестовать злоумышленников!

Вся полиция, жандармерия, тайные агенты – все сбились с ног в поисках боевиков и похищенных денег. Людей хватали по малейшему подозрению, на вокзале круглые сутки вертелись шпики. По ночам в окнах многих домов горел свет, и все догадывались – там идёт обыск.

Пятисотрублевая ассигнация, которая была зарыта в землю.

В этой бутылке лежала ассигнация.

Камо понимал, в любую минуту полиция может нагрянуть и к нему. Значит, деньги держать у себя нельзя. Необходимо переправить их в безопасное место. Такое место Камо знал. Но как пронести через весь город мешок с деньгами? Днём и ночью по всему Тифлису дежурят полицейские, разъезжают казачьи патрули, шныряют шпики. Город объявлен на военном положении. Всех, кто появляется с чемоданом, саквояжем, мешком, портфелем, – полиция обыскивает.

– Ничего, мы их перехитрим, – сказал Камо. – И сделаем это как можно скорее!

Женщина в белом

В полдень солнечного дня по главной улице шумного Тифлиса шла молодая женщина. Платье, шляпка, чулки, туфли – всё на ней было белое. Так в тот год одевались в Тифлисе жёны мелких чиновников и небогатых торговцев. Рядом с женщиной семенил босой подросток. На его лохматой голове лежал свернутый полосатый матрас. Женщина приветливо улыбалась встречным знакомым, а стоявший у Военного собора усатый городовой неизвестно почему отдал даме в белом честь.

К вечеру Камо уже знал: набитый деньгами матрас доставлен в надёжное место.

Фаня Беленькая

Прошло немало дней, прежде чем Камо, обманув ещё раз полицию, благополучно провёз деньги в Петербургский комитет большевиков.

Казалось бы, всё хорошо. На такие деньги можно купить за границей немало нужного оружия. Но это только казалось. Дело в том, что на денежных знаках всегда напечатаны номера. И царское правительство известило все страны Европы, какие номера стоят на похищенных ассигнациях пятисотрублёвого достоинства. Значит, «пятисотку» нельзя было разменять, такой «пятисоткой» нельзя было расплатиться и за оружие.

Вот и получилось, деньги есть, но пускать их в дело нельзя! Значит, кавказские большевики зря рисковали своей жизнью? Нет! Надо искать выход! А выход был только один: изменить номера на деньгах. Но кто это может сделать? И тут подпольщики вспомнили о художнице-большевичке Фане Беленькой.

На даче

Ранней осенью невдалеке от Петербурга какой-то франтовато одетый господин бродил по улочкам дачного посёлка. Он искал дачу. Этот франтовато одетый господин был одним из руководителей боевой большевистской группы. После долгих поисков ему удалось найти подходящую дачу. Она стояла вдали от посёлка, на окраине леса.

Через день вместе с франтоватым господином на дачу приехала нарядная дама с опущенной на лицо вуалеткой. Это была Фаня Беленькая. Вещей с ними почти не было. У франтоватого господина – небольшой чемодан, а у спутницы – коробка для дамской шляпы. Вместо шляпы в коробке лежали пачки пятисоток.

Фаня работала только по ночам. Закрыв окна ставнями, задёрнув плотными шторами, искусная художница до рассвета переделывала номера ассигнаций. Работа её была столь совершенна, что с первого взгляда никто не мог бы заметить подделку.

Настал день, когда Фаня закончила свой нелёгкий труд. И тогда на дачу приехал глава боевой технической группы большевиков – инженер Леонид Красин.

Он рассматривал под микроскопом каждую переделанную ассигнацию, и по лицу его было видно, что работой художницы он доволен. Разглядывая одну из последних ассигнаций, он вдруг нахмурился и отложил её в сторону.

– Что-нибудь заметно? – встревожилась Фаня.

– Заметно. На этой пятисотке первая цифра номера чуть меньше остальных. Её нельзя пускать в оборот.

Фаня потянулась к ассигнации:

– Сейчас я её сожгу.

– Не надо, – Красин ещё раз взглянул на денежный знак с изображением царя Петра Первого.

– Что же с ней делать? – виновато спросила художница.

– Думаю, что её надо сохранить, хорошо и надёжно спрятать.

– Но зачем?

– Зачем? А затем, сударыня, что революция в России неизбежна. И когда народ свергнет царя, мы устроим в каком-нибудь дворце невиданный музей. Он расскажет народу, как делалась революция. И в этом музее наша испорченная пятисотка будет не на последнем месте…

Спрятать бракованную пятисотку поручили революционеру-боевику Николаю Буренину. Буренин заделал ассигнацию в бутыпочку, сел в поезд и отправился в Финляндию. Там жил его надёжный друг-большевик, у которого была дача с большим садом.

Тёмной осенней ночью Буренин закопал бутылочку у старого дуба и утром вернулся в Петербург.

Пятьсот рублей и бутылочка

С тех пор прошло немало лет. Давно уже в России не было царя, исчезли и деньги с портретами царей, но Буренин не забыл о бутылочке. В тысяча девятьсот тридцать четвёртом году он поехал в Финляндию. Финские коммунисты помогли ему найти место, где когда-то стояла дача его друга. Как разросся за эти годы знакомый сад! Не просто найти теперь старый дуб, который сторожит удивительный клад. Но всё же Буренин отыскал его. И откопал заветную бутылочку. Пятисотка была цела и невредима.

Н. Е. Буренин.

И вот сегодня бутылочка лежит под стеклом в Ленинградском музее Великой Октябрьской социалистической революции. А рядом лежит ассигнация с портретом царя Петра Первого. Лежат эти необычные экспонаты и безмолвно рассказывают о героическом эпизоде из великой истории революционной борьбы народов России за свою свободу.