Текст книги "Сборщик душ"
Автор книги: Нил Гейман
Соавторы: Рик Янси,Холли Блэк,Мелисса Марр,Тим Пратт,Чарльз Весс,Ник Гарт
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Другой подручный вынимает из внутреннего кармана куртки и вручает мне листок бумаги, сложенный вчетверо, словно любовные записки, какими обмениваются старшеклассники.
Кастилло встает и переходит в главный зал. Все мы бредем следом, точно крысы за дудочником.
– У вас есть свой стиль, мисс Ников, – произносит он. – В женщинах мне это нравится.
Он берет с барной стойки шляпу и водружает ее себе голову. Мы выходим на улицу; его машина уже ждет у порога. Водитель открывает перед ним дверцу, Кастилло усаживается и, повернувшись ко мне, чуть приподнимает шляпу, словно в насмешку.
– На этот раз задачка будет потруднее. Посмотрим, как ты управишься.
Машина трогается и бесшумно исчезает в ночи, а я остаюсь стоять посреди темной улицы. Я не хочу разворачивать эту бумажку и узнавать, кого на сей раз мне придется убить. Я не хочу знать, сколько зла совершил этот человек и сколько жизней он разрушил.
– Петра? – окликают меня из темноты.
У меня перехватывает дыхание. Голос Уилла стал ниже и глубже, но в нем по-прежнему слышны отчаяние и гнев. Я не могу заставить себя обернуться. Я слышу, как он подходит сзади, чувствую тепло его тела.
– Когда я вернулся и копы сказали мне, что Джимми мертв, а ты исчезла, я подумал… Не знаю даже, что я подумал. – Он замолкает на секунду, а потом выпаливает: – Он что-то с тобой сделал?
– Попытался, но я его остановила, – отвечаю я, надеясь, что Уилл не станет выспрашивать подробности.
– Петра? Ты не хочешь посмотреть на меня? – Уилл запинается, не понимая, как продолжить этот невозможный разговор. – Ты не представляешь себе, сколько раз я воображал себе нашу встречу. Пытался угадать, каково это будет – увидеть тебя опять.
Он касается моей руки, но я не оборачиваюсь. Я замираю, страшась даже сделать вдох.
Тогда Уилл обходит меня и становится напротив – так, что мне все-таки приходится взглянуть ему в лицо.
– Ты просто скажи мне – почему? – Он смущенно опускает голову. – Почему ты не вернулась? Я бы ушел с тобой. – Из горла его вырывается грустный смешок. – Я пошел бы за тобой куда угодно.
– Я не могла вернуться. – Каждое слово дается мне со страшным трудом. – После того, что случилось…
Уилл поднимает руку и проводит большим пальцем по моей щеке.
– Петра? – Он сглатывает комок в горле. – Что он с тобой сделал?
– Он хотел меня продать.
Об остальном Уилл не спрашивает. Все ответы были написаны десять лет назад – кровью Джимми на полу моей спальни.
Уилл привлекает меня к себе, прежде чем я успеваю возразить, и вот я – в его объятиях. И он чувствует то же самое, что и я.
– У меня больше никого не было, – шепчет он.
Его губы прижимаются к моим. И это совсем не так, как с тем незнакомцем, выторговавшим мой поцелуй. Мне не нужно заставлять себя покориться. Я и так принадлежу Уиллу.
Мои пальцы запутываются в его волосах.
– Петра, – выдыхает он, и я тону в нем.
Наконец задохнувшись, я обрываю поцелуй.
Уилл держит меня за талию.
– Когда я увидел тебя с Кастилло, было такое чувство, словно мне явился призрак.
«Кастилло».
Уилл работает на Кастилло. И думает, что я – тоже.
– Мне пора. – Я неуверенно отступаю на несколько шагов.
– Не уходи. – Уилл пытается поймать меня за руку.
– Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
И это чистая правда, даже если он не понимает, о чем я.
Рано или поздно Кастилло узнает, что я – коп, даже если к тому моменту он уже будет в наручниках. И если он решит, что Уилл к этому тоже причастен, то следующим, кого выловят из реки, будет Уилл.
На заднем сиденье такси я наконец разворачиваю бумажку. И сразу же узнаю имя: я не раз встречала его в досье. Эндзо Феретти, поставщик героина, обслуживающий половину дилеров из Треугольника… ту половину, которую не контролирует Кастилло. Ну, по крайней мере, не какой-нибудь нищий мальчик на побегушках, не способный нанять охрану.
Новая задачка и впрямь потруднее первой. Феретти не шатается в одиночку по заброшенным стройкам. Он сидит дома со своим гаремом – если, конечно, подручные Кастилло не навешали мне лапши на уши.
Кастилло снабдил меня подробной картой. Мне предстоит вырубить охранника у черного хода и подняться на второй этаж по лестнице для прислуги. Одна из девок Феретти – подсадная утка: она должна послать людям Кастилло смс, когда все в доме уснут.
Из своего укрытия за деревьями я наблюдаю за охранником. Затем спускаю предохранитель своего SIG-9 и начинаю уговаривать себя, что могу это сделать: Бобби прав, и все это необходимо ради общего блага.
Но в глубине души я в это не верю.
– Я могу избавить тебя и от этого бремени. Буду рад услужить.
Я разворачиваюсь рывком. Передо мной – безымянный тип в черном свитере, тот, что перерезал Торресу горло, не коснувшись его и пальцем.
– Черт тебя раздери! Как ты здесь оказался?
Он пожимает плечами:
– Держался поблизости. Всегда стараюсь присматривать за своими вложениями.
И, бросив взгляд на охранника, насмешливо добавляет:
– Ты и вправду хочешь пристрелить этого несчастного идиота, который даже школу не закончил, потому что пристрастился к игровым автоматам?
Я закрываю глаза и вижу бедного подростка, которого Феретти втянул в свои грязные дела. Подростка вроде Уилла.
– Что ты за это хочешь?
Он склоняет голову набок и что-то прикидывает про себя:
– Воспоминание.
– Воспоминание? Только и всего? – Мне становится смешно. – Да забирай хоть все!
Уголок его рта вздергивается в кривой усмешке:
– Мне хватит одного, но я выберу сам.
– Хорошо, бери любое. Только не убивай этого парня.
Безымянный скрещивает руки на груди и хмурится: видно, ему не по душе, что я называю вещи своими именами.
– Заметано.
И он устремляется к дому, держась в тени деревьев. Охранник замечает неладное лишь за миг до того, как рука безымянного обвивает из-за спины его шею и одним резким рывком пережимает горло. Парень оседает и вырубается.
Безымянный машет мне от двери. Я стараюсь двигаться тихо, но шагать совершенно бесшумно, как мой странный помощник, не удается.
Следом за ним я поднимаюсь на второй этаж по черной лестнице. Безымянный направляется прямиком к комнате Феретти – безо всяких подсказок, словно у него тоже есть карта.
В спальне Феретти света нет, но позолота и белый лак поблескивают в темноте. Вся комната провоняла спиртным и потом, и я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Феретти валяется на кровати в отключке – брюхо его вздымается горой с каждым вздохом. Я смотрю в глаза своему спутнику и протягиваю ему пистолет, но тот качает головой.
– Говорят, ободрать кошку можно по-разному. – Безымянный достает из кармана серебряную зажигалку, и кривая улыбка искажает его лицо. – Вот и с человеком – точно так же.
Зажигалка вспыхивает, и безымянный швыряет ее на кровать. Простыни занимаются мгновенно, и пламя разгорается с неестественной быстротой. Феретти вскакивает, визжит и молотит руками, тщетно пытаясь сбить огонь. Я зажимаю себе рот. Воняет хуже, чем просто паленым мясом, – это запах самого страдания.
Феретти с воплями катается по полу, но пламя уже охватило его целиком.
Из коридора доносятся голоса. Еще миг, и в дверь начинают ломиться.
Безымянный выталкивает меня на балкон и ведет по карнизу, опоясывающему второй этаж. Мы добираемся до гаражной пристройки: прямо под карнизом – скос крыши. Мой спутник хватает меня за руку… и я соображаю, что мы спрыгнули, когда ноги уже касаются земли. Из окна, через которое мы только что выбрались, валит дым.
Безымянный тащит меня за руку. Мы бежим в сторону леса.
Когда мы наконец останавливаемся, я валюсь на землю и сворачиваюсь клубком. С каждым вздохом меня пробивает дрожь.
«Что я наделала?!»
Безымянный смотрит на меня жадным взглядом. Я замечаю, как расширились его зрачки.
– Ты должна мне воспоминание.
– Какое ты хочешь? Мой первый поцелуй? Или как меня хуже всего избили?
Он опускается на колени и наклоняется ко мне. Его лицо – совсем близко, в паре дюймов от моего; льдисто-голубые глаза горят предвкушением.
– Есть и кое-что поинтереснее. – Он проводит пальцем по моей нижней губе. – Вот, например: как ты дошла до такой жизни?
Стараясь собраться, я потираю себе щеки. На пальцах остается сажа.
– Этого я тебе не скажу.
– И не надо.
Он придвигается еще ближе и снова целует меня в губы.
Я пытаюсь отстраниться – и не могу: то, что связывает нас, сильнее любого желания.
– Петра, – шепчет он. – Отдай его мне. Все до конца.
И на меня наваливается воспоминание…
«Кастилло мне за тебя еще отсыплет».
Запах пота и крэка.
«Я два года ждал, пока тебе стукнет шестнадцать».
Меня захлестывают образы прошлого. Я пытаюсь вырваться, но только увязаю в трясине памяти все глубже и глубже.
Шприц у Джимми в руке.
Мои пальцы, сжимающие нож.
Брызги крови.
И тишина.
Воспоминание медленно отступает, как волна, отхлынувшая от берега. Не отрываясь от моих губ, безымянный шепчет:
– Милая моя Петра! Что же он с тобой сделал?
Я лежу в его объятиях и цепляюсь за него обеими руками. По лицу катятся слезы. Безымянный в последний раз прикусывает мою губу, отстраняется и смотрит на меня так, будто пережил всю эту боль вместе со мною.
– Кто ты такой? – успеваю спросить я, пока вкус его поцелуев еще держится на губах, – хотя, конечно, этот вопрос следовало задать гораздо раньше.
– Одни называют меня дьяволом, другие – демоном перекрестков. И все думают, что я – само зло. – Он смотрит мне в лицо, и его голубые глаза, как ни странно, кажутся совсем человеческими. – Я – Сборщик душ.
Я высвобождаюсь из его объятий, с трудом переводя дух. Больше всего мне сейчас хочется вскочить и бежать без оглядки.
– Так ты крадешь у людей души?
Безымянный поднимается и идет прочь. Но прежде чем раствориться в тени деревьев, он замедляет шаг и, не обернувшись, отвечает:
– Красть не приходится. Люди все отдают сами.
Когда я вернулась домой: вся в грязи и саже, у подъезда уже ждала машина. Шофер Кастилло не дал мне даже переодеться. Он доставил меня прямиком к «Макиавелли», высадил из машины и подтолкнул к задней двери.
Кастилло сидит за столиком в дальнем зале, возится с какими-то документами и курит сигару. Уилл устроился у барной стойки и вертит в руках стакан. Его темные волосы вьются над воротом рубашки, которая, кажется, стоит больше, чем Джимми тратил на еду за месяц, когда мы были детьми.
«Но мы уже не дети».
При виде меня Кастилло встает и хлопает в ладоши, так и не выпустив сигары из толстых пальцев.
– Ну ты даешь! Сожгла его заживо!
Все хохочут, кроме Уилла, которому я не знаю, как теперь смогу посмотреть в глаза. Желудок снова бунтует. Кастилло неторопливо собирает со стола бумаги и складывает в коричневую папку. Очень знакомую папку…
Да это же мое личное дело!
Кастилло бросает папку на стол, и та раскрывается прямо на моей фотографии в униформе.
– Никогда бы не подумал, что копы на такое способны!
Стул Уилла с грохотом падает на пол, но я не оборачиваюсь.
Один из подручных Кастилло тяжело опускает мне руку на плечо, а второй рукой извлекает у меня из-под куртки пистолет.
Кастилло подает знак кому-то у меня спиной.
– В подвал обоих. Я хочу знать, с кем они уже успели поболтать.
Я оглядываюсь на Уилла. Его уже пригнули к барной стойке, заломив руки за спину и повернув голову так, чтобы Кастилло видел его лицо.
– Он здесь ни при чем, – говорю я.
Кастилло подходит и грубо хватает меня за подбородок.
– Думаешь, ты одна тут такая умная? Я прекрасно знаю, что вы оба жили у этого чокнутого Джимми Роллинза.
Я снова бросаю взгляд на Уилла.
– Мы не виделись с самого детства.
Кастилло отталкивает меня и кивает своим громилам. Те хватают нас и тащат в подвал. Там штабелями стоят банки с оливковым маслом и помидорами, а напротив – два металлических стула, привинченных к полу. Люди Кастилло привязывают нас за ноги к ножкам стульев, связывают нам руки за спиной и уходят, заперев за собой дверь.
Уилл смотрит на меня во все глаза: его так и распирают вопросы.
– Почему ты не сказала мне, что ты – коп?
Смешно, право слово!
– Ты же работаешь на него! Если бы я тебе сказала, как бы ты поступил?
– Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого.
Он произносит это так, что я понимаю: это чистая правда. Передо мной по-прежнему тот мальчик, которого я любила больше всех на свете.
И которого я бросила.
Я хочу сказать ему, что не переставала думать о нем никогда, но слова застревают в горле.
– Как же так получилось, что ты стал работать на Кастилло?
Уилл опускает глаза:
– После того что случилось, мне пришлось забрать Коннора. Надо было зарабатывать, а для семнадцатилетнего недоучки выбор не так-то богат.
Дверь снова скрежещет по бетону, и в подвал входит Кастилло. Пиджака на нем уже нет, рукава дорогой рубашки закатаны по локоть. Он хватает Уилла за горло, и я вижу, как напрягаются сухожилия у него на руке.
– Какая печальная история, Уильям! Ты уже рассказал ей, как я прятал тебя от копов, когда всплыло, что кто-то зарезал этот кусок дерьма, которого ты называл опекуном?
Уилл дергается, задыхаясь.
– Рассказал ей, как я дал тебе работу, чтобы твой братик смог закончить школу?
Кастилло сжимает пальцы сильнее, и лицо Уилла заливает бледность.
– Прекрати это! – кричу я. – Говорю тебе, он тут ни при чем!
Кастилло отпускает его, и Уилл судорожно хватает воздух ртом. Несколько секунд Кастилло смотрит на него с отвращением, а потом толкает в грудь:
– Я думал, что научил тебя верности.
Стул опрокидывается, и Уилл, ударившись головой о бетонный пол, обмякает в своих путах.
Кастилло подходит к моему стулу и с садистской улыбкой произносит:
– Сейчас ты мне расскажешь, кому ты докладывала и сколько в точности они знают. Или так, или отправишься на квартиру и будешь ублажать каждого торчка в Треугольнике, который на тебя позарится.
Краем глаза я замечаю в углу подвала какое-то движение.
Сборщик душ без единого звука выступает из теней и останавливается в паре шагов за спиной Кастилло. Его глаза ловят мой взгляд и беззвучно задают все тот же вопрос, на который я уже дважды ответила «да».
– Я дам тебе все, что захочешь, – говорю я.
Кастилло думает, что я отвечаю ему.
– Еще бы! – фыркает он.
Сборщик душ смотрит мне в глаза:
– Ты должна сказать это сама.
Кастилло рывком разворачивается:
– Какого черта?..
– Я отдам тебе душу! – выкрикиваю я. – Она твоя!
Кастилло тянется за пистолетом, но Сборщик душ действует быстрее. Он протягивает руку, и та входит в грудную клетку Кастилло, как нож – в масло. Кастилло валится на пол.
Сборщик душ подходит ко мне, держа в руке сердце Кастилло, и бросает взгляд на труп.
– Пока что мне хватит этой.
Он наклоняется и целует меня, обхватив ладонями за щеки. Кровь Кастилло стекает с его руки мне за шиворот.
– Через год я вернусь и взыщу долг. Будь готова, Петра.
Той ночью мы с Уиллом исчезаем бесследно. Мы уходим вместе – так, как должны были уйти много лет назад. Мы оставляем свои пистолеты и все свои сожаления в прошлой жизни и начинаем с чистого листа. У нас нет ничего, кроме друг друга. Мы не говорим о том, что случилось в подвале, и я не рассказываю ему о нашем спасителе. Я стараюсь забыть о Сборщике душ и молюсь, чтобы и он позабыл обо мне, занявшись другими должниками. Так проходит месяц за месяцем, и память о нем действительно начинает блекнуть: Сборщик душ превращается в смутный, ускользающий сон.
Я возвращаюсь с фермерского рынка. Еще рано, а Уилл спит допоздна, так что я успею приготовить завтрак. Сегодня все должно быть идеально, потому что сегодня я собираюсь сказать ему, что скоро он станет отцом.
Я открываю дверь и с удивлением слышу какие-то голоса на кухне. У нас не так уж много друзей, да и те никогда не приходят без предупреждения. Конечно, я должна была догадаться сразу, но все перебивают мысли о счастливой новости, которой мне не терпится поделиться.
Войдя на кухню, я роняю пакет, и бутылка молока разбивается вдребезги. День, который я хотела запомнить на всю жизнь, в одно мгновение превращается в день, который, как я надеялась, никогда не настанет. За нашим кухонным столом, напротив Уилла, сидит Сборщик душ. Лицо Уилла – как застывшая маска страха и боли. Неужели Сборщик рассказал ему все?
– Прости, Петра. – Сборщик душ поднимается и протягивает руку. – Время пришло.
– Пожалуйста…
Слова мольбы уже готовы сорваться с моего языка, но Сборщик качает головой, заставляя меня умолкнуть.
– Ты задолжала мне, и я должен взыскать долг. Такие долги не прощаются.
Уилл встает и подходит к нам. Я вижу, с каким трудом дается ему каждый шаг. Я понимаю, что он сломлен, – и это моя вина.
– Вы не дадите нам еще минуту? – спрашивает он.
Сборщик душ кивает и, отступив, останавливается в дверном проеме. Во взгляде его голубых глаз мне чудится что-то необычное. Неужели это печаль?
По моим щекам катятся непрошеные слезы.
– Прости меня, Уилл! Мне так жаль… Я должна была сказать тебе…
– Ш-ш-ш! Я все понимаю.
Он обхватывает мое лицо ладонями и смотрит на меня так, как никто больше не смотрел, – так, словно я и впрямь что-то значу.
– Все будет хорошо.
Я смотрю в его прекрасное лицо и думаю только об одном: что выбрал бы он, если бы оказался на моем месте?
– Ты – единственный, кого я любила, – говорю я, так и не найдя других слов.
Уилл тоже плачет, и я понимаю, что вижу его слезы впервые в жизни. Он прижимается губами к моим губам, без слов говоря все то, о чем мы уже не успеем друг другу сказать.
Затем он отстраняется и делает шаг к тому, кто ждет у дверей, – к тому, кто убивал ради меня и, в конце концов, спас нас обоих. Видно, Уилл еще надеется найти какой-то выход, но я-то понимаю, что это уже невозможно.
За свою жизнь я делала выбор много раз – и все, что я выбирала, в итоге привело меня сюда, на этот последний порог.
Все началось давным-давно – еще тогда, когда я убила Джимми.
– Нет, Уилл, тут уж больше ничего не… – Голос подводит меня. Такое чувство, что я не смогу больше сделать ни вдоха. Как будто я уже умерла. Уже лишилась души.
Уилл стоит рядом со Сборщиком душ, а тот уже тянется к ручке входной двери. И внезапно я все понимаю. Я хочу броситься к ним, остановить их, но не могу: ноги словно прилипли к полу.
Уилл переступает порог спиной вперед, глядя на меня и улыбаясь.
Сборщик душ останавливается и тоже поворачивается ко мне:
– Добровольная жертва куда ценнее сделки, Петра.
– Уилл! – Я наконец срываюсь с места и бегу, но дверь захлопывается с той стороны у меня перед носом. Я тотчас распахиваю ее вновь – замок даже не успел защелкнуться.
Передо мной – пустая улица.
И ни души.
Примечание автора
Когда я была маленькой, моя прабабушка часами читала мне сказки братьев Гримм – не выхолощенные американские версии, а настоящие народные сказки, мрачные и пугающие. Одной из самых моих любимых историй всегда был «Румпельштильцхен». И только позже, когда я уже стала взрослой и перечитала эту сказку, до меня дошло, какая тайна скрывается за мечтами об исполнении желаний и за выдумками о соломе, что превращается в золото в умелых руках.
«Румпельштильцхен» – это, по существу, сказка об отце, который продает свою дочь королю, прекрасно зная, что король убьет ее, когда обнаружит, что девушка не владеет обещанным волшебным искусством. И в результате, спасая свою жизнь, девушка вынуждена заключить сделку с Румпельштильцхеном.
До того как я стала писательницей, я преподавала в школе для бедных. Я смотрела, как нищета и наркотики разрушают семьи и целые общины, отнимая у людей свободу выбора, а подчас и саму жизнь. В рассказе «Сборщик душ» классическая сказка, которую я так любила в детстве, преобразилась под влиянием моего интереса к паранормальным явлениям и была перенесена в контекст городских трущоб: в нашем мире женщин по-прежнему продают, а подчас мы продаемся и сами. Демон перекрестков (или Сборщик душ, как называю я его в своем рассказе) – это Румпельштильцхен современной городской фэнтези. Он может решить ваши проблемы и даже исполнить ваши желания – но не бесплатно. Вопрос остается прежним: какую цену вы готовы заплатить?
Без веры, без закона, без отрады
Саладин Ахмед
Не счесть иных, что здесь бесславно пали;
Меж них лежат останки гордеца,
Кого Безверьем в жизни прозывали,
Он старшим был у своего отца;
Бессчастьем звался младший, дух печали,
А дерзкий средний брат – кровавым Безначальем.
Эдмунд Спенсер, «Королева фей», книга I
I
Тот, кто зовется Святостью, убил моего отважного брата.
Тот, кто зовется Святостью, искалечил мое имя и разум.
Тот, кто зовется Святостью, украл у меня Божью любовь.
Я бреду вперед, и дорога, мощенная бледным камнем, змеится у меня под ногами. Кто я? Где я? Ответы у меня есть, но все они лживы, подложны. Сколько дней прошло? Сколько лет? Меня и братьев загнали силой в этот мир, чужой нам. А свой я уже почти позабыл.
Наш похититель – броненосное существо, зовущееся Святостью и похожее на человека лишь смутно, – называет этот место «Альбион». И еще – «Страна фей». И еще – «Славный остров». Дневной свет здесь холоден и мертвен, все деревья незнакомы мне, а у птиц – злые глаза.
Он привел нас сюда, чтобы испытать свою доблесть. Доказать, что он – достойный рыцарь.
Затравить нас.
Как ему удалось переправить нас в эту страну крови и железных масок, я не знаю. Знаю только, что я – живой человек, заточенный среди безумных картин, в краю живых уроков.
Так или иначе, нас с братьями перенесли сюда прямо из дому, из нашего родного… Дамаска? Да, хвала Господу, хоть это я еще помню. Голоса уличных проповедников, запахи пряностей. Дамаск.
Мы неторопливо пили чай в комнате с зелеными коврами, и я смеялся чьей-то шутке… Чьей? Ни лица, ни голоса, ни имени – стерлось все. Знаю только, что мы с братьями внезапно очутились в этом невероятном, противоестественном месте, и каждый знал, какая судьба постигла остальных, но отыскать друг друга мы не могли. И выбраться отсюда – тоже.
И вот теперь мой старший брат убит. А средний – пропал без вести.
Кто же я? Похититель лишил нас прежних имен; как ему это удалось – не знаю. Но в этом мире великанов, и львов, и ослепительно сверкающих доспехов меня называют Безотрадным, как будто это и есть мое имя.
Меня звали иначе. Это имя – не мое. Но все сущее здесь принадлежит тому, кто нас похитил, и все повинуется его приказам.
И потому теперь, в его владениях, меня и впрямь зовут Безотрадным, и здесь это имя – мое и было моим всегда. Это место, этот его проклятый Альбион, осквернил своим ненавистным клеймом даже прошлое. И если я теперь пытаюсь вспомнить, как мать когда-то окликала меня через ряды прилавков на тесном базарчике, ее голос – карамель и мед – повторяет лишь это, чужое имя: «Безотрадный! Сейчас же иди сюда, Безотрадный!» И еле слышные слова отца – последние его слова ко мне, что давным-давно растворились в вечернем свете, лившемся сквозь решетчатое оконце, – теперь звучат только так: «Безотрадный, милый мой мальчик, слава богу, что ты у нас такой умница!» Только это имя у меня и осталось, одно-единственное. То другое, которым меня когда-то звали, под которым я сам себя знал, – отнято, стерто из памяти.
Безотрадный.
Что-то во мне понимает, что это неправда. Крошечный и почти уже мертвый кусочек души сознает, что некогда я был счастлив. Время от времени Господь мне дарует… нет, не прежнего меня, но хотя бы проблески того, каким я был прежде. Осколки воспоминаний о том, что такое радость. Облегающая руку замша соколиной перчатки, в которой я выезжал на охоту со своими прекрасными птицами. Россыпь солнечных самоцветов на воде – первая моя встреча с морем. Первая непритворная похвала, которой удостоил мою писанину старый придворный поэт. Так что временами сквозь мглу моего уныния пробиваются лучи, пусть и на краткий миг.
«Воспоминания» – слабое слово. Эти осколки прошлого – словно вспышки молний. Словно призрак боли на месте руки, которой лишился незадачливый вор или увечный солдат. Они и впрямь причиняют боль, эти проблески, – слишком уж они мимолетны. И с каждым разом становятся все бледнее. Приходят все реже. Отступают все дальше в прошлое. С каждым днем все сильнее соблазн покориться темной волшбе этого места, забравшего моих родных.
Позабыть радость.
Навсегда позабыть, кто я.
