355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нина Мечковская » Социальная лингвистика » Текст книги (страница 4)
Социальная лингвистика
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 20:15

Текст книги "Социальная лингвистика "


Автор книги: Нина Мечковская


Жанр:

   

Языкознание


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Природа языковых норм

В дописьменных языковых коллективах, до того, как начинали складываться функциональные разновидности языка, у говорящих еще не могли появиться оценочные представления о чужой или своей речи как о «правильной» или «неправильной». А.М. Пешковский в классической работе «Объективная и нормативная точки зрения на язык» (из сборника «Русский язык в школе» 1923. Вып. I) так характеризовал это «естественное» (первоначальное) отношение человека к языку:

"В естественном состоянии языка говорящий не может задуматься над тем, как он говорит, потому что самой мысли о возможности различного говорения у него нет. Не поймут его – он перескажет, и даже обычно другими словами, но все это совершенно «биологически», без всякой задержки мысли на языковых фактах. Крестьянину, не бывшему в школе и избежавшему влияний школы, даже и в голову не может прийти, что речь его может быть «правильна» или «неправильна». Он говорит, как птица поет. Совсем другое дело человек, прикоснувшийся хоть на миг к изучению литературного наречия. Он моментально узнает, что есть речь «правильная» и «неправильная», «образцовая» и отступающая от «образца». И это связано с самим существованием и с самим зарождением у народа литературного , т. е. образцового наречия" (цит. по публикации в издании: Звегинцев 1965, 292).

С углублением функциональной дифференциации языковых средств представления говорящих о «правильном» и «ненормативном» в речи усложняются: складываются «частные» («малые») нормы отдельных стилей, т. е. представления говорящих о «должном» и «недолжном» (ненормативном) в официально-деловом общении, в научном изложении, в разговорной речи, в том числе в профессиональной разговорной речи. Например, то содержание, которое в официальном медицинском отчете будет передано фразой Внутримышечные инъекции пенициллина не дали значимого улучшения состояния больного, в профессиональном, но не официальном разговоре двух медиков может быть выражено так: Пробовали пенициллин – не помогает. При этом оба варианта соответствуют не только общим нормам литературного языка, но и своим более узким дифференцированным нормам отдельных функциональных разновидностей языка (стилям). Естественная «свернутость» разговорных конструкций приемлема и обычна именно в разговорной речи. Если же разговорные слова и обороты попадают в официальный текст (по недосмотру ли, по случайности или потому, что пишущий недостаточно владеет нормами деловой речи), то они воспринимаются как неоправданная фамильярность и способны дискредитировать все сообщение. И напротив, слова и конструкции официальных и книжных стилей, по инерции перенесенные в неофициальное устное общение, нарушают узус [19]19
  У́зус(от лат. usus– обычай, привычка, употребление) – общепринятое употребление слова или фразеологического оборота; узуальноеупотребление противопоставляется окказиональному(от лат. occasio– случай, повод), т. е. созданному «по случаю», для данного контекста, и обусловленному индивидуальным вкусом говорящего. Под узусомпонимают также более частные нормы (в отличие от общезначимой нормы литературного языка) – в этом смысле говорят об узусе научного изложения, языковом узусе заводской молодежи, речевом(или языковом) узусе эмигрантови т. п.


[Закрыть]
разговорной речи. Ср. реплики в неофициальном разговоре двух знакомых в вестибюле поликлиники: Я по вопросу зубов…; По дороге полкило творогу приобрел…; Он в нашем микрорайоне проживает. Иногда в таких стилистических диссонансах проявляется некоторая напряженность или неуверенность говорящего; иногда канцелярские обороты настолько проникают в узус обиходного общения, что естественное «стилистическое чутье» у части говорящих притупляется.

Свой узус, свои-представления о «должном» есть и в диалектах, и в просторечии, и в арго. Так, русская крестьянка рассказывала диалектологу Е.В. Ухмылиной: В Ку́йбышыви я гыварю́ «тибе́», а дамо́й приеду – «табе́», и пояснила, что, если в деревне говорить «по-городскому» – «тибе́», смия́тца бу́дуть или скажут: Выбража́т ана́.В повести Л. Жуховицкого молодой журналист спрашивает знакомую женщину: Ира, вы где работаете?но, видя ее удивление (оба еще прежде поняли, что психологически они «свои люди»), спешит, поправиться: Старуха, ты где ишачишь?Таким образом, природа языковых норм в своих основных чертах сходна и в литературном языке, и в диалекте, и в молодежном арго. Главный признак нормы – это существование у говорящих «языкового идеала» (А.М. Пешковский), своего рода эталона или образца речи, т. е. представлений о том; что «не все равно, как сказать», что должно говорить «как следует». Только для одних «как следует» – это «правильно», «как в школе», «как по радио», для других – «как все», для третьих – «как Марья Алексевна», для четвертых – «как наши», «как Генка-таксист», и плохо говорить «не как следует» – «неправильно», «некрасиво», «не как люди», «не как свои», «как пижоны», «как деревня» и т. д.

Между отдельными нормами (литературным языком и диалектом, литературным языком и городским просторечием, профессиональной нормативной речью и профессиональным просторечием, разговорной речью и молодежным арго) существуют "пограничные зоны", где происходит взаимодействие и взаимопроникновение разных норм. Поэтому в любой норме, в том числе и в литературном языке, существуют колебания, дублетные, вариантные явления. Всегда возможна известная неопределенность в признании конкретных языковых фактов нормативными или ненормативными.

О том, насколько распространены колебания в норме литературного языка, можно судить по данным двух замечательных словарей.

Частотно-стилистический словарь вариантов «Грамматическая правильность русской речи» (авторы Л.К. Граудина, В.А. Ицкович, Л.П. Катлинская. М., 1976) был составлен с использованием ЭВМ на основе статистического обследования газет 60 – 70-х гг. В Словаре охарактеризовано около 100 типов морфологических вариантов ( зажжёт – зажгёт, ветрен – ветреней, инспекторы – инспектораи т. п.), около 30 типов словообразовательных вариантов (типичный – типический, геройски – по-геройски) и более 30 типов синтаксических вариантов ( из-за ошибки – по ошибке – по причине ошибки). Каждый из типов вариантов объединяет сотни или десятки лексически разных случаев колебаний в литературной русской речи. Например, словарная статья о вариантах типа инспекторы – инспектораоснована на 2 тыс. случаев такого колебания в газетных текстах, в том числе разных пар слов отмечено свыше 300; формы на – ывстретились почти в 89 % случаев. Такие данные позволяют оценить употребительность конкурирующих вариантов в современном языке, а если учесть происхождение и историю конкретного колебания, то можно прогнозировать, что будет с каждым из конкурентов через 5 и через 50 лет.

«Обратный словарь русского языка», составленный под руководством А.А. Зализняка (М., 1974; это было, кстати, первое в СССР крупное лексикографическое издание, выполненное с помощью ЭВМ), представляет собой свод лексики, которая содержится в четырех толковых словарях русского языка (в том числе в 17-томном). В одном из приложений к Словарю перечислены все варианты акцентологические (т. е. различающиеся местом ударения: ина́че – и́наче., мышле́ние – мы́шление) и орфографические ( корёжиться – карёжиться, коралловый – кораловый), которые словарями-источниками приводились как допустимые. Таких вариантов оказалось свыше 2,5 тыс. пар.

В любом социуме в динамике нормы противостоят два фактора: степень распространенности определенного конкурирующего варианта и авторитетность тех носителей языка, которые в своей речи употребляют данный вариант, а не другой. Победа может быть за вариантом первоначально малоупотребительным, если он отвечает определенным внутренним тенденциям развития языка.

Например, в первой трети XIX в. в литературном русском языке в глаголах на – итьв формах настоящего времени (или простого будущего) ударение падало на окончание (как это искони было присуще севернорусским говорам). Ср. в поэзии (при современном ударении стихотворный размер здесь нарушился бы):

 
Печной горшок тебе дороже,
Ты пищу в нем себе варишь.
 
( Пушкин. Чернь)
 
Сидят наездники беспечно,
Курят турецкий свой табак.
 
( Лермонтов. Измаил-Бей)

Постепенно под влиянием южнорусских говоров, где в глаголах ударной была основа, а не окончание, норма литературного языка изменилась: сейчас правильно говорить ва́ришь, ку́рят, дру́жит, гру́зит, кру́жит, ма́нити т. д. Именно с этой широкой тенденцией – переносить ударение на основу – связаны такие распространенные акцентологические варианты, как позво́нит, зво́нят и т. п., которые, впрочем, пока еще не признаны нормативными (см. подробно: Горбачсвич 1971, 45–52).

В целом в синхронии языковые факты, составляющие норму, обычно характеризуются и достаточно массовым распространением, и достаточно авторитетными источниками такого употребления.

Разные формы существования языка, представляя собой варианты реализации структурных возможностей этого языка, с объективно-лингвистической точки зрения не могут быть "правильными" или "неправильными", "образцовыми" или "смешными". Любые подобные оценки – субъективны. Севернорусское оканье ничем не хуже и не лучше средне– и южнорусского аканья, как и южнорусское фрикативное Гне хуже и не лучше средне– и севернорусского взрывного Г. Не языковые и не эстетические достоинства делают один вариант «правильным», а другой – «неправильным». Дело в социально-культурной роли земель, городов, государств, групп населения. Престижность и влиятельность их языковых привычек и норм пропорциональны этой роли.

Психологически языковые нормы обязательны для говорящих. Их грубое нарушение чревато психологическими трудностями, оно означает обособление от своего коллектива. Вместе с тем «негрубые», мелкие речевые колебания, отступления от принятых речевых образцов, самоперебивы, прерванные, «недостроенные» фразы обычны в нашей речи. Л. В. Щерба говорил, что если бы нашу речь записать «во всей ее неприкосновенности», то «мы были бы поражены той массой ошибок в фонетике, в морфологии, синтаксисе и словаре, которые мы делаем» (Щерба 1974, 36). Однако люди настроены на понимание друг друга и поэтому привыкли улавливать смысл обращенной к ним речи, почти не замечая мелких помех и «шумов».

Литературный язык как высшая форма существования языка

Все формы существования общенародного языка (литературный язык, территориальные и социальные диалекты, просторечие, профессиональная речь, молодежное арго и т. п.) в своем социуме (народе, этнографической общности, социальной или социально-возрастной группе) составляют языковую норму данного социума. Природа языковых норм одинакова и в литературном языке и в диалектах или арго, поскольку главное, чем создается само явление языковой нормы, – это наличие у говорящих «языкового идеала» (см. с. 33–36). Таким образом, литературный язык – это только одна из сосуществующих норм общенародного языка, причем в реальности не всегда самая распространенная (например, большинство населения может говорить на диалектах). Однако литературный язык – это объединяющая, наддиалектная и надсословная форма общенародного языка, поэтому за ней будущее.

Между нормой литературного языка и нормами нелитературных вариантов языка есть ряд существенных различий:

1. Несмотря на свою генетическую связь с локальной диалектной базой, литературный язык возникает как принципиально наддиалектная форма существования языка. В последующей истории, особенно в новое время, функции и сферы использования литературных языков расширяются, а нормы – демократизируются (в первую очередь благодаря тому, что формируются средства неофициального устного общения на литературном языке – разговорная речь; см. с. 30–33). Нормами современных литературных языков в основном владеют люди, имеющие среднее и высшее образование, т. е. в наше время – это большая часть населения. Благодаря школе и средствам массовой коммуникации нормы литературного языка распространяются все шире. Таким образом, в современном мире литературные языки становятся основной формой существования общенародных языков – как по разнообразию своих социальных функций, так и по месту в языковом общении всех говорящих.

2. В силу наибольшей социальной значимости литературного языка – (в сравнении с другими формами существования общенародного языка) нормы литературного языка обладают наивысшим престижем в обществе.

3. В литературном языке «языковой идеал» говорящих (представления о правильной речи) в наибольшей мере осознан обществом. Общество заботится об упрочении и распространении литературной нормы во всем коллективе говорящих. Поэтому нормы литературного языка кодифицируются [20]20
  Кодификация– по происхождению юридический термин (позднелат. codiflcatioот codex– книга, собрание законов и facio– делаю); это систематизация законов в едином законодательном своде путем устранения несогласованнности, восполнения пробелов, отмены устаревших норм. Кодификация литературного языка – это систематизированное представление языковых норм в грамматиках, словарях, в сводах правил орфографии, пунктуации, орфоэпии и т. п.


[Закрыть]
, т. е. сводятся в специальные книги – словари, грамматики, различного рода справочники по культуре речи. На основе полных («академических») нормативных грамматик и словарей пишутся школьные учебники родного языка; с нормативными описаниями языка постоянно сверяются редакторы книг и текстов массовой коммуникации. Поэтому кодификация способствует упрочению литературной речи в языковой практике говорящих.

Кодификация нормы возможна только применительно к литературному языку, и это отличает литературный язык от других форм существования языка. Однако и литературный язык не всегда кодифицирован: на ранних этапах истории конкретного литературного языка его нормы (т. е. "правильные", "принимаемые" социумом варианты реализации языковых возможностей) заданы только текстами (потому что словаря и грамматики еще нет, они не написаны). В результате кодификации норма литературного языка получает двоякое представление: во-первых, она воплощена, практически реализована в определенном корпусе классических (образцовых) текстов; во-вторых, норма записана в виде перечней правильных слов, форм и конструкций, а также в виде правил и характеристик в нормативных грамматиках и словарях [21]21
  Диалектные словари, как и словари арго, тайных языков офеней или уголовников, составлялись и составляются отнюдь не в целях упорядочения и закрепления сложившегося здесь узуса словоупотребления. Задачи таких описаний не нормативные, а исследовательские и справочно-практические. Особенно важны собрания народной диалектной лексики, сопоставимые по научной ценности с историческими словарями языка. Словари тайных языков интересуют не только языковедов и этнографов, но и практиков сыска. Один из первых (на русском языке) печатных справочников такого рода составил пристав Вс. Попов, посвятив его «всем товарищам-сослуживцам, чинам наружной и сыскной полиции Российской империи» (Киев, 1912).


[Закрыть]
.

В синхронии в границах литературного языка различаются две его разновидности: 1) более строгая, "записанная" в нормативных грамматиках и словарях, – это кодифицированный литературный язык; 2) некодифицированный литературный язык – разговорная речь(в повседневном обиходно-бытовом общении).

4. Норма литературного языка, в отличие от норм нелитературных разновидностей языка, наиболее устойчива перед воздействием конкурирующих норм (диалектов, просторечия, арго). Диалекты чаще смиряются с "заимствованиями" из литературного языка, в то время как литературный язык противится диалектному влиянию значительно сильнее. При этом непроницаемость литературной нормы для диалектизмов с течением времени возрастает.

5. Норма литературного языка более определенна, дифференцированна, чем нормы территориальных и социальных диалектов.

Для литературного языка характерна тенденция к преодолению нефункционального варьирования: устраняются дублеты (например, из двух равновозможных в XIX в. английских заимствований клуб – клобсохранился первый вариант); часто идет размежевание в дублетных парах, так что, прежние дублеты становятся синонимами (как, например, похолодать'стать холоднее (о воздухе, погоде)' и похолодеть'стать холодным'; безличное употребление нормативно только в значении 'цепенеть, леденеть (от страха, ужаса и т. п.)'; см.: Горбачевич 1973, 343–344); между синонимами и параллельными конструкциями углубляются семантические и/или стилистические различия (ср. вследствие закрытия мастерской – потому что мастерская закрылась).

Таким образом, литературный язык – г– это не только наиболее престижный, но и максимально удобный вариант общенародного языка; он предоставляет говорящим самые надежные – потому что устойчивые и широко принятые – и самые разнообразные возможности выражения смыслов.

Типологические различия литературных языков

Лингвистическая типология изучает сходства и различия языков, независимые от происхождения языков и их влияния друг на друга. Исследования сходств и различий в строении отдельных уровней разных языков позволили построить разноплановые типологические классификации: существует морфологическая типология языков, синтаксическая, типология фонологических систем и звуковых цепей, лексическая типология (о типологии языков см. подробно: Реформатский 1967, 450–464; см. также с. 179–183). Типология литературных языков является частью функциональной (социолингвистической) типологии языков.

Различия между отдельными литературными языками могут заключаться в ряде особенностей их функционирования.

Различия в социальных функциях.

Для каждого литературного языка существен состав его функций и сфер использования – этим определяется их разное место в жизни общества. Есть литературные языки с максимально разнообразным составом функций и сфер применения: от обиходно-бытового устного общения до межнационального и межгосударственного общения, например русский, английский, испанский, французский, немецкий. Известны литературные языки, которые используются преимущественно в письменной форме и в официальном устном общении (например, литературный арабский); устный обиходно-бытовой разговор на таком языке невозможен, а та речь, которой пользуются все говорящие в повседневном неофициальном общении, не считается правильной. Это так называемые диглоссные языковые ситуации(см. с. 75–76, 108–110). Есть литературные языки, которые исключаются именно из наиболее официальных сфер общения. Например, в Люксембурге литературный люксембургский язык используется в повседневном общении, в средней школе, массовой коммуникации, в художественной литературе, однако официальным языком органов власти признан французский язык, а в церкви (и в богослужении, и в проповеди) первое место отведено немецкому языку (Проблемы ареальных контактов 1978, 53–62).

Барьеры норм, открытые границы и переходные зоны (о разных дистанциях между литературной и нелитературной речью).

Рационально-историческое своеобразие литературного языка существенно зависит от характера взаимоотношений между литературным языком и нелитературными формами существования языка (территориальные и социальные диалекты, просторечие, сленг). Есть литературные языки, отделенные от нелитературной речи малопроницаемым барьером, и, напротив, языки, где граница между литературной и нелитературной речью подвижна и постоянно нарушается.

Так, в русском языке литературная речь в целом довольно терпима к просторечным, вообще стилистически сниженным вкраплениям. Поэтому в речи комментатора, международного обозревателя, спортивного журналиста, публичной речи гориста вполне обычны просторечные краски. Вот, например, типичные фрагменты из речи судебного обвинителя: Желая получить еще более прочные гарантии, набивая себе цену, Пеньковский настойчиво требовал от разведчиков организовать ему встречу с высокопоставленным английским представителем; как мог … докатитьсядо тягчайших преступлений; не гнушался всякими безделушками и барахлом, полученным от своих «дорогих друзей»; расплачивались за ротозействои болтливость (Судебные речи советских обвинителей. М., 1965. С. 238, 245, 246, 247).

С другой стороны, и в разговорной русской речи могут использоваться, причем без особых экспрессивных целей, языковые средства книжных стилей – канцеляризмы, специальная терминология. В порядке иллюстрации можно привести фрагменты обиходных разговоров, записанных на магнитофон в ходе исследования русской разговорной речи: 1. [Воскресное утро в семье. Разговор мужа и жены]. Б.  Алк! Ты с носом что-нибудь сделай![У А. насморк]. А. Сейчас!..Б. Помажь | тепло оденься | накапать надо || Принимай какие-то меры|| Носки надень теплые. 2. [16-летняя школьница. Речь идет о занятиях в театральной студии]. Ну когда я была в пионерском возрастея занималась во Дворце пионеров в студии| |… Через годМ… Ну я не знаю|| Вообще я немножко боюсь даже иметьтолько профессиюактрисы… | | Потому что| ну это такое проходящее дело мало ли что такое случилось с голосом еще и ни… ты собственно говоря остался без куска хлеба|| [Со смехом]. Поэтому они тоже стараются даже сейчас стараются приобрестикакую-нибудь профессию… (Русская разговорная речь: Тексты. М., 1978. С. 244, 215–216).

Иная картина наблюдается в таких языках, как французский или чешский. Здесь литературная речь и просторечие значительно удалены друг от друга, и это расстояние преодолевается с трудом.

В "молодых", или "новых", литературных языках (белорусском, украинском, словенском), напротив, языковая дистанция между обиходной разговорной речью на литературном языке и диалектной речью, географически близкой к литературному языку, почти не заметна. Легкая диалектная окраска такой речи не воспринимается как "неправильность"; скорее, это подчеркнутый "местный колорит" и языковая "органичность", вполне приемлемые в литературнообиходной (некодифицированной) речи.

Различия между разными языками в степени стилистического контраста между литературной кодифицированной и разговорной речью приходится учитывать при переводах. Так, вполне терпимый в русской публичной речи фразеологизм набивать себе цену(пример см. выше) при переводе на чешский требует стилистически более нейтрального соответствия – чтобы не нарушить степень стилистического контраста, допустимого в чешской литературной речи.

О разном внимании к нюансам и оттенками.

Различия между отдельными литературными языками могут заключаться в глубине и определенности смысловой дифференциации вариантных и синонимических средств языка. Для таких языков, как французский, английский, русский, безразличное употребление вариантов в целом не характерно. В других языках, например в белорусском, словенском, сербском, распространено функционально незначимое варьирование, т. е. во многих случаях выбор варианта из ряда параллельных или синонимических средств не связан с ощутимыми семантическими и/или стилистическими различиями.

Например, в русском языке выбор краткой или полной формы прилагательного в позиции сказуемого обычно функционально значим. Краткие формы чаще обозначают признак, ограниченный во времени или в каком-либо ином отношении, полные же формы – признак абсолютный, постоянный (ср.: девочка больна – девочка больная, пальто коротко – пальто короткое). Иногда краткие формы в сравнении с полными ощущаются как более книжные, с этим связана их отвлеченность, строгость, иногда категоричность. А.М. Пешковский, сопоставляя полные и краткие формы прилагательных (речь идет о синтаксически сходных репликах в «Трех сестрах» Чехова: «Ты, Машка, злая», «Ты, Маша, глупая», «О, глупая ты, Оля»), замечает: "Все три реплики отнюдь не враждебны. Это – по-родственному, по-дружески. Но сказать ты зла, ты глупаесть уже оскорбление… Ты зла– это голое констатирование факта, к которому не идет дружеский тон и небрежно-разговорный стиль" (Пешковский 1956, 226). В отличие от русского языка, в белорусском языке полные и краткие прилагательные употребляются без каких-либо заметных смысловых и стилистических различий (при том что полные формы употребляются чаще).

В белорусском языке обычно меньше также степень дифференцированности слов в синонимическом ряду. Например, по данным «Тлумачальнага слоўніка беларускай мовы» в 6-ти книгах (Минск, 1977–1984) и «Слоўніка сінонімаў i блiзказначных слоў» М.К. Клышко (Минск, 1976), между синонимами дрэнны, кепскі, благінет ощутимых различий ни в семантике, ни в стилистической окрашенности. В аналогичном синонимическом ряду в русском языке – плохой, дурной, скверный, худой– слова дифференцированы в большей степени: дурнойупотребляется преимущественно в литературно-книжной речи; худойв современном литературном языке употребляется лишь в отдельных выражениях ( не говоря худого слова, быть на худом счету), в пословицах и поговорках, а в других случаях слово имеет просторечный характер; скверныйимеет усилительное значение и т. д. (по данным «Словаря синонимов русского языка» в 2-х томах, под ред. А.П. Евгеньевой. Л., 1970–1971).

Следует подчеркнуть, что различия языков в степени дифференцированности параллельных и синонимических средств нельзя объяснить субъективными факторами, т. е. различиями в степени и характере кодифицированное™ языковой нормы. Дело здесь не в разной подробности или зоркости словарей и грамматик, а именно в объективной картине – в том, что в «мйлодом» литературном языке функциональное размежевание параллельных средств могло еще не сложиться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю