Текст книги "Лидия и другие"
Автор книги: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Горланова Нина
Лидия и другие
Нина Горланова
Лидия и другие
История одной компании
Повесть
"Мы живы в такой степени,
в какой оживляем других"
Мераб Мамардашвили
1. Детство
1
Когда Лиде исполнилось шесть лет, она не знала невзгод и даже не подозревала, что они ей полагаются. Но уже через месяц по дороге из Киева в Пермь она мечтала о волшебной палочке – чтобы папу из еврея сделать украинцем или русским, тогда бы их не обозвали космополитами и не выгнали бы с Украины! Почему-то так и представлялось, что на палочке крупно написано: "волшебная". Лида уже умела читать и писать.
– А ведь были предзнаменования, были, – бормотала мама, когда уже в вагоне они с папой выпили немного "Спотыкача".
Их белая кошка Дина в очередной раз родила котят – это было три месяца назад. Всегда рожала белых, а тут впервые родила серых. Кошка не признала их своими, не кормила, и все котята умерли! Это Украина не признала Лиду и ее семью: "От поганы москали и жиды понаихалы!" У Лиды мама была русская Анна Лукьяновна, а папа – Лев Аронович Шахецкий, поэтому сейчас, чтобы не умереть, как те котята, семья Шахецких ехала на далекий север. Из Киева...
Лида всю дорогу считала зеленые двери, которые только изредка можно было увидеть из окна вагона: "Девять... пятнадцать... восемнадцать зеленых дверей". И родители понимали, что дочь хочет как-то для себя упорядочить это огромное пространство. Сначала от Киева до Москвы, а после еще от Москвы до Перми. Всего за дорогу она насчитала двадцать восемь зеленых дверей. Теперь в Перми всегда можно мысленно отсчитать обратно двадцать восемь зеленых дверей и оказаться в Киеве – в любом его месте, в любом его дне! Например, в двухлетнем возрасте, когда маленькая Лидочка точно знала, что мама и Украина – одно и то же. Мама теплая, и Украина теплая. Мама громадная – уходит под небо-потолок, и Украина громадная.
Когда подъезжали к Перми, за окнами вагона лежал снег, и мама сказала Лиде, что, наверное, в этой местности нет даже светлячков, которыми папа, Лев Ароныч, украшал волосы мамы, когда влюбился в нее в Киеве, и они допоздна гуляли. Лида заплакала по будущим отсутствующим светлячкам, но папа остановил это:
– Держись! Ты же дочь Льва!
...Потом, когда в исполнении Эдиты Пьехи появится песня про город, "в котором тепло – наше далекое детство там прошло", Лида решит, что это песня про тех, кого выгнали из теплых родных мест, выслали на далекий север...
Они привезли с собой одежду, обувь и посуду, книги и лекарства. Но была одна вещь, которую они не могли взять с собой – сам Киев. Когда Лида жила в этом городе, она думала, что все так счастливо устроено у всех, как у нее. Ведь Лида – Ида! То есть внутри ее имени есть имя ее дедсадовской воспитательницы, которую Лида любила почти, как маму. Если же взять имя "Лидочка", то в нем есть слово "дочка"! Лида очень любила, когда папа называл ее дочка. А в Перми он сразу стал звать ее Лидией, стал суровый и хотел, чтобы дочь скорее поняла, что жизнь пошла другая, трудная, нужно быстрее приспособиться к ней.
Лида хорошо помнила, как подбирали имя ее брату, который родился тоже в Киеве. Мама писала диссертацию по Чехову и хотела назвать сына Антоном.
– У тебя есть соображение?! – кричал папа. – Ты хотя бы представляешь, как его будут дразнить в школе! Антон-гандон! – но тут папа осекся и виновато посмотрел на дочь.
– А что такое гандон? – стонала-допытывалась Лида, но отец махнул рукой и стал говорить, что Антошка-картошка – тоже не очень красиво звучит.
Назвали брата Аркадием. Дразнили потом: Аркашка-промокашка, но это уже в Перми. А в Киеве его до трех лет носили на руках, и Лида это прощала, ведь так тетешкали детей по всей Украине: "Вонэ такэ малэнько". Мама до трех лет кормила Аркашу с ложки, поворачивая перед раскормленным младенцем чайную банку с четырьмя разноцветными китайцами и приговаривая: "А теперь за красного китайца ложечку, а за синего еще..."
Потом Лиду стало обижать то, что брата продолжали носить на невидимых руках и в десять, и в пятнадцать, и в двадцать лет. Лида так оправдывала родителей: они добрые, но, врастая в суровую пермскую землю, мама и папа хворают корнями души, им нужен помощник в укоренении. Понятно, что помощником выбрали старшую – Лидию. А как же сладость детская? На эту должность назначили Аркашу.
Еще в поезде родители потребовали, чтобы Лида говорила только по-русски. Но когда подъезжали к заснеженному городу, она вдруг затянула: "Дывлюсь я на нэбо та и думку гадаю – чому я ни сокил, чому нэ литаю...". Родители закричали хором: не пой! Она думала, что они лишний раз не хотят рвать себе сердце, и стала петь про себя, внутри себя. Она пела дальше, мысленно прощаясь с Киевом, который далеко, за двадцатью восемью зелеными дверями, а от одной до другой... ехать и ехать... Но родители объяснили: теперь надо петь русские песни. И по-русски говорить!
И все-таки она допела до конца – не вслух, без слов. Ведь сокил сокол – мог бы быстро слетать на Украину, поглядеть, что сейчас делают бабушка с дедушкой, папин брат дядя Миша, что поделывает в садике воспитательница Ида. А сядет сокол на любимое Лидино дерево с грибом...
Лиде было жаль расставаться с этим деревом во дворе их дома. Очень! Дерево с брошью-грибом. Гриб вырос красивый, полукруглый. Папа говорил, что на самом деле грибница разрушает древесину, у дерева, может, онемение какое-то внутри, неудобство. У гриба нет фотосинтеза, говорил умный Лев Ароныч Шахецкий, люди думают, что дерево с брошью – это красиво, но красота не гарантирует отсутствие проблем. Лида запомнила эти слова на всю жизнь.
Папа ее был очень красив, хотя и получил на войне ранение в челюсть, навсегда остался шрам... Геройски воевал с фашистами, но смирился с тем, что самого с семьей выдворяют из Киева. Разве герои не должны бороться за свое счастье? – спрашивала себя Лида, но вслух этого почему-то не говорила. Вот дядя Миша не поехал из Киева никуда, он сказал так:
– Если на одну чашу весов положить Киев, а на другую все остальное пространство земного шара, то Киев перевесит для меня все.
Дядя Миша ушел из института, то есть его попросили уйти, но из Киева не уехал. Был молодым научным сотрудником, а стал простым рабочим на заводе. Но Лидины папа и мама были уже кандидатами наук и не захотели оставить научную карьеру...
Папа говорил еще про гриб: совсем недавно он плыл в виде споры по воле ветра и не знал, угодит эта спора куда-нибудь или погибнет, как иногда бывает. Если он сядет низко на дереве и прорастет, то его палкой могут сбить мальчишки – не на зло, а тренируя собственную ловкость, ведь у них зрительный анализатор требует своего развития и шлифовки. Но этот гриб везунчик поселился высоко и выжил, даже кошки его обходят стороной – для них он ненадежная опора. Любой гриб, который мы видим, – уникальный везунчик, говорил папа таким тоном, словно думал: надо лететь по воле ветра, как спора, и неизвестно еще, как все сложится на новом месте.
– Папа, а почему нас в Пермь несет по воле ветра? – спросила Лида Пермь для евреев, что ли, родина?
Лев Ароныч посмотрел куда-то вдаль и ответил скороговоркой: мол, в Перми живут русские, коми, татары и другие, но они живут там недавно пришли и вытеснили местное население, зырян и прочих... Завоевали, в общем. Шахецкие едут туда, потому что списались заранее.
Когда в Перми Шахецкие подошли к общежитию университета, где им предстояло поселиться, Лида в первую же секунду стала приглядываться к деревьям вокруг: может, есть с грибом. И увидела, что на одном высоком стволе в ветвях застрял игрушечный медведь без одной лапы. Но может быть, она просто припорошена снегом?.. Радость шевельнулась в груди Лидии впервые с тех пор, как выехали из Киева.
– Ведмедь! – закричала она. – Папа, мама, ведмедь!
– Говори по-русски, – резко одернула ее мать, но потом мягко добавила: – Ведмедь и медведь – одно слово: ведает он, где есть мед...
– Папа, достань мне вед...медведа!
Отец осмотрелся, поднял сломанную лыжу и сбил медведя, мокрого и тяжелого. Мама сразу: заплесневеет, да и одного глаза нет. Но Лида прижала мишку к груди и не хотела отдавать. Она высушила его, пришила вместо глаза пуговицу, однако мама не похвалила ее за это, наоборот, заворчала: пора уже кончать в игрушки играть, надо к школе готовиться, больше читать, учить наизусть стихи.
2
Вот так судьба играет человеком: вчера Лида была ребенком, а сегодня требуют, чтобы стала взрослой.
В Перми мама часто болела, и Лида смотрела за Аркашей, который в темноте боялся лисьего воротника. Ему казалось, что в сумерках воротник маминого пальто начинает шевелиться и хочет отомстить за то, что лису убили. Лидия придумала укладывать Аркашу на сон с фонариком, который брала на ночь у новой подружки Юли, дочери космополитов из Москвы. Но родителям фонарик мешал. Тогда Лидия стала укладывать рядом с Аркашей мишку: мол, медведь победит лисицу, если она оживет и нападет... И когда благодаря мишке Аркаша совсем перестал бояться воротника, Лидия вдруг – впервые в Перми – подумала, что все будет хорошо, они здесь приживутся.
– Мама, не хвылюйся – выживем мы!
– Лида, говори по-русски!
– Хорошо, мама. Не волнуйся...
Пройдет много-много лет, прежде чем Лидия увидит по телевизору, что в гербе Перми есть медведь, очень похожий на того, игрушечного, которого она сама отремонтировала, словно каким-то сто тридцать пятым нервным окончанием поняла, что медведь коренным образом связан с сутью этого города...
Не всегда, однако, родители ложились рано. По выходным к ним сходилось почти все общежитие и гости вспоминали родные города: Одессу, Харьков, Москву, Алма-Ату, Куйбышев... Шахецкие – Киев. Все впервые оказались здесь, почти под самым Полярным кругом, где так холодно. И даже летнее тепло совсем не то. Северное...
В те часы, когда из соседних комнат набегали научные работники, шестилетняя Лида отогревалась за своей занавеской, ей снова становилось тепло и надежно, как в Киеве. Глядя друг на друга, слегка топчась, гости находили предлог, почему сегодня нужно всем собраться, накручивали патефон и продолжали топтаться уже под "Рио-Риту". Лида лежала за занавеской, иногда отодвигала край ее чуть-чуть и смотрела на гостей, но чаще просто слушала звуки вечеринки и думала: зачем они стесняются и прямо не говорят друг другу, что им хочется погреться. Внутренним каким-то... таким теплом, которое не идет от чугунной батареи. Нет, они делали вид, что пришли обменяться мыслями, а чаще – воспоминаниями о войне.
Папа рассказывал про рукопашный бой. Там непонятно, где наши, где немцы, потому что все грязные страшно, одежда в грязи, лица вообще дикие, как у первобытных воинов, полностью замазанные грязью. И только папа захотел с кем-то схватиться, как уже очнулся в госпитале...
– А у меня не так, – говорил Грач (его все так и звали – по фамилии, а Лида звала "дядя Саша"), – только я собрался с кем-то схватиться, как все вдруг рассосалось и вокруг лежат мертвые...
Между прочим, этот "дядя Саша", Александр Юрьевич Грач, был такой красавец, что Юлина мама, когда его впервые увидела, села безмолвно в угол дивана, так что бусы ее качнулись и легли вбок. Так она и просидела – не шелохнувшись – весь вечер, и бусы ее так и лежали весь вечер вбок...
Еще он был необыкновенный умница, пушкинист, этот дядя Саша Грач.
– Пир во время чумы – это не просто так. Это значит, что всякий пир идет во время чумы! Кругом всегда много горя, и нельзя запироваться, нельзя заиграться, пуститься в разгул...
Лидию только смущало, что сам дядя Грач как раз заигрывался, появляясь у Шахецких то с одной, то с другой дамой сердца...
Так вот, друзья по общежитию прибегали вечерами в выходные в комнату Шахецких, смущаясь своего желания тепла, начинали хвататься за бутылки, тарелки, вразнобой топали ногами под патефон и никто не терзался, не смущался, что детям за занавеской в это время положено спать. Просто гости чуяли, что неосязаемое их тепло согревает всех, что оно всех оправдывает тепло, которое создается вместе, всеми... которое заменяет роскошь покинутой южной природы.
Лидия быстро поняла, что для восполнения тепла в мире нужно всю себя бросать в окружающее пространство. Но сначала окружающим пространством был только брат Аркаша, с которым Лидия проводила почти все время, потому что родители бешено много работали. Лев Ароныч писал докторскую, пробивал в университете новую кафедру истории культуры, был членом Ученого совета и прочее, и прочее. Чтобы крепко корнями врасти в пермскую гостеприимную землю, все вновь прибывшие старались: открывали новые кафедры и даже целые институты, читали огромное количество лекций, печатали монографии.
Лиде хотелось, чтобы на свете вообще не было такого города "Пермь". Тогда бы их не выслали из Киева, некуда выслать! Был бы на свете один только город – Киев...
Лида готова была даже полюбить Пермь, но боялась – полюбишь, а тебя вдруг да оторвут от уже любимой Перми и, не спросив, увезут еще дальше на север... Так же она боялась полюбить свою первую учительницу, но в конце концов полюбила. Не просто все это было. Когда Лидии начинал кто-то нравиться, она неосознанно помещала этого кого-то в окружение киевской зелени. И чем больше ей нравился человек, тем больше вокруг него росло как бы деревьев. Появились новые друзья из школы – и целая рощица зазеленела внутри Лидии. Труднее было с самим городом. Когда к лету зелень обнимала городские строения, Лида любила все вокруг, но приходила зима, и чувство любви гасло. За лето не успевала в ней разгореться такая сильная любовь к Перми, которая не остыла бы за зиму...
Лидия никому не говорила, что перед тем, как полюбить человека, она испытывала внутри боли, спазмы, желание ужаться, стать меньше, незаметнее, исчезнуть, чтобы не услали куда-нибудь подальше от желаемого друга, чтобы не заметили вообще. Но она сквозь эти спазмы и тошноту впускала в себя любовь, если видела человека в зеленом окружении, на фоне дерева, куста или даже просто цветка...
Любой незнакомец словно находится в каменной пустыне, но часто кто-то незнакомый давал зеленый отблеск, как если б на раскаленном камне проросло пятнышко травы. Потом зелень таинственно увеличивалась в объеме, сгущалась, цвет становился все интенсивнее, травы вокруг больше, но она не массивом, а резная, прихотливая. Уже знакомство длится, и деревья окружают нового друга – там, в сознании Лидии. И наконец она отводит друга в рощу дружбы, там сочная зелень, там тень, тепло и острые глаза росы...
3
В семь с лишним лет, даже почти в восемь, когда Шахецкие уже жили в отдельной квартире на улице имени газеты "Правда", Лидию отправили на почту: послать телеграмму дяде Мише в Киев. Текст сочиняли все вместе: "Миша, как хорошо, что ты родился, Миша, как хорошо на свете жить, Миша, ты, может быть, уже женился, спасибо, Миша, что ты умеешь нас любить". Надо было не пропустить ни одной запятой! Лидия радостно шла на почту: ей просто велели правильно переписать адрес и слова на бланк, а сколько будет сдачи, родители уже подсчитали – рубль двадцать.
Лидия радовалась, что с помощью телеграммы может дотянуться до любимого Киева. На улице летел тополиный пух. А до какого этажа он долетает, интересно? А до Киева долетит? А что – ветры-то – они ведь дуют и дуют... можно бы вообще к пушинке тополиной привязать бумажку с текстом, и пусть бы она летела до Киева... А деньги сэкономленные можно бы отложить на день рождения, уже ведь совсем скоро, а родители обещали, что в это лето будут справлять и позовут ее друзей-одноклассников! И от всего этого: что ее пустили участвовать в общем деле сочинения телеграммы, от пушинок тополя, от мыслей про Киев, от мечтаний о дне рождения – Лида, видимо, выпустила несколько знаков препинания, и сдача получилась не рубль двадцать, а втрое больше!
Она сразу поняла, что выпустила что-то. И сильно перепугалась. Она верила, что дядя Миша и без запятых поймет, что его все любят, но родители не поймут, что Лидия мечтала, что у нее было хорошее настроение. Опять они будут учить ее и пугать, что если она не будет деловая, всю семью переселят еще дальше на север...
Лидия хотела выбросить лишнюю сдачу в открытый канализационный люк. Но как можно выбросить заработанные родителями деньги?! Надо их, конечно, выбросить, но... уважительно. То есть потратить!
Девочка купила у фонтана мороженое, потом выпила стакан газировки. Снова съела мороженое, опять выпила воды. И в конце уже пух тополей, летящий так противно в глаза, был липкий, как мороженка, а облака пузырились, как газировка. Лидия поплелась домой. Ей было нехорошо. Быстро отдав родителям сдачу – рубль двадцать, как они ждали – и квитанцию, со спокойной совестью она прошла в свою комнату. Хотелось полежать и пережить бурлящую дурноту от газировки и мороженого. Она не знала, что в квитанции написано, сколько именно денег взято за отправку телеграммы...
– Где же остальная сдача? – кричал отец и смотрел на дочь такими глазами, словно его сейчас только выгнали из Киева.
От страха у Лидии прошла дурнота. Девочку поразило, что от ее поступка на лице отца написался такой ужас – словно его сейчас снова куда-то выгоняют! Сейчас он заведется на эту тему – сейчас-сейчас...
– Лидия, ты помнишь, как мы должны были уехать из Киева?! На новом месте можно выжить только в том случае, если нам будут доверять. А когда тебе доверяют?
– Когда, папа?
– Когда ты точен, честен, неутомим... Запомни: в первую очередь честен и точен!
Она физически ощущала, как удушливое кольцо, состоящее из точности, неутомимости, труда, здоровья и честности, сдавило ее вокруг пояса.
– Я еще мог бы понять, что ты по своей вечной, дурацкой рассеянности и мечтательности выпустила слова... но деньги! Где деньги?
Лидия что-то бормотала про сдачу, газировку и мороженое.
– А мы это сейчас проверим! Столько денег потратить за один миг – это не-воз-мож-но!
Отец оделся, как на выход. Лидия заметила, что пока она была дома, погода резко переменилась, все стало уж чересчур строгим. Ветер подметал тротуар, облака выстроились в шеренгу – все приготовилось к перевоспитанию Лидии Шахецкой.
Все продавщицы, как оказалось, хорошо запомнили странную девочку, которая выпивала газировку и потом долго разговаривала с ними о жизни: сколько они получают, какая у них семья и квартира, разрешают ли им сесть и передохнуть... Лидия говорила отцу, что еще пух ей попал в глаз и она плохо видела, когда писала текст, поэтому и выпустила знаки препинания. Но эта ложь не помогла: ее наказали лишением дня рождения.
После этой истории у Лидии резко ухудшилось зрение. Было идеальное, а стало минус четыре. Папа говорил: сама виновата, любишь смотреть подолгу на яркое солнце. Но Лидия не понимала, почему это могло ей вредить, если от солнца все для нее на много часов становилось свежее. Мама (забывая, что сама читала в любую свободную минуту) ругала: читает круглые сутки напролет, какое зрение может все это выдержать! Лидия же думала, что просто после истории с телеграммой она окончательно разуверилась в возможности вернуться в родной Киев... Поняла вдруг, что никогда этого не будет. И от нежелания видеть грязные пермские улицы зрение начало падать.
– При чем тут грязные улицы? – удивлялся Лев Ароныч. – Иди в поликлинику и проверь еще раз зрение!
– Часик отдохну после школы и схожу.
– Да ты в школе отдыхаешь от дома, а дома – от школы, у тебя и так сплошной отдых.
– Папа, но у тебя то же самое! В универе ты отдыхаешь от дома, а дома – от студентов!
– Ну, ты философ, – сказала мама.
Лидия поняла, что отвоеван час для чтения, и завалилась на софу, спросив: "Озеро Виктория, интересно, соленое или пресное?"
– Решай сама свои проблемы (у Лидии было впечатление, что они сказали это хором).
Но она не отступила:
– Да, вот еще у меня какой вопрос: сколько сосков у собаки – шесть или восемь? Это очень нужно... для рукодельного кружка, мы собачку шьем.
На самом деле ей было важно общаться с родителями.
– У меня на носу партсобрание, отчет по кафедре, горит статья, в научный сборник, – ледяным голосом перечислял Лев Ароныч. – Сама решай свои проблемы! Тебе хоть миллион раз говори...ты...ты не...
Но Лидия не отступала – ей хоть кол на голове теши. Невозмутимым тоном задала она очередной вопрос:
– Кстати, почему "миллион" и "тысяча" – не числительные, а существительные?
Ей хотелось с помощью вопросов и ответов соткать какую-то плотность между собой и родителями. Но это опять не удалось. А когда она поняла, наконец, что все ее попытки безуспешны, ее зрение упало еще раз – до минус шести. Но после, словно достигнув какой-то смысловой отметки, никогда больше не повышалось и не понижалось.
Часто родители уходили в гости, и Лидия начинала рассказывать Аркаше сказку:
– Посадил дед репку.
– А как он ее посадил?
Если не объяснять, а говорить по-писаному, брату будет так же больно, как ей, Лидии, когда родители не отвечают на ее вопросы. И она отвечала на все вопросы брата, иногда предвидя их заранее, потому что ей и самой не хватало в сказке некоторых подробностей.
– Ну, взял семя репное, посадил его в землю...
– А земля ведь твердая, как он его посадил, Лида?
– Взрыхлил.
– Лопатой?
– Наверное, чем-то таким... типа лопаты, да. И пальцем маленькую ямку сделал. В нее посадил семя. Сверху землей припорошил. Выросла репка...
Прошло два часа. Родители Лидии вернулись домой. Из детской доносился голос дочери:
– ...Старуха задумалась: деда обижать нельзя! Старуха с ним по жизни прошла мирно, ни разу он ее не обидел.
– Университет с ним закончила, – добавил Аркаша.
Чета научных работников стояла за дверью детской комнаты и слушала Лидину сказку
– Не уходи! – потребовал Аркаша, когда история про репку была исчерпана. – Если не скажешь рифму к слову "потолок", я не буду засыпать!
– Потолок? Молоток!
– А, нет... рифма: каталог! – торжествовал брат.
Родители вошли: мол, зачем ты, Лидия, так долго и сложно рассказываешь простую и короткую сказку! Аркаша теперь долго не заснет.
– Я уже сплю, сплю – только от Лидиных сказок у меня крепкий сон.
2. Школа
1
Как-то, когда еще жили в общежитии, мама Юли заявила:
– Представляете, самые сложные отношения в мире складываются не между мужчиной и женщиной, а между родителями и детьми! Юля вон моя ни за что не хочет идти в школу в Перми. Сейчас она в Москве у бабушки и пишет, что к первому сентября не приедет! Заказали переговоры, так она нас же еще упрекает, почему родину бросили...
С тех пор Юлия месяцами жила у бабушки и дедушки в столице, пропускала таким образом занятия в школе. А в пятьдесят шестом, когда девочки были уже в седьмом классе, вся семья вообще решила возвратиться в Москву. И когда Юлина мама пошла узнать в московском ЖЭКе, что можно сделать, тамошняя паспортистка, совершенно незнакомая женщина, сказала: "А я вас и не выписывала!". Оказывается, все эти годы она сохраняла их московскую прописку. Так Юля вернулась в столицу. От Лидии и других пермских друзей она отрывалась с рыданиями, но Лидии от этого не было легче. Она твердо знала, что в Киеве не было паспортистки, которая бы сохранила прописку Шахецких. И значит, надо дальше жить в грязной Перми. Конечно, здесь много друзей, но Юлечка...
Первое письмо Юле Лидия написала на шестнадцати страницах, и заканчивалось оно словами: "...я по тебе, Юлечка, так скучаю, я так соскучилась, что у меня сердце на метр отпрыгивает, когда пишу тебе эти строки!
...Представляешь, Алла получила письмо от неизвестного: там написано: "Как поживаешь, подруга дней моих суровых? Почему не гуляешь по коридору с нами, вернее, со мной? Почему не гуляешь по коридору вместе с нами, вернее, со мной? С уважением в любом случае – Н." И там три буквы в слове "любом" подчеркнуты, понимаешь? Мы гадали-гадали, кто это, но не могли догадаться. А ты как думаешь?
Вадик тоже где-то узнал новый розыгрыш, нет, я спутала, это Галька узнала его, а разыграли мы Вадика. Даем ему спичку и говорим: "держи!" Он держит. Нет, дают ему три спички и говорят: вот три девочки... Я начну с начала. Старые строки не читай. Вот всё как: берут три спички. Говорим Вадику: вот три девочки: Лидия, Алла и Галька. Галька захотела погулять и пошла в лес. Дают одну спичку Вадику. Он держит. Это же Галька. Алла стала искать Гальку, пошла в лес. В это время мы вторую спичку даем Вадику, он держит. Тут Лидия (я) стала якобы звать девочек: "Алла, Галька, где вы?" "Да тут какой-то дурак нас держит". В общем, описать это трудно, потому что это все-таки театр...
Мне нравится Миша из 8 "б", помнишь: он еще Пушкина играл на Пушкинском вечере в прошлом году? Но когда я его вижу, то меня сразу тошнит, и я бегом убегаю в туалет. Значит, в самом деле это уже любовь, я думаю. А что делать, не знаю. Ты мне посоветуй!
...Юля, шифр ты помнишь? (Шифр был такой: над некоторыми буквами письма стояли точки). Прочти его!!!
...На прощанье, в заключенье – прогноз погоды. Ветер слабый до умеренного, влажность воздуха сто процентов. Прогноз погоды передала Лидия Шахецкая. Жму руку (нарисована рука). Передавай приветы тете Сарре и дяде Изе!"
"Здравствуй, Лидия! Получила два твоих письма! Как смешно, что написала первое письмо и спрятала под подушку, чтобы никто не увидел, а потом забыла, написала второе, а после нашла первое... Я прочитала твой шифр. Значит, у тебя уже идет... Видела во сне, что мы с тобой с какими-то красивыми мальчиками спасались от мотоцикла. А потом нас тоже посадили на мотоцикл с коляской, чтобы быстрее спасти. Ты сидела в коляске, а я на заднем сидении, вот такие сны. А мне нарочно попадает навстречу, когда я иду из школы, один соседский парень. Его зовут Роберт. У него есть пес. Зовут Индус. Один раз Роберт догонял меня с Индусом. А я не хотела и побежала, они побежали за мной. Роберт около меня пробежал с одной стороны, а Индус – с другой: подхватили меня на поводок, я упала на Индуса, а Роберт на меня!!!
...Передавай приветы тете Анечке и дяде Левочке! Обнимаю (нарисован удав). Твоя Юлия".
Однажды родители купили путевки на выходные в Курью, но путевок было только три. Лидию они оставили одну, но разрешили позвать ночевать Аллу и Гальку, угостить их чаем с тортом. На самом деле Лидия пригласила восемь девочек и одну кошку. Кошку принесла Алла. Сначала на кошку надели пионерский галстук, и она всех смешила. Лидия хохотала, падая со стула буквально, трогая рукой пол. И еще долго смеялись над тем, как смеется Лидия. Она пылко вся себя извергала в окружающее пространство. Потом ели торт и тренировались рисовать с закрытыми глазами. Пикассо был бы в восторге от этих рисунков, где носы вылезали за овал щеки наружу, вываливались просто, глаза же моргали на разной высоте – со стороны крутой модернизм, а вообще-то просто "тренировка мозга", сказала Лидия. Очки она бросила в кресло, и они покорно там сложили свои дужки, как ручки. Без этих безобразных очков Лидия была похожа на красавицу-индианку, если добавить пятнышко между бровей.
– А давайте: будто компот – это вино, а мы выпьем и будем шататься, предложила Галька. – И запоем.
Все собрание девочек подозрительно, но не без интереса посмотрело на нее: какая у них страстная жизнь там, в бараке. Вся надежда была на то, что хозяйка – Лидия – согласится на волнующее действо. Все-таки собрались в кои-то веки без родителей, одни!.. Уже многие представляли, как "выпьют", морщась, солидно. А потом можно зашататься и заговорить запретными взрослыми словами!
Нельзя сказать, что Лидия с презрением относилась к выпивкам взрослых – изгои из всех городов, приходящие в гости к Шахецким, чем же занимались?!
– И все-таки... давайте лучше... сказки друг другу рассказывать, предложила она.
Галька сразу кивнула: сказки – это тоже интересно. Кроме того в кармане ее платья лежит конфета в желтой обертке, и Галька часто ее с волнением касается. Галька давно опасается, что вот-вот ее попросят идти обратно в барак, потому что всем здесь не хватит места. И тут она достанет конфету, и вечер продолжится. Хитрая она, Галька, умная!
– Жил-был один школьник. И сильно хотел вырасти, – задушевно начала Лидия.
Гости радостно захихикали, прихлебывая компот и одновременно думая, что этот один школьник – на самом деле Миша из 8 "б".
– Вот что, – сказала вдруг Алла, – я слышала ужасную вещь! Просто ужасную!
Все замерли. В хождении Аллы за Лидией был какой-то лунатизм, и ясно, что она – флегма – тянется к быстрой Лидии, а тут вдруг с таким горячим напором что-то хочет сообщить.
– Алла, что? – Лидия широко раскрыла глаза и руки в волосы спрятала.
– Говорят у нас во дворе, что Миша... да, он самый... с одним еще взрослым парнем... на Каме, на пляже... подходили к девочкам, снимали верх купальника, смотрели и обратно надевали!
Алла сама пожалела, что сказала это. Лидия была... словно бы море или озеро, которое спокойно, но в то же время всем своим цельным зеркалом колышется в своем ложе из берегов, из стороны в сторону, из стороны в сторону.
Галька смотрела на Лидию на предмет сильнее подружиться, отбить ее от этой Аллы-тихони. Например, на следующий год в классе! Помечтала она, перебирая пальцем по конфете в кармане платья. Как хорошо у Шахецких! Какие красивые мебельные штуки! Стол, как паук, круглый, черный, с гнутыми ножками...
Галька в последний раз сжала конфету в кулаке, сделав из нее сущее бесформие, и рывком протянула Лидии:
– Разделим на всех?
"Здравствуй, милая Юлечка! Получила твое письмо, сразу отвечаю. Папа на днях сказал одну очень умную вещь: "Ну, если Бог есть, чего уж он не покажется, чтобы не спорили много, – трудно, что ли, ему показаться!" А у вас в Москве что по этому поводу говорят?..
Мой день рождения прошел чудесно! Было двенадцать девочек... Самый лучший подарок мне сделала Галька: она начистила руками стакан семечек. Говорит, что запомнила мои слова: "Если б я была принцесса, то попросила бы подданных начистить по двадцать семечек, а вместе получилось бы очень много". Я этих слов совершенно не помню!
За Галькой бегает Вадик! Представляешь?! Недавно Галька рассказала, что еще весной она поскользнулась и упала, а двое парней ее подняли и стали отряхивать. И все это увидел Вадик! Так он наклеил ей на ботинки что-то такое, что никогда она уже не падает и не скользит. Представляешь?! Он ее приревновал, как...
...Прогноз погоды: температура плюс двадцать, ночью по области до ноля, возможны заморозки..."
"Милая Лидия! Получила сегодня твое письмо, вчера тоже получила от тебя письмо. Сразу отвечаю на главный вопрос твой: да, Роберт пытался меня обнять, но я сказала, что не люблю обнимончики. А на самом деле мне уже нравится другой. Его зовут Гера. Он очень умный, рассказал мне, что Мессинга в Германии спросили о будущем рейха, и он сказал правду. А здесь его не спрашивают о будущем СССР, потому что не сомневаются, что оно великое..."
