Текст книги "Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)"

Автор книги: Нил Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Рози подумала, что популярность ресторану не грозит.

– Где ты был вчера вечером? – спросила она.

– Да так, – сказал он, – виделся с братом.

– Ты же единственный ребенок, – сказала она.

– Нет. Выяснилось, что я – половинка парного набора.

– Серьезно? И это все, что отец оставил тебе в наследство?

– Милая, – сказал тот, которого она принимала за Толстяка Чарли, – ты и половины не знаешь.

– Ну, – сказала она, – надеюсь, он придет на свадьбу.

– Уверен, он не пропустит свадьбу ни за что на свете. – Он накрыл ее руку своей, и она чуть не выронила ложку с гуляшом. – Чем занимаешься после обеда?

– Да ничем особенно. В офисе жизнь практически замерла. Надо бы сделать пару звонков для сбора средств, но это может подождать. Но если. Гм. Ты, или как. А что?

– Сегодня такой прекрасный день. Не хочешь прогуляться?

– Это, – сказала Рози, – было бы просто чудесно.

Они спустились к набережной Виктории, и пошли вдоль северного берега Темзы, медленно, рука в руке, ни о чем особенно не говоря.

– А как же твояработа? – спросила Рози, когда они остановились купить мороженое.

– А, – сказал он, – да им все равно. Они, небось, и не заметят, что меня нет.

* * *

Толстяк Чарли взбежал по ступенькам в агентство Грэма Коутса. Он всегда поднимался по лестнице. Начать с того, что это полезно для здоровья. И потом, не нужно беспокоиться о том, что в лифт втиснется кто-то еще и станет невозможно притворяться, будто они друг друга не замечают.

Он прошел в приемную, немного запыхавшись.

– Рози заходила, Энни?

– Ты что, ее потерял? – спросила секретарша.

Он прошел в кабинет. Стол был странно чист. От кипы неразобранной входящей корреспонденции не осталось и следа. Только желтый стикер на мониторе: «Зайди. ГК».

Он постучал в дверь кабинета Грэма Коутса. На этот раз ему ответили.

– Да! – произнес знакомый голос.

– Это я, – сказал он.

– Да, – сказал Грэм Коутс. – Входи же, мастер Нанси. Тащи кресло. Я крепко поразмыслил над нашей утренней беседой. И кажется мне, я тебя недооценил. Ведь ты работаешь здесь… Как долго?

– Почти два года.

– Работаешь давно и упорно. И теперь, после печальной кончины твоего отца…

– По-настоящему-то я его не знал.

– А. Дружище Нанси. Учитывая, что сейчас у нас мертвый сезон, как ты посмотришь на предложение о двухнедельном отпуске? Оплачиваемом, разумеется.

– Оплачиваемом?

– Ну конечно, хотя я понимаю, что ты имеешь в виду. Деньги на расходы. Уверен, немного денег на расходы не помешает, не так ли?

Толстяку Чарли показалось, что это недоразумение.

– Меня увольняют?

Грэм Коутс рассмеялся, как ласка, у которой в горле застряла острая кость.

– Безу славно нет. Совсем наоборот. На самом деле, я полагаю, – сказал он, – что отныне мы достигли полного взаимопонимания. Твоя должность цела и невредима. Все надежно, как в банке. До тех самых пор, пока ты остаешься образцом осмотрительности и благоразумия.

– А в банке надежно? – переспросил Толстяк Чарли.

– Чрезвычайно надежно.

– Я просто, знаете ли, где-то читал, что большинство мошенничеств совершается в банках.

– Следовательно, – сказал Грэм Коутс, – я думаю, для тебя жизненно важно как можно скорее проверить состояние твоего банковского счета. – Он протянул Толстяку Чарли прямоугольный листок. – Вот, небольшая благодарность за преданную службу в агентстве Грэма Коутса. – И добавил то, что всегда говорил, передавая сотрудникам деньги: – Не трать все сразу.

Толстяк Чарли посмотрел на листок. Это был чек.

– Две тысячи фунтов. Господи. В смысле, хорошо.

Грэм Коутс улыбнулся Толстяку Чарли. Если улыбка и была победной, Толстяк Чарли был слишком озадачен, слишком потрясен, слишком ошеломлен, чтобы это заметить.

– Добрый путь, – сказал Грэм Коутс.

Толстяк Чарли направился в свой кабинет.

Грэм Коутс небрежно выглянул за дверь, как паук, лениво висящий на паутине.

– Просто ради интереса. Если вдруг, пока ты отдыхаешь и расслабляешься – на чем я положительно настаиваю, – так вот, если вдруг в это время мне понадобится доступ к твоим файлам, не мог бы ты сообщить мне на этот случай свой пароль?

– Я думал, с вашим паролем можно попасть куда угодно, – сказал Толстяк Чарли.

– Вне всяких сомнений, – жизнерадостно согласился Грэм Коутс. – Это просто на всякий случай. Это же компьютеры, знаешь, как бывает.

–  Русалка, – сказал Толстяк Чарли. – РУ-САЛ-КА.

– Отлично, – сказал Грэм Коутс. – Отлично.

Рук он не потирал, но вполне мог бы это сделать.

Толстяк Чарли спустился по лестнице с чеком на две тысячи фунтов в кармане, гадая, почему он так недооценивал Грэма Коутса все эти два года.

За углом он повернул к своему банку и депонировал чек на свой счет.

Потом спустился к набережной Виктории, подышать и подумать.

Теперь он был на две тысячи фунтов богаче. Головная боль совершенно отпустила. Он чувствовал себя солидным и преуспевающим человеком. И думал, удастся ли уговорить Рози вместе уехать куда-нибудь. Мысль была короткой, но…

И тут он увидел, как по другой стороне улицы идут, держась за руки, Паук и Рози. Рози доела мороженое, остановилась и выбросила обертку в урну, а потом притянула к себе Паука и стала жадно целовать его липким от мороженого ртом.

У Толстяка Чарли снова заболела голова. И он не мог пошевельнуться.

Он смотрел, как они целуются. Он придерживался мнения, что рано или поздно им все же потребуется глотнуть воздуха, но они обошлись, и, чувствуя себя ничтожеством, он побрел в другую сторону, пока не вышел к метро.

И поехал домой.

Добравшись до дома, Толстяк Чарли, совершенно несчастный, упал на кровать, где еще сохранялся легкий запах Дейзи, и закрыл глаза.

Прошло время, и вот Толстяк Чарли гуляет с отцом по песчаному пляжу. Оба босиком. Он снова ребенок, а возраст отца неопределим.

–  Ну и как вы ладите с Пауком? – спрашивает отец.

–  Это сон, – отмечает Толстяк Чарли, – и я не хочу это обсуждать.

– Мальчишки, – говорит отец, качая головой. – Послушай. Я хочу рассказать кое-что важное.

– Что?

Но отец не отвечает. Что-то в морской пене задержало его взгляд, он наклонился и подобрал. Пять остроконечных лучей безжизненно повисли.

– Морская звезда, – задумчиво сказал отец. – Если ее разрезать надвое, из каждой половинки вырастает новая звезда.

– Ты вроде собирался сказать что-то важное.

Отец схватился за грудь, осел на песок и застыл. Из песка выбрались черви и мгновенно обглодали его, оставив лишь кости.

– Пап!

Толстяк Чарли проснулся с мокрыми от слез щеками. Перестал плакать. Ему не о чем горевать. Его отец не умер, это просто плохой сон.

Он решил, что завтра вечером пригласит к себе Рози. Они съедят стейк его собственного приготовления. И все будет хорошо.

Он поднялся и оделся.

Двадцать минут спустя, когда он размешивал ложечкой китайскую лапшу быстрого приготовления, ему пришло в голову, что хотя то, что случилось на пляже, было сном, его отец действительно умер.

* * *

В тот же день Рози забежала к матери на Уимпол-стрит.

– Я видела сегодня твоего парня, – сказала миссис Ной. Вообще-то ее звали Эвтерия, но тридцать лет ее так никто не звал, кроме покойного мужа, а с его смертью имя практически исчерпалось, и вряд ли о нем еще вспомнят при ее жизни.

– И я, – сказала Рози. – Как же я его люблю!

– Ну конечно. Ты же выходишь за него замуж.

– Ну да. В смысле, я всегда знала, что люблю его, но сегодня окончательно поняла, как сильно люблю его и все, что с ним связано.

– Ты выяснила, где он был вчера вечером?

– Да. Он все объяснил. Он встречался с братом.

– Не знала, что у него есть брат.

– Он прежде о нем не упоминал, они не слишком близки.

Мать Рози щелкнула языком.

– У них там, должно быть, вся семейка в сборе. Про кузину он говорил?

– Кузину?

– Или сестру. Он как-то неуверенно сказал. Хорошенькая – для девицы такого пошиба. Немного похожа на китаянку. Легкого поведения, если ты меня спросишь. Но такая уж у него семейка.

– Мама, ты не знаешь его семью.

– Знаю. Она была утром у него на кухне, ходила там чуть ли не голая. Ни стыда ни совести. Если она вообще кузина.

– Толстяк Чарли не стал бы врать.

– Он ведь мужчина, не так ли?

–  Мама!

– В любом случае, почему он не был сегодня на работе?

– Он был! Он был на работе. И мы вместе обедали.

Мать Рози с помощью карманного зеркальца изучила, как легла помада, и указательным пальцем стерла с зубов алые пятна.

– Что еще ты ему сказала? – спросила Рози.

– Просто поговорили о свадьбе, о том, что я не хочу, чтобы его дружка сказал что-нибудь неприличное. Мне показалось, он накануне перепил. А я ведь тебя предупреждала: не связывай свою жизнь с пьяницей.

– Когда мы с ним виделись, он выглядел отлично, – надулась было Рози, а потом сказала: – Ой, мам, у меня был такой чудесный день! Мы гуляли и разговаривали и… Ой, я не говорила тебе, как необыкновенно он пахнет? И у него такие мягкие руки!

– Что до меня, – сказала мать, – от него несет тухлятиной. Вот что, когда снова его увидишь, спроси про эту кузину. Кузина она или нет – я не знаю. Но я знаю, если, конечно, она кузина, что у него в семейке есть воришки, стриптизерши и гулящие девицы, и он точно не годится для романтических встреч.

Теперь, когда мать снова стала наговаривать на Толстяка Чарли, Рози немного успокоилась.

– Мама, я ни слова больше слышать не хочу!

– Замечательно. Я умолкаю. Это не я за него выхожу, в конце концов. Не я выбрасываю жизнь на помойку. Не я буду рыдать в подушку, пока он будет всю ночь пьянствовать с проститутками. Это не мне ждать, день за днем, ночь за ночью, когда он выйдет из тюрьмы.

– Мама! – Рози пыталась возмутиться, но мысль о том, что Толстяк Чарли может очутиться в тюрьме, была слишком смешной и глупой, и она чуть не рассмеялась.

Телефон Рози выдал трель. Она ответила, и сказала «да», и сказала «с удовольствием, это было бы чудесно», и отключилась.

– Это был он, – сообщила она матери. – Завтра я иду к нему. Он приготовит мне ужин. Разве это не мило? Я иду к нему в тюрьму!

– Я мать, – сказала хозяйка лишенной съестных припасов квартиры, где даже пыль не осмеливалась осесть. – И я знаю, что говорю.

* * *

Пока день выцветал в сумерках, Грэм Коутс сидел в офисе и глазел на компьютерный экран. Он открывал документ за документом, таблицу за таблицей. В некоторых он что-то менял. Но большинство удалял.

Тем вечером он собирался было отправиться в Бирмингем, где бывший футболист, его клиент, открывал ночной клуб. Но позвонил и извинился: неотложные дела.

Вскоре свет за окном полностью иссяк. Грэм Коутс сидел в холодном сиянии компьютерного экрана – и менял, и переписывал, и удалял.

* * *

Про Ананси рассказывают такую историю.

Однажды – очень-очень давно – жена Ананси посеяла в поле горох. И у нее выросли самые лучшие, самые тучные, самые зеленые горошины, какие только можно встретить. Стоит лишь взглянуть – и слюнки потекут.

И как только Ананси увидел это поле, он сразу его возжелал. Ему нужна была не часть урожая, ибо у Ананси был великий аппетит. Он не хотел делиться. Ему нужен был урожай целиком.

Тогда Ананси лег на кровать, и давай охать, долго и громко, а жена и сыновья все к нему так и сбежались.

– Умираю я, – сказал Ананси тоненьким и слабеньким, как прутик, голосом, – жизни моей конец и венец.

При этих словах и жена и сыновья заплакали горючими слезами.

А Ананси своим тоненьким и слабеньким голосом и говорит:

– У моего смертного одра пообещайте мне две вещи.

– Во-первых, пообещайте похоронить меня под большим хлебным деревом.

– Под большим хлебным деревом у горохового поля? – спрашивает жена.

– А где же еще, – говорит Ананси и продолжает своим слабенько-тоненьким голосом. – А еще вы должны пообещать мне вот что. Пообещайте в память обо мне у подножия моей могилы развести небольшой костер. И чтобы показать, что вы меня не забыли, поддерживать этот маленький костер и не давать ему угаснуть.

– Не дадим! Не дадим! – говорят жена Ананси и дети, а сами воют и рыдают.

– И на этом огне, в знак вашего уважения и любви, я хотел бы видеть махонький горшочек с подсоленной водой, чтобы он напоминал вам о горячих соленых слезах, что пролили вы, пока я лежал умирая.

– Конечно! Конечно! – голосили они, а Ананси, он закрыл глаза и больше не вздохнул.

Ну они и отнесли Ананси к большому хлебному дереву, что росло у горохового поля, и закопали, а у подножия могилы развели небольшой костер, а рядом повесили горшочек с подсоленной водой.

Ананси, он ждал там внизу целый день, а когда опустилась ночь, вылез из могилы и отправился на гороховое поле, где выбрал самые тучные, самые сладкие, самые спелые горошины. Он собрал их и вскипятил в горшке, и так набил себе брюхо, что оно раздулось и натянулось, как кожа на барабане.

А перед рассветом он вернулся под землю, и вернулся ко сну. Он спал, когда жена и сыновья обнаружили пропажу гороха. Он спал, когда они увидели, что горшочек пуст, и снова наполнили его водой.

Он спал, пока они по нем горевали.

Каждую ночь выходил Ананси из могилы, танцуя и радуясь своей хитрости, каждую ночь наполнял горшочек горошинами и набивал свое брюхо, и ел до тех пор, пока не опротивеет.

Шли дни, семейство Ананси все худело и худело, ведь все, что созревало, собирал по ночам Ананси, а есть им было больше нечего.

И вот жена Ананси, посмотрела она на пустые тарелки и спрашивает сыновей:

– Как бы поступил ваш отец?

Сыновья думали-думали и вспомнили все сказки, что рассказывал им Ананси. И спустились они к смоляным ямам, и купили на шесть пенсов смолы, чтобы хватило на четыре больших бадьи, и отнесли эту смолу на гороховое поле. И в центре горохового поля поставили они смоляного человека: со смоляным лицом, смоляными глазами, смоляными руками, смоляными пальцами и смоляной грудью. Хороший получился человек. Такой же черный и гордый, как сам Ананси.

Той же ночью старик Ананси – такой толстый, каким он еще в жизни не был – вылез из земли и, пухлый и счастливый, с животом раздутым как барабан, побрел к гороховому полю.

– Ты кто? – спросил он смоляного человека.

А смоляной человек, он ни слова не отвечает.

– Это мое место, – говорит Ананси смоляному человеку. – Мое поле с горохом. Убирайся-ка по добру по здорову.

А смоляной человек он ни слова не отвечает, и ни один мускул у него не дрогнет.

– Нет, не было и не будет никого крепче, мощнее и сильнее меня, – говорит Ананси смоляному человеку. – Я свирепей Льва, быстрее Гепарда, сильнее Слона, ужаснее Тигра.

Он так раздулся от гордости за свою мощь и силу, и свирепость, что забыл, что он всего лишь маленький паучок.

– Трепещи, – сказал Ананси. – Трепещи и беги!

А смоляной человек, он не затрепетал и не убежал. Сказать по правде, он просто стоял и все.

И Ананси его ударил.

Кулак Ананси накрепко приклеился.

– Руку мою отпусти, – говорит он смоляному человеку. – Руку отпусти, а не то я тебя в лицо ударю!

А смоляной человек, он не говорит ни слова, не шевельнет ничем, так что Ананси бьет его, бах, прямо в лицо.

– Ну ладно, – говорит Ананси. – Пошутили и хватит. Хочешь держать меня за руки – держи. Но у меня еще четыре руки и пара добрых ног, и все ты не удержишь, так что давай, отпусти меня, и я тебя пощажу.

А смоляной человек, он не отпускает руки Ананси, и ни слова не говорит, так что Ананси сначала бьет его всеми руками, а потом пинает ногами, всеми по очереди.

– Ну ладно, – говорит Ананси. – Отпусти меня, а не то я тебя укушу.

Смола заполняет ему рот, покрывает нос и лицо.

Вот так они и нашли Ананси на следующее утро, когда жена и сыновья пришли на гороховое поле к старому хлебному дереву: намертво приклеен к смоляному человеку, да и сам – мертвее не бывает.

Они не удивились, увидев его таким.

В те времена Ананси именно в таком виде обычно и находили.

Глава 6
в которой Толстяк Чарли не может попасть домой даже на такси

У Дейзи прозвонил будильник. Она потянулась в постели, как кошечка. В ванной шумела вода, значит, соседка уже встала. Дейзи надела розовый махровый халат и вышла в столовую.

– Хочешь овсянки? – крикнула она через дверь.

– Не особенно. Но если сделаешь, я съем.

– Ты знаешь, как заставить девушку почувствовать себя желанной, – сказала Дейзи и отправилась в кухоньку, чтобы поставить вариться овсянку.

Потом она вернулась в спальню, переоделась и оглядела себя в зеркале. Скорчила рожицу. Убрала волосы наверх и затянула в тугой пучок на затылке.

Ее соседка Кэрол – узколицая белая девушка из Престона – заглянула в спальню. Она энергично вытирала волосы.

– Ванная в твоем распоряжении. Что там с овсянкой?

– Надо бы помешать.

– Так где же ты провела ту ночь? Говорила, что собираешься к Сивилле на день рождения, но домой не вернулась.

– Не твое дело, а? – Дейзи зашла на кухню и помешала овсянку. Добавила щепотку соли и помешала еще. Затем разлила овсянку по тарелкам и выставила их на стойку.

– Кэрол! Овсянка стынет.

Вошла Кэрол, села, уставилась на овсянку. Кэрол была полуодета.

– Разве это настоящий завтрак! По мне, настоящий завтрак – это глазунья, сосиски, кровяная колбаса и жареные помидоры.

– Вот и приготовь, – сказала Дейзи, – а я съем.

Кэрол высыпала в овсянку десертную ложечку сахара. Посмотрела. Посыпала еще немного.

– Черта с два. Ты только так говоришь. А потом начнешь свои песни про холестерин или про то, что от жареного с почками случается.

Она ела овсянку так, словно та могла в ответ укусить. Дейзи передала ей чашку чая.

– Ты и твои почки. В самом деле, было бы даже мило. Для разнообразия. Ты когда-нибудь пробовала почки, Дейзи?

– Однажды, – сказала Дейзи. – По мне, это то же самое, как если поджарить полфунта печенки и обоссать.

Кэрол фыркнула:

– Скажешь тоже!

– Ешь свою овсянку.

Они доели овсянку и выпили чай, поставили тарелки в посудомоечную машину и, поскольку та еще была не заполнена, не стали ее включать. И поехали на работу. За рулем была Кэрол, уже в форме.

В комнате, уставленной пустыми столами, Дейзи прошла к своему рабочему месту, но не успела она сесть, как раздался телефонный звонок.

– Дейзи! Ты опоздала.

Она посмотрела на часы.

– Нет, – сказала она. – Не опоздала. Сэр. А теперь могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

– Прямо в точку. Ты можешь позвонить человеку по фамилии Коутс. Дружок старшего инспектора. Они вместе болеют за «Кристал Пэлас». Он мне уже два эсэмэс с утра прислал. Кто, хотел бы я знать, научил старшего инспектора отправлять эсэмэс?

Дейзи все записала и набрала нужный номер. Самым деловым и разумным голосом она произнесла:

– Детектив-констебль Дей. Чем могу быть полезна?

– А, – сказал мужской голос. – Ну, я рассказал все старшему инспектору вчера вечером, чудесный человек и старый друг. Хороший человек. Он посоветовал поговорить с кем-нибудь из вашего офиса. Я хотел бы донести. Я, правда, не уверен, что речь идет о преступлении. Возможно, есть абсолютно здравое объяснение. Но были определенные нарушения и, если быть совершенно откровенным, я отправил моего бухгалтера на пару недель в отпуск, а сам пытаюсь проверить, может ли он быть причастен к определенным, мм, финансовым нарушениям.

– Давайте перейдем к деталям, – сказала Дейзи. – Как ваше полное имя, сэр? И как зовут вашего бухгалтера?

– Меня зовут Грэм Коутс, – сказал человек на другом конце провода. – Агентство Грэма Коутса. А бухгалтерию у меня ведет человек по имени Нанси. Чарльз Нанси.

Она записала оба имени. Ни одно ей ни о чем не говорило.

* * *

Толстяк Чарли собирался серьезно поговорить с Пауком, как только тот вернется домой. Он все время прокручивал в голове аргументы и раз за разом выигрывал этот спор, честно и решительно.

Паук, однако, в тот вечер домой не пришел, и Толстяк Чарли в конце концов уснул перед телевизором, посмотрев до середины шумное игровое шоу для сексуально озабоченных полуночников. Кажется, оно называлось «Покажи-ка нам свой зад».

Он проснулся на диване, когда Паук раздвинул шторы.

– Прекрасный день, – сказал Паук.

– Ты! – сказал Толстяк Чарли. – Ты целовался с Рози. Даже не пытайся отрицать.

– Пришлось, – сказал Паук.

– Что значит «пришлось»? Мог бы и не целоваться!

– Она думала, что я это ты.

– Но ты-то знал, что ты – не я. Ты не должен был ее целовать.

– Но если бы я отказался ее поцеловать, она бы подумала, что это ты отказался.

– Но это же был не я!

– Она не знала. Я просто хотел помочь.

– Хотеть помочь, – сказал Толстяк Чарли с дивана, – и целоваться с моей невестой – разныевещи. Мог бы сказать, что у тебя зубы болят.

– Это, – сказал добродетельный Паук, – было бы ложью.

– Но ты и так лгал! Ты притворялся мной.

– Ну, это была бы уж слишком сложносочиненная ложь, – объяснил Паук. – А такие вещи я делаю только тогда, когда ты не в состоянии появиться на работе. Нет, – сказал он, – лгать еще больше я не мог, я бы чувствовал себя отвратительно.

– Зато теперь отвратительно чувствую себя я. Мне пришлось смотреть, как ты с ней целуешься.

– А, – сказал Паук, – но ведь она думала, что целуется с тобой!

– Хватит мне это талдычить!

– Ты должен чувствовать себя польщенным, – сказал Паук. – Хочешь пообедать?

– Конечно не хочу. Который вообще час?

– Самое время, – сказал Паук. – А ты снова опоздал на работу. Даже хорошо, что я тебя больше не покрываю, раз уж такая у тебя благодарность.

– Все в порядке, – сказал Толстяк Чарли. – Мне дали отпуск на две недели. И бонус.

Паук приподнял бровь.

– Послушай, – сказал Толстяк Чарли, чувствуя, что пора переходить ко второму раунду спора, – не то чтобы я пытаюсь от тебя избавиться и вообще, но мне интересно, ты когда собирался уехать?

– Ну, когда я только приехал, – сказал Паук, – я думал, что дольше, чем на день, не задержусь. Ну, может, на два. Встречусь, думаю, с братишкой – и снова в путь. Я человек занятой.

– В общем, ты сегодня уезжаешь.

– Так и я думал! – сказал Паук. – Но потом встретил тебя. И поверить не могу, что мы чуть ли не всю жизнь провели друг без друга, брат.

– Я могу.

– Кровь не водица, – сказал Паук, – а крепче, как говорится.

– Вода не крепкая, – возразил Толстяк Чарли.

– Ну, тогда крепче водки. Или вулканов. Или… или нашатыря. Я к тому, что встретить тебя – ну, это большая удача. Еще вчера мы вообще друг о друге не знали, но это было вчера. Давай сегодня же начнем новое завтра. Оставим вчерашний день позади и выкуем новые узы – узы братства.

– Ты запал на Рози, – сказал Толстяк Чарли.

– Запал, – согласился Паук. – Что будешь делать?

– Делать? Она мояневеста.

– Не переживай. Она же думает, что я это ты.

– Ты перестанешь наконец?!

Паук сложил руки в молитвенном жесте, но облизнулся и тем все испортил.

– Ну, – сказал Толстяк Чарли, – и что ты собираешься делать дальше? Жениться на ней, притворяясь мной?

– Жениться? – Паук замолк и с минуту размышлял. – Какая. Жуткая. Идея.

– Ну, я-то как раз хотел на ней жениться!

– Паук не женится, я не того склада.

– То есть Рози недостаточно хороша для тебя, ты это хочешь сказать?

Паук не ответил. Он вышел из комнаты.

Толстяк Чарли чувствовал, что каким-то образом ведет в счете. Он встал с дивана, подхватил пустые картонные коробки из-под съеденных накануне вечером куриной лапши по-китайски и поджаристых свиных тефтелей и выкинул в ведро. Он прошел в спальню, где снял с себя одежду, в которой спал, но тут же обнаружил, что давно не стирал и ничего чистого у него не осталось, и тогда энергично встряхнул вчерашние шмотки – так что от сорочки отделились несколько отбившихся от основной массы ниток куриной лапши – и снова их надел.

И пошел на кухню.

Паук сидел за кухонным столом и наслаждался большим стейком, которого хватило бы на двоих.

– Где ты это взял? – спросил Толстяк Чарли, хотя и был уверен в том, что уже знает ответ.

– Я спрашивал, хочешь ли ты пообедать, – мягко заметил Паук.

– Где ты взял стейк?

– В холодильнике.

– Этот, – с пафосом сказал Толстяк Чарли, грозя пальцем, как прокурор на процессе по делу об убийстве, – этотстейк был куплен для сегодняшнего ужина. Для сегодняшнего ужина с Рози. Для ужина, который я собирался приготовить. А ты просто сидишь тут как, э, человек, который ест стейк, и, и просто ешь его, и…

– Да ничего страшного, – сказал Паук.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, – сказал Паук, – я уже позвонил Рози утром и пригласил ее на ужин в ресторан. Стейк тебе все равно бы не понадобился.

Толстяк Чарли открыл рот. И снова закрыл.

– Уходи! – сказал он.

–  Для мужского желания полезно опережать что-то там – то ли хватать, то ли достигать, то ли чего-то там такое – иначе на что еще пригодны небеса? – радостно сообщил Паук с набитым ртом [24]24
  «Для мужского желания полезно опережать что-то там – то ли хватать, то ли достигать, то ли чего-то там такое – иначе на что еще пригодны небеса?» – Паук крайне неточно цитирует английского поэта и драматурга Роберта Браунинга (1812–1889), для которого характерен нарочито усложненный и полный неясностей язык.


[Закрыть].

– Что это, черт возьми, значит?

– Это значит, что я никуда не уйду. Мне тут нравится. – Он откромсал от стейка большой кусок и уплел его.

– Вон! – сказал Толстяк Чарли, и тут в холле зазвонил телефон.

Толстяк Чарли вздохнул, вышел в холл и поднял трубку.

– Слушаю!

– А. Чарльз. Рад тебя слышать. Я знаю, что в настоящее время ты наслаждаешься заслуженным отдыхом, но, надеюсь, тебе будет не слишком сложно заглянуть к нам завтра утром, э-э-э, на час-полтора? Скажем, около десяти?

– Да, конечно, – сказал Толстяк Чарли. – Без проблем.

– Рад слышать. Нужно подписать кое-какие бумаги. Ну, до встречи.

– Кто это был? – спросил Паук. Он опустошил свою тарелку и вытирал бумажным полотенцем рот.

– Грэм Коутс. Хочет, чтобы я забежал завтра в офис.

– Он скотина, – сказал Паук.

– И что? Сам скотина.

– Я скотина другого сорта. А от него добра не жди. Поищи себе другую работу.

– Я люблю свою работу! – Сейчас Толстяк Чарли действительно в это верил, совершенно забыв, как ему не нравится его работа, и агентство, и наводящая ужас вездесущность Грэма Коутса.

Паук встал из-за стола.

– Хороший был стейк, – сказал он. – Да, я закинул свои вещи в комнату для гостей.

– Что?!

Толстяк Чарли поспешил в другой конец коридора, в комнатку, наличие которой позволяло именовать его жилье квартирой с двумя спальнями. В комнатке хранилось несколько ящиков с книгами, старая игрушечная гоночная трасса «Скалекстрик рейсинг», жестяная коробка с машинками «Хот вилз», в основном без шин, и множество других ветхих экспонатов, имевших отношение к детству Толстяка Чарли. Эта комната вполне могла сойти за спальню садового гнома или низенького даже по карликовым меркам карлика, но для всех остальных это был просто шкаф с окном.

Точнее, раньше это был шкаф с окном. Но не теперь.

Толстяк Чарли толкнул дверь и остолбенел.

Да, за дверью была комната, но это единственное, в чем он не ошибся, потому что комната оказалась огромной. Великолепная комната. В дальней стене были большие венецианские окна, выходившие, кажется, на водопад. За водопадом низко над горизонтом висело тропическое солнце, заливавшее все своим золотым светом.

В комнате был камин, достаточно большой, чтобы в нем можно было запечь парочку бычков – здесь потрескивали и плевались огнем три полена. В углу, рядом с белоснежным диваном и кроватью под балдахином, висел гамак. А у камина Толстяк Чарли увидел нечто, ранее виденное лишь в журналах, – возможно, это было что-то вроде джакузи. На одной стене висели полосатый, как зебра, ковер и медвежья шкура, а на другой – суперсовременный музыкальный центр в черном блестящем пластиковом корпусе, включавшийся взмахом руки. На третьей стене висел плоский телевизор шириной с комнату, которая прежде здесь находилась. И это еще не все…

– Что ты наделал?! – спросил Толстяк Чарли. Заходить он не стал.

– Ну, – сказал за его спиной Паук, – я, похоже, задержусь здесь на пару дней, вот, решил перенести сюда свои пожитки.

– Пожитки? Пожитки?! Пожитки – это пара пакетов с грязным бельем, дисками для «Playstation» и еще горшок с хлорофитумом. А это, это…

У него не было слов.

Паук, проходя мимо Толстяка Чарли, похлопал его по плечу.

– Если понадоблюсь, – сказал он брату, – я в своей комнате.

И закрыл за собой дверь.

Толстяк Чарли подергал ручку. Дверь была заперта.

Он вернулся в гостиную, притащил из холла телефон и набрал миссис Хигглер.

– Какого черта звоните в такую рань! – сказала она.

– Это я, Толстяк Чарли, простите.

– Ну! Чего звонишь?

– Да я хотел посоветоваться. Понимаете, ко мне тут мой брат приехал.

– Твой брат.

– Паук. Вы рассказывали мне о нем. Вы сказали поговорить с пауком, если захочу увидеть брата, я поговорил, и вот он здесь.

– Хорошо, – неуверенно сказала она.

– Вовсе нет.

– Почему? Он ведь член семьи, разве не так?

– Послушайте, я сейчас не буду вдаваться в подробности. Я просто хочу, чтобы он ушел.

– Ну так вежливо попроси его удалиться.

– Только что пытался. Он сказал, что не уйдет. И он устроил в моем чулане что-то вроде дворца Кублай-хана, хотя здесь даже для того, чтобы сделать двойные рамы, требуется разрешение городского совета. А у него там водопад. Не в комнате, конечно, а с той стороны… И еще он запал на мою невесту.

– С чего ты взял?

– Он сам сказал.

– Я пока кофейку не выпью, – сказала миссис Хигглер, – не очень-то соображаю.

– Я просто хочу узнать, как заставить его уйти.

– Не знаю, – ответила миссис Хигглер. – Я поговорю с миссис Данвидди.

И повесила трубку.

Толстяк Чарли дошел до конца коридора и постучал.

– Что еще?

– Я хочу поговорить.

Замок щелкнул, и дверь распахнулась. Толстяк Чарли вошел. Обнаженный Паук полулежал в ванне и потягивал из высокого матового бокала что-то такое, цвета электрик. Огромные венецианские окна были открыты настежь, и рев водопада контрастировал с тихим мелодичным джазом, который доносился из невидимых динамиков.

– Слушай, – сказал Толстяк Чарли, – ты должен понять, это мой дом.

Паук моргнул.

– Вот это? – спросил он. – Этотвой дом?

– Не совсем так. Но в принципе да. В смысле, ты в моей комнате для гостей, и ты у меня в гостях. Хм.

Паук отпил еще немного и с наслаждением погрузился поглубже в воду.

– Говорят, – сказал он, – гости похожи на рыбу. И те, и другие на третий день протухают.

– Верно подмечено, – сказал Толстяк Чарли.

– Но это тяжело, – продолжил Паук. – Тяжело целую жизнь не видеть собственного брата. Тяжело, что он даже не знал о твоем существовании. И еще тяжелее наконец увидеться с ним и узнать, что ты для него ничем не лучше дохлой рыбы.

– Но, – сказал Толстяк Чарли.

Паук потянулся.

– Вот что, – сказал он. – Я здесь не навсегда. Остынь. Ты и оглянуться не успеешь, а меня уж и след простыл. И кстати, я-то никогда не стану считать тебя дохлой рыбой. Просто стоит учесть: на нас навалились стрессы. Но ни слова больше об этом. Почему бы тебе не пойти куда-нибудь поужинать, – ключи только дома оставь, – а потом и в кино?

Толстяк Чарли накинул куртку и вышел на улицу. Ключи он оставил у раковины. Воздух на улице был чудесный, хотя день выдался пасмурный, моросил мелкий дождик. В одном киоске он купил газету, а в другом – большой пакет с чипсами и сосиску в тесте. Дождик перестал, так что он сел на скамейку в церковном дворике и съел свою сосиску с чипсами за чтением газеты.