Текст книги "Сборщик душ"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Рик Янси,Холли Блэк,Мелисса Марр,Тим Пратт,Чарльз Весс,Ник Гарт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– С вами все в порядке, Бенефиций?

– Да. Все прекрасно, Джорджиана. Все просто…

Продолжать он не мог. Вообще ничего. Все это не могло так больше продолжаться. Пышка полетела через перила балкона.

– Я думал, я потерял тебя, Джорджиана! – закричал он. – Никогда больше так со мной не делай, понимаешь? Я так не могу! Я не могу так, Джорджиана!

Прежде чем она успела сбежать, он обхватил ее руками и уткнулся лицом в грубую ткань формы. Вне себя от изумления, она уперлась ему в плечи, стараясь освободиться, но не смогла: он крепко сцепил руки у нее за спиной.

– Мистер Пейдж! Бенефиций! Что вы делаете?!

– Я люблю тебя. Я уже давно тебя люблю и не знаю, что мне с этим делать. Я никогда никого не любил за все свои шестьсот лет и никого не полюблю еще за шесть миллиардов – да хоть за шесть триллионов! Если я потеряю тебя, я уничтожу свою психею и кинусь с этого балкона – я сыграю в сивиллу, клянусь тебе! Лучше умереть, чем прожить хоть день без тебя.

Он прижимался лицом к ее платью, пятная его слезами.

– Вам нельзя меня любить, мистер Пейдж.

– В этом-то все и дело!

– Нет, я хочу сказать, вы не можете – я финитиссиум!

– Да будь ты хоть черепахой, какое мне дело! Для меня это ничего не значит.

– А для меня значит.

Он даже рот раскрыл – а вместе с ним и разжал объятия. Девушка вырвалась и отступила назад, подняв руки и словно говоря: «Стой! ни шагу дальше!»

– Ты любишь кого-то другого, – произнес он. Это был не вопрос.

– Нет никакого другого.

– Тогда почему?..

Она покачала головой.

– Потому что никого другого не существует. Только вы.

Она упала в его объятия. Ее лицо сияло в первых лучах смертного солнца, когда он рассказывал ей, что знает его наизусть, до последней реснички. Она улыбалась, будто понимая.

Как там сказала Куртуаза? Самые мелкие грехи спрятать труднее всего? Неудивительно, что он ее не понял.

Три дня спустя тело его персиста обнаружили в дымящемся котловане открытой канализации. Горло оказалось перерезано от уха до уха. Трагедия вызвала ряд неприятных вопросов у следователей ККН, которыми они не замедлили поделиться с Бенефицием. Что делал его персист в Восточной четверти один после захода солнца? Как у него оказался нейронный нейтрализатор? Бенефиций признался, что не имеет ни малейшего понятия, и ограничился заявлением, что нейтрализатор уже некоторое время как пропал, и вообще он давно подозревал, что персист сидит на метакокаине. Привычка, понятное дело, вредная, чтобы не сказать фатальная, но он, Бенефиций, с ней, увы, мирился, так как зелье заметно повышало энергию и эффективность работника. Он высказал предположение, что бедняга отправился в нижний город «на дозаправку». В остальном ему было известно не больше, чем им.

Дело закрыли в тот же день. В конце концов, Бенефиций был мужем любимой дочери самого Омнинома Спула.

Тем вечером Бенефиций и Джорджиана встретились в крошечном коттедже на западной границе поместья Спулов. Столетия назад это был гостевой домик; потом его превратили в сарай садовника, потом совсем забросили. Они любили друг друга на куче старых одеял среди запахов влажной земли и старых удобрений.

– Это безопасно? – спросил он ее.

– Ты же знаешь, что нет, – ответила она, пока они рвали друг с друга одежду.

После они лежали в объятиях друг друга, ее голова – на его груди. Он любовался, как пылинки кружатся в лучах вечернего солнца, пробивавшихся сквозь трещины в гнилых досках. Он представлял, как ККН тащат раздутый труп его персиста из котлована, и человеческие отходы переливаются через край. Картинку растиражировали все новостные каналы, и он по неосторожности открыл сообщение у себя в ментбоксе. Разумеется, тут же удалил, но слишком поздно – он уже все увидел.

Гниль. Распад. В последнее время они бросались ему в глаза повсюду, хотя, вне всяких сомнений, веками были рядом. Даже роскошные цветники Спуловых садов напоминали ему теперь о конечности любой жизни – кроме его собственной. В один прекрасный день подует ветер, и стены этой хижины рухнут. Древесина распадется до собственной неузнаваемой сути. Придет зима, и цветы умрут. И девушка в кольце его рук? О, да. Она тоже. Она тоже.

Он же будет длиться и длиться – юный, древний, проклятый, благословенный. Придет время – с той же неотвратимостью, с какой Солнце вернет малютку-Землю в свою пламенеющую утробу, – когда каждый атом ее тела, все их миллиарды миллиардов миллиардов рассеются по Вселенной и канут в небытие. Ничего от нее не останется, одни воспоминания, – и они будут мучить его целую вечность.

– О чем ты думаешь? – спросила она. – Сердце у тебя бьется слишком быстро.

– Гадаю, подозревает ли она нас.

– Конечно, подозревает. Поэтому она и сыграла с тобой эту шутку, сказав, что уволила меня.

– Она нас не найдет, Джорджиана. Где ты сейчас, ей известно?

– Я сказала, что у меня брат заболел.

– Не знал, что у тебя есть брат.

– Ты многого обо мне не знаешь.

– Но хочу знать все. Твой любимый цвет, какую музыку ты слушаешь, о чем мечтаешь… Всякие секреты, которых ты никому не рассказывала.

– У меня нет секретов, кроме одного. И ты его уже знаешь.

Они могли убежать. Прочь из города. Это было бы до абсурдного легко. В мире до сих пор довольно дальних краев и укромных уголков, где можно спрятаться. Он мог сымитировать самоубийство: базовые файлы всех сивилл стирали, их психеи уничтожали. Да, они могли состариться вместе и умереть, и тогда составляющие его атомы могли бы рассеяться и смешаться с ее, словно стая в четырнадцать миллиардов миллиардов миллиардов птиц, одновременно взмывших в небо.

– Но, может быть, есть еще один… – промолвила Джорджиана.

– И что же это? Давай, Джорджиана, ты должна мне сказать!

– Тебе не понравится.

– Мне все равно. Говори!

– Она никогда не родит тебе ребенка.

– Откуда ты знаешь? – Он был откровенно потрясен.

– Потому что тогда ты сможешь с ней развестись. Она знает, зачем ты на ней женился, и знала с самого начала. «Он думает, я глупая. Думает, я не понимаю, чего он на самом деле хочет».

Интонация была так точна, что Бенефиций не смог не расхохотаться.

– Это было идеально! Ударения, модуляции, даже выражение лица – все в точности, как у нее. Восхитительно!

– Я провела с ней всю жизнь, – напомнила Джорджиана. – Почти все знают ее дольше меня, но вряд ли кто-то знает лучше. Все дело в том, что я ее персист, – какая разница, что мне известно? Кого это волнует? И я скажу тебе еще кое-что, любовь моя: она тебя не любит.

– Тогда почему она меня не бросит?

– Ты действительно не понимаешь? Ответ лежит на поверхности. По той же самой причине, по какой бросала других, не дойдя до алтаря. Она смертельно боится неудачи. Сделать ошибку… даже мысль саму допустить, что она сделала ошибку, – нет, нельзя, немыслимо! И теперь, когда она все-таки нырнула вниз головой в эту воду, она никогда не признает поражения. Она никогда не даст тебе победить ее, заставить капитулировать. Пока у вас нет ребенка, ты будешь с ней, потому что это единственное, чего ты хочешь.

– Единственное, чего я раньше хотел.

Он опрокинул ее на спину и заглянул ей в глаза.

– А теперь скажи мне, чего хочешь ты.

Она отвела взгляд.

– Не заставляй меня. Пожалуйста.

– Я буду силой держать тебя тут, пока ты все мне не скажешь, дорогая, даже если на это уйдет целая жизнь.

– Жизнь… – прошептала она. – О, да.

– Тысяча жизней.

И она ответила, и сердце его разлетелось в осколки.

– Тысяча? Нет.

Несколько часов с ней пролетели как один взмах ее смертных ресниц. Те, что без нее, тянулись веками. Бенефиций никогда особо не напрягался на работе; теперь он вообще почти не работал. Целыми днями он строил планы, обшаривал глобус в поисках тайных местечек, где они могли бы укрыться; штудировал законы, выясняя, как их накажут, если поймают; изобретал правдоподобные сценарии самоубийства. Какая все-таки очаровательная ирония в том, что его комитет тоже занят поисками нового рая, куда горстка избранных сумеет спастись, прежде чем Солнце выплеснет свой гнев им в лицо!

Какое-то время ему удавалось хранить свои намерения в тайне от Джорджианы. Он боялся, что она откажет. Не потому что он ей не дорог, – просто семью она тоже любила. Если правда выплывет, на гетто падет неизбежная кара. Приговор ее родным будет хуже смерти. Преступность, болезни и медленная мука отчаяния быстро сведут их в могилу. Но в какой-то момент, конечно, придется ей рассказать. Просто пока непонятно, когда. И как.

А потом все случилось само собой.

Куртуаза на неделю отправилась по магазинам в Буэнос-Айрес вместе с мамой и двенадцатью ближайшими сестрами. Бенефиций дал прислуге недельный отпуск. Вся квартира теперь принадлежала им с Джорджианой. В первый раз в жизни они были предоставлены самим себе. Никаких дел. Никакого притворства. Никогда еще Бенефиций не знал такой свободы – он, пользовавшийся в этом мире неограниченной свободой. День и ночь он пировал на ее пастбищах, исследовал каждый милый дюйм ее гор и долин. Пьяный от любви, он опустил мосты и во всем признался.

– Не может быть, чтобы ты говорил серьезно, – отрезала она.

– Да я в жизни не был так серьезен, моя любовь!

– Ох, Бенефиций! Мой чудный, чокнутый, наивный, бессмертный возлюбленный! Ты сам знаешь, это ничего не даст.

– Но почему? Нам нужно только принять решение: если сердце говорит «да», остальное – вопрос транспорта.

– Этого никогда не будет. Ты слишком боишься смерти.

Он так и остолбенел. Бенефиций ждал, что она заговорит о семье, что откажется приносить родных в жертву на алтаре страсти…

– Ты забываешь, с кем говоришь!

– Вы все таковы. – Она явно имела в виду Семейства. – Это плод, которого вы алчете, вино, которого жаждете.

– Ты не о страхе сейчас говоришь, а о чем-то прямо противоположном, – попробовал возразить он.

– Что несет с собой смерть, Бенефиций? – спросила она.

Он задрожал. Почему? Почему он дрожит?

– Уничтожение.

– Нет. Она несет с собой красоту.

– Абсурд!

– Чем стала бы жизнь, не будь у нее смерти, Бенефиций? Кто лучше тебя может ответить на этот вопрос. Нескончаемой оргией пустоты, которую вы пытаетесь набить бессмысленной деятельностью. Все у вас одноразовое, даже отношения. Особенно отношения! Куртуаза хотя бы это понимает. Она пытается сделать вид, что, убив смерть, вы не казнили с ней и всякую надежду на любовь.

– Но она же меня не любит! Ты сама так сказала.

– Да не к тебе, Бенефиций! Ни к какому конкретному человеку. На любовь вообще. Без смерти нет ни смысла, ни красоты, ни любви. Неужели не понимаешь? Вот чего ты боишься. Ты голоден по тому, что может дать тебе только смерть.

– Нет, – сказал он, как следует все обдумав. – Не могу объяснить словами, где ты ошибаешься, но могу сказать одно: я тебя люблю. Я знаю, что люблю тебя. И я буду вечно тебя любить, проживи я хоть десять миллиардов лет.

Глаза ее наполнились слезами – и это были слезы жалости. Она легонько прикоснулась к его лицу.

– Это следствие, не причина, любовь моя. Мы оба знаем, почему ты влюбился в персиста, в служанку, в финитиссиум. Я пройду, как весенний дождь, Бенефиций. А ты останешься.

Много дней он думал над этими ее словами. Как-то дождливым днем после обеда он гулял в одиночестве по роскошным Омниномовым садам с их неистовой флорой и размышлял о том, какой, интересно, процент красоты объясняется тем, что все эти цветы увянут. Смерть виделась ему жутким уродством, от которого они сумели избавить лик человечества. И вот это лицо, доведенное до совершенства, – не стало ли оно еще ужаснее? Превратив в идеал, не осквернили ли они его, не сделали ли совершенно неузнаваемым? Что стоит за их одержимостью «обликами», одноразовыми телами, которые так быстро им надоедают, которые они выбрасывают, как старое пальто? Еще через тысячу лет мы будем свободны от всяких уз телесности, предсказывал Кандид. И помимо них, снаружи них не останется ничего – только жестянка размером с кофейную чашку, плывущая в беззвездной пустоте. Все радости плоти будут существовать лишь внутри их голографических жизней – во всех отношениях реальные, но ни разу не настоящие. Беспредельная свобода вечной жизни. И ее нескончаемая тюрьма.

– А ведь Джорджиана права, – сказал он дождю, розам и глициниям. И себе заодно. – Все дело в смерти. Правда, не в моей. О, нет, не в моей.

Он развернулся и помчался к себе в офис. Да, всю дорогу он изучал вопрос, исходя из неверных посылок. О, каким же он был эгоистом. Дело не в том, от чего он готов отказаться, а в том, что в его власти дать. Не прошло и часа, как Бенефиций уже набросал план – весьма сложный план крайне простого выхода из этой невозможной дилеммы.

Как он и сказал Джорджиане, если сердце говорит «да», остальное – вопрос транспорта.

– У меня кое-что есть для тебя, – сказал он неделю спустя.

Они ютились под одеялом в старой хижине на окраине парка. Год клонился к закату; дни становились все серее, все холодней и безрадостней. Нагая, она поежилась в его объятиях.

Он вложил ей в руку конверт, перевязанный красной лентой.

– Что там, внутри? – Он никогда еще не дарил ей подарков.

– Открой и посмотри.

Она вытащила на свет маленькую голубую карточку.

– Бенефиций, нет!

– Только на тот случай, если что-то случится. Через три дня я отправляюсь в путешествие по случаю годовщины.

Это была его идея – отпраздновать пять лет брака на Луне, там, где вечность скрепила его клятву любить Куртуазу.

– Какой трогательный жест, любовь моя, – умилилась Джорджиана. – Но если что-то и вправду случится, возникнут вопросы, с какой это стати твоя психея оказалась у персиста жены.

– Это вовсе не моя психея.

Ее глаза расширились в полумраке.

– Куртуазы?

– Твоя.

Джорджиана утратила дар речи. Сказанное не имело смысла. Просто не могло иметь.

– Вернее, будет твоя, – уточнил он нервно. Ее молчание раздражало его. – Когда тебя на нее загрузят.

– Ты предлагаешь подарок, которым не вправе распоряжаться, – в конце концов, проговорила она.

– Только если меня поймают.

– Нет, – твердо сказала она и сунула карточку обратно ему. – Забери, Бенефиций. Я ее не хочу.

– Это совсем не больно, – промурлыкал он, гладя ее обнаженную руку.

– Не надо меня загружать на кусок пластмассы. Да и с какой, собственно, целью?

– У меня есть друг, он служит в Комитете по Исследованиям и Развитию. Они там работают над программой, которая позволит объединить содержимое двух психей. Ну, то есть не совсем объединить. Это, скорее, слияние. Психея-донор навсегда утратит сознание. Психея-реципиент сохраняет личность и все воспоминания, но вбирает в себя и память донора заодно.

– Ты хочешь… забрать меня себе?

– В каком-то смысле. Я не про сейчас говорю. Это… просто на всякий случай. Когда придет время…

– Ты хочешь сделать меня бессмертной, – глаза ее сияли изумлением и любовью, – навеки спрятав в себе…

– Помнишь, я говорил тебе, что хочу знать все?

Она обвила ему шею руками и крепко поцеловала, потом еще раз и еще, прижимаясь всем своим мягким теплым телом к нему, и, Бенефиций мог поклясться, в хижине запахло пышками.

Тем вечером они с Куртуазой ужинали на Олимпе, который никто не называл Олимпом. Вместо этого говорили: «Встречаемся сегодня на Крыше Мира». Ресторан плавал в тысяче футах над городом, окутанный квантовым покровом антигравитации. Внизу расстилалась впечатляющая панорама закатной метрополии. Здесь Семейства пировали, подобно богам, вдали от жалких земных забот. Единственное, чего, пожалуй, не хватало, так это амброзии, хотя Олимп успешно компенсировал это двенадцатью переменами блюд, винной картой, не знающей себе равных в Западном полушарии, и массажем после еды.

– За пять замечательных лет, – поднял бокал Бенефиций.

– Нет, за постоянство, – возразила Куртуаза.

За постоянство? Это точно игра слов или…

– Это подразумевает, что у меня был выбор, любить ли тебя. На самом деле я не смог бы перестать, даже если бы захотел.

– Тогда зачем же ты?.. – Она поставила бокал, не отпив.

– Зачем – что?

– Что для нас пять лет, Бенефиций? Что – пять сотен? Или пять тысяч? День. Час. Мгновение ока. Погляди вокруг. Все, что ты видишь в этом зале, все, что видно за его пределами, докуда хватает взгляда, – все это исчезнет рано или поздно. Но мы с тобой останемся.

– Да, – согласился он. – Мы останемся.

– Зачем тогда вообще праздновать годовщины и дни рожденья? Зачем отмечать какие-то вехи, когда времени больше не существует?

– Дело не во времени. Дело в…

– Все дело во времени, – перебила она. – Времени у нас столько, что оно больше не имеет цены. Некогда оно было самой ценной вещью на свете, теперь, – лишь прах. Мы взяли алмаз и зарыли в компостную кучу.

– Моя дорогая, ты прекрасно знаешь, куда заводят подобные мысли. Вспомни, чему нас учили в школе: лови момент! Не думай слишком много о будущем. Не пытайся представить, как оно все будет тысячу или десять тысяч лет спустя. Представь сейчас.

– Что же ты представляешь себе, когда представляешь сейчас, Бенефиций?

– Я представляю тебя счастливой.

– А я представляю тебя честным.

Прибыла первая перемена, тихо подплыв к их столику на серебряном подносе. Камбала-гриль в легком сливочном соусе. Рыбий глаз уставился на Бенефиция – пустой, немигающий, мертвый.

– Она радует тебя, Бенефиций? – обронила Куртуаза между делом, словно интересуясь, как ему нравится рыба. – Радует ее «сейчас»? Потому что ее «потом», увы, не покажется тебе ни волнующим, ни прелестным. Будешь ли ты так же радоваться ей через двести лет, когда вся ее красота уместится у тебя в ладони? Сейчас она алмаз. Но что ты станешь делать, когда время сотрет ее в порошок?

Он положил вилку и спокойно спросил:

– Так ты хочешь развестись?

– Развестись? Из-за Джорджианы? – Она расхохоталась. – Бенефиций, ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь. Да, тебя стоит наказать, я согласна, но лучшим наказанием для тебя будет дать именно то, чего ты так хочешь.

– Ты уволишь ее, на сей раз по-настоящему.

– Это было бы хорошим наказанием для нее, но не для тебя. Ты с легкостью пожертвовал собственным персистом, чтобы спасти ее – мне интересно, чем ты рисковать не станешь. Ты, конечно, мог бы бросить меня, Бенефиций, но я не дам тебе этого сделать. Ты понимаешь? Я не дам тебе уйти.

– И как же ты меня остановишь?

– Ты сам прекрасно знаешь. Что, право, за мазохизм – желать услышать, как я это скажу?

– Ты донесешь на нее в Комитет по надзору за поведением. Ее будут судить за сожительство и приговорят к смерти.

– А ведь тебе бы стоило меня поблагодарить, Бенефиций. – Куртуаза улыбнулась слепящей, несравненной улыбкой.

Ее лик был безупречен – лик Венеры, и ничего ужаснее Бенефиций в жизни не видывал. У него даже желудок подвело от отвращения.

– Поблагодарить тебя? – В горле поднялась волна желчи.

– За то, что я оставляю ее у себя персистом. Так ты сможешь наслаждаться ею, пока не пробьет час.

– Да? – Он старался казаться спокойным, но кровь уже ревела в ушах, а сердце таранило грудную клетку изнутри, пытаясь вырваться на волю. Вот уж наказание похуже развода.

– Правда ведь, милый? Она будет увядать у тебя на глазах, час за часом, день за днем, год за годом – медленная пытка времени, ее безжалостного владыки. Но не твоего, Бенефиций, не твоего. Твоя пытка будет – видеть все это, видеть и не иметь власти прекратить.

– Твой план подразумевает, что я ее люблю, – холодно сказал Бенефиций. Он очень надеялся, что сказал действительно холодно. Ах, подожди, подожди, не шевелись!

– Все твои слова подтверждают, что это действительно так.

И она взмахом руки закрыла вопрос. Его любовь к Джорджиане значила для нее не больше, чем заходящее за дымный горизонт солнце. Мило в своем роде, даже, пожалуй, живописно, но совершенно обычно. Такое каждый день увидишь.

– По дороге на ужин ты сказал, что у тебя есть для меня сюрприз, – молвила она. – Что-то по случаю нашей годовщины. Рассказывай, Бенефиций, а то я умру от любопытства.

Прибыла вторая перемена – томатный биск и истекающие маслом рулетики. Куртуаза оторвала кусочек хлеба и обмакнула его в густой суп. Плоть хлеба окрасилась алым.

– Об этом просто так не расскажешь, – ответил Бенефиций. – Придется показать.

– Я предпочту, чтобы ты мне просто рассказал.

– А я предпочту просто показать.

Следующие десять перемен он просто сохранял самообладание. Вечер обескровливал небо, потом им делали массаж – Бенефиций возлежал нагим рядом с нею на белых диванах и глядел, как сквозь стеклянный пол подмигивают огоньки города внизу (словно миллионы алмазов, тут же подсказал услужливый ум). Потом они пошли в душ, он намыливал ее совершенное тело, эту квинтэссенцию плоти, – и сохранял самообладание. Они болтали о предстоящем официальном праздновании годовщины на Луне, сплетничали о самых свежих скандалах среди Семейств, обсуждали поступившие в ментбоксы последние новости о войне в Африке и о планах объединения Североамериканской Республики с Соединенными Штатами Европы в одно мегагосударство, Объединенную Атлантическую Республику. Около полуночи они взошли на борт частного шаттла, пресыщенные телом и духом.

– Куда мы едем? – Кажется, они двигались не в том направлении. – Бенефиций, куда ты меня везешь?

– Показать тебе сюрприз, дорогая.

Он взял ее за руку, ободряюще улыбнулся и нежно поцеловал. Шаттл остановился на разгрузочной платформе. Оттуда было всего два шага до поезда, а там – две остановки, и вы на месте.

– Мой Перенос-бутик? – удивилась Куртуаза. – Бенефиций, что за карты ты прячешь в рукаве?

– Сейчас сама все увидишь.

Агент по переносу уже ожидал их за матовой стеклянной дверью, улыбающийся, подобострастный, чуть не булькающий от волнения, что ему позволили стать соучастником в сюрпризе для самой Куртуазы. Хихикая, он отвел дочь Омнинома в примерочную, театрально спросил: «Вы готовы, дорогая?» – и распахнул занавесь. Куртуаза раскрыла рот.

На обитом мягким столе лежал свадебный облик, который она выбрала вопреки всем возражениям матери пять лет назад. Высокий, со сверкающими зелеными глазами, потому что зеленый – любимый цвет Бенефиция.

– Ну, как тебе? – Бенефиций уже стоял рядом, сияя. – Они уже прекратили производство этого варианта, но я нажал на пару кнопочек…

– Это я его нашел, – гордо сообщил агент. – Поднял со склада, с самого глубокого уровня. Самый последний экземпляр!

Куртуаза поджала губы.

– Я не хочу его.

– О, любимая, пожалуйста, соглашайся, – взмолился Бенефиций. – Он же идеален, разве ты не видишь? Новое начало… или, вернее, второй шанс все того же начала.

Он повернулся к агенту.

– Вы не оставите нас на минуточку?

Когда они остались одни, он взял ее за руку и испытующе заглянул в глаза.

– Мой старый облик ждет в соседней комнате, родная, – прошептал он. – Я тоже перенесусь, и тогда этих пяти лет как не бывало.

– Это слишком быстро… – пробормотала в ответ она.

– Твой отец вчера подписал разрешение, вот оно. – Он отправил документы ей в ментбокс.

– Папа разрешил?

– Куртуаза, ты права, ты во всем права. Конечно, это было глупо с моей стороны сожительствовать с этой девчонкой. Это совсем не то, чего я хочу. Но я ухватился за нее, потому что не смог получить того, чего жажду больше всего на свете.

– Чего ты жаждешь… – Ее голос прозвучал эхом. – Чего же ты жаждешь, Бенефиций?

– Ты знаешь, чего. Что, право, за садизм – желать услышать, как я это скажу?

– Ты хочешь меня убедить, что соблазнил Джорджиану, потому что я отказалась беременеть от тебя? Так это я во всем виновата?

– Это наше проклятие виновато, Куртуаза. Пятно на нашем совершенном лице.

– Перестань говорить загадками. И плевать мне на разрешение. Мне это тело никогда не нравилось.

– Но мне нравилось, – сказал Бенефиций. – Куртуаза, у меня нет выбора: она или ты. Да и какой вообще может быть выбор? Ты же сама все сказала. Она пройдет, закончится, исчезнет – ты останешься. Я поклялся заботиться о тебе вечно, и я это сделаю. Ничто смертное никогда не встанет между нами – да и как бы ему удалось? Как бы я ни хотел, как бы ни надеялся, цветы увянут, дождь пройдет, солнце погаснет.

Он упал перед ней на колени, все так же не выпуская рук.

– Надень этот облик, – попросил он. – Ты сможешь все поменять, когда мы вернемся, но сейчас – ради меня, ради нас – надень его обратно.

– То ли ты очень мудрый человек, Бенефиций, – произнесла она, и глаза ее наполнились слезами, – то ли совсем дурак.

Но – да, она позволила ему уложить себя на пустой стол рядом. Бенефиций позвал агента и протянул ему голубую психею Куртуазы для загрузки в мастер-файл. Ее веки дрогнули – загрузка завершилась.

Они обменялись поцелуем. И затем так, что услышал только он:

– Хорошо, Бенефиций. У нас будет ребенок.

– Я знаю, любовь моя. – Он погладил ее по идеальной щеке.

Да пробудишься ты мирно на дальнем берегу…

Он отошел от стола. Агент занял его место.

Бенефиций тихо вынул из слота аппарата одну карточку и вставил другую.

Она пройдет, закончится, исчезнет – ты останешься.

Первый укол лишил ее сознания. Уже отплывая в забвение, она поднесла руку мужа к губам.

– Скажи мне, что все не бессмысленно? Скажи, что все хорошо?

– Да, дорогая, и еще раз да.

Но она уже спала.

– Это была самая романтическая сцена за всю мою жизнь, – прохлюпал агент; слезы бежали у него по щекам в три ручья.

Мгновение спустя радоваться он перестал. Система дала отказ на команду о Переносе. Его пальцы заметались по тач-скрину, пытаясь выловить ошибку.

– Какие-то проблемы? – поинтересовался Бенефиций.

– Несовместимые данные, – пробормотал агент. – Психея не соответствует базовому файлу.

– Но при загрузке-то все соответствовало, – указал Бенефиций.

– Я знаю! Я раньше видел несовпадения при загрузке – ошибка ввода или поврежденная карта – но никогда после нее!

Он вытащил из слота психею и принялся лихорадочно рассматривать, выискивая дефекты. Бенефиций отошел от безжизненного тела жены и, встав за спиной, заглянул через плечо.

– Дело не может быть в карте, – заметил он. – Вы же сами сказали: если бы карта была повреждена, данные бы не загрузились.

Он взял у агента карту и сунул обратно в слот.

– Загружайте.

– Я не могу, – запротестовал агент, – нам нельзя! Процедура прописана очень четко, мистер Пейдж. В случае несовместимости с мастер-файлом…

– Перепишите его.

Бедняга отшатнулся.

– Простите, что?..

– Перепишите базовый файл.

– Но, мистер Пейдж, если я перепишу базовый файл с несовместимого или поврежденного носителя, ущерб может оказаться необратимым.

– Всю ответственность я беру на себя.

Агент утратил дар речи. Протокол требовал немедленно прервать Перенос, разбудить Куртуазу и произвести полную проверку системы для выявления ошибки. Любому другому клиенту он бы мог отказать… но это был не любой другой клиент. Перед ним стоял член самого великого и изначального Семейства из всех Великих и Изначальных, и отказ мог стоить ему места, а значит, и всех средств к существованию. А то и самого существования. Но если он не откажется, если перепишет мастер-файл, и случится что-то ужасное, его все равно обвинят – не в ослушании, так в нарушении процедуры! В такой ситуации впору разорваться. Оставалось только молиться – о том же, о чем и Бенефицию, – чтобы Перенос прошел гладко!

Да пробудишься ты мирно на дальнем берегу…

Веки нового тела Куртуазы – строго говоря, ее старого тела, раз на свадьбу она его уже надевала – встрепенулись. Данные хлынули в мозг, пробуждая синапсы, прокладывая дороги, нанося на карту человеческой личности заливы и реки, сшивая память с желанием, выращивая, как сказал поэт, розы в пустыне из мертвой земли.

Оба мужчины задержали дыхание.

Зеленые глаза открылись, зрачки сузились под внезапным натиском света. Бенефиций наклонился, лицом заслоняя весь мир для нее, чтобы она видела только его улыбку – нежную, ободряющую, светлую.

– Здравствуй, любовь моя.

Тело вздрогнуло на столе, Бенефиций поймал вспорхнувшие руки и крепко сжал, шепча горячо и настойчиво:

– Нет, нет, нет. Не бойся, теперь все хорошо. Все уже хорошо, все кончено, ты навеки со мной, моя драгоценная, моя дорогая, моя истинная любовь.

И он покрыл поцелуями идеальное безупречное лицо Джорджианы.

– Бенефиций, – хрипло прошептала она. – Что ты наделал!

– Дело не в том, от чего я должен ради тебя отказаться, – тихо сказал он ей, – а в том, что я могу тебе подарить.

И он уронил ей в ментбокс сообщение: «Спокойно! Ты теперь Куртуаза. Если он что-то заподозрит, мы пропали».

– И как же мы себя чувствуем? – прощебетал агент, похлопывая ее по руке.

– Слегка не в себе, – пробормотала она, цепляясь за руку любовника.

– Ну-ну, это ничего.

Агент изучил жизненные показатели на мониторах. Пульс и кровяное давление немного повышены, но этого и следовало ожидать; мозговая активность в норме. Он быстро пробежался по стандартному опроснику. Какой нынче год? Кто занимает пост президента Республики? Девичья фамилия матери? Самое раннее воспоминание? Она верно ответила на все пятьдесят вопросов – никто не знал госпожу лучше – и запнулась только на одном: как зовут вашего персиста?

Агент попросил пошевелить пальцами ног, потом рук, проверил рефлексы, помог слезть со стола и провел обычные тесты на равновесие, координацию и основные неврологические функции. Все это время в ее ментбокс сыпались сообщения от Бенефиция:

«Ты отлично справляешься»;

«Еще немножко, мы почти закончили»;

«Держись, любовь моя».

Все равно несколько сбитый с толку, агент облегченно выдохнул. Перенос увенчался полным и абсолютным успехом. Он извинился и покатил Куртуазу в соседнюю комнату для последнего укола, который останавливает сердце. Зрелище того, как тело, которое ты только что занимал, умирает прямо у тебя на глазах, может нервировать клиента. В каком-нибудь другом веке это назвали бы убийством. В нынешнем говорили проще – «сокращение резервов».

Впрочем, в этом конкретном случае речь шла именно об убийстве.

– Ты должен его остановить, – потребовала Джорджиана.

– Уже слишком поздно.

Она оттолкнула его и кинулась к двери, но упала, не пройдя и двух шагов. Перенос часто ошеломляет, экзистенциально дезориентирует – особенно если он у вас первый… или вас забыли предупредить и подготовить. Бенефиций подхватил ее на руки и отнес обратно на стол.

– Зачем? – слабо спросила она.

– Затем, что я не хочу видеть, как ты умираешь.

Агент вернулся. Джорджиана разразилась безутешными рыданиями, но было уже действительно слишком поздно: Куртуаза уже направлялась в печь для утилизации отходов.

По просьбе Бенефиция агент дал ей мягкое успокоительное. Люди часто горюют после смерти своего бывшего тела, совершенно нормальная реакция. Маленькая смерть, так сказать, ничего не попишешь.

Он отвез ее домой, в белую башню, и уложил в супружескую постель; укрыл дрожащее тело одеялом и пообещал, что утром ей будет гораздо лучше. Скоро рассвет.