Текст книги "Путешествие без карты"

Автор книги: Нисон Ходза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Н.Ходза
Путешествие без карты
(рассказы)

Ты бывал когда-нибудь в музее? Если бывал, значит слышал слово ЭКСПОНАТ. Так называются вещи, выставленные в музее. Поэтому в книге о любом музее ты обязательно встретишься с этим словом – экспонат.

Разные есть музеи. В одном ты увидишь картины знаменитых художников. В другом – узнаешь, как жили люди много тысяч лет тому назад. В третьем – с удивлением будешь рассматривать чучела, скелеты животных, вымерших задолго до появления человека на Земле.

Такие музеи существуют во многих странах. Но в нашей стране есть музеи, каких нет нигде. Они рассказывают, КАК ГОТОВИЛАСЬ ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. В этих музеях множество драгоценных исторических экспонатов. Поведать о всех невозможно даже в самой толстой книге. Для этого надо написать, может быть, сто толстых книг. Потому что какая-нибудь небольшая, пожелтевшая от времени фотография оказывается вдруг настолько важной и интересной, что о ней одной можно написать целую книгу.

Есть в этих музеях и загадочные экспонаты, перед которыми ты остановишься в недоумении: почему они попали в музей? Какое отношение имеют к революции, скажем, разные тросточки, старинная английская пушка, окорок, детские кубики, пятисотрублевая царская ассигнация? Если бы эти предметы могли заговорить, ты услышал бы о захватывающих революционных событиях, о которых до сих пор не знал.

В этой книге ты прочтёшь о таких загадочных экспонатах. Их всегда с особым интересом рассматривают многочисленные посетители Государственного музея Великой Октябрьской социалистической революции.

Чернильницы из хлеба

Много раз уходил Владимир Ильич из-под носа у сыщиков.

Но однажды его всё-таки арестовали.

Привезли Ленина в тюрьму, посадили в одиночную камеру.

Начальник тюрьмы сказал надзирателям:

– Не спускайте глаз с арестованного. Главное, чтобы он не передал на волю какого-нибудь письма.

Надзиратели следили за Лениным день и ночь. В дверях камеры была небольшая круглая дырка – «волчок». Через неё надзиратели и подглядывали за Лениным.

Ничего подозрительного надзиратели не замечали. И по утрам докладывали начальнику:

– Заключённый читал разные книги. Запрещёнными делами не занимался.

А Ленину надо было обязательно передать на волю важные указания.

И вот однажды Ленин попросил у тюремного начальника бутылку молока. Дело в том, что Ленин знал один секрет. Если писать не чернилами, а молоком, никто не заметит, что на бумаге есть какая-то запись. Но стоит такое письмо-невидимку подогреть, и буквы сразу же проступят.

Молоко Ленин получил. Дело стало за чернильницей. Как добыть в тюрьме чернильницу? Владимир Ильич нашёл выход. Слепил из тюремного хлеба небольшую чернильницу, налил в неё молока и стал писать. Писал Ленин, конечно, не на бумаге, а между строк какой-нибудь книги. Напишет что надо, позовёт надзирателя и скажет:

– Эту книгу я прочёл. Верните её моей невесте – Надежде Константиновне Крупской.

Начнут тюремщики листать книгу, каждую страницу проверят. Не спрятана ли где записка, не подчёркнуты ли слова, не обведены ли какие-нибудь буквы. Смотрят, смотрят – ничего не видят. И отдают книгу Надежде Константиновне. А Надежда Константиновна поднесёт к лампе книжные странички, нагреет их, прочтёт, что написал Ленин, и быстро передаст кому надо.

Эти фотографии сделаны в полицию сразу же после ареста В. И. Ленина.

Посмотрел как-то надзиратель в «волчок», видит: Ленин пишет! Стал он дверь открывать, загремел ключами, а Ленин – раз! – и проглотил чернильницу из хлеба. Ворвался надзиратель в камеру – Ленин сидит как ни в чём не бывало и книжку читает. Заглянул надзиратель в книжку – нет, ничего там не вписано.

В эту камеру царские тюремщики заточили В. И. Ленина.

«Померещилось, что ли?» – думает тюремщик.

Вышел он из камеры, закрыл дверь на ключ и снова стал расхаживать по коридору. Потом подкрался неслышно к «волчку», заглянул в камеру – что такое?! Опять Ленин пишет!

– Попался! – обрадовался надзиратель.

Только он повернул ключ в замке, а Ленин опять – раз! – и нет чернильницы! Вновь надзиратель оказался в дураках.

Шесть хлебных чернильниц пришлось Ленину проглотить в тот день.

Много лет спустя, уже после смерти Владимира Ильича, Надежда Константиновна Крупская рассказала эту историю в своей замечательной книге о Ленине.

Надзиратель у камерного «волчка».

Ленин в ссылке

На стенде фотографии деревенского дома. Ничего интересного. Можно не останавливаться и пройти мимо. Но почему же тысячи людей из разных стран мира стремятся в село Шушенское, чтобы увидеть этот старый дом, переступить его порог и в торжественном молчании войти в его комнаты? Как жил, что делал Ленин в сибирской ссылке? Об этом написано несколько книг. Вспоминала жизнь в Шушенском и жена Ленина – Надежда Константиновна Крупская. Из её рассказов мы узнали, что с появлением Ленина шушенская беднота обрела верного друга.

Неграмотные мужики не знали никаких законов. Это было на руку сельским богатеям и местному начальству. Безнаказанно притесняли они деревенских бедняков. Неизвестно от кого, но только проведали мужики, что Ленин изучил все царские законы. Теперь с каждой новой бедой они шли к Ленину. Шли вот в этот самый деревенский дом, где жили в ссылке Ленин и Крупская.

Не было мужикам отказа от Ленина. Каждому помогал составить жалобу на кулака, объяснял, как и кому написать о произволе чиновников. И напрасно полиция надеялась, что для неграмотных крестьян царь – особа священная, а потому, если скажет Ленин плохое о царе, мужики сразу донесут сельскому уряднику или попу.

В ссылке Ленин не переставал думать об одном важном деле: о создании подпольной революционной газеты. Чтобы узнали через неё рабочие и крестьяне, кто держит их в рабстве, кто помогает их угнетателям, как бороться народу с капиталистами. Но выпускать подпольную газету в России опасно и ненадёжно. Нужна типография, машина, наборщики. Такую типографию полиция быстро обнаружит.

И Ленин решил, что революционную газету надо издавать за границей и тайно переправлять в Россию.

Дом крестьянки П. А. Петровой в селе Шушенском, где жил В. И. Ленин.

А ещё вспоминает Надежда Константиновна, как Ленин в ссылке жандармов провёл. Меньше года оставалось Владимиру Ильичу до конца ссылки, когда к нему нагрянули жандармы. Обыск! Надежда Константиновна встревожилась. Ещё бы! На нижней полке книжного шкафа вперемешку со школьными учебниками лежали революционные брошюры и статьи. Если жандармы их обнаружат – ссыльного Ленина приговорят к многолетней каторге.

Один из жандармов, коренастый и низкорослый, сразу подошёл к книгам. Он хотел уже нагнуться и начать обыск с нижней полки, но Ленин быстро придвинул ему стул, чтобы жандарм мог легко дотянуться до верхней полки. Удивился жандарм. Какой любезный бунтовщик, сам помогает полиции.

В. И. Ленин в 1897 году.

Влез полицейский на стул, снял с верхней полки толстую книгу. Прочёл на первой странице: «Н. А. Некрасов. Стихотворения». Книга хоть и дозволенная, а всё равно перелистать надо все страницы до единой. Вдруг между страницами спрятано тайное письмо или записка. Перелистал все четыреста страниц – ничего не нашёл.

Улица в селе Шушенском.

Вытянул жандарм вторую книгу, раскрыл – удивительное дело! Ни одного слова прочесть не может. Ленин молчит, только чуть-чуть усмехнулся: книга-то на немецком языке. Толстая и без картинок. Перелистал её жандарм, вздохнул, взялся за третью книгу. Видит, какие-то таблицы напечатаны, а к чему они – понять невозможно. Может, таблицы только для отвода глаз напечатаны, а в тексте против царя говорится. Читал, читал – ничего про царя не нашёл. И о революции не упоминается.

Час прошёл, а жандарм только за вторую полку принялся. А полок-то – целых шесть! На второй полке на английском языке книга оказалась. Поди знай, о чём она! А всё равно листать приходится: нет ли чего между страницами.

Ленин и Крупская сидят за столом, смотрят, как жандарм приближается к нижней полке.

Осилил полицейский три полки, сел на стул передохнуть, рукавом пот со лба вытирает. Посидел минуту-другую, отдохнул, стал дальше возиться с книгами. А на четвёртой полке опять книги с таблицами. И совсем непонятные. Про какие-то рынки, мануфактуру, кооперацию, реализацию. Просто голова разламывается от таких слов. Главное, неизвестно: дозволены такие слова или не дозволены.

Пока дошёл до предпоследней полки, совсем осоловел полицейский, даже воротник расстегнул, чтобы дышалось легче. Вытянул с полки тоненькую книжку, раскрыл и оживился: сразу обнаружил рукописный листок. Главное, листок-то написан самим Лениным. Почерк Ленина жандарм уже знал. «Наверняка что-то запрещённое! Тут-то я разберусь что к чему», – подумал довольный жандарм.

Он разгладил листок и прочёл: «Кричный способ выделки железа всё прочнее держится на уральских заводах, тогда как в других частях России он уже вполне вытесняется пудлингованием». Жандарма бросило в жар. Он читал и перечитывал записку Ленина и ничего не понимал. О чём записка? Про политику, про царя ничего нет, но слова какие-то подозрительные: «кричный способ», «пудлингование». Что с такой запиской делать? Забрать с собой, чтобы начальство разобралось? Но говорят, этот ссыльный все законы знает! Отберёшь записку, а он жалобу в Петербург настрочит: на каком основании произвели изъятие. Требую вернуть, а виновного наказать! Нет! Лучше с ним не связываться. Он вложил записку в книгу и обессиленный снова опустился на стул.

– А там что за книги? – спросил он, глядя с тоской на нижнюю полку.

– Там только мои учебники, – поспешно ответила Надежда Константиновна.

– Учебники? – удивился жандарм. – Вы что, учиться сюда приехали?

– Я же учительница, – объяснила Надежда Константиновна. – Хотела учить здесь деревенских ребятишек, а полиция запрещает. Так и стоят на полке без дела учебники.

– Правильно, что запрещают! – важно сказал жандарм. – За вами глаз да глаз нужен. Научите ребят разным вольностям.

– Скоро ты кончишь копаться? – послышался из соседней комнаты недовольный голос второго жандарма. Он там перечитывал письма к Ленину. – Через час темно станет, а нам ещё подпол и чердак обыскать надо. Ночью, что ли, шуровать станем?

– Ладно, ладно, иду! – отозвался коротконогий полицейский и поднялся со стула.

– Учебники нас не касаются, – сказал он и отправился обыскивать чердак.

В сумерки обыск кончился. Жандармы ушли ни с чем.

– Какое счастье, что обыск начался не с нижней полки, – облегчённо вздохнула Надежда Константиновна.

– Я для того и стул ему подсунул, – сказал довольный Владимир Ильич. – Рассчитал, что он умается, пока дойдёт до конца. Удачно получилось. А сейчас придётся и нам потрудиться. Перепрятать нелегальщину так, чтобы впредь не бояться никаких обысков.

Подарки для Кати

Они вышли из магазина детских игрушек. Ольга Ивановна держала в руках большую длинную коробку, перевязанную розовой лентой, у Ленина под мышкой была зажата квадратная коробка, перевязанная тонким цветным шпагатом. Ленин спросил:

– В Мюнхене вы впервые?

– Впервые, Владимир Ильич. Стыдно сказать, вчера заблудилась.

– Надо иметь план города. Обязательно. План избавляет вас от необходимости обращаться к прохожим.

– Теперь уже не стоит: завтра уезжаю. Пройдёт три дня – и я в Питере!

Ленин вздохнул:

– Завидую вам, товарищ Ольга. Но ничего не поделаешь. Издавать революционную газету в России пока что невозможно – накроет полиция. Приходится действовать на чужбине. Но имейте в виду, немецкая полиция тоже следит за русскими революционерами.

– Об этом мне говорили.

– Значит, вы уезжаете завтра вечером? Времени осталось в обрез. Приходите к нам сегодня не позже шести: надо успеть всё упаковать и заклеить. Аккуратнейшим образом! Надежда Константиновна поможет. У неё такие вещи получаются удивительно ловко…

– Приду ровно в шесть…

– Ещё раз напоминаю: если в Питере у студента в руках будет зелёный платок, значит поблизости шпик. Тогда студент к вам не подойдёт. Запомнили?

– Да…

– Итак, Зигфридштрассе, четырнадцать, ровно в шесть. А теперь – разойдёмся. Не надо, чтобы нас видели вместе…

Центральный вокзал в Мюнхене. Отсюда «товарищ Ольга» уехала в Россию с революционной газетой «Искра».

Петербургский шпик по кличке Граф с утра топтался на перроне Николаевского вокзала. Задание было нехитрое: обнаружить среди пассажиров женщину с родинкой под правой бровью, одетую в серый каракулевый жакет и такую же серую каракулевую шапочку. Накануне начальник охранки снабдил Графа фотографией женщины, и шпик был уверен, что найдёт её в любой толпе.

Граф не ошибся, он узнал её, хотя лицо женщины скрывала густая вуаль. Мюнхенский агент русской охранки сообщил точные приметы не только Ольги Ивановны, но и её чемодана: «…жёлтый, кожа местами потёрта, перетянут двумя тёмно-коричневыми ремнями, ручка чёрной плетёной кожи». И прежде чем увидеть женщину, шпик заметил носильщика с её чемоданом. Должно быть, чемодан был нетяжёл: носильщик шёл легко и быстро, женщина едва поспевала за ним. Граф не спускал с неё глаз и не видел, как стоящий под фонарём студент вертел в руках зелёный платок…

Таким был первый номер «Искры».

Близ вокзала гуськом стояли извозчики. Носильщик остановился у лихача, ловко откинул меховую полость и поставил чемодан в санки.

Чемодан с двойным дном.

– На Выборгскую сторону, – сказала Ольга Ивановна.

Извозчик чмокнул, тихо присвистнул, и поджарый серый в яблоках иноходец с места взял рысью.

Несколько минут назад, подъезжая к Питеру, Ольга Ивановна думала только о скорой встрече с маленькой Катюшей. Ей казалось, что поезд идёт ужасно медленно, что она приедет не вечером, как сказано в расписании, а ночью и Катюша уже будет спать.

Но сейчас, когда до дому оставалось десять-пятнадцать минут езды на извозчике, она думала совсем о другом: за кем следит шпик? За ней или за студентом? Если за ней, то он едет сейчас следом. Значит, надо ожидать визита полиции… Неужели найдут?.. Вспомнился недавний разговор с Владимиром Ильичем:

– Охранка знает, что газета «Искра» выходит не в России. Вы должны быть готовы к тому, что на границе ваш багаж тщательно проверят. Но не будем преувеличивать ум и хитрость полиции. Подумаем, как её перехитрить…

Специальный жилет, в котором газету провозили через границу.

– Я достала чемодан с двойным дном, – сказала Ольга Ивановна, ожидая похвалы за это. Но Владимир Ильич только покачал головой:

– Известный полиции трюк. С этим можно влипнуть. У вас, кажется, есть дочь?

– Есть, а что?

– Сколько ей лет?

– В день моего возвращения Катюше исполнится пять. Привезу ей куклу. Я видела здесь в магазинах – хорошие недорогие куклы…

– Знаете что, давайте купим ей ещё кубики.

Хотите, я провожу вас в магазин?..

Ольга Ивановна вспоминает этот разговор и ей кажется, что она слышит за собой скрип полозьев: конечно, следом на таком же лихаче едет шпик… «Как же всё-таки быть? Передать чемодан студенту не удалось… Ехать на конспиративную квартиру – безумие. Остаётся одно – ехать домой…»

* * *

Дома её встретил восторженный визг Катюши. Смешная девчонка, от радости всегда взвизгивает.

– Душенька! Поздравляю тебя с днём рождения! – Ольга Ивановна вытащила из чемодана куклу. – Её зовут Анхен.

– Как?

– Анхен. Она немка и говорит только по-немецки. Правда, правда. Нажми ей животик.

Осторожно, словно боясь причинить кукле боль, Катя прикоснулась к Анхен. Кукла дважды моргнула синими, невероятно длинными ресницами и отчётливо произнесла:

– Ан-хен…

Катюша взвизгнула.

– Ещё я привезла тебе кубики. – Ольга Ивановна достала со дна чемодана квадратную коробку. – Сейчас ты увидишь, какие это кубики. Разноцветные! Из них можно сложить много всяких зверюшек. Ну-ка, сложи мне зайчика…

Кубики, которые привезла Ольга Ивановна из Мюнхена в подарок дочке Кате.

* * *

Катя зайчика не сложила. Помешала полиция. Она явилась, когда счастливая Катя искала кубик с хвостиком зайчика.

– Чемодан! Где ваш чемодан? – строго спросил жандармский офицер.

– Он перед вами, – ответила Ольга Ивановна.

Чемодан лежал на диване. Жёлтый потёртый чемодан с плетёной кожаной ручкой. Офицер поднял крышку – чемодан был пуст. Костяшками пальцев он постучал по дну – проверил, нет ли в чемодане второго дна.

«Ильич был прав», – подумала Ольга Ивановна. Она старалась быть спокойной, не выдать своего волнения.

– Куда вы дели газеты? – Офицер смотрел на Ольгу Ивановну холодными прозрачными глазами.

Газету провозили в Россию между стенок футляра для чертежей.

– Какие газеты?

– Ах, вы даже забыли, какие газеты! Хорошо, я напомню вам. Газета называется «Искра». Её издаёт преступная социал-демократическая партия! Теперь вы вспомнили?!

– Впервые слышу об этом…

– Разумеется – впервые! Вы ничего не знаете, ничего не помните! Зато мы отлично знаем, что вы привезли из Германии нелегальные газеты. Вы привезли «Искру»!

– Вас ввели в заблуждение…

– Глупое запирательство. Не пройдёт и часа, как мы найдём их.

Ольга Ивановна молча пожала плечами.

– Тем хуже для вас! – Офицер обернулся к жандармам. – Приступайте к обыску!

…Жандармы копались в шкафу, комоде, в печке, заглядывали под кровать, передвигали мебель, сдирали обои. Офицер, сидя в мягком кресле, командовал:

– Вспороть подушки! Проверить матрас! Ищите тайники в мебели!

Катя испуганно следила за полицейскими. Она не плакала, потому что мама была спокойна и даже засмеялась, когда жандарм сунул руку в дымоход, а потом провёл ладонью по лицу: оно покрылось грязными полосами…

Ничего не найдя в комнате, полицейские отправились обыскивать кухню.

– Катюша, я скоро вернусь, – сказала Ольга Ивановна и пошла вслед за жандармами.

Офицер и Катя остались одни. Катя сидела у стола, на её коленях стояла коробка с кубиками.

– Какие у тебя кубики! Какие хорошие кубики! – сказал офицер.

– Из них можно разных зверюшек складывать.

– А хочешь, я подарю тебе куклу? Большую, большую!

– Спасибо, хочу… У меня уже есть одна новая кукла. Вот она. Мне её мама подарила сегодня, потому что сегодня мой день рождения, мне сегодня потому что пять лет уже…

– Пять лет! Не может быть! Завтра же пришлю тебе огромную куклу!

– Спасибо…

– Да, кстати, ты не видела, куда мамочка положила газеты? Они были в этом чемодане, а мамочка куда-то их положила, а куда – и сама не помнит. А ты, конечно, помнишь куда…

– Нет… Я не помню…

– Может быть, мамочка отдала их кому-нибудь? Кто у вас был сегодня вечером?

– Никого не было. Вы не можете найти хвостик?

– Какой хвостик?

– Заячий. Я хочу сложить зайчика, а где хвостик – не знаю. – Она доверчиво протянула жандарму кубик.

Но и жандарму не удалось сложить зайчика. Вернулись из кухни полицейские. Один из них держал пачку газет. За его спиной стояла Ольга Ивановна, и Кате показалось, что глаза у мамы весёлые.

– Нашли, ваше благородие! Обнаружили! В кладовой! – доложил полицейский.

– Ага! – полицейский вскочил с кресла. – Я предупреждал вас, сударыня!

Он вырвал из рук жандарма газеты, и вся его живость тут же пропала.

– Болван! – заорал он на жандарма. – Что ты принёс?! Эти газеты продаются на каждом углу. Я же объяснял, те газеты на папиросной бумаге! Тонкие! Совсем тонкие! Начинайте повторный обыск!

На этот раз офицер искал тоже. Он не оставил без внимания ни одной вещи и даже приказал распороть синеглазую куклу. Жандарм ткнул ножом в Анхен, и бедная кукла, дважды моргнув длинными ресницами, тихо выдохнула:

– Ан-хен…

* * *

Уже светало, когда жандармы убедились, что «Искры» в квартире нет.

– Будете уходить, не хлопайте дверью, ребёнок спит, – повелительно сказала Ольга Ивановна.

Катя и вправду спала. Она заснула, сидя на стуле. Голова её лежала на столе, в руке был зажат кубик с заячьим хвостиком.

Она не слышала, как Ольга Ивановна осторожно раздела её и отнесла в постель. Она только тихо всхлипнула, должно быть, ей приснилась искалеченная Анхен.

Несколько минут Ольга Ивановна смотрела на спящую девочку, потом подошла к столу и положила кубик с заячьим хвостиком в коробку. И ей вспомнился Владимир Ильич, как он сказал серьёзно и озабоченно:

– Станете вынимать из кубиков «Искру» – будьте осторожны: Катя огорчится, если на кубиках порвутся картинки…

Кровавое воскресенье

Поп полиции нужен

О петербургском священнике – отце Георгии Гапоне слыхал даже царь. Но лучше всех о нём знал начальник охранки. Той самой охранки, которая выслеживала и хватала революционеров. Её работники не раз докладывали начальнику:

– Этот поп ведёт с рабочими разные беседы.

– Где встречаются? О чём беседует? – интересовался жандармский генерал.

– Он их о жизни расспрашивает, ваше превосходительство: кто сколько зарабатывает, сколько за жильё платит, много ли грамотных…

– А что говорят рабочие?

– Скулят, конечно. Дескать, работают двенадцать часов, домой приползают еле живые, получают гроши, прокормиться не могут. Ну, и мастеров, конечно, ругают…

– О политике толкуют? О царе речь заходит? О забастовке болтают? – сыпал вопросами генерал.

– Политики и священной особы государя императора не касаются. О забастовках отец Георгий разговора не поддерживает. Объясняет, что жизнь улучшать надо мирно, по-хорошему. Стачки и бунты осуждает…

Жандармский генерал был неглуп, знал: всякий поп полиции нужен, а такой – особенно. Рабочие в бога верят. Слово священника для них свято.

Просьба Гапона

Вскоре градоначальник Петербурга генерал Фуллон получил от Гапона просьбу. Гапон спрашивал разрешения организовать в столице общество под названием «Собрание русских фабрично-заводских рабочих». А градоначальник уже знал от охранки: Гапон учит рабочих уважать власть, царя называет божьим помазанником, с революционерами сам не якшается и рабочих призывает не слушать преступных речей смутьянов.

Дома на окраине Петербурга, в которых жили рабочие.

Градоначальник просьбу Гапона уважил и даже пригласил его к себе для беседы. О чем они говорили – неизвестно, а только после беседы Гапон снял в Петербурге большие дома и открыл в них отделения «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». Главным над всеми отделениями градоначальник назначил Гапона.

Не знали рабочие, на чьи деньги снимает Гапон такие дома. Это уже потом выяснилось, кто давал попу деньги.

На Васильевском острове

Открылось отделение Гапона и на Васильевском острове. По воскресным дням в большой зал на Четвёртой линии приходили рабочие. В зале было светло, тепло, уютно. Там можно было послушать граммофон, для немногих, кто умел читать, на столах лежали тоненькие книжки о святых и царях. А пожилые рабочие вели больше разговор о своём житье-бытье.

– Это, как жить? – ерошил патлатую бороду чернорабочий Шаров. – За шесть гривен двенадцать часов работаем. Не помню, когда и сыт был!

– Ежели холостой – с голоду не умрёшь, но и сыт не будешь, – вздыхал слесарь с гвоздильного завода.

– То и беда, что семейный! – сокрушался Шаров. – Двое детей. Анютка-то скоро и сама на завод пойдёт. Ей по весне тринадцать минет. А сын ещё в люльке качается – второй год пошёл. Я его Николаем окрестил. В честь нашего государя императора, – пояснил Шаров, глядя с почтением на портрет царя, прилаженный над помостом.

– Отец Георгий говорит, что батюшке царю о нашей доле неведомо, – опять вздохнул слесарь с гвоздильного. – Министры, слышь, правды ему не сказывают. В обмане держат.

– Отец Георгий и сам до царя дойдёт, – уверенно сказал Шаров. – Всё ему поведует. И про нищету нашу, про работу каторжную, про мастеров, что и за людей нас не считают…

Вот так и рассуждали рабочие-гапоновцы. Твёрдо верили: узнает царь правду и сразу всё изменится. А правду царю скажет не кто другой, как отец Георгий.

Шаров и Гурьев

Семья Шарова ютилась в единственной комнатёнке сырого подвала. На полу лежал набитый сеном матрас, с низкого потолка свисала люлька. На матрасе спали втроём – Шаров, жена Марья и Анютка. Колька спал в люльке. В красном углу висела икона святого Николая-чудотворца, у изголовья матраса отливало медью распятие, посреди стены красовался поясной портрет царя Николая в парадной форме.

Кроме комнаты Шарова в подвале была и кухня. В ней жил токарь Балтийского завода Василий Гурьев. Гурьев был большевик-подпольщик, но Шаров об этом, конечно, не знал. Бывало, что и Гурьев заходил на гапоновские беседы, и тогда Шаров и Гурьев шли домой вместе.

Вот и сегодня они возвращались вместе. Холодный ветер с Невы продувал худую одежонку, но и он не мог прервать недавно начатый спор.

– Что же получается, Кузьма Терентьич? – спрашивал Гурьев. – Скоро год, как батюшка читает вам утешные проповеди, а дело-то ни с места! За двенадцать часов работы те же шесть-семь гривен! Мастера что хотят, то и творят! Дети наши грамоте не учатся! А как живём? Собачья конура и та лучше нашего подвала! Собака-то в конуре одна живёт, а ты – вчетвером! Где же она, царская милость?

Одна из «квартир» для рабочих.

– Так ведь государь-то ничего не знает. Министры виноваты! Окружают его, как псы злобные!

– Значит, царь у нас недоумок! Псами, вишь, окружился. Выходит, что на троне не царь, а псарь!

Услышав такое о царе, Шаров от возмущения остановился и уставился на Гурьева так, словно впервые его увидел.

– Ты что, ты что?! – повторял он, топчась на месте. – Такие слова о царе! Да как ты посмел! За такое тебе на том свете, знаешь, что будет!

– Человек живёт не на том, а на этом свете, – мрачно усмехнулся Гурьев. – Значит, и жизнь свою должен устраивать на земле.

– Вот отец Георгий и учит, как её устраивать… По учению божию учит. Вразумит господь царя-батюшку…

– До бога высоко, до царя далеко. Когда ещё царь твоего попа услышит?!

Шаров не ответил, только ещё больше съёжился от холодного ветра. Так молча и дошли они до своего подвала. Опустились по грязным, скользким ступеням и не прощаясь разошлись: Шаров в комнату, Гурьев на кухню.

Пойдём к царю!

Всё чаще и чаще Гапон слышал от рабочих жалобы.

– Не можем больше так жить! Отпиши царю бумагу! Дети наши с голода пухнут!

Гапон начал опасаться. Ещё немного, и рабочие перестанут ему верить. И тогда безбожники-революционеры подымут рабочих на бунт!

То, чего так боялся Гапон, случилось в середине декабря тысяча девятьсот четвёртого года. Путиловский мастер Тетявкин выгнал с работы четырёх рабочих-гапоновцев. Без всякой вины выгнал, просто не понравились ему – и весь разговор! Как хотите, так живите!

Рабочие бросились к Гапону:

– Защити, батюшка! Видно, забыл о нас господь!

– На бога не грешите! – сурово оборвал Гапон. – Отрядим к директору завода рабочую делегацию. Он Тетявкина быстро образумит!

Но директор завода разговаривать с рабочими не стал. Только обронил сердито:

– Раз уволил, – значит, работали плохо…

Снова пришли рабочие к Гапону.

– Прогнал нас директор! Видно, за людей не считает!

– Найдём и на директора управу, – успокаивал Гапон рабочих. – Сейчас поеду к его превосходительству генералу Фуллону. Господин градоначальник всей душой за рабочих!..

Градоначальник Фуллон принял Гапона незамедлительно и радушно. Но пока Гапон излагал ему историю с путиловскими рабочими, генерал отводил глаза в сторону, рассеянно смотрел в огромное зеркальное окно на золотой шпиль Адмиралтейства.

– Рабочие Путиловца возбуждены, крайне возбуждены, ваше превосходительство, – закончил свой рассказ Гапон. – Боюсь, что смутьяны-революционеры воспользуются этим, не исключена однодневная забастовка. Тогда многие могут выйти из-под моего контроля… Настойчиво прошу вашего распоряжения о возвращении уволенных рабочих, а мастера Тетявкина убрать на другой завод…

Градоначальник оторвал взгляд от окна, и на Гапона уставились из-под мохнатых бровей злые острые зрачки.

– Иными словами, батюшка, – градоначальник потянулся за сигарой, долго раскуривал её, а потом так же неторопливо продолжал – Иными словами, рабочие с вашим мнением не считаются и перестают вам верить. – Градоначальник стряхнул сигарный пепел в хрустальную пепельницу и, буравя Гапона колючими зрачками, спросил – Для чего, позвольте спросить, вы получаете от полиции деньги? Вы обязаны, понимаете, обязаны всеми средствами удержать смутьянов от преступных действий! Иначе… – Градоначальник не договорил, что будет «иначе», Гапон и сам понял, что его ожидает. Полиция разгласит, что Гапон получает от неё сто рублей в месяц. Разразится скандал, после которого церковь будет вынуждена лишить Гапона его священнического сана. Надо было немедленно что-то предпринимать, идти на любой риск, но сохранить доверие рабочих.

После тяжких раздумий Гапон созвал собрание. На собрание пришли не только представители всех гапоновских отделов. На этот раз пришли и большевики-подпольщики. Гапон рассказал о встрече с градоначальником.

– Что будем делать, братья? – вопросил Гапон.

– Бастовать! – крикнул путиловский большевик Полетаев. – Бастовать, пока не примут уволенных и не выгонят собаку Тетявкина!

– Бастовать! Бастовать! – раздались дружные голоса рабочих. И стало ясно: никакие силы не удержат теперь путиловцев от забастовки.

Рано утром третьего января забастовала вагонная мастерская, где хозяйничал мастер Тетявкин. А остальные мастерские? Поддержат ли они вагонщиков? От этого зависел успех забастовки. Мастерских на Путиловце много. Разбросаны они в разных концах огромной территории. И никто там не знает, что одна мастерская уже бастует.

Помогли подручные мальчишки. Они бегали по мастерским и кричали:

– Кончай работу! Забастовка!

– Выходи на двор! Забастовка!

– Выключай станки! Забастовка!

Испуганные мастера выталкивали ребят из мастерских, награждали их оплеухами, давали зуботычины, но голоса мальчишек были услышаны.

К восьми часам утра все мастерские Путиловца перестали дымить. Началась общезаводская забастовка.

Предсмертное письмо рабочего И. В. Васильева, убитого 9 января.

Весть о забастовке путиловцев мгновенно разнеслась по столичным заводам. Следом забастовали и другие крупные заводы. Не прошло и трёх дней, как остановились станки всех заводов Петербурга. В столице царской России началась всеобщая забастовка.

Гапон был в ужасе. Он понимал, что такая забастовка может обернуться восстанием против самодержавия.

– К царю, братья! – кричал он сорванным голосом на собрании гапоновцев. – Пойдём к царю на Дворцовую площадь! Все пойдём. Пусть пойдут и жёны и дети! Царь нам всем отец! Только от нас он узнает правду! И гнев его падёт на голову нерадивых министров, обирал-заводчиков и нечестивой полиции!

Тёмные, неграмотные рабочие ещё не потеряли веру в Гапона.

– К царю! – подхватили они призыв попа. – С детьми и жёнами! Скажем ему: отец наш, ты готов отдать за нас жизнь! Но ведаешь ли ты, как нас мучают, что мы голодаем, что мы подобны скотам, почти все неграмотны… Облегчи нашу жизнь! Найди управу на мучителей наших!