Текст книги "Сборщик душ"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Рик Янси,Холли Блэк,Мелисса Марр,Тим Пратт,Чарльз Весс,Ник Гарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Холодный Угол
Тим Пратт

Пять лет назад я покинул дом и с тех пор туда не возвращался – так почему же я до сих пор считаю его домом?

Почти неделю я ехал через всю страну по «Восточному Ай-40», потом свернул на север, на 202-е шоссе и уже где-то через час подъезжал к окраинам родного города под милым названием Холодный Угол. Углы здесь есть только у бесконечных прямоугольных полей табака и сои, а из-за дикой, исчисляемой тройной цифрой жары и влажности в девяносто процентов его вряд ли назовешь холодным, так что понятия не имею, откуда вообще взялось такое название. (Местное предание гласит, что это искаженное слово из языка чероки, означающее «плодородная земля», но, готов биться об заклад, это просто каролинская фантазия.)

Я подумал было свернуть на засыпанную гравием обочину и позвонить Дэвиду – сказать, что нормально доехал, но решил, что ну его нафиг. Выкинув всю мою одежду, самую лучшую кастрюлю и профессиональный набор ножей из окна нашей (ну хорошо, формально – его) квартиры в Окленде, он этим как бы дал понять: «Не звони мне, я тебе сам позвоню». Вот за эту склонность к театральности я его и любил – при условии что он тренировался не на мне. Дэвид был мой первый настоящий бойфренд после кулинарной школы, и мне хватило глупости думать, что это навсегда. Хватило глупости надеяться протянуть больше пары лет, не послав все к чертовой матери.

Чем ближе я подъезжал к Холодному Углу, тем меньше мне туда хотелось. Я даже решил, что не поеду прямиком в «большой дом», некогда принадлежавший бабушке с дедушкой, а теперь – старшему брату Джимми с женой и кучей моих племянников и племянниц, которых я уже много лет не видел. Интересно, если бы я первым делом поехал туда, сыграл положенную мне роль младшего братца, сунул ноги в старые тапки и послушно проглотил порцию насмешек и сочувствия по поводу позора по телевизору – и такой бодяги на несколько дней, – а потом сбежал бы обратно в Калифорнию… сумел бы я после этого по-настоящему вернуться домой?

Я обычно говорю, что единственное, по чему я скучаю из домашнего, – это еда, и это чистая правда. Я въехал в город примерно в обеденное время и подумал, что, пожалуй, смогу выдержать Джимми, Ма, Па и нескончаемую жару, если сначала малость перекушу. После целой недели плавающего в масле фаст-фуда и мокрой пиццы, какие подают в мотелях, я жаждал чего-то настоящего (разборчивость – профессиональная деформация поваров, ничего не попишешь), а маячившее в недалеком будущем барбекю в стиле Восточной Каролины виделось отсюда вратами в рай.

На Западном Берегу такого просто нет. Бывают места, где обещают барбекю «совсем как в Каролине», но это просто фантазии на тему: соевый батончик, когда ты просил шоколадку. В одной только Северной Каролине есть две отдельные разновидности барбекю; впрочем, обе они начинаются с медленного запекания свиньи в яме, набитой тлеющей пекановой щепой. После этого вы делаете либо Единственное Настоящее Барбекю с соусом из уксуса с красным перцем (его любят в восточной части Северной Каролины), либо совершенно еретическое Лексингтонское Барбекю (встречающееся в западной половине штата) с жуткой склизкой подливой на помидорной основе.

Я припарковался на заросшей гравийной стоянке возле «Би-Би-Кью Виллардса» – местного заведения, известного далеко за пределами Холодного Угла своими идеальными, воздушными кукурузными оладьями и несравненным искусством ямового. Мастер Ямы – что за изумительный титул для повара! Лучший, что я до сих пор слышал, был «старший шеф» – так он и в подметки ямовому не годится. Меня самого тогда вообще никак профессионально не титуловали, если не считать «недавно уволенный за попытку подраться с клиентом».

На стоянке не было ни машин, ни фургонов – чрезвычайно странно. Да она битком должна быть набита, даже во вторник! У меня едва сердце не остановилось от ужасной мысли; я воззрился на линялую вывеску (изображавшую радушно улыбающуюся свинью в поварском колпаке, а как же!), гадая, уж не закрылся ли «Виллардс»… но потом различил какое-то движение за грязными окнами и с облегчением выбрался из машины.

Ох уж это лето в Северной Каролине! Выныриваешь из озерца кондиционированного воздуха, и тебе словно залепляют всю морду горячей мокрой простыней. Меня тут же накрыл дикий приступ тоски по Восточному Заливу. Я вспомнил, как мы с Дэвидом сидели в холмах и глядели на прохладный туман, заволакивающий залив внизу… Только вот дороги туда мне больше не было, по крайней мере такой, в конце которой не ждали бы стыд или боль.

Я закрыл машину кнопкой на брелке и внезапно почувствовал себя донельзя глупо. В бытность мою мальчишкой люди здесь и дома-то не закрывали, не то что автомобили. Тут мне на память пришли последние электронные письма брата с жалобами на расплодившихся воров и наркоманов, и я таки оставил замок запертым. Мой оклендский парень все шутил, что я простой деревенский мальчишка, слишком доверчивый, чтобы выжить в большом городе, только вот процент метедринщиков на душу населения в моем родном захолустье куда выше, чем на Восточном Заливе. Несчастные случаи в метедриновых лабораториях унесли как минимум пару из бесчисленной популяции моих троюродных кузенов.

Я толкнул парадную дверь «Виллардса» и оказался в полумраке, заполненном пустыми квадратными столиками под клеенчатыми скатертями в одинаковую красно-белую клетку. Пара вентиляторов, похожих на пропеллеры древних самолетов, чавкали под потолком, расплескивая горячий воздух.

– Ты приехал на одном из этих новомодных гибридов? – спросила облокотившаяся на прилавок развязная блондинка.

Я кивнул, набрав воздуху в грудь в ожидании пары колких шуток, но она только сказала:

– Учитывая, куда лезут цены на бензин, я бы и сама такой купила. У нас ямовой ездит на фургоне, приспособленном под биодизель, так он уже много лет на бензин не тратится – просто сливает масло из-под кукурузных оладий и жареной картошки и так на нем катается. Что тебе принести?

Меню было, как всегда, нацарапано мелом на доске у нее за спиной и выглядело так, будто не менялось с тех пор, как я последний раз забегал сюда пять лет назад.

– Возьму меню номер два и холодный чай.

Незачем даже упоминать, что сладкий, другого тут, в «Виллардсе», не бывает.

– Садись куда хочешь. Сейчас все принесу.

И она неторопливо уплыла на кухню.

Я уселся поблизости от стойки; как и на всех прочих столах, на моем красовались: пара бутылок (стеклянная – для острого соуса и пластмассовая мягкая – для сладкого соуса барбекю); коробка пакетиков с сахаром, на тот случай, если твой чай недостаточно сладкий (не в этой жизни); и рулон бумажных полотенец вместо салфеток. Этот последний элемент – явное новшество, из-за него я немедленно вспомнил своего хозяина ресторана там, дома, и вслед за этим – что этот гад меня уволил. Нечестно, когда тебя увольняют за сделанное в таком подпитии, что ты даже и вспомнить не можешь, что именно сделал. Но, увы, такова жизнь.

Я вытащил телефон (отключил наконец-то автоматическую оповещалку, кто, когда и где упомянул мое имя, но до сих пор время от времени компульсивно шерстил социальные сети на предмет того, что обо мне говорят люди) – сигнала не было. Впрочем, соскучиться я не успел – официантка уже несла мне красный пластмассовый поднос овальной формы, на котором громоздилась куча барбекю («свинины долгого запекания», как зовет ее весь остальной мир), белая булочка и выстланная пергаментной бумагой корзинка кукурузных оладий.

Еда была… черт, я ведь повар, а не кулинарный критик, но я словно ел свои детские воспоминания. Барбекю оказалось запечено до абсолютного совершенства и приправлено так, что ни убавить, ни прибавить; остро-терпкий соус на уксусе идеально сочетался с тающим нежным свиным жирком. Оладьи – еще один кусок рая: продолговатые ломти кукурузного теста, зажаренные в масле, слегка хрустящие снаружи, сладкие и воздушные внутри. В чае оказалось достаточно сахару, чтобы срочно бежать записываться к дантисту на чистку, но даже он (чай, не дантист) был на вкус как дом родной.

Я ел целеустремленно, не отвлекаясь ни на что, потом откинулся на спинку стула и тихо, про себя, рыгнул. Официантка сощурилась на меня от кассы.

– Ты мне кажешься ужасно знакомым, – сказала она. – Ты всегда носил светлые волосы?

– Ох. Нет, не всегда… но если знакомым, то это, видимо… короче, меня недавно показывали по телевизору. Кулинарное реалити-шоу «Прямо в печь».

Моя мимолетная слава не внушила ей особого почтения. Она нахмурилась, и я передвинул планку ее предполагаемого возраста от отметки «тридцать с чем-то» к «сорок с чем-то».

– Пришлось отключить кабельное некоторое время назад, – объяснила она. – Никогда эту передачу не видела. И как, ты выиграл?

Я покачал головой.

– Пришел четвертым. Ссыпался прямиком перед финалом. Этот выпуск как раз на той неделе показывали.

Я надеялся, это не прозвучало слишком уж трагически. Финалистов было трое. Даже те, кто не выиграл, получили какие-то приятные бонусы: деньги, похвальные грамоты, приглашения на будущие показательные выступления участников шоу. Это были действительно хорошие повара, а с одним мы даже дружили (ну, как дружили – примерно как в летнем лагере: жили в одном доме в Нью-Йорке и с тех пор, как разъехались, ни разу на связь не выходили), но не думаю, чтобы кто-то реально готовил лучше, чем я. Я лидировал в гонке и знал это; я выигрывал предварительные туры один за другим… а потом одна-единственная рыбья кость в тарелке у феерически зловредного приглашенного судьи сняла меня с дистанции.

– Погано, – прокомментировала она. – Хотя четвертое место – это тоже хорошо. Я вот четвертых мест никогда не занимала. Может, я тебя в журнале видела или еще где, хотя черт меня побери… Да ну его. Мне вот всегда было интересно: эти телешоу – они настоящие, или все сплошь подстроено, как у рестлеров?

Я замялся, не зная, как ответить, хотя мне уже тысячу раз задавали подобные вопросы.

– Соревнование настоящее, конкурсы и претенденты тоже, хотя они вырезают много скучного, чтобы темп был быстрее и передача казалась увлекательнее. Но то, что люди говорят на экране, по большей части подсказано, а иногда и прямо прописано в сценарии. И…

Я снова задумался, как сказать то, что имею в виду.

– Я на экране – это не настоящий я. Не такой уж я нахал, во-первых, а во-вторых, они специально выпятили то, что я с Юга, – держу пари, каждое мое «ну, вы-ы-ы» они вставляли в монтаж, уж раз пять-то точно. Продюсеры делают из тебя персонажа.

А на самом деле вышло так, что эта причудливая ложь телевизионного мира пустила все вверх тормашками в моей собственной, настоящей жизни – потому что заставила сомневаться в само собой разумеющихся вещах. Тот ли я, за кого друзья меня принимают: блестящий повар-карьерист и шут-балагур… или я снова играю кого-то другого, возможно, даже того, кем они хотят меня видеть. Кто был настоящий «настоящий я»? Отсутствие внятного ответа на этот вопрос заставило меня принять слишком много дурацких решений и сжечь слишком много мостов. Вся эта затея с путешествием в такую даль на машине должна была помочь разобраться в том, кто я такой и чего хочу… но пока что откровения ко мне в очередь не выстраивались.

Я думал, что официантка давно перестала меня слушать, когда она вдруг сказала:

– Думаю, мы все играем разные роли для разных людей. Иногда мне кажется, собой можно гарантированно побыть, только когда ты совсем один и некого разочаровывать.

Мне осталось только расхохотаться и сказать, что вот уж правда так правда.

Я оставил на столике щедрые чаевые, потом пошел расплачиваться к кассе. Я был полон под завязку, притом что весь обед обошелся дешевле одного коктейля в час скидок в приличном оклендском ресторане.

– А Джуниор – на заднем дворе? – спросил я, привалившись к стойке напротив официантки.

– Ты знаешь Джуниора? – Она даже бровь подняла.

– Я тут недалеко раньше жил. Даже работал в этом самом ресторане как-то летом, когда еще в старших классах учился, – за фритюрницей смотрел. Моя первая настоящая работа на кухне.

Джуниор был тогда хозяином и ямовым этого заведения; лет ему стукнуло под пятьдесят. Огромный мужичина, вставал задолго до рассвета и принимался готовить «свиней дня». И пахло от него всегда таким душистым дымом.

– Нет, ну ты подумай! – обрадовалась она. – Нам твою фотографию на стенку надо повесить: «его показывали по телевизору» и всякое такое. Не люблю приносить дурные вести, милый… но Джуниор умер в том году. Никакой не сердечный приступ – вечно они думают, что дело в еде… Нет, это был рак.

Она сказала почти что «ррррэк», и я задумался, интересно, не подцеплю ли я обратно свой старый акцент, пока буду торчать тут, в городе: так сливочное масло без обертки впитывает вкус оставленных рядом лука и чеснока.

– Черт, как жаль это слышать. Он был… – тот еще сукин сын он был на самом деле, властный, вспыльчивый, да еще перфекционист, но ведь многие шеф-повара такие, прямо через одного, а он был настоящий шеф, пусть даже с узкой специализацией. –  …он был что-то с чем-то, – в итоге закончил я.

– Он оставил ресторан ассистенту, – рассказала она. – Никто из детей семейным бизнесом заниматься не захотел; он знал, что они забегаловку просто продадут, вот и оставил ее Ти-Джею. Вот шуму-то было! Но теперь уже все устаканилось. Ты Ти-Джея знаешь?

– Нет, вряд ли. Смешно – я тоже Ти-Джей.

Теренс Джеймс Брайдон, если конкретнее, и хотя теперь меня все звали Терри, для семейства я навсегда останусь Ти-Джеем.

– Мир тесен. А где ты теперь живешь?

– В Окленде, в Калифорнии.

Хотя эти, на телевидении, все время ставили под моим именем на экране «Сан-Франциско». Ох, как они меня бесили. Кое-что из области высокой, самой что ни на есть новаторской кухни происходит именно там, на Восточном Заливе, где молодые шефы реально могут позволить себе открыть собственный ресторан – ну, хоть кто-то из них может. Я, например, не мог, потому и решил разжиться деньгами на телешоу, а вместо этого схлопотал скоротечную славу и кучу неприятностей. И по той же причине принял приглашение на семейное сборище в этом году: три тысячи миль от теперешней жизни – очень привлекательная дистанция.

– Калифорния… – протянула она и даже не добавила стандартного «страна садов и фруктов», за что я был ей чрезвычайно благодарен.

Я как раз и был из тех «фруктов», которые обычно под этим подразумевают. Я и на шоу-то попал не в последнюю очередь потому, что продюсерам был нужен парень под два метра, вчерашний школьник, футболист, спец по южной кухне и шеф-гей в одном лице. (Я ведь даже не гей, я би, но в реалити-шоу бисексуальная ориентация канает, только если ты хорошенькая женщина.)

– И что же тебя привело к нам, назад? – спросила тем временем официантка и выглядела при этом действительно заинтересованно.

– Семейное сборище, – я выдавил ухмылку. – На Западном Побережье приличного бананового пудинга не достать.

Ближе всего к мечте, помнится, оказалось выпускаемое на заказ ресторанное мороженое со вкусом бананового пудинга. И только-то.

– Верю сразу. Ну, хорошего дня. Заглядывай еще, перед тем как взять курс на запад.

– Всенепременно.

Я не стал ей объяснять, что пешком обойду Меркурий по экватору ради еще одного обеда в «Виллардсе». В конце концов, для тех, кто здесь живет, барбекю – дело обычное, такое же обычное, как хорошие бурритос на Западном. В общем, я просто сказал спасибо и вышел, и только колокольчик над дверью прозвонил по мне.

На дворе жара снова облапила меня, точно какое-нибудь любвеобильное чудище. Воздух шел волнами, искажая пейзаж, как плохое стекло, – так зной танцует над летним асфальтом. Вытерев пот, чтобы он не лился в глаза, я решил сходить за угол, посмотреть на яму – сколь бы соблазнительной ни казалась сейчас машина с кондиционером. Барбекю в открытой яме занесено в Красную книгу как исчезающий вид даже здесь, в Северной Каролине; старые ресторанчики закрываются, новых мало, и, несмотря на уверенность, что со времен моего краткого ангажемента в роли мастера фритюрницы там ровным счетом ничего не изменилось, я все равно хотел поглядеть на эту достопримечательность – пока вообще еще можно.

Но не успел я завернуть за угол, как встал на месте будто вкопанный. Мужчина в измазанном сажей комбинезоне шел мне навстречу из-за ресторана, промокая лоб и шею грязной белой тряпкой.

Я глядел на него, не отрываясь, – потому что это был… я. Родинка прямо под правым глазом. Кривой нос, сломанный и не вправленный как следует после одного матча в старших классах. На носу красовались заляпанные очки, да и весу в парне было фунтов на двадцать, а то и тридцать больше (в основном они приходились на основательное пивное брюхо), но единственная настоящая разница заключалась в длинных каштановых волосах – и это притом, что у меня были точно такие же, пока я их не обкорнал и не перекрасился в блондина.

Я отшатнулся, а его встреча с доппельгангером, видимо, ничуть не удивила.

– Ага, – сказал он, – вот уж не думал, что мы тебя еще тут увидим.

Акцент у него был густой, куда сильнее моего, который за несколько лет в другом штате успел немного смягчиться. Мой рожденный в Калифорнии бойфренд дико хохотал всякий раз, когда звонили мой папа или брат, – он даже «хелло!» у них понимал с трудом.

Что люди обычно делают, столкнувшись лицом к лицу с собой? Ну, по крайней мере с некой вариацией себя? Дэвид писал магистерский диссер по литературе (аспирантуру, естественно, оплачивали его богатые родители) и рассказал как-то, что романист Хорхе Луис Борхес утверждал, будто встретил одним прекрасным днем в парке более молодого себя, и не только встретил, но и имел с ним, сидя на лавочке, приятную беседу.

Но я-то вам никакой не Борхес. Да и этот другой Терри (уж скорее Ти-Джей) был совсем не моложе меня – ага, эдакий юный застрявший во времени повелитель фритюра. Нет, лет ему было, сколько мне, двадцать с небольшим, но жил он совсем другой жизнью. Путешествия во времени я еще мог как-то понять, но вот это?

В общем, я побежал – быстрее, чем в жизни бегал за тачдауном или на автобус. Я запрыгнул в машину и умчался с парковки, в ужасе глядя, как я уменьшаюсь в зеркале заднего вида.

Добравшись до большого дома, я уже почти перестал дрожать и сумел убедить себя, что просто повстречал человека, чем-то похожего на меня, а остальное можно списать на тепловой удар. Плюс долгие дни в дороге с самим собой в качестве единственного собеседника, плюс накопившийся стресс от внезапной славы и не менее внезапного запоя, от всяких глупых поступков, от взлета до почти-знаменитого-шефа и немедленного падения до безработного, от выбросившего меня сразу вон из сердца и из дома друга, не говоря уже о когнитивном диссонансе из-за того, что я возвращался домой в первый раз после бегства оттуда в восемнадцать.

Я встал прямо перед большим домом, между грязнющим «универсалом» (Ее) и первозданно сверкающим черным полутонным пикапом (Его). Не успел я вылезти из машины, как сетчатая дверь на главном крыльце с грохотом распахнулась и оттуда хлынул потоп племянников и племянниц. Я совершенно ужасный дядя; я смогу, скорее всего, назвать по памяти все их имена – но только не кому из них какое принадлежит. Однако ставить на мне крест рановато – у меня был для них мешок подарков: стеклянный шар с моделькой Моста Золотых Врат, миниатюрный складной телескоп, маленький пазл, имевший какое-то отношение к небесному магнетизму, и всякая прочая ерунда, которая под натиском детского внимания долго не протянет, но в процессе эксплуатации немного развлечет.

Заняв буйную стаю подарками, я поднялся на крыльцо и угодил в объятия старшего брата, Джимми, обладателя фермерского загара (он работал подрядчиком), отлогого пивного живота, редеющей шевелюры и улыбки шириной в целый мир. Он был на дюжину лет старше меня – все потому, что я «бонус-бэби», случайный сюрприз, которого родители даже не задумывали, хотя и сделали потом все возможное, чтобы я об этом даже не заподозрил. Джимми крепко стиснул меня, но не настолько крепко, чтобы раздавить неизбежную пачку сигарет у себя в кармане рубашки. Его жена, Эмили, светловолосая и бесплотная, трепыхалась на заднем плане, издавая приветственное курлыканье. Выглядела она точно так же, как у них на свадьбе (куда меня позвали шафером и где я потел, как может потеть только двенадцатилетний мальчишка во взятом напрокат костюме), – редкостной, хрупкой птицей. На самом деле она гораздо прочнее, чем кажется.

Не успел я и глазом моргнуть, как уже сидел на веранде в кресле-качалке рядом с братом. У каждого в руке было по пиву, каждый устремлял взгляд вдаль через бесконечные поля. Жена с детьми обзору не мешали. Казалось, я уехал только вчера.

– С чего ты решил заявиться в этом году? – радушно спросил Джимми. – Мы тебя каждый год звали, а ты все говорил, что слишком занят. Зуд седьмого года?

Я потряс головой:

– В Окленде все пошло… как-то странно.

Джимми хрюкнул:

– Мой братец – Шеф-Голливуд.

Я фыркнул.

– Когда тебя показывают по телевизору, это та еще заноза в заднице. Боссу моему это понравилось – после того как шоу началось, в ресторан повалила куча народу, и он дал мне повышение, чтобы я не ушел. Но когда тебя на улицах начинают узнавать… когда люди идут в ресторан не потому, что там еда хорошая, а чтобы на тебя поглядеть… И потом все это внимание, оно, наверное, действительно ударило мне в голову, всякие неприятности начались…

Как-то вечером я сильно напился – я повар, мы все, как правило, пьем, но это было на порядок выше моего порога. Поклонники покупали мне раунд за раундом, и один парень, лет двадцати от роду и такой симпатичный, глаз с меня не сводил. Слово за слово, одно, другое, и понеслась… Мой бойфренд Дэвид узнал, и на этом все кончилось. Самое смешное, что у нас с Дэвидом были по договору открытые отношения – мы оба встречались с другими парнями. Но и правила тоже имелись: прежде чем сблизиться с новым человеком, скажи партнеру, и всегда только защищенный секс… короче, я нарушил сразу оба.

Меня так вынесло, что я продолжил надираться – вплоть до следующей смены, так что когда какой-то паразит за четвертым столиком стал орать, что я дутый профи и что моя еда только на экране смотрится хорошо, а в тарелке – так, полное дерьмо, я вышел из кухни и попробовал дать ему по морде. Я был в такие сопли, что даже не попал, только опрокинул столик и сам упал на пол. Из-за этого нападение на меня не повесили, и штраф тоже, но с работы выкинули.

Я был совсем не уверен, что хочу выкладывать все это Джимми, особенно то, как меня вышвырнул Дэвид. Нет, он, конечно, знал, что я не натурал, – сейчас все, у кого есть телевизор, это знали, но семье я все сказал сам, еще в семнадцать. Родители приняли новость спокойно. На Библейском Ремне (ну, штаты на Юге и Среднем Западе, где к Библии относятся… соответственно) они жили где-то в районе пряжки, и если на них как следует надавить, могли, конечно, прогнать телегу на тему «мы – христиане», но они даже в церковь не ходили. Мама неопределенно выразилась на тему, что мне и женщины наверняка тоже нравятся, и можно же найти хорошую девушку и жениться, никто даже и не заметит, – но слишком уж нажимать не стала. Когда братец узнал, что я сплю с мужчинами, он просто кивнул и проглотил информацию, как пустыня проглатывает чайную ложку воды, и больше мы об этом не разговаривали. В общем, я просто сказал:

– Вел себя как последний урод, кинул кучу друзей, влетел в неприятности на работе, так что решил, хорошо бы смыться на какое-то время, а заодно съездить домой и попытаться вспомнить, кто я такой.

Джимми покивал, как будто все это имело какой-то смысл. Он вообще хороший брат.

Я определенно не желал вдаваться в подробности своих интимных отношений, но вот кое-какие другие вопросы он мог для меня разрешить – скажем, о таинственном ямовом тезке. Вдруг это, не ровен час, какой-нибудь очередной троюродный брат, чем семейное сходство благополучно и объяснится, и вопрос можно будет закрыть. Я набрал воздуху.

– Кстати, я тут по дороге сюда останавливался у «Виллардса»…

Джимми присвистнул.

– Стыдобища-то, да? Когда Джуниор откинулся, его малышня думала продать место и срубить кучу денег, да только никто не хотел покупать. Мало кто мечтает подыматься до зари и жарить свиней день-деньской. Ужасно видеть забегаловку вот так заколоченной, с битыми окнами, всю записанную-зарисованную торчками… Как целая эпоха закончилась. Если хочешь, съездим попозже в «Белого лебедя», у них вполне приличное барбекю, хоть и не из ямы.

Живот у меня был до сих пор полон Виллардовой печеной свинины, да и пиво еще не успело перебить вкус кукурузных оладий во рту. Разыгрывает он меня, что ли? Интересно, зачем? «Виллардса» закрыли… что, к чертовой матери, это значит? Или у меня совсем уже крыша поехала?

Я осторожно поставил пиво на пол.

– Дорога была неблизкая. Я… пойду, пожалуй, сосну.

– А то. И с чего это ты решил ехать своим ходом? Мог бы прилететь, взять машину в Рэйли…

– Да мне просто времени надо было на подумать.

Я сказал чистую правду, хотя, если совсем честно, за все долгие дни на дороге ни единой мыслишки, которую действительно стоило бы обдумать, мне в голову так и не пришло. Проблема в том, что, как бы далеко и с какой бы скоростью ты ни ехал, от себя все равно не уедешь. А если ты в собственной голове не дома, то где же тогда дом, малыш?

– Мы приготовили тебе одну из свободных комнат. Тебе еще повезло, завтра дом будет битком набит. Каждое кресло, кушетка и придверный коврик будут заняты гостями, а у тебя в распоряжении целая кровать. Кузенов станем складывать штабелями вокруг нее.

Он ухмыльнулся.

– Надеюсь, ты готов к тому, что завтра все на тебя будут пялиться и перешептываться. Блудный сын и знаменитость в одном флаконе – круто.

– Жду не дождусь, – пробормотал я в ответ.

Я думал проспать до ужина или около того, но когда я проснулся в затхлой, пропахшей нафталином комнате, за окном было совсем темно. Для этого времени года сей факт означал только одно: уже больше девяти вечера. Я нашарил телефон и обнаружил, что, и правда, на дворе почти два часа утра. Трагически застонав, я выкатился из кровати и включил стоявшую рядом лампу. В животе неприятно заурчало. Я выскользнул за дверь и в носках прокрался через коридор, мимо семейных фото, висевших на стенах еще со времен дедушки с бабушкой. Джимми с женой не особенно стремились обновлять интерьер, так что он до сих пор был решен в стиле «кантри-бардак».

Древние инстинкты провели меня мимо скрипящей ступеньки вниз по лестнице и в кухню, где, как всегда, горела единственная лампочка, над плитой. Я сунул нос в холодильник, сверху донизу набитый едой на завтра, готовой либо уже прямо в рот, либо пока только в печку, согласно поистине византийскому расписанию, на страже которого бдительно стояли все женщины семейства. Большую часть знаний о динамике приготовления еды я почерпнул, путаясь под ногами на южных кухнях по праздникам, когда орды женщин выполняют строго определенные функции с точностью часового механизма и в итоге безупречная еда выбрасывается на стол вся одновременно: и куриные пироги, и запеченные макароны с сыром, и засахаренный ямс, и капуста, и тушеная зеленая фасоль, и бобы, и банановый пудинг, и пара дюжин разных видов выпечки…

Я не решился осквернить это святилище южной кулинарии и, усевшись за стол, просто умял миску детских хлопьев для завтрака, завершив трапезу яблоком, таким неприлично огромным и красным, что прилагательное «органический» рядом с ним выглядело богохульством. Потом я подумал минутку, оставил на столе быстро нацарапанную записку – «не спится, уехал прокатиться, буду к утру» – и вышел вон…

«Виллардс» стоял заколоченный и весь изрисованный граффити. Я заглянул сквозь разбитое окно: внутри не было никаких столов со стульями, только кучи невнятного мусора да пустые пивные банки. Я обошел его кругом, поглядеть на коптильню и яму, и нашел только грязную дыру в земле рядом с хибаркой, крытой листами жести. В лунном свете все это выглядело крайне непривлекательно.

Ну хорошо. Я схожу с ума. Отлично, спасибо, что предупредили.

…Я ехал по старым знакомым дорогам, мимо школы, где наслаждался славой местного футбольного бога, через полупустые останки главной улицы, вокруг кладбища, чье подземное население далеко превысило число всех живых обитателей Холодного Угла.

В конце концов, я переехал реку по длинному мосту, и воздух на мгновение затуманился – или, что более вероятно, мои усталые глаза ненадолго заволокло слезами.

Притормозив, я увидел на том берегу первые проблески жизни и света в этом полуночном мире: длинное низкое деревянное строение почти у самой воды, с грязной парковкой, несмотря на поздний час забитой под завязку: пикапы, мотоциклы, фургоны, седаны, внедорожники… все что угодно, кроме гибридов вроде моего. Не иначе какой-то захудалый местный бар, типа тех, куда я пробирался еще подростком, вооружившись фальшивыми правами и уверенностью в том, что для своего возраста я и правда довольно крупный. Я решил, что по старой памяти можно и выпить, и завернул на стоянку.

…Я стоял на холостом ходу и таращился на вывеску над дверью, хорошо освещенную теперь моими же фарами.

«Дом Ти-Джея» было написано на ней.

Дверь распахнулась, и наружу на нетвердых ногах вывалился какой-то парень, встал и заслонился рукой от слепящего света. Руку он поднял недостаточно быстро, так что узнать его я успел. На нем была клетчатая фланелевая рубашка с оторванными рукавами, заляпанные джинсы и грязная бейсболка – никогда ничего из этого не ношу, – зато лицо оказалось совершенно знакомым. Я его каждый день в зеркале вижу.

Он опустил руку, сощурился и, подумав чуть-чуть, помахал.

Я вывернул со стоянки так, что у малютки-гибрида тормоза завизжали, и с ревом понесся домой. Перелетев через мост, я все же замедлился, потому что местных копов хлебом не корми, дай прищучить гонщика с номерами другого штата.

Ну, и если честно, я боялся, что если меня таки остановят, на ухмыляющемся копе тоже будет надето мое лицо.

Я все-таки успел немножко поспать, уже перед самой зарей. Через пару беспокойных часов меня поднял запах жарящегося бекона. Я прошлепал вниз, где уже ждал завтрак поистине эпических масштабов: желтые груды омлета, пушистые, как облака; жареные ломти ветчины; всякое-разное мучное и колбасная подливка. Племянников и племянниц уже рассадили вокруг исполинского стола, и теперь они его варварски опустошали. Брат с невесткой уютно облокотились на раковину и потягивали кофе из больших кружек. «Домашняя идиллия» – смешной эпитет для сравнительно небольшого помещения, где от трех до пяти недорослей (сосчитать их точнее невозможно, они все время бегают) производят нечеловеческий шум и бузу, но как ни странно, оно очень точно отражает происходящее.