Текст книги "Человек, которого я убил"

Автор книги: Николай Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Он подумал, – перебил женщину мужчина, – что я его попросту обкрадываю. Но ведь эту фирму мы организовали вместе. Ему надоело делиться, вот в чем все дело. Он даже денег на киллера пожалел, сам решил меня устранить. Киллер бы не промахнулся.

– Он был всегда таким интеллигентным человеком, – снова вступила женщина, – а тут стал кричать, совсем как какой-нибудь пьяный слесарь. Так некрасиво себя повел. Все добивался, чтобы я ему ответила, чем тот, к которому ухожу, лучше его. Это уж просто какая-то пошлость!

– Ряды чисел в своем банковском счете мой компаньон неизменно умножал на два и все представлял, какая была бы огромная сумма, если бы не приходилось со мной делиться. Ну и доумножался. Его теперь посадят, а я… Его ведь посадят? Я видел его лицо, я его узнал, хоть он и попытался загримироваться. Всегда был дурак. А стал еще жадный дурак.

– На холодильнике в вазе стояли цветы. Они его жутко раздражали, с самого начала, я это видела. А тут схватил букет и выбросил в окно. Цветы мне подарили на работе, а он-то подумал… Идиот! Неужели он полагал, что, если бы это были те цветы, я вот так поставила бы их на нашей кухне? У меня был день рождения, а он даже не вспомнил об этом. Я…

– Его обязательно посадят! – прикрикнул на женщину мужчина. – Это я вам говорю! Должна же в этом мире быть какая-то справедливость!

Мужчина и женщина опять заговорили одновременно и очень громко. Полина попыталась их успокоить, но они ее не послушались. Женщина заплакала, мужчина застонал, протяжно и жутко, словно боль его сделалась невыносимой. Полине их было ужасно жалко, но и слушать дальше эту отчаянную какофонию, в которой нельзя больше было разобрать ни одной связной фразы, она не могла. Презирая себя за малодушие и слабость, она нажала на кнопку вызова медсестры. Голоса тут же смолкли, будто звонок прозвучал в палате. Ушли или просто притаились? Интересно, как обустроена палата, – есть здесь какие-нибудь места, где можно было бы спрятаться?

Медсестра была недовольна, что ее разбудили, но, судя по всему, никаких посторонних в палате не увидела. Полина не стала ей ничего рассказывать, попросила сделать укол, чтобы как-то объяснить вызов.

Укол помог, она тут же уснула. Вот только сны были какие-то странные. Чужие сны. Продолжения историй мужчины и женщины, которые приходили к ней этой ночью рассказать о себе. Женщина пострадала в результате крушения поезда, когда ехала к своему новому мужу. Мужчина выстраивал план мести своему компаньону. Она не понимала, что происходит.

Весь следующий день они ее донимали: вклинивались в разговор с мамой, перебивали такой всегда обстоятельный отчет врача о ее состоянии, вторгались в сны. Полина попросила Виктора описать ее палату. Оказалось, что все помещение, довольно большое, поделено на отдельные боксы. В боксах справа и слева от нее находились две девушки, обе в сознании – пострадали при взрыве на заводе бытовой химии. Версия о том, что эти голоса – бормотание соседей в бреду, провалилась. И потом, кроме нее, их никто не слышал. Что же тогда это такое?

Ночью они совсем распоясались. Женщина умоляла своего покинутого мужа о прощении, но так зло, так яростно, будто продолжала его ненавидеть. Мужчина, представляя, что находится в зале суда, давал свидетельские показания против своего обидчика. И не было никакой возможности их усмирить – они ее совершенно не слушали. Лишь под утро мужчина наконец замолчал. Ярость женщины сменилась тихими всхлипами. Но вступил третий, неслышный до этого голос, слабенький, тонкий, почти детский. И тогда Полина пришла к неприятному открытию, что обрела способность слышать мысли и видеть сны посторонних людей. Не всех, только некоторых, ведь ни родителей, ни Виктора, ни медперсонал, ни ближайших своих соседок она совершенно не слышала.

Утром Полина рассказала об этом врачу, подробно, не упуская ни малейшей детали. Тот сначала пришел в необыкновенное и непонятное волнение, потом, видимо, чтобы скрыть свою растерянность, загрузил ее медицинскими терминами. Из его объяснений она поняла лишь то, что никаких особых способностей у нее не появилось – это побочные действия лекарств и последствие травмы.

– Все пройдет, как только вы поправитесь, – сказал врач под конец, – а поправитесь вы обязательно.

И он оказался прав. Голоса преследовали Полину еще несколько дней, а когда состояние окончательно стабилизировалось и ее перевели из реанимации в обычную палату, отстали.

Первое, чему она научилась в своей новой жизни, – это пользоваться телефоном. Как только смогла самостоятельно садиться в постели, сразу и приступила к освоению такого привычного раньше, но теперь чужого, холодного, совершено непослушного аппарата. Это было совсем не просто, сначала через раз попадала не туда, куда звонила, а о том, чтобы, например, послать SMS, вообще не шло речи. Но в конце концов она справилась.

Как справилась и со всем остальным: пить, не захлебываясь, аккуратно есть, одеваться, передвигаться в пространстве. Она твердо решила, что, когда ее выпишут из больницы, будет жить одна, в своей квартире, ни за что не станет той безвольной куклой, которой представила себя вначале. Родители изо всех сил сопротивлялись ее самостоятельности, Полина изо всех сил сопротивлялась их опеке. Из-за этого постоянно возникали конфликты. Мама пыталась кормить ее с ложечки, папа, стоило ей сделать попытку подняться с постели, подхватывал на руки. Для них она снова стала беспомощным младенцем. Временами Полине казалось: родители, как и тетя, рады, что жизнь ее снова в их руках, что теперь-то, по крайней мере, все зависит от них. Это ее просто выводило из себя, и сопротивление переходило в самую настоящую войну.

Но главное испытание ждало их всех впереди. Когда родители приехали забрать ее из больницы, Полина объявила, что возвращается к себе. Вот так сразу, без всякой подготовки и рубанула. Мама даже не сразу нашлась что сказать. Папа от неожиданности заговорил слишком резко.

– Ты не можешь так поступить с нами! – закричал он на Полину, будто это они стали беспомощными калеками, а она их бросала. – Это ни на что не похоже!

– Предательство – вот как это называется! – смогла наконец обрести дар речи и мама. – Мы уж точно не заслужили от тебя такого!

Родители категорически отказались везти ее домой, и тогда пришлось пойти на обман. Полина от них попросту сбежала. Из туалета вызвала такси, пробралась через черный ход на улицу и тут… тут-то и поняла, что преувеличила свои возможности. Разнообразие звуков, которое она раньше и не замечала, совершенно сбило ее с толку, Полина никак не могла выбрать верное направление, заблудилась в больничном дворе, налетела на дерево, сильно стукнулась головой и потеряла сознание. Санитарка из чужого отделения нашла ее лежащей на мокрой земле, подняла страшный шум и, не проявив никакого сочувствия и понимания, сдала с рук на руки родителям.

– Вот видишь, – подытожила ситуацию мама, как показалось Полине, торжествуя, – ты не можешь жить одна.

Родители увезли ее к себе, и только через месяц она предприняла новую попытку побега. Помог ей в этом Виктор. Он единственный из всех не считал Полину беспомощной и верил, что она вполне справится.

Полина справлялась. Научилась готовить еду, в основном из полуфабрикатов, которые покупал для нее тот же Виктор. Сама убирала в квартире, довольно легко заново овладела всей бытовой техникой: микроволновка, пылесос и стиральная машина оказались более покладистыми, чем телефон. Родители сдались, не донимали больше назойливой и в общем бесполезной опекой, да и визиты их стали реже. Все потихоньку налаживалось. Вот только непонятно было, что делать с огромным пространством свободного времени, свалившимся на нее. Чем его заполнять? И убивало вынужденное заточение, но улицы Полина боялась.

И опять на помощь пришел Виктор. Он первым заговорил с ней об этом. Был конец декабря, народ активно готовился к Новому году, толчея на улицах стояла невообразимая, но по ночам все стихало. Шел снег, приглушая тревожащие звуки. Даже машины звучали по-другому, словно шины были обернуты ватой. Однажды Виктор, засидевшись допоздна (специально, как потом поняла Полина), предложил:

– Пойдем погуляем?

И так естественно, так буднично у него это вышло, будто все последнее время они только и делали, что гуляли по ночам.

– Как ты это себе представляешь? – возмутилась и даже слегка обиделась Полина.

– А что такого? Просто выйдем на улицу. Погода прекрасная, снег, и совсем не холодно.

Они оделись и вышли. Виктор взял ее под руку – ничего особенного, все так гуляют. Первые несколько метров Полина прошла очень осторожно, но чем дальше они уходили от дома, тем легче ей становилось, словно дом сдерживал ее движения, нашептывал: ничего не получится. А Виктор делал вид, что не замечает ее скованности. Бережно, но совсем ненавязчиво поддерживал и как бы между прочим пояснял маршрут.

– Ого! – восклицал он вдруг. – «Букинист», видать, совсем разорился, половину помещения сдал под всякую дребедень. – И Полина понимала, что они проходят мимо букинистического магазина – два квартала направо от дома.

– Пора бы постричься, – озабоченно говорил он, – зарос. Не знаешь, в «Светлане» нормальные мастера?

– Да, неплохие, – будто бы проникаясь его заботой о стрижке, отвечала Полина, соображая, что вот, значит, они повернули к парикмахерской.

Она запоминала маршрут по каким-то другим, непонятным зрячему ощущениям. Телом, слухом, запахом и чем-то еще, каким-то пробужденным в последние месяцы чувством.

Ночные прогулки стали теперь ритуалом. Каждую ночь они выходили из дому и бродили по притихшему городу. Постепенно маршруты разнообразились и удлинились. Походка Полины сделалась уверенной – она больше не боялась упасть или налететь на невидимое препятствие, лишь изредка опиралась на руку Виктора, предпочитая идти рядом, самостоятельно. Не каждый бы и понял, что она слепая.

Однажды вечером Виктор позвонил и сказал, что заболел и прийти не сможет. Полина обрадовалась: она давно хотела прогуляться одна, но не знала, как сказать об этом Виктору, чтобы не обидеть. Положив трубку, поспешно начала одеваться, будто боялась, что кто-то ее остановит, не пустит или она сама, испугавшись в последний момент, передумает. Ведь было действительно страшновато: а вдруг собьется с пути, не найдет дорогу домой, попадет под машину, да мало ли что! От волнения и какой-то судорожной торопливости не сразу смогла справиться с молнией на куртке, шнурки на ботинках запутались, ключ никак не вставлялся в замочную скважину… Но она справилась, почти бегом, лишь слегка касаясь перил, спустилась по лестнице – и вот в полном одиночестве оказалась наконец на улице. Снег захрустел под ногами, слежавшийся, февральский снег, совсем не так, как хрустел вчера и позавчера, когда они гуляли с Виктором. И запахи изменились. И все ощущения приобрели новую окраску.

Постояла немного во дворе, привыкая к свободе и независимости, и двинулась вперед. Она рассчитывала, что первая прогулка будет короткой, пробной. Пройдется для начала по самому легкому маршруту – «Букинист», парикмахерская, ночной магазин – и вернется домой. Но свобода шампанским ударила в голову, Полина все шла и шла по накопленным ориентирам и никак не могла остановиться. Мебельная фабрика – две троллейбусные остановки от дома, скверик наискосок от фабрики – отважно перешла дорогу, довольно оживленную днем, музыкальная школа, филармония… Ей казалось, что она видит все эти здания. Ну или сможет увидеть, как только откроет глаза. И совсем, совсем не было страшно. Пробежала мимо собака. Громко откашлялся запоздалый прохожий. Проехала машина. Но пора было все же поворачивать назад. Сориентировавшись, Полина уверенно пошла обратным маршрутом. Ей вдруг представилось, что она похожа на старую слепую лошадь, которая непонятно как всегда безошибочно находит дорогу домой, и Полина почувствовала невероятную нежность ко всем слепым лошадям. Вспомнила, как, увидев однажды слепую женщину на улице, прониклась какой-то безысходной жалостью, и поняла, что была не права: слепота не безысходна, можно жить и быть счастливой и в слепоте. Себя-то Полина уж точно сейчас не жалела. А чего жалеть? Ведь она доказала, что преспокойно сможет существовать самостоятельно, без опеки.

Снова где-то неподалеку откашлялся прохожий. По голосу кашель был точно такой же, как в первый раз. Полина подумала, что это тот же самый человек, но мысль эта не вызвала ни подозрений, ни тревоги – просто маршруты их прогулок совпали. Ей, конечно, и в голову не могло прийти, что все это время она была под присмотром.

Виктор, поговорив с Полиной по телефону, забеспокоился. Она явно что-то задумала, это было понятно по ее тону. Совсем не расстроилась, когда узнала, что он не сможет прийти, небрежно выразила сочувствие и постаралась поскорее закончить разговор. Словно куда-то спешила. Куда? Неужели решила выйти на улицу одна?

Выскочив из постели, Виктор стал быстро одеваться, радуясь, что не завел машину в гараж, а оставил у дома.

Он успел как раз вовремя. Полина не успела никуда уйти, стояла посреди своего двора, наслаждалась свободой и была так абсолютно, так безгранично счастлива, что он просто не решился ее окликнуть. Потом она медленно двинулась по улице. Виктор последовал за ней, осторожно, чтобы себя не обнаружить, чтобы не спугнуть ее счастье, но готовый в любой момент прийти на помощь.

Никакая помощь не понадобилась. С каждым пройденным кварталом походка Полины становилась все увереннее, она прекрасно ориентировалась на невидимой улице. Так дошли они до филармонии – удивительная, фантастическая прогулка, удивительная, просто фантастическая победа! Теперь Виктор шел еще осторожнее, боясь все испортить, но тут вдруг на него напал приступ кашля. Пробегавшая мимо уличная собака слегка притормозила и с удивлением посмотрела на него, а Полина, кажется, не обратила на кашель никакого внимания. Слава богу, все обошлось.

С этой ночи Виктор постоянно незримо сопровождал ее на прогулках. Маршруты с каждым разом все расширялись и усложнялись. Он нарочно «затянул» свою болезнь, не зная, какую придумать еще отговорку, и боясь, что в конце концов его хитрость выплывет наружу. Но Полина слишком поглощена была своей свободой и слишком хотела длить ее и длить, чтобы особо задумываться.

К середине марта она уже настолько освоилась на улице, что потихоньку стала выходить и днем. Этот момент Виктор пропустил и узнал о ее новом этапе, когда однажды Полина пришла к нему в гости.

– Взяла такси. Ничего особенного, – объяснила она свой потрясающе неожиданный визит – новое чудо – и весело засмеялась, словно могла видеть его поглупевшее от удивления лицо.

– Но как ты… – начал Виктор, но Полина его перебила:

– Очень просто – набрала номер и вызвала. – И с едва сдерживаемой гордостью нарочито небрежным тоном рассказала о своих самостоятельных прогулках.

Виктор бурно выражал восхищение, разыгрывал ужас, и ему казалось, что голос звучит фальшиво, и было неловко оттого, что он вроде как ее обманывает.

– Здорово! – подытожил он Полинин рассказ и окончательно смутился.

А вообще, все действительно было здорово. Полина легко адаптировалась в новом своем состоянии, стала почти прежней, тем легким в общении, жизнерадостным человеком, каким была до аварии. Его любимой Полиной, – впрочем, это была такая глубокая тайна, которую он и себе бы никогда не открыл.

– А не выпить ли нам арбузного чаю? – предложил Виктор. Арбузным чаем они называли между собой пиво. Это была старая шутка, никто уже не помнил, с чего она пошла. – Нужно ведь как-то отпраздновать событие.

– Выпить, конечно, выпить, – в тон ему проговорила Полина и, хитро посмотрев на него – он мог бы поклясться, что она именно посмотрела! – достала из сумки, с которой приехала, две бутылки «Баварии».

– Ну ты даешь! – только и сказал Виктор, не желая унижать ее расспросами о том, как ей удалось самостоятельно купить пиво.

Посиделки за чашечкой арбузного чая затянулись до позднего вечера. Уже сто лет они не общались так легко и непринужденно. Виктор признался, что устроился в одну юридическую фирму, и Полина совсем не обиделась – простила отступничество или не подала виду.

– Но это временно, – заверил ее Виктор, – как только ты окончательно поправишься, я вернусь в наше агентство.

– Ты думаешь, это возможно? – Слегка захмелевшая Полина мечтательно улыбнулась.

– А почему не возможно? Напишу заявление и уйду из фирмы, – будто не понимая, что она имела в виду, сказал Виктор. Он только хотел поддержать в ней мечту, но вдруг подумал, что с Полиной действительно все возможно. – Почему не возможно? – разошелся ее бывший помощник. – Аренда оплачена на год вперед, я иногда захожу туда проверить что да как. Все в полном порядке. Знаешь, Полинка, – в хмельном восторге он обнял ее за плечи, – мы с тобой еще таких дел наворочаем!

– Наворочаем! – согласилась Полина и, не пролив ни капли, разлила остаток пива по двум стаканам.

– Может, я сбегаю? – Виктор пощелкал по опустевшей бутылке.

– Не стоит, и так уже два раза за добавкой ходили.

Этот вечер оставил в обоих невероятно приятное послевкусие, хоть больше никогда о возобновлении работы в детективном агентстве они не говорили.

Начало мая выдалось невероятно жарким. Возможно, потому состояние здоровья Полины несколько ухудшилось. Собственно, ухудшение это сводилось лишь к одному: она снова стала слышать посторонние голоса. Вернее, один и тот же голос. Он принадлежал тяжело больной пожилой женщине и проявлялся каждый раз во время прогулок по «театральному» маршруту – от филармонии два квартала вниз к театру музыкальной комедии, потом – через небольшой сквер мимо оперного. Вероятно, старушка жила в этом районе – где именно, Полина так и не смогла понять. Голос был совершенно реальным. Если она и сходит с ума, то как-то уж слишком реалистически. Чаще всего женщина жаловалась на то, что не может больше приходить в парк кормить голубей, а сын отказывается заменить ее. Иногда из-за сильной боли старушка впадала в какие-то странные длительные обмороки – и голос пропадал, но Полина отчетливо, будто сама находилась в этом обмороке, видела сны наяву. Эти сны были повторяющимися и очень навязчивыми. Многоэтажный недостроенный, но заброшенный дом. Она все поднимается и поднимается по внешней, ничем не огороженной лестнице, боится упасть вниз и никак не может вспомнить, зачем поднимается. Дорога, с двух сторон окруженная густым, непроходимым лесом. Начинает темнеть, она понимает, что нужно успеть до того, как наступит ночь, но дорога ни как не кончается. Зачем и куда она идет? В начале пути помнила, а теперь забыла. Эти сны ее мучили, но зато, когда приходила с работы старушкина невестка и прогоняла боль уколом, Полина испытывала точно такое же, как и больная, чисто физическое облегчение.

К концу мая и сны, и голоса пропали. Погода установилась, состояние Полины улучшилось.

Виктор подарил ей трость (деликатный подарок, который она и могла принять только от него) – и возможности Полины значительно расширились. Ни время суток, ни скопление народа, ни оживленные перекрестки – никакие препятствия ей больше были не страшны. Поначалу, правда, она чувствовала себя неловко: идти по улице с тростью – все равно что с табличкой «Слепая» на груди. Но, увидев, как много она дает ей преимуществ, попросту перестала об этом думать. Все это глупые комплексы, решила Полина и совершенно успокоилась.

Теперь она спокойно могла приходить в парк. Он давно ее привлекал разнообразием запахов, звуков, энергетикой какой-то праздной, не омраченной заботами свободой. Люди, находящиеся в парке, словно излучали другие волны, более теплые, ласковые, что ли, чем когда шли, спеша по своим делам, по улицам. Полина довольно часто прогуливалась в этом районе, но раньше войти в парк опасалась – огибала его по периметру, а за ограду не заходила. Слишком много там было препятствий: деревья, бордюры, фонтан, разнообразные беседки, бегающие по дорожкам собаки и дети. Трость позволила решить все эти проблемы. Парк стал любимым местом ее прогулок.

Но сегодня она с самого начала, как только пришла сюда, почувствовала себя странно. Что-то в самой атмосфере парка изменилось. И запахи изменились, и звуки. В голове постоянно возникали какие-то непонятные образы, навеваемые этим парком.

Полина села на скамейку неподалеку от оркестра – оркестр тоже сегодня был каким-то другим: словно подменили музыкантов, оставив тот же состав инструментов и репертуар. Ей представилась девушка, чужая, незнакомая, она ее никогда в жизни не видела, которая сидит на этой самой скамейке и слушает этот самый оркестр. И так проникается музыкой, как Полина никогда проникнуться не могла. Звучит Хандошкин, простая, но берущая за душу вещь. Девушка начинает плакать. С ней что-то случилось перед тем, как она пришла в парк.

Полина встряхнулась, прогоняя наваждение. Оркестр играл Генделя. Менуэт. Она стала про себя подпевать, чтобы снова не очутиться в чуждом видении, заставила себя представить огромный зал, залитый светом свечей, танцующие пары… Но свечи вдруг одна за другой начали гаснуть, зал сжиматься, воздух стал затхлым и спертым – таким с непривычки и дышать невозможно, – пронеслась в голове фраза, сказанная кем-то другим. Лязгнул замок, тяжело, со скрипом открылась массивная дверь тюремной камеры.

Усилием воли Полина вернула себя в «танцующий» зал. В зеркалах отражались пары, держащиеся за руки, словно в детской игре. Свечи снова ярко горели. Дамы и их кавалеры старательно выполняли фигуры танца. Полина снова дирижировала своей фантазией – только бы не соскользнуть, только бы не сбиться с ритма, только бы не перепутать фигуры. Пока идет все хорошо…

Но вдруг с ужасающим грохотом разлетается зеркало. Осколки усеивают… не зал, а незнакомую комнату. И сразу за этим слышится чей-то отчаянный, страшный крик.

Крик не смолк, даже когда наваждение прошло. Полина вскочила со скамейки. Музыка больше не звучала – концерт был окончен. Музыканты спокойно двигались, складывая свои инструменты, люди в парке продолжали свою прогулку, будто ничего не произошло. А крик длился и длился. Неужели никто, кроме нее, его не слышит? Неужели это опять только голос, внутренний голос человека, находящегося неизвестно где, один из тех голосов, которые ее временами преследуют? Но сейчас он слишком явственен, слишком отчетлив, слишком реален и… слишком страшен. Такого отчаяния и ужаса в человеческом голосе она не слышала никогда. Полина сделала несколько испуганных шагов по направлению к голосу – и тут увидела человека, который кричал. Черты лица его были искажены, руки сжимали ствол дерева, словно он боялся упасть. Она хотела тут же броситься к нему, помочь, успокоить, но удержалась, побоявшись ранить его сочувствием. И замерла, не зная, что предпринять. Стояла, перебирая в голове подходящие варианты начала разговора. Стояла, не сводя с него взгляда, выжидая подходящий момент. И ничего не могла придумать.

Но вот он наконец отлепился от дерева, прошел, пошатываясь, к скамейке и прямо-таки рухнул на нее. И замер, переживая новый виток непонятного ужаса. Что с ним случилось? Что могло его так страшно испугать? Она не могла больше ждать и села к нему на скамейку.

– Не стоит отчаиваться, на каждую ситуацию можно посмотреть с другой стороны, – сказала она успокаивающим тоном и совсем было собралась рассказать о себе, чтобы как-то его подбодрить, на своем примере показать, что все в жизни можно пережить, но поняла, что фраза прозвучала до невозможности глупо и пошло, и она не только не смогла его успокоить, но, наоборот, еще сильнее испугала. Он посмотрел на нее совершенно диким взглядом, вскочил и бросился прочь из парка.

Ужасно расстроившись, Полина побрела домой, постукивая впереди себя тростью. И тут до нее дошел весь невероятный смысл ситуации: она видела этого человека, действительно видела, не так, как видят во сне или в воображении, а как видит зрячий. А через мгновение поняла еще одну невероятную вещь: этого человека она видела раньше. Перед самой аварией. На рисунках Кати.

Глава 3

Я хотел убежать, но смог сделать только несколько шатких шагов до скамейки. Я кричал, страшно, надрывно, мучительно, как обезумевшее животное, но не слышал собственного крика. Голова взорвалась болью, лицо человека, которого я убил, поплыло, исказилось и вдруг распалось на отдельные фрагменты, словно в разбившемся зеркале.

Я упал на скамейку, сжал голову руками, пытаясь унять эту адскую боль и успокоиться. Конечно, мне все это только привиделось, конечно, там, у дерева, никого нет. Или есть, но совсем другой человек, просто некий прохожий, не моя жертва. Ведь так не бывает…

Боль немного утихла, разумные доводы помогли, и я действительно начал успокаиваться, но тут явственно услышал позади себя печальный, проникнутый сочувствием голос:

– Я мертв, а ты жив. Ты должен все вспомнить.

Он стоял у меня за спиной, никуда не исчез, не разбился.

– Так не бывает! – выкрикнул я, но опять сам себя не услышал. Он тоже меня не услышал.

– Ты обязан все вспомнить, пройти весь путь до конца – и вернуться, – продолжал он своим проникновенным голосом. – Ты сбежал от меня и пытаешься убежать от себя. А нужно всего лишь найти дорогу назад.

Если бы он на меня напал, попытался убить, выкрикивал слова обвинения, мне не было бы так страшно. Но его сочувствие, его какая-то прощающая печаль вводили в самый кошмарный кошмар. Я понял, что мне от него не избавиться – теперь он будет преследовать меня повсюду и не оставит в покое.

– Уходи! – зашелся я в немом, неслышимом крике.

Кто-то опустился рядом со мной на скамейку и точно таким же проникновенным, как моя жертва, голосом сказал:

– Не стоит отчаиваться, на каждую ситуацию можно посмотреть с другой стороны.

Я повернулся на голос. Слепая девушка в упор смотрела на меня. Слепая девушка меня видела.

Черные, не отражающие света очки и эта характерная трость… Нет, я не мог ошибиться.

Реальность разбилась. Мне больше не на что опереться. Не разбирая дороги я бросился прочь.

Все повторялось: асфальт скользил под ногами и слышались чьи-то шаги у меня за спиной. Улицы вытянулись и искривились, изменив до неузнаваемости город. Я бежал, убегал от себя, от него. Я не знал, куда я бегу. Но вдруг оказался во дворе своего дома. Ну что ж, не самая плохая комбинация кошмара. Здесь, по крайней мере, я смогу укрыться.

В кармане пиджака обнаружилась связка ключей – адвокат позаботился, чтобы мне все вернули. Три ключа. Один из них точно от квартиры, а два других… Не помню от чего. Да это сейчас совершенно не важно.

Вошел в подъезд, поднялся на свой этаж, открыл дверь квартиры…

Все. Теперь я на какое-то время в безопасности. Стараясь не смотреть на темный прямоугольник на стене в прихожей – здесь когда-то висело зеркало, – прошел на кухню.

Я вдруг почувствовал жуткий голод, ведь с самого утра ничего не ел. Но когда открыл холодильник – он был прямо-таки до отказа забит продуктами, – аппетит совершенно пропал. Продукты, конечно, купила мама. Я представил, как она носится по магазинам, загружая тележки, выбирая все то, что я больше всего люблю, а сама… Отношения с родителями у меня совершенно разладились, и, конечно, они никогда не смогут смириться с тем, что их сын – убийца. Никто из родственников и знакомых ни разу не навестил меня в тюрьме, никто не встретил, когда меня оправдали и выпустили.

Я обошел квартиру – везде был полный порядок, именно такой, свойственный моей личной территории, несколько своеобразный. Тут тоже постаралась мама. Хотела, чтобы все выглядело так, будто я отсутствовал буквально несколько часов, – стерла тряпкой вместе с пылью эти долгие месяцы – или годы? – моего заключения. Расставила все по своим местам – никаких следов обыска, никакого ощущения присутствия посторонних людей. Такая забота, смешанная с полным отречением от меня, действовала хуже, чем откровенная ненависть. Призрак убитого мною человека выглядывает из каждого угла. Нет, и дома я не смогу от него укрыться. Он разрушил мою жизнь, а теперь и мертвый не оставит меня в покое.

Меня охватила такая злость, что, если бы он оказался сейчас опять передо мной – кажется, снова смог бы в него выстрелить. Убить второй раз!

Убить убитого… Истинное безумие, но в этом есть рациональная мысль. Я должен его убить в себе, побороть, победить, уничтожить. Или он меня уничтожит. Та самая самозащита, о которой говорил адвокат. Обыкновенная законная самозащита. Но прежде всего я должен перестать мучиться, перестать ощущать себя убийцей. Понять, что жертва я, а не он.

Обзвонить всех знакомых и близких и устроить праздник по поводу моего освобождения. Смотреть открыто всем в глаза, быть уверенным в своей невиновности – и тогда они тоже уверятся в этом. Пригласить, доказать…

Я бросился к телефону, взял трубку – и вдруг понял, что почему-то не могу припомнить ни одного номера, не могу никуда позвонить. Он опять победил, заблокировал мою память. Потом я вспомнил, что в телефоне ведь есть записная книжка… Но желание звонить совершенно пропало. Ничего не получится, я всегда буду проигрывать. Остается лишь признать себя окончательно побежденным, снова впасть в спячку – моя квартира подходит для этого точно так же, как тюремная камера, – и не пытаться жить.

Я лег на диван, укрылся с головой пледом и вскоре провалился в то блаженное состояние безразличной пустоты.

Звонок телефона вырвал меня из моего прекрасного беспамятства, как когда-то охранник из камеры, как адвокат из тюрьмы. Я схватил трубку – она лежала на полу возле дивана, видимо, принес ее с собой с вечера. Нет, специально положил рядом, потому что… потому что ждал звонка. Ждал и знал, что мне позвонят. Вот так, среди ночи. Ждал и боялся.

– Да! – закричал я в трубку, но голоса своего не услышал. Как тогда в парке, как тогда, давно, до… всего.

– Отца увезли в больницу, – тихо-тихо проговорила мама. Как тогда… – Я здесь, с ним. Приезжай. Все очень плохо.

Я заметался по квартире, забыв, что сделал тогда. Такси, нужно вызвать такси, набрать номер и вызвать такси, подсказал мне кто-то заботливый, прощающий все на свете, перед кем я был виноват. Но вдруг понял, что опять разучился пользоваться телефоном. Тогда мне был предложен другой вариант: поехать в больницу на своей машине, но и им воспользоваться было невозможно: я никак не мог отыскать ключ. Не только от машины, но и от всей комбинации. Значит, придется добираться пешком.