Текст книги "Православие и грядущие судьбы России"

Автор книги: Никон Архиепископ (Рождественский)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

О слезах спасительных и опасных

Мой добрый читатель пишет мне: «Вы говорите: «Не должно гоняться за умилительными слезами при молитве». Да ведь когда раскрываешь свою грешную душу на молитве пред Вседержителем, слеза умиления невольно изойдет. В чем же тут опасность для человека? Зачем же думать, что если я прослезился при молитве, то молитва стала уже угодна Богу? Нужно сознавать свою духовную немощь: это-то и может вызвать у сокрушенного сердца покаянную слезу и сознание своей греховности. Какая же будет молитва, когда я, не настроя себя молитвенно, не смогу вообразить, что я стою пред Господом, Которого только по греховности моей не могу видеть, но Он видит меня и душу мою...»

Не знаю, что смущает писавшего сии строки. Ведь большая разница сказать: «гоняться за умилительными слезами», то есть искусственно как бы выжимать их из своих очей, и сказать: «Слеза умиления невольно изойдет». В последнем случае, конечно, нет опасности, если при такой слезе человек скажет себе: «Вот как непостоянно мое молитвенное настроение: сейчас будто слезинка канула из грешных очей, а час назад полонили и через час потом опять заполонят грешные мысли мою душу... Минутное, только минутное движение сердечного чувства – как же я духовно немощен, грешен, непостоянен!»... Да, при таком настроении сокрушенного сердца – пусть льются эти сладкие невольные слезы! Блаженны такие плачущие! Хорошо и то, если грешник при этом «стоит пред Господом», – стоит, но не воображает, не рисует себе в фантазии Его лик, Его образ. Вот этого воображения, как я писал в предыдущем дневнике моем, надо остерегаться. И смущаться тем, что говорят св. отцы, а согласно с их благодатным словом и мы, грешные пастыри Церкви, не подобает. Если не все понятно – надо смиряться, а не смущаться, ибо смущение святые отцы называют «вражескою колесницей». Оно свидетельствует о недостатке смирения в душе смущающегося: смиренный, говорят св. отцы, не смутится, если и небо упадет на землю...

Теперь о слезах. Всякие бывают слезы. Бывают слезы благодатные: это роса благодати Божией, на смиренное сердце сходящая. Само собою понятно, что это – слезы спасительные. Кто познал свою нищету духовную, кто видит пред собою грехи свои, тот не может не плакать над сим духовным мертвецом своим. Такими слезами плакал Адам у дверей потерянного рая; такими слезами плакала блудница у ног Христовых и Петр после минутного отречения от Христа Спасителя в ночь спасительных страданий Господних... Такими слезами оплакивали свои грехи все грешники кающиеся, в покаянии к Богу обращающиеся. О, если бы Господь послал и нам эти слезы – жемчужины, собираемые нашими Ангелами-хранителями и приносимые к престолу Божию, как благоуханный фимиам, как чистая жертва любви к Тому, Кто не только слезы, но и кровь Свою пролил за спасение наше! И были такие рабы Божий, которые всю жизнь проводили в таких слезах покаяния, которые говорили себе: пред тобою лежит мертвец – душа твоя, умерщвленная грехами, она дороже для тебя всего мира: как же не плакать о ней? И плакали, и одному из таких плачущих явился Сам Господь в сонном видении и сказал: «О чем ты плачешь и скорбишь?» – «Как же мне не плакать, Господи, – отвечал он, – когда я столько оскорбил Тебя?» Тогда Спаситель положил руку Свою на сердце его и сказал: «Не скорби; поелику ты сам оскорбил себя, за это Я не оскорблю тебя. Ради тебя Я кровь Мою пролил, а потому и помилую тебя, как всякую душу кающуюся». Но эти слезы – дар Божий душе кающейся, дар от Того, от Кого всякое даяние благое. Кто дает и молитву молящемуся, и покаяние ищущему истинного покаяния. Никогда смиренный сердцем и не припишет таких слез своему настроению, никогда не станет ставить их себе в какую-либо заслугу, он просто не будет и думать о том, что он воздухом дышит. Послал Бог слезинку – поблагодари Его мысленно за сие утешение; не посылает – благодари Его паки за Его благое промышление, ибо, по словам преподобного Иоанна Лествичника, есть и богоугодный плач, «с которым часто сплетается гнуснейшая слеза тщеславия», конечно, тонкого, для неопытных в духовной жизни неприметного но тем не менее душевредного и опасного. У сего великого учителя покаяния, в его Богом вдохновенной «Лествице», есть большое слово, состоящее из 70 глав, в которых он подробно говорит о плаче во всех его видах. Между прочим, он пишет: «Благий и праведный наш Судия, как во всем, так, без сомнения, и в плаче судит по мере сил естества; ибо я видел, что иные источают малые слезные капли, как капли крови, а другие без труда проливают целые источники слез. Но я судил о труждающихся более по труду, а не по слезам. Думаю, что и Бог так же судит». Преподобный Иоанн называет покаянный плач матерью добродетелей, но тут же говорит: «Велика злоба врагов наших, так что они матерей добродетелей делают матерями зол и средства к достижению смирения превращают в источник гордыни. Я видел, что у некоторых и в городах, и среди молвы возбуждаются слезы. Это бывает по злоумышлению лукавых бесов, чтобы мы подумали, будто никакого вреда не получаем от этой молвы, и чтобы сближались с миром». Конечно, тут речь у св. отца о монахах, но опасность есть и для мирян: «Сие на опыте узнаем, – говорит он, – когда увидим, что плачем и в то же время предаемся гневливости». Вот почему и должно остерегаться слез, искусственно в себе возбуждаемых: не самые слезы приятны Богу, а наше покаянное настроение, наше сердце сокрушенное и смиренное, которое Он никогда не отринет. «Не верь слезам твоим, – говорит св. Лествичник, – прежде совершенного очищения от страстей; ибо то вино еще не надежно, которое прямо из точила заключено в сосуд». «Не выжимай из себя искусственно слез», – писал некогда святитель Филарет своему другу архимандриту Антонию.

Такие слезы могут привести к самообольщению. Глубоко сердце человеческое, говорит св. Писание, и незаметно подкрадывается к нему враг и скрадывает его. Всегда есть опасность принять явление простой слабонервности за благодатные слезы: так лучше, безопаснее принять иногда и благодатную слезу умиления, считая себя недостойным такого прикосновения благодати, за слезу естественную, чем наоборот. А главное: побольше смотреть на грехи свои, не мерять себя, не думать о том, до какой степени ты дошел в духовном устроении, а задняя забывая, в передняя простираться, свое сердце очищая от тех мерзостей, какие въелись в него, как ржавчина в железо, и помнить, что в очах Божиих кающийся грешник – мытарь неизмеримо выше самодовольного праведника – фарисея, любующегося на свои мнимые совершенства. Если бы и было что у тебя доброе, то поскорее постарайся забыть это, а тем более что и это ведь не твое, а все Божие, от Бога, Богом же через тебя соделанное. Богу и предоставь помнить это, а смотри на свои грехи, вот это – твое, твоя собственность, от которой надо всячески отделаться. Ведь если иметь храбрость, не давая воли своему самооправданию, взглянуть в лицо всем безобразным формам своих беззаконий, то какая печальная картина представится пред тобою! До того ли будет, чтоб любоваться теми ничтожными искорками добра, вроде слезинки умиления во время молитвы? До того ли, чтоб замечать грехи твоего ближнего? Самая мысль о чужих грехах будет противна тебе, как о чужом тяжком бремени, когда у тебя нет сил нести свою тяжелую ношу! А чтобы такое настроение было прочнее, молись Господу: даруй ми зрети моя прегрешения и покрой от очей моих лукавых грехи братии моих! Чаще беседуй с отцом твоим духовным, старайся достигнуть такой степени самоосуждения, чтоб последний злодей, влекомый на казнь, казался тебе святым в сравнении с тобою. Углубляй в себе, как говорит святитель Феофан-затворник, чувство и убеждение в своем непотребстве и безответственности пред Богом. Когда почувствуешь себя проникнутым таким убеждением, как бы растерзанным в сознании своего беззакония, тогда поймешь, что такое раскаяние. Раскаяние настойчиво потребует от тебя очищения совести спасительным таинством покаяния и исповеди. «Искреннее сокрушение Бог подает, – говорит епископ Феофан, – и молить Его надобно о сем всеусердно, не переставая однако же и своими усилиями вызывать сокрушительные чувства. Устыди себя пред людьми, ангелами и святыми, подосадуй на себя за оплошность, поскорби за себя ради потерь, причиненных грехом, поболей, что оскорбил Бога, не престававшего изливать на тебя Свои милости и тогда, когда ты работал греху, устраши себя горькою участию, ожидающею тебя в будущем и тогда – поплачь обо всем, если Бог подаст слезы. Сокрушение слагается изо всех этих чувств, из коих каждое, в настоящей силе, то же для сердца, что удар молота для камня. Сокрушился? Благо тебе, но надобно же подумать и о том, чтоб поправить свое горькое состояние. Это производится решимостью – не ходить более теми путями, которые довели до него. Все тут в двух словах: «Согрешил, не буду». Но во всех видах раскаяния надо доходить до причин уклонения от правоты и придумывать: как чего избежать вперед, чтобы, когда будет произноситься: «Согрешил, не буду», ясно было, что и как будет делаться потом.»

Вот истинный путь к покаянным слезам! Но опять скажу: все дело, вся цель деяния сего – не в стяжании собственно слез, а в покаянном настроении, в сокрушении кающегося сердца. А слезы суть лишь проявление сего сокрушения. Пошлет Бог сей сладостный источник – слава и благодарение Ему, приими рукою смирения, а не пошлет – укори себя, яко недостойного, за черствость сердца твоего и сие самоукорение Господь примет яко источники слез.

Строгость закона во имя любви

Пьянство – исконный порок русского человека. Нет нужды говорить о том, как оно губит, отравляет, развращает и душу и тело, нет нужды доказывать, что от него может в конец погибнуть и Русское государство. Слава Богу, хотя и поздно, но на все это обращено внимание: в высших государственных учреждениях вот уже пять лет, даже больше, обсуждаются меры борьбы с пьянством, а с высоты Престола последовало властное указание – изменить всю финансовую политику так, чтоб она не строилась на доходах от этого порока. Слава Богу: заря занимается, начало полагается; дал бы только Бог мужества и духа разума составителям законов пойти прямолинейно навстречу народному горю, избежать гипноза лживого либерализма, фальшивой гуманности, понять психологию и логику простого русского человека и не допустить к святому делу отрезвления народа его тайных и явных врагов, которые могут отравить его, взамен алкоголя, духовным ядом – похуже алкоголя...

К сожалению, внимательно наблюдая за ходом суждений по вопросу о борьбе с пьянством, нельзя не заметить, что все такие пожелания и опасения имеют свои основания. В самом деле: мне кажется, что в своих рассуждениях о борьбе с пьянством составители законов как будто ходят вокруг да около этого большого вопроса, а прямолинейно подойти к самой сути его как будто боятся. Обсудили, например, «Законопроект об изменении и дополнении некоторых, относящихся к продаже крепких напитков, постановлений»; приступили к обсуждению «Законопроекта о преобразовании попечения о народной трезвости», – что все это, как не хождение вокруг и около вопроса о пьянстве? Деревня тревожно прислушивается к этим суждениям, проверяет их по-своему, прилагая к жизни своей, и решает: «Нет, это вовсе не то!..» Вот что пишет мне один священник, внимательно наблюдающий деревню и все, что она говорит: «Сыплются у вас там, в Питере, трескучие речи, указываются разные виды борьбы с пьянством, но ни один голос не указал на более целесообразную меру, а если и указал, то не договорил и вопрос этот долго-долго еще будет вращаться в беличьем колесе. Если причины такой неудачи в решении его не понятны жителям столицы и губерний (губернских городов), то они весьма понятны жителям деревни, которые стоят лицом к лицу с этим злом. Невольно думаешь, что столичные ораторы или не русские люди, или вовсе незнакомы с укладом русской жизни и русского духа. Вопрос же этот решает сам простой русский человек. Почему русский человек от мала до велика пьянствует? Потому, что можно пить безнаказанно. Я хочу и пью, а тебе и кому другому до этого дела нет. Так, а если ты пьяный безобразничаешь, оскорбляешь жену, семью, стариков родителей, задеваешь проходящих по улице – зачем ты это делаешь?.. В этом-то и вся суть дела: если я выпью и лягу спать, меня никто не видит; если я пойду на улицу и площадь – меня все увидят, и уже повеличаюсь я тогда!.. Я «свободен», и никто мне не указ, а кого хочу разделать, так уж берегись! А если бы за безобразия, чинимые на улице, строго наказывали, тогда и пить охоты не было бы, да не будет резона пить и дома. Таково глубокое убеждение, высказываемое откровенно простым русским человеком».

Такова уж психология русского человека. Он пьет, чтобы развернуться во всю ширь своей натуры, чтобы дать волю своей удали, чтобы снять с себя некоторым образом те нравственные узы, какими он чувствует себя связанным в трезвом виде, хотя бы эти узы были и не особенно высокого нравственного качества: например – страх полиции и стыд человеческий. В пьяном виде в нем просыпается животный инстинкт, теряется духовное равновесие и он, по слову псалмопевца, действительно, уподобляется скотам несмысленным. Ему нравится не вкус водки: ведь он морщится, когда пьет ее, – нравится ему состояние опьянения и вот это «ослабление задерживающих центров», как говорят врачи, когда он воображает, что «ему все можно»... Понятно, что отсюда и хулиганство во всех его видах: что у трезвого на уме, говорит пословица, то у пьяного на языке. Что в трезвом состоянии таится на дне грешной души, что сдерживается совестью, стыдом, страхом Божиим и человеческим, с чем человек борется и, при помощи благодати Божией, побеждает, то все у пьяного прорывается наружу и проявляется в самых уродливых формах пьяного безобразия и всевозможных преступлений. Пьяный человек – безоружный пленник пороков. А между тем пьянство захватило все сословия, оба пола, все почти возрасты, кроме разве младенческого. «Пьет интеллигент, студент, гимназист, ученик городского и сельского училища, пьет мещанин, рабочий, крестьянин»...

Невольно восстает вопрос: можно ли ограничиться в борьбе с таким губительным пороком такими средствами, какие предлагаются в законопроектах, касающихся пьянства, какие рассматриваются в Г. Совете? Все эти чайные, читальни, дешевые столовые, ночлежные дома, так называемые развлечения: театр, гимнастика, световые картины, кинематографы, разные чтения и пр. – все это, в сущности, сводится к отвлечению от водки, но на слабую волю человека, уже поработившегося страсти, едва ли подействует в должной мере: слишком уж вошел в плоть и кровь нашего народа этот порок, чтоб можно было много надеяться на столь «благородные» средства борьбы с ним. Надо прежде всего воспитать в народной душе представление об опьянении, как о позорном деянии, как о преступлении против закона, строго караемом не только общественным мнением, но и самим законом. Вот чего ждет, вот чего просит деревня. Мне пишет тот же священник: «Если бы законодательные учреждения сказали бы: пей, сколько угодно, а пьян не бывай!» – получилась бы иная картина. Каждый скажет: «Коли пить только дома, а на людях не порисоваться, то не стоит овчинка и выделки, – лучше совсем ее, проклятую, не пить!» Я исключаю больных запоем, пьющих в большинстве случаев скрытно и украдкой. Положение дела говорит само за себя. Необходим закон, строго карающий поведение пьяных и их появление в публичных местах: площади, улицы, вагоны, станции, волостные и сельские правления, аптеки и пр. Мне знакомы такие факты. В деревне есть известный пьяница и хулиган, никогда не отходящий от монопольки. Хвативши изрядно, он идет домой и проходит мимо зажиточного мужика, имеющего четырех взрослых сыновей. Проходя мимо, хулиган начинает костить его отборною бранью за то, что тот не дает ему на «магарыч». Надоело мужику выслушивать ежедневно оскорбления, засел он с четырьмя своими молодцами в укромном местечке, подстерег хулигана, – и всыпал ему и в зубы, и в губы. Проходит после того день, другой, неделя, – не видно и не слышно хулигана. Поинтересовался мужик о его судьбе у соседей, а те и говорят ему: «Спасибо, родимый, что поучили: как сто бабок пошептали: идет каждый день пьяный, да только ругается уж тогда, когда отворит в своем дворе калитку». Другой хулиган, не дававший всей деревне покоя, как-то вечером догнал своего родственника, повалил его на землю и начал душить, сдавливая ему горло и пичкая в рот землю. Родственнику удалось кое-как освободиться, и он убежал домой. Минут чрез десять явился к нему и хулиган с топором и стал рубить тому спину и плечи. Хозяин схватил попавшиеся под руку железные вилы и, обороняясь, всадил их в грудь хулигану... К истекающему кровью был приглашен священник, который, со скорбию, спросил его: зачем он напал на хозяина? Хулиган спокойно ответил: «Если бы я знал, что он заколет меня вилами, то и топора в руки не взял бы».

Ясно, что деревня просит закона, усиливающего наказание за преступления, совершаемые в пьяном виде, закона, карающего самое появление пьяницы вне своего дома. Что делать? Приходится прибегать к мерам строгости там, где бессильно нравственное воздействие. Надо воспитывать народ, особенно молодежь, в новых понятиях относительно самого состояния опьянения. Ныне говорят: «Пьян да умен – два угодья в нем»; надо, чтоб говорили: «Умен, но пьян: никуда не годен».

Мне могут сказать: не дело архиерея возбуждать вопросы о строгостях закона; он – представитель Церкви, а Церковь должна проповедовать всюду любовь, и только любовь, а не кары закона.

В ответ на это я напомню, что еще 900 лет тому назад именно Церковь, а не кто другой, ходатайствовала о восстановлении даже смертной казни пред мягкосердым князем Владимиром, который уничтожил было смертную казнь. Тогдашние святители не убоялись сказать правду властителю Русской земли, что такая отмена преждевременна. Усилились-де разбои на земле, и житья не стало честным людям.

И в наши дни усилились беззакония на Русской земле от пьянства; надо пожалеть тех, кто невинно страдает от пьяниц, особенно жен и детей. В защиту этих-то невинных страдальцев и возвышаю я свой голос: если меры нравственного воздействия не в силах сократить пьяный разгул и преступность от пьянства, то надобно усилить строгость закона против сего зла. Я напоминаю слово одного мудреца: «Чем мягче законы, тем грубее нравы». Пусть лучше будут законы построже, только бы нравы были помягче!

Уготовим себя к подвигу!

Все мысли, все сердца русского народа теперь сосредоточены на том великом испытании, какое было благоугодно Господу ниспослать нам для нашего вразумления, для нашего наказания, для нашего очищения от всех тех духовных нечистот, какими пропиталась духовно-нравственная атмосфера нашей жизни. Последние годы мы жили как бы окруженные каким-то ядовитым туманом: чтобы рассеять, разогнать этот туман, Господь и попускает нам скорбь велию – эту ужасную общеевропейскую войну. И верится, что она сделает свое дело, что туман рассеется и над Русской землей снова засияет яркое солнце Божией правды, Божия благословения и православного смирения, как это было встарь!

Газета «Вечернее Время» запросила меня, что я думаю о современных событиях, о смысле войны и пр. Я ответил кратко: «Совершается суд Божий над народами земли».

Немцы согрешили гордынею – грехом сатаны. Много согрешили и мы пред Богом. Но грянул гром, и мы ограждаем себя крестным знамением. В народе заметно заговорила совесть. Он вспомнил Бога. Те нравственные начала, которые глубоко заложены в основу народной души родною Церковью, несмотря на сильный на них натиск со стороны темных сил, еще живы, еще могут вспыхнуть ярким пламенем и очистить народ от греха. И вот Бог посылает народу великий крестоносный подвиг: полагать душу свою за страждущих братий по вере и по крови. Подвиг очистит и обновит народ. Это – общий нравственный закон.

Народ чувством сердца понимает это и с преданностью в волю Божию возлагает на свои плечи тяжелый крест. Дал бы Бог, чтобы поняли наши передовые люди великий смысл грядущего подвига! В помощи Божией мы не сомневаемся: славянские народы, доселе порабощенные тевтонам, будут освобождены от тяжкого нравственного ига. Сице верую, сице уповаю!

Моя мысль, откровенно говорю, сосредоточивается не столько на ходе внешних событий, сколько на проявлении внутренних настроений в разных слоях народной массы. Все дело теперь в том, чтобы народ оглянулся на себя, на свои немощи, на свои грехи и постарался исправиться, покаявшись пред Богом. И не один простой народ, нравственно опустившийся, но и его верхние слои, начиная с средних классов. Бога забыли, от Церкви отвращаются, заветы предков осмеивают. А в верхних слоях господствует практическое язычество... И вот, наблюдая из тишины своей кельи, с отрадою я замечаю, что как будто есть некоторый поворот к лучшему, есть признаки некоторого отрезвления, просветления. И слава Богу. И сказать ли?.. Если бы Богу было благоугодно ввести нас в больший подвиг временным над нами успехом врага, то и на сие мы должны быть готовы: да будет воля Твоя, Господи милосердый! Но не попусти нас впасть в уныние и сотвори со искушением и скорое избытие. Так бывало в нашей истории, в; достопамятных годах 1612 и 1812. Тут приложим физический закон: чем сильнее пламень, тем лучше закаляется сталь; чем бедственнее, до степени, Богу ведомой, всенародное испытание, тем более очищается народная душа. Бог лучше нас ведает, какое врачество потребно для нашего очищения и духовного обновления. Наше дело предать себя Богу, внимать Его гласу в грядущих событиях, каяться, просить помилования и идти к выполнению того великого подвига, на какой Он зовет нас. Предавая себя всецело воле Господней, веровать должно, что непреложно слово Христово: «Елика аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам. Просите и приимете». (Иоан. 16, 23, 24.) А совесть наша свидетельствует, что просим у Господа не худого: просим мира всему миру, просим Его помощи в борьбе с врагами Его Церкви святой, просим нашим братьям свободы от гонений за веру православную, за любовь к родному своему народу. Мы просим у Бога милости, но тогда и сами должны широко оказывать милость нуждающимся в милости. Таков у Господа закон: просишь прощения? Прежде сам прости. Просишь милости? Прежде сам помилуй, смилуйся, окажи милость. Сжалься над теми, которые изранены, изуродованы на поле брани: помоги, чем можешь, святому делу забот о раненых воинах. Смилуйся над их беспомощными семьями: сколько вдов и сирот теперь будет оплакивать своих отцов и мужей, душу свою положивших на поле брани! Сколько матерей, оставленных воинами без пропитания, может быть, без приюта! О, поистине, различен милования образ, по слову святого Златоуста, и широка заповедь сия!

И сие широкое поле благотворения открывается пред нами милостию Божией, дабы мы сами заслужили сию милость, Самому Богу подражая в милосердии. «Блажени милостивии, яко тии помиловани будут». И – суд без милости не сотворшему милости!