Текст книги "Культя"

Автор книги: Нил Гриффитс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

В машине

В городке – час пик, и они прицепляются к хвосту пердящего крокодила, составленного из машин, что дюйм за дюймом ползут вокруг начала одностороннего движения. Ползут мимо «Би-Уайз», потом – мимо «Аргоса», «Айленда», «Лидла», мимо старого вокзала, где сейчас паб «Уэзерспунс». У круговой развязки, возле круглосуточного гаража, колонна машин разбивается на отдельные стрелы, каждая ускоряется, и Даррен жмет на педаль.

– Алли, куда нам? Ты как думаешь?

Алистер жмет плечами.

– Нинаю. Едь себе, тут одностороннее, ну так и едь, наверно. Посмотрим, куда попадем, типа.

– Ты смотри, гляди в оба, не забыл?

– А как же. Глядеть однорукого мужика.

– Он будет тот, кто нам нужен. Увидишь – кричи.

– Заметано.

Кругом куча народу, и у каждого по четыре конечности. Над головой черная простыня неба, столько машин в таком маленьком городе, а над всем этим – огромный зеленый горб, и вокруг этого стеклянистого холма и памятника, что стоит на вершине, кружат птицы. Свет падает из окон пабов и кафе, за потными, затуманившимися стеклами этих окон шевелятся фигуры, тротуары кишат людьми, у всех полный набор рук и ног, и Алистер начинает считать раз рука два рука раз рука два рука потом сдается и начинает искать несоответствия, кого-нибудь, кто выделялся бы из толпы бегущих с покупками, с колясками, или стоящих на углах и автобусных остановках, или подпирающих стены.

– Видишь чё?

– Не-а. Дар, у них у всех по две руки.

– Гляди лучше.

Вверх по узкой крутой улице, что кончается на очередной развязке, в середине которой стоит часовая башня, из тусклых бежевых блоков, в вышине – желтый циферблат. Под часами – скамеечки, оккупированные четверкой алкашей, один с головы до ног в камуфляже, другой, в грязнющей оранжевой куртке, очевидно, страдает синдромом Туретта, поскольку бессвязно бранится в адрес проезжающих машин, циферблата часов и собственных коленок. Даррен легкой ухмылкой списывает со счетов эти малиновые рожи, и, следуя знакам на развязке, сворачивает в очередную запруженную улочку, нетерпеливо ждет в веренице машин, пока можно будет проехать, и ехал бы дальше, но вдруг перед ним оказывается неожиданная преграда – море, все из себя большое и черно-синее.

– О черт. Мы, бля, в эспланаду уперлись.

Оба глядят налево, направо, вдоль широкого изгиба эспланады, на фасады отелей, фронтоны особняков, китайские точки-навынос, а в конце – еще одна большая гора с хребтом фуникулера, и налево – на большое здание Старого Колледжа, построенное из камня цвета хлеба, испещренное брызгами моря и нанесенной ветром солью. Впереди – причал; паб, индийская едальня, прокат видеокассет и мигающий огнями, пищащий музыкой торговый пассаж.

– Куда, братан?

Они заблокировали поворот, и машина за ними гудит.

– Чертов Мистер Нетерплячка. – Даррен поворачивается на сиденье. – ЩАС, КОЗЕЛ! ТОКА НЕ ОБОСРИСЬ ОТ НЕТЕРПЕНИЯ! В БОГА ДУШУ МАТЬ…

Алистеру видны раздувающиеся вены. Алистер чувствует отчаяние Даррена, быстро нарастающий гнев, что надувается под кожей лица, оно становится напряженным и горячим. Алистер говорит:

– Эй, давай налево.

– Чё это вдруг?

– А пчу нет? Давай к замку, типа. Нам что в ту сторону, что в эту, скажешь, есть разница?

Даррен, не включив сигнала, поворачивает налево. Они проезжают мимо старушки, что сидит на скамье и кормит огромную стаю чаек и голубей, мимо замка – громадного каменного скелета, совершенно обнаженного, зазубренного на фоне темно-синего неба это небо видно через дыры в стенах где камни выкрошились выпали или где когда-то были окна или решетки или совсем ничего просто дырка открытая небу и ветру и крестообразные бойницы в восточной стене это единственная стена что все еще высится часть восточного трансепта будто декорация старого фильма иллюзорная, нереальная. Плоский мираж, который они объезжают кругом и оставляют за спиной.

– Теперь куда?

Алистер сверяется с картой, лежащей у него на коленях.

– Опять налево.

– Опять налево?

– Угу.

– Алли, ты уверен?

– Угу. Так мы попадем обратно в город, пмаешь.

Опять налево, через муравейник стоящих уступами домов, все время в гору. Старый город, кое-какие камни в стенах домов на этих улицах взяты из той самой горы, на которой он стоит; когда-то эти камни были частью служб и укреплений замка, возле которого машина снова оказывается после очередного левого поворота. Даррен шипит, опять ведет машину к набережной, останавливается у тротуара, не выключая двигатель.

– Алистер, видишь то большое здание вон там, все в развалинах? Это замок. Я очень сильно сомневаюсь, бля, что в этом гребаном городе их два, а значит, мы опять дали кругаля, ёптыть. А это может значить только одно.

– Что?

– Что ты – жирная сонная тупая жопа. Дай сюда карту, бля.

Он выхватывает у Алистера дорожный атлас и подносит к лицу. Алистер глядит на черные развалины, на бурное темное море, на волны, атакующие гальку, и если эти волны чем-то похожи на белых коней, то они – стадо диких, необъезженных мустангов, и каждый встает на дыбы, чтоб растоптать землю, как они растоптали бы койота, угрожающего их жеребенку. А может, это злобные келпи, водяные кони, вздымаются, скрежеща зубами, из склизкой черноты, ухмыляются, ищут чьих-то душ, жаждут затащить и утопить чужестранцев, забредших далеко от дома.

– Ничего не разберу, бля. Бесполезная дрянь. – Даррен швыряет атлас через плечо на заднее сиденье к мобильнику и пустым оберткам и отброшенным козявкам. – На кой хрен мы…

Над головой взревывает истребитель, будто распиливая небо бензопилой, пролетает с таким визгом, словно лупит по голове. Они вытягивают шеи, глядя вслед самолету, который с креном уходит к побережью и уменьшается вдали, шум двигателей затихает, оставляя в воздухе биение, подобное статическому электричеству.

– Ну ёптыть, вот эт низко летит.

Даррен улыбается.

– То, что нам надо, а? Накрыть весь этот чертов городишко ковровой бомбардировкой, типа. Напалмом залить сволочей. Уж тогда мы точно достанем этого однорукого урода, а?

– Ну лана, Дар, а чё ж нам делать-то? Как его искать?

– Нинаю. Будем смотреть, чё ж еще. Э, давай спросим вон того тощего чувака.

Даррен указывает на худого мужчину, спешащего из замка, наклоняется через Алистера, уперевшись костью локтя ему в бедро, чтобы открыть окно с той стороны.

– Эй, парень! ЭЙ, ПАРЕНЬ!

Худой поднимает глаза. Очки, жиденькая козлиная бородка, похожая больше на злокачественную опухоль.

– Поди сюда, слышь!

Видение болезненной худобы, возникшей из павшей крепости. Худое тело, жиденькая бороденка, тонкая кожа, укрытая кожаной курткой, джинсами, кроссовками – так же истончившимися за годы носки. Весь как-то дергаясь, неуверенными рывками, он осторожно подходит к машине и наклоняется к окну. Алистер видит себя, искаженного в линзе.

– Эй, ты не знаешь, в этих местах живет какой-нибудь однорукий? У которого левой руки нету, типа?

– Ба ба ба Билл? Он у у у у умер.

Даррен закатывает глаза, то ли от этой новости, то ли услышав заикание – Алистер не берется определить. У Алистера начинает болеть бедро в том месте, где в него ввинчивается Дарренов локоть.

– Ды ды ды ды давно у у у у умер.

– А еще есть?

– Ды ды ды ды да, е е е е есть один. Я ты ты ты ты тока што ввв. Ввв. Вввидел его в зазазазазамке.

– Куда он пошел?

Худой показывает через плечо на гавань и пересекающий ее мост.

– Ты ты ты т туда. Е е е е если ппоторопитесь, е е е еще м м м можете его ды ды ды…

– Ты бы лучше говорить научился, вонючка.

Даррен отъезжает от тротуара настолько быстро, насколько позволяет старая машина. Алистер потирает бедро и глядит в боковое зеркальце на худую фигуру, что стоит на дороге, уставясь им вслед.

– Ну и ну, – говорит Даррен. – Должно быть, пока он закажет первый стакан, уже вся ночь пройдет, бля. А уж воняет от него, верно? Ты почуял, как от него смердит?

Мотор скулит, они огибают гавань с лесом мачт и проезжают мимо паба, откуда падает свет и доносится Элвис. Хрупкая блондинка, выгружающая покупки из багажника машины возле высокого желтого дома в сплошном ряду таких же, едва успевает шарахнуться из-под колес, и Алистер видит в зеркало заднего вида ее силуэт, показывающий «козу».

– Думаешь, это он? Думаешь, мы наконец нашли его, крысу такую?

– Наверно, ага. Навряд ли в таком маленьком городишке будет два одноруких, а? Это он, бля, братан. Зуб даю.

Изношенные тормоза пищат, машина резко останавливается у очередного перекрестка, перед ними проезжает автобус, бесформенные расплывчатые лица за мутными окнами, тусклый желтый свет, похоже на какой-то подвижный аквариум для людей с жабрами, и через выхлопы автобуса Даррен поворачивает направо на Трефечанский мост. В умирающем вечернем свете оба напрягают зрение, пытаясь разглядеть идущие по мосту фигуры, парочку, что держится за руки, старика, прогуливающего собаку-лабрадора, молодого человека в плотной синей рубашке, читающего газету на ходу, и еще одну фигуру впереди, в темной флисовой куртке в шотландскую клетку, в правой руке – набитый магазинный пакет, а левый рукав болтается и, похоже, пуст.

– Ёптыть, Алистер, вон он, бля! Мы его нашли, бля!

Даррен прибавил бы газу, если б не ползущий впереди «ситроен». Небось, старуха за рулем.

– Дай проехать, старая! Алли, давай молоток! Алли, ЩАЗ ЖЕ ДАЙ СЮДА МОЛОТОК, БЛЯ!

– Какой еще молоток, бля? Я и не знал, что у нас…

– ДАЙ СЮДА МОЛОТОК, БЛЯ, ТЫ ЕБАНЫЙ…

Левой рукой Даррен срывает крышку бардачка и роется внутри, в мусорной куче пустых оберток, бумаг и прочей дряни, потом вываливает все на колени Алистеру и на пол, молотка нет, и Даррен, продолжая рулить одной рукой, так что машина виляет, тянется к себе под сиденье, шарит там, и, прокричав какую-то злобную победоносную чепуху, вытаскивает небольшую кувалду. Алистер пялит глаза на инструмент.

– Ты чё хочшь сделать?

– Сделать? Да обработать ему другую руку, братан! И обе ноги, и всё! Отметелим этого козла как следует, вот чего! ОН У НАС БУДЕТ ПАРА-БЛЯ-ПЛЕГИК КРЫСА ТАКАЯ А НУ ДАЙ ПРОЕХАТЬ БЛЯДЬ СТАРАЯ!

Даррен прибавляет газу и ударяется бампером в «ситроен». Алистер успевает заметить наклейку на заднем стекле – «Общество охраны красных коршунов», – испуганный «ситроен» бросается вперед, тут же сворачивает налево, Даррен шипит:

– Есссссть, – давит на газ, и машина рывком несется к цели, визжа мотором. К их жертве кто-то бежит, мужчина в бушлате с желтыми отражательными нашивками на плечах, ухмыляется, держа руки за спиной, а кувалда торчит у Даррена в кулаке, она больше этого кулака, стальная, у Даррена в глазах горят свечи, он скрежещет зубами, стискивает челюсти, вот уже двадцать ярдов осталось, пятнадцать, десять.

На мосту

На етом чертовом мосту всегда жуткий ветер. Даже в жаркий солнечный день, когда кругом ни ветерка, стоит только выйти на мост, и все, попадаешь в какой-то Тайфун-сити. И холодно, аж коченеешь, ето от моря, но все равно отсюда приятно поглядеть на море, на всяких там лебедей, уток, гусей и прочее, а один раз в прошлом году я видал тюленя, большого такого, бля, он плавал под лодками, просто охренеть до чего волшебно, но сейчас я замерз и хочу есть и не хочу смотреть с моста на воду, а хочу попасть домой. Правое плечо болит из-за сумки, культя горит от холодного соленого ветра, а он чертовски сильный, етот ветер, молотит по голове будто дубиной, или чем-то таким, и мне не терпится уйти с этого ветра, добраться домой, покормить Чарли, и самому поесть, домой, в тепло и безопасность, но, о черт, ко мне бежит Перри, в этом своем желтом бушлате со светоотражателями, который он носит на свалке. Только етого не хватало, ей-богу. Перри, он может чесать языком целый час, а я домой хочу, будь оно все неладно.

Думаю, не свернуть ли быстренько куда-нибудь вбок, притвориться, что я его не заметил, но он уже настолько близко, что я вижу его счастливое лицо, широченную ухмылку на роже, типа, и внезапно я ему радуюсь. У него такой счастливый вид. Я прекрасно знаю: он винит себя за то, что год или два назад его мать замерзла до смерти; он ушел квасить, оставил ее без дров в домике в горах, и она замерзла, и Перри ее нашел, и после етого стал законченным алкоголиком, типа, и с тех пор в нем глубоко засело желание помогать людям, что-то искупить, типа, и вот сейчас он держит руки за спиной, наверное, прячет какой-то подарок для меня, так что я останавливаюсь и рисую на лице улыбу.

– Привет, Перри.

– А ну-ка, закрой глаза! У мя для тя сюрприз!

– Чё такое?

– А помнишь, я ж те утром сказал, что у мя для тя подарок? А теперь закрой глаза!

Стоит передо мной, ухмыляется, щеки красные от натуги. Пыхтит, дыхание вырывается облачками. До чего счастливый у него вид. Где-то у меня за спиной машина визжит мотором, должно быть, водитель сворачивает на мост и прибавил газу, торопится домой. Точно как я, бля.

– Перри, друг, я устал, мне надо…

– Нет, это очень важно! Хороший подарок, честно!

Ему это важно. Раздавать подарки, типа, Перидуру ето помогает. Помогает не пить, помогает выживать. Ставлю сумку на землю и закрываю глаза. Вздыхаю. Слышу, он хихикает. Чувствую, как меня тянут за левый рукав и что-то туда засовывают, что-то гладкое и прохладное слегка тыкается в мою культю.

Господи, до чего ж у этой машины мотор визжит. Как будто щас взорвется. Должно быть, водитель куда-то до смерти торопится.

– От так от, братан. Ну как оно?

Открываю глаза, Перри сунул мне в рукав протез руки и держит его за кисть. Мы стоим, будто пожимая друг другу руки. Или нет, держась за руки. Вид удивительно дурацкий, и я не могу удержаться от смеха.

Мотор визжит все громче.

– Видишь? Я ж те сказал, что у мя для тя подарочек! Нравится?

Я хочу что-то сказать, сам не знаю что, но визг мотора внезапно прекращается прямо у меня за спиной, машина тормозит у тротуара всего в нескольких футах от нас. Кажется, та самая, из которой спрашивали дорогу у ФаФаФила, старенький «мотя-майнор». Должно быть, все еще блуждают. Внутри двое, один в бейсболке, они разглядывают нас с Перри, нельзя сказать чтоб у них вид был счастливый и довольный, по правде сказать, вид этой парочки не поражает интеллектом, они глядят на нас секунду, потом пыхтят прочь, через мост и в Трефечан. Должно быть, ищут кого-нибудь, какого-то человека. И вид у них был чертовски обозленный. И за мотором им надо бы последить: если у тебя такая старая машина, и не будешь беречь двигатель, он скоро на кусочки развалится, бля.

– Ну чё скажешь-то?

Гляжу вниз, на наши все еще соединенные руки, его – из мяса, моя – из пластика.

– Где ты ето взял?

– Помнишь, я те сёдни утром сказал, про больничный мусор?

– А. – Берусь за протез правой рукой и вынимаю его из пустого рукава.

– Я его для тя почистил, и все такое, ага. Чтоб красивый был.

– Пасиб, Перри, братан, но ваще-та у мя уже есть один. Мне выдали в больнице, когда ампутировали. Я его просто не люблю носить, мне без протеза больше нравится, если честно. Он у мя в шкафу валяется. Я его тока раз надевал.

Стою вот так, один рукав болтается пустой, держу фальшивую руку правой рукой, целой рукой. Сейчас, кажется, упаду. Чувствую, что теряю душевное равновесие. Чувствую себя полной сволочью.

– Да, но, может, этот тебе лучше понравится. Мож, всётки попробуешь, а?

Он ужасно печальный. Машины проезжают мимо, пассажиры пялятся на нас, на странное расположение конечностей. Сую протез под левую подмышку, наклоняюсь, подбираю сумку с покупками.

– Ну лана, хорошо, я попробую. Я те жутко благодарен, Перри, честно, подарок просто улёт. Просто я не очень люблю протезы. Мне без них лучше.

Он шмыгает носом. Потом улыбается.

– Ну ладно. Дорог не подарок, дорога любовь, а?

– Точно, братан.

У него опять меняется настроение, ето у него часто бывает, от печали до радости – один миг. Ето памятка с тех пор, как он пил – он жутко эмоционален. Правда, разница есть – теперь он умеет с етим справляться. Прогресс, типа.

– По-мо, он деревянный, – говорит он. – Кончатся дрова, кинешь его в печку, братан.

Я смеюсь.

– Куда ты сейчас?

– В магазин, за табаком. Ну и хлеба, яиц там.

– Опять гренки к чаю?

– Угу, как обычно. И чуток коричневого соуса. Я к те, может, загляну попозже? В картишки перекинемся?

– Да, замечательно. Около восьми.

– Я тада еще овсяного печенья возьму. В восемь.

– Заметано. И пасиб за руку.

Он ухмыляется, хлопает меня по плечу, и мы расходимся в разные стороны. Теперь лишнюю тяжесть тащить домой, но хоть недалеко осталось, всего несколько минут. Уличные фонари жужжат и мигают над головой, я направляюсь к Пен-ир-Ангору и вижу скворца на перилах моста, просто так сидит, крылья сложил, и глядит на меня, склонив голову набок, словно уже какое-то время за мной наблюдает. Ага. Очень мило. Небось удивляется, чё ето я не похож на других человеков, почему у мя одна рука снимается. Тихо щелкаю языком, он чирикает в ответ и упархивает прочь, кренясь по ветру. Небось, к причалу, где ночуют прочие скворцы. Их сейчас можно увидеть, в сумерки, типа, они целыми тучами летают над городом. Жутко шумят, под причалом, типа – какофония. Просто классно стоять там в птичьем гаме. Только зонтик надо, а то уйдешь обгаженный.

Птица громкоголосая, уверенная, кто-то даже скажет – нахальная, вышагивает вперевалку. Живучий, распространенный вид, компанейский, собираются огромными стаями, кроме брачного сезона, особенно в излюбленных местах для ночевки. Спина глянцево-черная, на перьях крыла – коричневая кайма. Брюшко и грудь летом тоже глянцево-черные, а зимой – белые в крапинку, а красные ноги и желтый клюв цвета по сезону не меняют. По короткому хвосту и заостренным крыльям легко узнать в полете силуэт

скворца. Сквор…

…ца.

Глядел на меня, надо же. Смешной засранец. Интересно, чего такое происходит в его тупой оперенной головешке.

Последний рывок; доставить домой покупки и ету дурацкую фальшивую руку и себя самого, пока не пошел дождь и не похолодало. И к тому времени, как начнут падать капли, уже сидеть у камина и ужинать. Последний рывок.

Шаг 11: Путем молитв и размышлений мы старались улучшить свой осознанный контакт с Богом, как мы Его понимали, молясь лишь о знании Его воли, которую нам надлежит исполнить, и о даровании силы для этого. Как будто это знание, или хотя бы стремление к этому знанию, не самое разрушительное, что только изобрел человеческий разум. Как будто мы хотели, чтоб наше пристрастие встало перед нами во всей своей смердящей болезненности, напоенное гноем, ухмыляющееся, как будто это могло помочь нам хоть в чем-то, как будто, сделав хоть один шаг в том направлении, мы не должны были неизбежно свалиться в бездонную черную пропасть. Мы стремились, боролись, чтобы за наши муки нас вознаградили пониманием, чтобы через выскобленные клетки и разодранные сердца и опаленные глаза и расплавленные мозги это понимание пришло хоть к кому-то, и оно пришло ко мне как жизнь под землей вместе с червями, где приходилось ломать кости, чтоб добыть из них мозг, совершать набеги в наземный мир, слишком легкий, слишком светлый, и люди при этом значили единственно то, что их приходилось тщательно избегать во время набегов, да и вообще всегда, ибо в этих прямоходящих силуэтах – лишь угроза. Таков был мой Бог, мой Высший Разум, жизнь, увеличенная до слепящего фокуса, отличная от меня, далекая, как луна, я тянулся к ней, а она отвечала презрением и брезгливостью, морщилась и отдергивалась от моих тянущихся рук. Так что мне это ОЧЕНЬ помогло, просто слов нет.

В машине

– Вот же сука, бля. Хоть убей, я был уверен, что это он. Алли, ты видел? Парочка ебаных гомиков, держались за руки на улице. А если б дети кругом, или еще чего. По-хорошему надо было бы их отмудохать, обоих двух, за одно это. Чертовы гомики.

– Да. Педики.

– Петухи.

– Дар, а может, они просто руку пожимали. Может, просто здоровались за руку, а?

– Не-а. Это гомики, братан; я их сразу вижу. И у каждого по две руки к тому ж. Должно быть, у этого заики крыша не на месте. А может, он нас нарочно надул…

Дорога идет вверх и по длинной кривой, впереди мерцают уличные фонари, словно бегут вперегонки или догоняют электрическое биение. Даррен включает фары, неверный свет ударяет в дорогу впереди них, одна фара смотрит вбок. У машины косоглазие.

– Гы, глянь на это. Одна фара косая. Томми, урод такой, решил над нами поиздеваться, я те точно говорю. Посылает нас на такое дебильное дело, да еще дает старую кретинскую развалину вместо машины. Он просто оборзел, я ему все скажу, када мы в город вернемся, это я те уже щас обещаю.

Алистер молчит, лишь глядит вниз, на дно широкой долины, жилой пригород, через который они проезжают, сбегает вниз в долину и вливается в собственно город, разливая оранжевый лимонад своих огней во внезапно пришедших сумерках, по-зимнему ранний закат, стремительный, как положено. Освещенные кирпичные стены складов и амбаров торговой зоны на окраине, еще дальше – шатры, вагончики и ангары промзоны, узкие трубы, толстые исходящие паром башни охлаждения. И все поселение целиком замыкается противоположным, высоким склоном долины, большие темные глыбы нарезанной скалы, покромсанной ледником, что некогда стремился к морю, теперь распростерлись у края города, словно огромный лакающий язык этого города или лужицы его слюны.

Мальчишка в палисаднике муниципального дома подбрасывает в воздух футбольный мяч и опять ловит. Швыряет в воздух и ловит. Алистер глядит на него, пока они едут мимо, потом обращается к Даррену.

– Слышь, Дар, я подумал.

– О черт. Только этого не хватало.

– Да не, слушай. Этот однорукий: ведь он скорее всего протез носит, а? Искусственную руку, типа. Мы вот ищем козла с одной рукой, а он скорее всего выглядит так, будто у него их две, а? Так скорее всего, мы его никада и не найдем, верно?

Лицо Даррена, желто-зеленое в свете приборной доски, поворачивается на шее, чтоб поглядеть на Алистера. Глаза широко раскрываются на секунду, потом прячутся за капюшонами век.

– Чё такое?

– Ну ты, Алистер, и мудак. – Шипение сквозь стиснутые зубы.

– Чё это? Чё я такое сделал?

– А то, что ты мудак. Какого черта ты не подумал об этом раньше? Пока я не просидел за рулем всю дорогу сюда, бля. Ты болван гребаный…

– Я? А ты-то чё об этом не подумал?

– Чё я об этом не подумал? Вот я те щас скажу, чё я об этом не подумал, бля.

Даррен притормаживает у тротуара, возле ряда магазинчиков – рыба с жареной картошкой, мини-маркет и почта, уже закрытая. Свет из окон забегаловки падает в машину, и нависшее над Алистером Дарреново лицо наполовину желтое, наполовину в тени, и придвинулось так близко, что Алистер видит угри на носу и ощущает теплые брызги слюны.

– Потому что мне пришлось вести машину, бля, вот почему! Потому что ты, как последний МУДАК, проебал свои права!

У Алистера стучит в голове. Корень языка вмиг пересыхает. Отпрянув к двери, Алистер словно пытается продавиться сквозь нее.

– А ты весь день, бля, только сладостями набивался, рожа уродская! Кто за тя всю работу делал, а? Я, КРЕТИН ЕБАНЫЙ, ВОТ КТО!

Даррен тычет себя в грудь негнущимся указательным пальцем, и Алистеру слышен гулкий стук. Длинные пожелтевшие зубы совсем рядом с глазами Алистера. Зубы, которые однажды сорвали бровь с орущего лица, Алистер это сам видел, и вспоминает теперь ту кровавую маску.

– У меня времени не было, чтобы думать, БЛЯ! У меня ДЕЛ куча была, БЛЯ, скажешь, нет, ты бесполезный бля…

– Да, но я не ви ви ви…

– ВИ ВИ ВИ ВИ ВИ ВИ!!!

– Это все Томми виноват, братан, он все…

– Томми виноват? НЕТ, ЭТО ТЫ ВИНОВАТ, СУКИН СЫН!

В воздухе зависает огромный кулак. Алистер пытается еще дальше отодвинуться от этих массивных костяшек, от глаз, от зубов, от несвежего дыхания, что долетает до него натужным гневным шипением, и вот все это уже на расстоянии одного мига, миг – и Даррен опять оказывается у себя на сиденье, локти на руле, лицо закрыто ладонями. Алистер произносит слабеньким голоском:

– Дар, прости, я…

– Заткнись. Бога ради, заткнись. И не говори больше ни одного слова, козел ты ебаный.

Алистер затыкается. Молча смотрит, как Даррен трет лицо ладонями – шурх, шурх, – и скрежещет сомкнутыми зубами. Что-то неслышно бормочет, потом медленно произносит:

– Вылазь.

– Из машины вылазить?

– Вылазь из машины, бля. Вон лавочка. Поди туда и купи мне чего-нибудь, бля, чтоб я успокоился. Ты меня завел, бля, ты теперь и успокаивай. Ну давай, вылазь, козел. Вали нахер.

– А чего…

Одним рывком Даррен открывает дверь с Алистеровой стороны, выпихивает его и снова захлопывает дверь. Краем левого глаза он видит, как Алистер за окном поднимается, стоит секунду или две, потом движется прочь, потирая локоть, в мини-маркет, и сияющий проем двери словно втягивает его худую фигуру в спортивном костюме.

Теперь Даррен не видит ничего, кроме отражения уличных фонарей в глянцевом покрытии приборной доски. Он собирает взгляд на одном светящемся пятнышке, матовом оранжевом отражении, оно становится четче у него в глазу, ярче. Ослепляет, словно небольшое солнце или луч прожектора-искателя, в который Даррен плюет слова.

– Идиотское дело, бля. Идиотская машина, бля. Алистер – дебил, бля. Томми Магуайр, бля. Какой-нибудь козел мне за все это заплатит, бля.

Яркое пятно отраженного света почти поет. Почти потрескивает, будто гневные слова, что бормочет Даррен, поджариваются на палящем солнце пустыни.

– Верно те грю, какой-нибудь мудак за это заплатит. Я не для этого дерьма создан, я выше всего этого, бля. Алистер, болван чертов, сраная машина. Жирный козел Томми Магуайр. Ей-бо, не вру, братан, какой-нибудь козел заплатит за это. Как только, так сразу, бля. Получит по полной. Я уж покажу этому козлу. Кто-нибудь у меня огребет. Зуб даю, бля. Я уж устрою, бля…

Кусочек темноты проползает по яркому пятнышку. Даррен фокусирует взгляд, узнает очертания: муха-качок.

– Ого, привет, козел летучий. Как приятно вас видеть.

Овод ползет лениво, перегруженный своим кровяным обедом, и Даррен ловит его за крылья и подносит, бьющегося, к лицу. Машущие ножки, фасетчатые глаза, серо-полосатое тело. Переставая ухмыляться, Даррен сжимает сильнее, глядит, как ножки бьются еще отчаяннее, потом просто подносит овода к приборной доске и давит. Что-то слабо лопается у него на пальцах, теплая капля его собственной крови возвращается к нему, украденная, а ныне отвоеванная обратно. Он снимает раздавленную муху со стекла большим пальцем, потом вытирает этот палец об сиденье, еще теплое от Алистерова зада.

– Все равно какой-нибудь мудак мне за все это заплатит. Зуб даю, бля. Как только, так сразу, бля.

Возвращается Алистер, кладет себе на колени набитый пакет из мини-маркета. Даррен трогается с места, делает разворот и направляется обратно в город.

– Давай попробуем хоть этого заику найти. Глянем быстренько, а потом сразу домой. Чё ты мне принес?

Алистер открывает пакет и глядит внутрь.

– Пакет чипсов.

– Каких?

– «Гигантский Жевун».

– Вкус какой?

– Острые.

Кивок.

– Еще что?

– Пирожок с мясом. Пакет печенья с начинкой. Бутер – кажись, с ветчиной. Яйцо по-шотландски [46], банку газировки, батончик «Марс».

– Давай сюда яйцо и воду. Да открой их, слышишь? Я машину веду.

Алистер открывает. Назад в город, назад на Трефечанский мост. Даррен что-то бормочет с полным ртом, и сухарная крошка летит у него изо рта, словно слюна его обратилась в песок.

– Да гляди в оба, бля.

Алистер глядит.

– А то я те зенки гвоздями прибью.

– Хорошо, хорошо.