Текст книги "Играя плотью, не имея плоти"

Автор книги: Никон Арьин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Никон Арьин
Играя плотью, не имея плоти

фантастический роман

Часть 1. КОЛОНИАЛЬНОЕ ШОУ

«Стерх» медленно отваливал от консолей. Роботы на стартовой площадке торопливо прятались в свои норы и задраивали за собой люки. По бокам огромного черного корабля засветились несколько небольших (сранительно с тушей всего «Стерха») реактивных двигателей. Если приблизиться к ним, то под пламенем дюз вполне можно по-быстрому сварить пару сотен тонн какого-нибудь хромоникельмолибденового сплава; но на непроницаемом фоне «Стерха» они выглядели не больше горящей спички в руке черного зулуса из условной африканской колонии. Экспедиционным кораблям, к числу которых принадлежал «Стерх», приходилось в начале каждого полета несколько часов отдаляться от места старта на реактивной тяге, чтобы произвести второй, настоящий старт в более-менее чистом вакууме и тем самым избежать неконтролируемых ядерных процессов в окружающем пространстве.

Звездолет медленно, но уверенно набирал ускорение.

"Стерх", межзвездный корабль десантно-спасательной службы, отвечал всем требованиям дальнего космоса. Независимые энергетические установки, работающие по принципу вакуумной нестабильности Оккама, могли в течении сотых долей секунды развить мощность, сравнимую с выдаваемой за это же время небольшой звездой типа Солнца. Нанотехнологии обеспечивали миллионнократную надежность всей размещенной на борту (и за бортом) техники "Стерха". Вычислительные цепи, встроенные в молекулярную структуру практически каждого предмета и объединенные в единую вычислительную сеть, превращали громадный корабль в точно такой же по размерам компьютер. Человеческий экипаж из ста пятидесити отборных специалистов и боевиков превращал бездушную глыбу вычислительных цепей, энергетических установок и боевых орудий в едва ли не самый непредсказуемый и загадочный феномен этой галактики.

Спустя шесть часов, когда "Стерх" удалился на триста тысяч километров, его дюзы одновременно погасли. Спустя еще несколько секунд вокруг его непроницаемого черного корпуса появился светящийся диск нежно-сиреневого цвета. Свечение диска постепенно набирало силу, в нем можно было различить спиралевидные завихрения, диск стал вращаться вокруг звездолета. Раскалившичь до нестерпимо-белого света, диск стал стремительно расширяться, словно взрыв вакуумной бомбы. Полыхнула ослепительная вспышка, во все стороны полетели белые раскаленные сгустки то ли света, то ли плазмы, будто бы "Стерх" пытался набросить на вселенную огненный невод. Гипотетический сторонний наблюдатель еще мог различить корпус корабля – по-прежнему абсолютно черный внутри бушующего звездным пламенем кокона, но вот он дрогнул, словно в мареве, раз, другой, сделался нерезким и… исчез, оставив за собой вместо межзвездной пыли чудовищную сумятицу фотонов и хаотически мечущихся атомов с ободранной ядерной оболочкой.

* * *

– Илья Курсов, – взгляд капитана Нечетного скользил по серым строчкам на белых пластиковых листах досье. – Специалист по расширенным знаковым системам и информационным образованиям. Девять лет в Космосоставе. Тридцать три года, холост… Спецгриф номер А79792В… Этого мне только не доставало.

Капитан потер подбородок. Новое назначение, новый корабль, новый коллектив, а в коллективе – специалист под наблюдением СБ. Чем же этот Курсов заслужил такую честь? Честной службой на СБ?

Раздался короткий стук и в каюту вошел молодой темноволосый человек в желтой форме исследовательского корпуса. Открытое спокойное лицо, ровный, прямой взгляд, держится с достоинством, но чуть настороженно.

– Капитан?

– Курсов? – Нечетный быстро кивнул в сторону небольшого дивана справа от стола. – Присаживайтесь.

Капитан прижал пальцем уголок досье, строчки исчезли. Он захлопнул черную матовую обложку и положил на нее руки.

– Я человек новый на "Стерхе", – сказал капитан, – поэтому предпочитаю знакомиться с составом синхронно с ознакомлением с личными делами.

– Вполне вас понимаю.

Голос Курсова не показался капитану отягощенным интонацией.

– Это мое старое правило, – продолжил Нечетный. – Тем более, что в этот раз у нас почти экстренное задание.

– Возможно, капитан.

– Скажите, за что вы были удостоены ученого звания четыре года назад?

– Я обнаружил и расшифровал криптограммы исчезнувшей цивилизации в районе Леонова-65, а затем доказал их связь с мегалитическими сооружениями на Минро. Ученое звание получил через два года, после неоднократных проверок и перепроверок.

– Перепроверок? – капитан посмотрел Курсову в глаза. – И давно в вашем личном деле стоит спецгриф?

– Вы же видели, – Илья на мгновение прикрыл глаза, – с самого начала.

– Вам что-то известно о событиях в Трип-колонии?

– Не более, чем другим. Только начальная информация.

– С данным составом уже работали?

– Да, с этой командой у меня шестой рейд. Почти со всеми знаком лично.

– Илья, скажите честно – сейчас вы на "Стерхе" как ученый или как человек, связанный с СБ?

– Капитан, мое искреннее желание поддерживать субординацию все же не может удержать меня от встречного вопроса: это что – допрос?

– И все-таки, вы могли бы мне ответить?

– Я исследователь, а давний интерес СпецБюро к моей персоне я могу объяснить только особенностями моей работы. Это специфическая область науки и засекреченные исследования в ней велись с самого начала одновременно со всеми разработками. Поймите, образ секретного агента не сослужит мне хорошей службы во взаимоотношениях с командой, в особенности, если он мне навязан насильно.

– Хорошо, вы свободны, – Нечетный включил монитор рубки с легким раздражением. – Напоминаю: через час сбор в главном отсеке для просмотра записи событий в колонии.

Курсов бесшумно скрылся за дверью.

* * *

Десантники-штурмовики в своей компании давно называли людей из исследовательского подразделения "ботаниками". Вообще особенной неприязни между ними не было, но саркастически-насмешливая атмосфера была неизменным атрибутом взаимоотношений внутри слаженного организма команды "Стерха". Исключением не был и небольшой пилотный состав корабля.

"Ботаники" сидели в своем рабочем отсеке и перемывали кости пилотам:

– Глебу вряд ли позавидуешь. Новый капитан накануне рейда может оказаться чем-то сродни бабе на корабле.

– Ну, Глеб-то ладно, он старший пилот, а вот Помилов всю дорогу только о бабах и думает. Прямо генетический сублимант какой-то! Вообще фамилия Нечетный хотя и к лицу новому капитану, но все-таки наводит на мысль о нестабильной инварианте…

– Пилотный состав с легким бредом отношений на экстренном задании – это, конечно, номер. Так и представляешь себе: прилетаем на эту замызганную колонию, расследуем геноцид или что там у них, короче, как всегда – экстремистский абсурд, а капитан тем временем записывает в свой толстый блок, кто из нас есть кто.

– Да что он, ребенок, что ли? И так ясно: десантура – есть десантура, технари – это крабы-технари, ну разве что мы, банда яйцеголовых носителей докторских степеней.

"Ботаники" дружно заржали, прихлебывая "Спасский тоник". Вообще яйцеголовые носители докторских степеней не обязаны были носить единую униформу, тем паче цыпляче-желтого цвета. Это был их сугубо внутренний прикол: когда вся команда судна была одета кому во что нравится – и десантура, и крабы, и небольшой медперсонал, – научные спецы по давней своей договоренности держали свой "желтушный" фасон. Имели на это полнейшее право. Почему когда-то ими был выбран именно желтый цвет? На это одни из них отвечали, что, мол, просто как-то кинули жребий, руководствуясь аттрактивной теорией эволюционирующей вероятности, другие что-то врали по поводу новейшей гипотезы относительно спектрального анализа, третьи, и их было большинство, говорили, что это цвет Вечности, Спокойствия и Духовных практик. Четвертые с пятыми и шестыми, устав от разного рода отмазок, говорили – так проще отличать своих в чересчур разношерстной и пестрой космобригаде. Прочим было просто не до этого и они носили свою форму гордо, не отвечая на разные глупые вопросы.

Беседа о нынешней ситуации на "Стерхе" продолжалась.

– Наш новый капитан серьезно углубился в досье, сразу видно – ответственный человек…

– Если б его назначили к нам на судно не так скоропостижно, возможно он держался бы проще. И уверенней.

– Слышали, наш прежний кэп уже вышел из восстановительной клиники. Теперь будет жить только на Земле.

– Конечно, такое облучение – не шутка. Вообще Курант – странное место. Чувствую, с ним еще возни будет не меньше, чем на сотню лет.

– Еще бы. Как орала вся пресса: "Курант – крах антропной феноменологии!". А нашему Чилимову просто крупно не повезло. Теперь, наверно, будет в каком-нибудь инфоуровне работать или где преподавать.

– А что Илюша не идет? Неужто Нечетный счел подозрительной его специализацию и теперь домогается страшной правды – а не связана ли наша нынешняя миссия с непроходимыми тайнами криптограмм давно усопших цивилизаций?

– Нечетный наивен, хотя и имеет немалый боцманский стаж. У них на "Медузе", насколько я знаю, ситуация была не такая. Ему и в голову не приходит, что с такими отраслями, как у нас, СпецБюро срослось прочно и надолго. Он полагает это неестественным положением вещей, в то время как все давно уже совершенно нормально. Это его паранойя, мол, половина состава "Стерха" под колпаком, какие-то интриги, какая-то недосказанность. Но скоро, думаю, он поймет, что разумнее относиться к этому как к параллельной заинтересованности нескольких структур, не больше.

– Но и не меньше, Эдик! И вообще – ты речь толкнул только что прямо-таки одиозную! Эти "отрасли", эти "структуры" и прочее "положение вещей". Зычно!

– Влад, ну ты же сам понимаешь – а вдруг нечетная паранойя так велика, что нас сейчас прослушивают? Мы же не на Земле… Вот я помалу и продвигаю, как ты выразился, "одиозные речи".

– Ну, Эд, это уже самая что ни на есть паранойя с твоей стороны!

– А то!

Беседа "ботаников" продолжала плавно течь по волнам иронии и благостного такта, иногда напоминавшего снобизм высокообразованных сплетников.

Десантники занимались тем же. Лукъян совмещал разговор с занятиями на эндотренажере. Стаслав изредка отрывал взгляд от волнового микрострельбища и бросал короткие реплики. Петруха, как обычно, ел дары Адриатического моря, говоря с полным ртом. Константин сидел чуть в стороне в какой-то сложной асане и поддерживал разговор изнутри нее.

– Да че, нормальный кэп. Я с ним когда-то на Гамаюне сталкивался. Не любит он всей этой хренотени по типу спецгрифы, СпецБюро. У каждого есть своя работа, на фиг плести кружева?

– Ну так, на фиг – не на фиг, а считай все "боты" под колпаком, каждый по-своему.

– Нормально: теоретиков нужно досматривать, чтоб мозги не расплескались. Светила науки на "Стерхе" – самый ценный, ети его мать, груз.

– Ага, вот Поликарп, к примеру, специалист по Куранту, только на Куранте-то ни разу не был. И среди "желтых" таких, по-моему, немало.

– Ботаники хотят прессануть Нечетного, показать ему, какая у них здесь супер-роль, это же видно.

– Руслан, ты че – это ж зычные ребята, желтые головорезы, говори потише.

Раскатистый хохот Петрухи, Руслана и Константина задребежжал в сводах отсека.

– Вот пускай они вперед нас разберутся, что там за возня в Трип-колонии, а мы тем временем измыслим теорию, что же происходит на самом деле.

– А кстати, в колонии приключения нездоровые – пару диссидентов завалили, потом сообщения прислали – еще есть убитые…

– Беснуются там, как пауки в банке. Поглядим, что там у них за Бедлам.

– Может, все это театр насчет убийств. Или вернуться хотят под каким-то хитрым соусом, или цену себе набивают.

– Ну, если злобно выяриваться начнут – с радостью заряжу щелбан кому-нибудь в голову!

– Да, давненько мы подзатыльников не отпускали. Надеюсь, наш рейд по-настоящему экстренный.

– Представь, Петруха, картину: Ливаш еще в свое "сафари" доиграть не успел, а мы уже шалунишек наказали и мирных колонюг по горшкам рассадили и успокоили.

– Так оно и будет, не сомневаюсь.

– Погодите, мужики, мы же вроде договорились вперед себя желтых головотяпов выпустить!

Очередная волна громкого смеха докатилась до отсека, где общались между собой пилоты.

Старший пилот Глеб Фет все свое свободное время отдавал рисованию. Он писал портреты своих подчиненных, по памяти делал наброски знакомых с Земли или просто выдумывал какие-то антропоморфные физиономии. Глеб рисовал двумя руками одновременно, нанося множество цветных линий, которые постепенно образовывали яркий переплетающийся узор, поначалу абстрактный, как голый алгоритм, но со временем превращавшийся в чью-то вполне узнаваемую морду. Хотя по манере большая часть портретов походила на относительно дружеские шаржи, хобби Фета вызывало у многих "стерховцев" определенное уважение. Эколог Анатолий Русанов даже приобретал некоторые понравившиеся ему произведения Глеба, и в своей каюте собрал небольшую, но гротескную коллекцию живописи, навеянной пустотным дыханием Космоса.

Глеб заканчивал портрет какой-то миловидной особы, видимо, своей последней подруги: длинное фиолетовое лицо, прекрасные, хотя и розового цвета глаза, шея, состоящая из флюоресцентных желтых нитей, которые напоминали давно всеми позабытую так называемую "ближневосточную вязь". За старшим наблюдали еще три пилота: Леонид Котов – пухлый, подвижный блондин в блестящей куртке покроя "минро", с крупным аметистовым перстнем на левом среднем пальце, Алексей Седых – скромняга внушительного роста в комбинезоне из эластанина, и Конрад Помилов – бесшабашный красавец в ярком блейзере и кожаных брюках.

– Что за сударыня? – живо поинтересовался Помилов, давно сросшийся с имиджем неисправимого бабника. – Уж не новый ли диспетчер космопорта? Что-то лицо не знакомо.

– Да нет, – отозвался Котов, юмор которого был так же тяжел, как он сам, – у той лицо зеленое.

– Глеб, а правда, кто такая? – дружелюбно спросил Седых, разминая длинные пальцы.

Фет не торопился с ответом. Он положил на фузиохолст еще несколько ярко-фиолетовых изогнутых мазков, постоял немного, глядя на свою работу и что-то прикидывая, потом выключил сигмогрифель.

– Может, первая любовь? – не унимался Помилов, сверкая брюками.

Глеб ухмыльнулся, надавил пальцем на невидимый сегмент в самом углу холста, затем проделал то же в противоположном и горделиво отошел в сторону. Лицо сударыни на холсте стало странно искривляться, словно бы стягивая на себя все прочие фоновые краски, цвета несколько раз скачкообразно изменились, затем линии сомкнулись, образовав радужный хаос. Пока Фет собирал свои сигмогрифели по чехлам, из разноцветного кома на холсте с тихим треском образовался совершенно новый портрет. Лицо было вполне узнаваемым: седина короткого ежика над округлым лбом, прозрачные недоверчивые глаза, по складке озабоченности на каждой щеке и волевой подбородок с глубокой ямкой – новый капитан "Стерха" во всей красе.

– Опять ты со своими штучками! – едва ли не хором сказали Котов с Помиловым. Фет только недавно стал приучать своих пилотов к возможностям программируемой фузиоживописи. Нотки разочарования в их голосах говорили только о том, что пилоты еще не смогли понять, как Глебу удается писать одно, а в результате получать другое.

– Вот тебе и первая любовь, – покачал головой Седых.

В отсек зашел Антоныч – самый старший по возрасту на судне, из команды техников.

– А, новый капитан, – Антоныч мельком взглянул на картину. – Чего это у него лицо желтое?

– Сейчас так модно, Антоныч, – автоматически произнес Помилов, неожиданно осознав сотни лет, стоящие за этой фразой.

– Ну-ну, – Антоныч не спеша принялся устанавливать новый экодатчик. – Минут через тридцать будем смотреть запись с колонии, поглядим, какая мода у них, а? Небось до смерти модный народ эти колонисты…

– Кстати, – Глеб посмотрел на портрет, – отделению пилотов приходится плотнее других общаться с капитаном, вы это знаете. Поэтому прошу нормально отнестись ко всем психологическим особенностям его адаптации на новом для него судне. Капитан Нечетный достойно работал на "Медузе". К нам он переведен, естественно, не по своей инициативе. Мы все имеем равную ответственность перед законом, как на Земле, так и в дальнем космосе, поэтому, ребята, будет лучше, если каждый из нас останется самим собой – и при старом капитане, и при новом. Это только на холсте я вам рисую барышню, а потом вы видите своего кэпа. В действительности самая главная задача для отделения пилотов – это остаться отделением пилотов. Я знаю, что все вы об этом прекрасно помните, поэтому и завел этот разговор.

Сказав так, Глеб спокойно удалился в сторону своей каюты, оставив позади себя некоторую недоуменную паузу. Пилоты за годы работы привыкли к неожиданным и малопонятным речам старшего, в которых важно было не их содержание, а особый эмоциональный посыл, воспринимаемый каждым индивидуально. И все же паузы возникали после таких речей постоянно.

– Художник, – веско констатировал Антоныч, включая датчик.

* * *

Илья Курсов лежал в своей каюте и смотрел в стену. Огромная волна давних воспоминаний бесшумно захлестнула все его существо. Это было ровное скольжение знакомых образов, тихий, приятный и немного грустный процесс.

Годы учебы в Университете, Лиссабон, он с друзьями едет к Атлантическому океану… Знаменитый Перламутровый пляж, каучуковые горы, менявшие свои очертания, пока толпы отдыхающих скакали вверх-вниз и в воду… Поголовно все играют в волейбол… Мощная судорога в воде – Илья тонул дважды и дважды его спасали друзья по учебе… Но судорога – неполная правда. Он не сказал ребятам, что пока плавал в соленой прозрачно-зеленой воде откуда-то из глубин его психики вдруг вырвалось наружу странное незнакомое ощущение. Это было похоже на появление дополнительного зрения, которое видело мир вокруг совершенно иным образом. При этом тело каменело, ощущалась какая-то пульсирующая судорога и Илья в этом оцепенении шел на дно. Этот новый способ видеть заключался в том, что в сознании разворачивалась яркая, но абсолютно непонятная картина, а затем приходило понимание: я нахожусь здесь, именно в этой точке пространства, в совершенно неповторимой композиции физических объектов и внутренних параметров мыследеятельности, и я не смогу совершить ни одного телесного или ментального движения до тех пор, пока не завершится процесс, происходящий сейчас и пока еще недоступный для постижения. Сергей появился в толще воды и, подхватив Илью за руки, потянул к поверхности. Потом подоспели остальные. Удивительное ощущение стало таять и вскоре совсем исчезло. Илья не успел ни напугаться, ни напрячься, он только сидел на песке и выкашливал из легких теплую морскую воду. Потом пришла ужасающая головная боль.

Во второй раз – через два года, совсем в другом месте Илья поплыл наперегонки с лучшим пловцом своего факультета. Необыкновенное ощущение возникло резко и быстро расправилось в картину, состоявшую из сложного пересечения цветных полупрозрачных плоскостей, заполненных чем-то вроде обьемного повторяющегося узора. Через несколько секунд Илья потерял сознание. Хорошо, что в этот момент он плыл на два корпуса впереди чемпиона. Тот среагировал быстро, вскоре подошел небольшой спасательный катер и Илью доставили на берег. Вечером этого же дня Илья познакомился с Ольгой. Она видела, как он тонул. Они разговорились. Обнаружилось много общих интересов. Спустя пару месяцев им стало ясно, что их довольно-таки разные темпераменты и характеры гармонируют друг с другом. Им было интересно находиться рядом – будучи искренними или лукавя, иронизируя, грустя, ссорясь, мирясь. Это была большая любовь, по своей крепости сравнимая с настоящей дружбой, и в этой любви Ольге и Илье было интересно, как в каком-то путешествии по незнакомой и красивой местности, потому что эта любовь постоянно менялась, демонстрируя тем, кто ее испытывал новые и новые грани взаимоотношений. А через полтора года после их знакомства Ольга погибла. Ее восхищал альпинизм и она была хозяйкой Альп. Декабрьским снежным утром Илья узнал, что она погибла в лавине. Через три дня ему предстояло отправиться на орбитальный комплекс, а затем – на роботостанцию "Гамаюн". Дальше в воспоминаниях шла плотная шипящая чернота с малоосмысленными вставками каких-то встреч, профессиональных заморочек и научной работы. Эта чернота до сих пор вызывала в Илье только одно чувство – глубокое и горькое онемение.

Если бы время не было заполнено массой появляющихся и исчезающих событий, как внутри человека, так и вокруг него, то оно вряд ли было бы способно лечить душевные раны. Илья понял, что это его шанс – в районе Леонова-65, на крохотной и непригодной для органической жизни планетке были случайно обнаружены какие-то строения. Это была семикилометровая цепь из каменных кубов с нанесенными на них иероглифическими знаками. Возраст этих записей составлял около двух миллиардов лет. Илья ушел в расшифровку с головой, даже не желая слышать ни о чем, кроме этих полурассыпавшихся кусков породы. Им двигал не научный интерес и не стремление сделать карьеру. Бесконечные смысловые варианты семантических рядов, логические лабиринты последних достижений фосфенолингвистики – все это просто заставляло забыть о лавине в Альпах и сконцентрироваться на другом.

На самом деле Илья точно не знал, почему когда-то решил выбрать для себя именно эту область науки – знаковые системы и инфообразования. Может быть все дело было в том, что когда-то в детстве отец Ильи – Всеволод Семенович Курсов, руководитель проекта "Коллапторная система синхронизаций в Глобальной Сети", взял сына с собой в отпуск, и они полетели на Сахалин. Илья вспомнил огромный, стеклянно блестящий конус в 150 этажей, где они поселились на самом последнем этаже, с видом на плоскую гладь моря. Вечером к отцу пришел необычный человек: крепкий, небольшого роста смуглый старик без левой руки. Собственно, он был и не старик, по виду ему можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. Одет гость был в старые, военного образца штаны и необычайно мягкую куртку из серебристого меха, который, казалось, пускает вокруг мелкие искры. Отец без обиняков сказал Илье, что это самый настоящий шаман. Илья спросил, как его зовут, но однорукий вместо ответа положил мальчику на темя свою ладонь, тому стало приятно и смешно, а отец с улыбкой добавил, что это, наверное, единственный человек современности, у которого нет ни имени, ни фамилии. После Илья продолжил прерванную игру с компьютером, а взрослые сели в кресла и завели долгую беседу о чем-то непонятном. Пока они говорили, гость подолгу рассматривал Илью. Запомнились его непроницаемо-черные глаза, взгляд которых таил в себе что-то непостижимое, но при этом совершенно не пугал. Через какое-то время Илья уснул, хотя был только полдень. Пробудился он в полдень следующего дня, слегка опухший от долгого сна. Отец показал ему лист желтой фольги, оставленный его вчерашним знакомым. На листе было выдавлено несколько маленьких странных значков разной величины. Они не походили ни на буквы, ни на цифры, некоторые из них были соединены между собой, другие – замкнуты в круге.

– Это письмо он просил передать тебе, – сказал отец. – Я не знаю, что тут написано, ты уж сам попробуй прочитать – ты у меня способный.

Илья сонно смотрел на фольгу.

– А вообще Мада большой фантазер, – продолжал отец. – Поэтому я всегда так внимательно слушаю, что он мне рассказывает.

– А почему он без руки? – спросил сын.

– Он говорит, что как-то, когда он крепко спал, ее украли голодные сибирские птицы.

– Разве так бывает, пап?

– А ты как думал.

– А что такое Мада? Это русская фамилия?

– Сложно сказать… Надо же его как-нибудь называть, вот он и придумал это слово.

Илья задумчиво водил своей расческой по письму. Когда он опомнился, было уже поздно – весь лист был заполнен новыми линиями и штрихами, оставленными расческой, так что ни одного значка из первоначальных уже не было видно. Отец, узнав об этом сказал:

– Ну, муромец, не горюй. Когда-нибудь сам такие значки придумаешь.

Отчего-то этот случай глубже всего запал в память Ильи, хотя позже отец виделся с Мадой в Дели и показывал маленькие голограммки, на которых он был снят вместе с хитро улыбающимся одноруким человеком. Сколько Илья ни делал попыток подробнее узнать о Маде, отец или отшучивался или был крайне занят. Мать Ильи вообще не знала о существовании такого отцовского знакомого. Илья рос, взрослел, учился придумывать разные значки в Университете, потом пошла научная работа, дальний космос, с родителями виделся редко, так что Мада целиком представлял из себя не какого-то человека, а скорее воспоминание из детства.

Связь посланий на каменных кубах из Леонова-65 с открытыми незадолго до этого мегалитическими сооружениями на Минро сделала Илью известной персоной в научных кругах. В истории открытия этой связи Илья усматривал некий сарказм. Он взялся за эту идею, скорее пытаясь доказать своим молодым коллегам и профессорам-учителям, что человеческий разум на нынешнем этапе способен без труда связать любые данные и представить их компонентами знаковой системы, характеризующейся информационной однородностью. Пусть это будет хоть всемирная история и статистика популяций видов, хоть божий дар и яичница – все равно. Главный объединяющий фактор, в конечном счете и порождающий так называемые информационные образования, это все-таки человеческое сознание.

К некоторому удивлению Ильи эта идея ему удалась, хотя в ней он все больше и больше усматривал какое-то мальчишество, какой-то бунт. Теперь мало у кого остались сомнения насчет того, связаны или нет циклопические навороты на Минро с несколькими сотнями тысяч буковок на мертвом планетоиде. Буковки вкратце сообщали, что цивилизация Ммо, состоящая из рас Ит и Ггу, неудачно провела нечто вроде генетического эксперимента по созданию суммарной расы, в результате чего их мир деградировал и вскоре полностью исчез. Текст на камнях оставил жрец расы Ит, после завершения этой работы покончивший жизнь ритуальным самоубийством. Огромных размеров образования на Минро многие считали результатом игры стихий природы. Некоторым все же в них виделось присутствие разума, спроектировавшего всю эту чумовую архитектуру по совершенно далеким от человеческих понятиям. Курсову в глубине души было все равно – есть связь между Минро и Ммо или нет, эта проблема казалась ему чем-то гораздо более мелким и ненужным, чем какое-нибудь детское воспоминание или голографический снимок, на котором изображен человек, являющийся для тебя уже не загадкой, а просто изображением-воспоминанием. После Ольги Илья почему-то не встретил женщину, похожую на нее. Все следущие знакомства вызывали в нем серьезный критицизм – оправданный или безосновательный – Илья не знал. Из за этого в его жизни росло ощущение бесцельности, невозможности куда-то себя приложить по-настоящему.

Мрачноватой суеты добавило неожиданное вмешательство СпецБюро. После очередной биомедпроверки к Илье стали наведываться два молодых и полностью засекреченных агента, живо интересующиеся всеми нюансами проделанной на Леонове работы. В конце концов Илья узнал, что в его личном деле в базе данных космосостава появился спецгриф А79792В. Естественно, земляне открыли следы хотя и ушедшей, но все-таки инопланетной цивилизации – это событие обязательно должно было привлечь внимание такой структуры, как СБ, но Илья чувствовал за их интересом какую-то другую причину. Их больше интересовал он, а не его научные изыскания. В чем тут было дело – можно было только теряться в догадках. Илья решил спокойно работать на считавшемся патрульным "Стерхе", это показалось ему разумным ходом в сложившейся ситуации: спортсмен, разочарованный тривиальностью игры, уходит не сразу, поначалу занимая место на скамье запасных, чтобы в случае чего можно было оказаться полезным, в общем-то, неплохой команде. Правда, новый капитан распространяет вокруг себя паранойю, ничего общего не имеющую с элементарной осторожностью или предусмотрительностью…

…Мысли Ильи вернулись в исходную точку. Он перевел взгляд на дверь. Она тотчас чуть дрогнула и раздался короткий стук.

– Входите, – Илья приподнялся на локте, чтобы взглянуть на таймер.

– Ну, как ты? – с порога спросил вошедший Поликарп. – Отбился от нового кэпа?

– По-моему, еще не до конца.

– Любопытство – не порок, конечно…

– Да ладно, Поликарп, ерунда, – Курсов встал, застегивая комбинезон. – Идем на просмотр записи из колонии, уже время.

– …составу собраться в главном отсеке, – раздался голос диспетчера.

– Идем, – кивнул Поликарп и со скрипом развернулся на каблуках.

Капитан Нечетный подождал, пока все рассядутся перед большим трехмерным визуалографом. Собравшиеся со спокойным интересом наблюдали за новым кэпом.

– Что-то он мрачно выглядит, – тихо сказал Илье сидящий рядом с ним Поликарп. – Или такая тактика, или что-то в колонии не то.

– Сейчас узнаем, – без энтузиазма отозвался Илья.

– Как вы уже знаете, – начал Нечетный, – начальная информация по нашему рейду состояла в том, что с Территориального Резервного Интерн-Поселения, Лира-16, планетная система С-183 дважды в течение прошедшего месяца поступали сигналы о нарушении порядка. А именно – в ТРИП-колонии было убито четыре человека. По сообщению колонистов это напоминает больше провокацию, чем бунт. Начальные данные, конечно, невелики, но вызов экстренно-патрульного подразделения с их стороны отличался настоятельностью и большой эмоциональностью. По крайней мере, таково мнение психологов-экспертов. Для меня назначение на "Стерх" явилось некоторой неожиданностью, а уже перед стартом со мной связался представитель Президента. Он передал мне эту запись, поступившую с С-183 буквально несколько часов назад до моего назначения. На ней – съемка камерой обычного обзора во время одной тамошней вечеринки. Представитель президента сказал мне, что запись была обнаружена колонистами случайно и поэтому выслана позже последнего сигнала. Я ее уже просмотрел. Теперь я хочу, чтобы это увидели вы.

Свет плавно потух и визуалограф подал в куб пространства перед собой большое объемное изображение. Одновременно с этим зазвучала звуковая дорожка.

Мерцающие всеми цветами радуги энитовые фонари, лазерные узоры на фосфорецирующих стенах, глубокая, обволакивающая быстрым пульсом музыка в стиле "зелье" (на Земле уже выходящем из моды) и танцующая разношерстная толпа – явно навеселе. Вечеринка в самом разгаре, на пике энергии. Танцующие смеются, сталкиваются друг с другом в высоких прыжках, обнимаются и размахивают руками, как крыльями. Кое-где по углам видны знамена с треугольником, вписанным в белый круг и увенчанным парой острых крыльев. Такая же эмблема заметна на одежде некоторых людей в зале.