Текст книги "Наследник Фархада"

Автор книги: Николай Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Рубан Николай Юрьевич
Наследник Фархада

Возвращение

Поезд медленно отходил от перрона. Высунувшись из двери тамбура и не обращая внимание на ворчание бокастого проводника, Рустам Садыков махал фуражкой провожавшим его отцу с братом. И (чего уж там) в горле у него ощутимо скребло, словно застрял там какой-то колючий орех: не проглотить, ни выплюнуть. Вот и верь словам древнего мудреца Ибн-Хазма: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть»…

Современные центральные улицы Ташкента убегали назад, сменяясь глинобитными окраинами, утопающими в пыльной зелени садов. И Рустам отчаянно цеплялся взглядом за такие знакомые с детства детали местного пейзажа: вспыхивающие на солнце синие нити арыков; неторопливо вращающееся большущее водозаборное колесо-чигирь; терпеливый серый ишачок, запряженный в арбу, доверху груженную золотисто-песочными дынями… Правил ишачком прожаренный солнцем пацан в закатанных до колен «трениках» и тюбетейке. На шее у пацана болтался маленький транзистор. Небось, «Яллу» слушает… И вообще, этот пацан выглядел просто оскорбительно довольным жизнью. Рустам вздохнул, попытался проглотить застрявший в горле колючий орех (не получилось) и уныло побрел к своему купе.

Конечно, ничего нового тут не было – вот вы можете себе представить хоть одного солдата или курсанта, который с легким сердцем возвращается из отпуска, горя неистовым желанием поскорее вернуться к исполнению своих служебных обязанностей? Если найдете хоть одного – можете смело рекомендовать такого уникума для занесения в книгу Гиннеса, а Шерлок Холмс в таком случае – сущий салага по сравнению с вами.

Но что с того самому-то солдату? Ведь каждый переживает эти горькие минуты сам, лично – и дела ему нет никакого до переживаний всех остальных. Попробуйте-ка успокоить смертельно больного увещеванием в том смысле, что не он первый, не он последний. Что, легче человеку станет? Можно даже предположить, что и думают все в похожих ситуациях похожим образом, так что с того? Все равно каждый думает САМ. И каждый уверен, что только ему одному такие мысли в голову и приходят. Вот и сейчас: трясся бедный Рустам в душном, прокаленном солнцем вагоне, и страдала его душа, которую раздирали на части, словно злые шакалы, непримиримые противоречия. И каждый такой шакал старался оттяпать себе кусок Рустамовой души, да побольше.

Сомнение первое: да тем ли я, шайтан меня укуси, занимаюсь?! Ведь войны-то не будет, так чего на это дело всю жизнь тратить? Ну какая сейчас может быть война? С кем? Да кто на нас может осмелиться хоть вякнуть, на такую державу?! Китай? Да они еще полсотни лет от своей «культурной революции» очухиваться будут. Вон, попытались они на Вьетнам полезть – и то огребли по полной программе. Вьетнамцы им банок накидали! И что, после этого у них ума хватит на НАС рыпнуться? Так, с этими ясно. Кто там еще остается? Немцы, французы? Ой, да не смешите меня – прошлый век на дворе, что ли… Остаются Штаты. Ну, тут уж… Если что и начнется, то наш брат и не пригодится – ракетчики да подводники будут разговоры вести. Ну, стратегические бомберы еще может, чего успеют скинуть – да и то не все, а только кто на боевом дежурстве в небе висит. Ну так и американцы ведь не чокнутые: понимают же, что при таком раскладе им тоже ни фига не светит, так что и пробовать не стоит. Значит, дальше будет что? Будут ракеты совершенствовать, да друг за дружкой следить, чтобы сдуру никто не пальнул, потому что если ПОЙДЁТ, то уже не остановишь.

А что же всем другим остается при таком раскладе? Караульную службу нести, на парады ходить, да изредка на учениях изображать что-нибудь военнообразное. И на это вот – жизнь тратить?! А смысл?!

Рустам обхватил согнутые колени и уткнулся в них лбом. Нет, ну в самом деле. Кого из одноклассников ни возьми – ведь каждый настоящимделом занимается. Колян Гречко – в гидрогеологическом учится, будет пустынные земли орошать – дело! Толян Цуцман – в медицинском учится, людей лечить будет. И что с того, что будет стоматологом, а не хирургом? Врач – он и есть врач, тоже настоящее дело. А друг Джамал Исманбеков? На заводе имени Чкалова транспортные «Илы» строил, теперь срочную служит – знаменитый БАМ строит! Ну ведь все нормальные люди настоящим делом заняты, один я – болтаюсь как это самое в проруби…

За этими грустными раздумьями Рустам и не заметил, как родной живописный узбекский пейзаж сменился скудной казахстанской степью. Поезд летел сквозь пески Кызылкумов, вслед ему поворачивали губастые головы задумчивые верблюды. Скоро блеснет отраженным лунным светом Аральское море. Старухи-казашки потащат по вагонам на продажу истекающую бронзовым жиром пахучую копченую рыбу и крепко пахнущие, но такие теплые и не знающие износа носки из верблюжьей шерсти.

Соседи по купе укладывались спать – пожилая супружеская пара, едут в Подмосковье навестить родню, да замотанный командировочный из Москвы, нефтяник из министерства. Ездил на Ферганский нефтеперерабатывающий завод, вел контроль монтажа нового оборудования. Упахался там и почти сразу же завалился спать, как только в вагон сел. Похоже, так и не собирается просыпаться до самой Москвы: «В министерстве совру, что на самолет билет не достал – хоть высплюсь…». Вот, пожалуйста: тоже человек делом занимается. И, видно, дело это – действительно стоящее, раз он так упахивается…

Рустам деликатно вышел в коридор – пусть люди спокойно постелятся, улягутся. Все равно самому уснуть удастся еще не скоро, судя по всему. Подошел к полуоткрытому окну, жадно вдохнул запах ни на что не похожего пустынного ветра с примесью вагонного дымка… Так. И что дальше? Написать рапорт об отчислении? Рустам вздохнул. Ну, отслужил бы потом солдатом в войсках два года – подумаешь. Потерял бы год – ерунда, вся жизнь впереди. А вот домашним это каково будет?

Как же отец гордился тем, что сын офицером будет! Как все соседи в махалле его хвалили, как школьные учителя за него радовались! А мама – так та вообще на десять лет помолодела, когда он в отпуск приехал – эдаким красавцем в парадной форме. Как она принаряжалась, чтобы просто в магазин сходить – и обязательно просила Рустама ее проводить, и чтоб он обязательно форму надел. И Рустам послушно натягивал парадку, и шел с мамой под ручку – чинно, не торопясь, вежливо раскланиваясь со всеми соседями – а как же. И в эти минуты мама цвела – ну просто чайная роза! И у кого язык повернулся бы позубоскалить по этому поводу?

Девчонки глазели… Даже первая махаллинская красотка, гречанка Василика Хадзипанакис из параллельного класса, по которой половина парней сохли – нет-нет, да и забегала (ну, типа так просто – с его сестренкой Маликой поболтать). А он (во балбес!) так и не набрался храбрости хотя бы в кино ее пригласить… Ну и с какими глазами прикажете после всего этого потом дома появляться, если решишь училище бросить?

Рустам скрипнул зубами от досады: вот ведь понесла нелегкая дурака… Чего он вообще с этой армией связался? А вот романтика в заднице играла: офицер – это же о! А офицер-десантник – так это же вообще полный атас! Форма! Выправка! Не жизнь, а сплошные геройства и приключения! И всю страну посмотреть! И зарплата достойная: чуть не в два раза выше, чем у выпускника гражданского ВУЗа!

И что? А ничего. Как-то быстро кончилась вся эта романтика. Форма? Не такая уж она и удобная – летом в ней жарко, зимой холодно, а уж возиться с ней приходится – как барышне с бальным платьем. Выправка? Подумаешь, ценность. Дед Рахим-бобо уж пол-жизни, как сгорбленный ходит, а с ним все встречные за сто метров раскланиваются, ибо он – врач золотые руки, диагност от бога, и на прием к нему аж из Москвы люди приезжают.

Что там еще остается? Геройства всякие с приключениями? Фигня все это. Геройства да подвиги начинаются там, где до этого раздолбайство было. Не раскрылся парашют, десантник геройски спустился на запаске. А как ты парашют укладывал, баклан?! И куда твой проверяющий смотрел на укладке, спрашивается? А если без раздолбайства, то остается просто работа. Штатно, спокойно – как положено. Так это во всем так. Ну, что еще? Страну посмотреть? А кроме как в погонах, больше это никак нельзя сделать, ага. Зарплата? Будто одни военные хорошо зарабатывают. Короче, вляпался ты, братец, конкретно, вот что…

Захотелось есть. И Рустам даже обрадовался: хоть чем-то от мрачных мыслей можно отвлечься. Разжившись у полусонного проводника чаем, Рустам полез в сумку с дорожными припасами, стараясь не особо шуршать в тишине уснувшего купе. Достал мясистый розовый помидор, с удовольствие разломил его пополам. Хоть и не видно в темноте, но Рустам знал, какой он сахарный, словно подернутый морозным инеем на изломе. Замечательный сорт, «Юсуповский». Еще вчера на грядке красовался, задорно светился пунцовым фонарем из темной листвы. А самсу мама только утром испекла… Остыла уже самса, но все равно ничего на свете вкуснее нет: домашняя… На зубах тихонько хрустнул маленький уголек, прилипший к самсе в печке-тандыре. Но и даже это ностальгически умилило Рустама: в настоящем тандыре самсу пекли, на живом огне! Эх, сколько же прекрасного он просто не замечал раньше!

До чего же замечательно пахнет земля, когда копаешься с отцом в огороде! А какой восхитительный запах висит в воздухе, когда сестренка щедро обрызгает водой подметенный двор! А как дивно начинают петь птицы, когда встречаешь солнце на реке с удочкой, как славно шумит утренний ветерок в камыше…

Черт, да почему же тогда дома этих мыслей не возникало?! Даже наоборот: сидишь себе на рыбалке с удочкой, а сам уже как-то машинально отмечаешь про себя, что бережок этот – на редкость удобная площадка для высадки группы с вертолета. А на том вон склоне – самое место было бы для засады… А если у той развилки троп засесть с гранатометом, то можно даже в одиночку хоть танковый полк не пропустить. Ну, как положено, еще надо будет только пару запасных позиций подготовить…Ну вот что за скотина такая – человек? Все ему не так, и все ему не эдак. В училище по дому скучал, а к концу отпуска уже и по ребятам соскучился, и от вольной жизни как-то даже подустал: даже по утрам кроссы бегать начал (во додумался, идиот – будто в училище не набегается!).

Рустам тихонько свернул газету с огрызками и пошел в тамбур – выбросить. В тамбуре гулял ночной ветерок – проводник открыл вагонную дверь и, присев на корточки, задумчиво курил, глядя долгим взглядом в ночную степь.

– Чего не спишь, парень? – мельком глянул он на Рустама.

– Не хочется, – вздохнул Рустам, – Дом вот вспоминаю…

– Э-э, всегда так, – кивнул проводник, – Я вот тоже: пока в рейсе – по дому скучаю, домой приехал – в рейс тянет…

И Рустаму стало чуть легче. Они согласно помолчали, глядя на летящую сквозь ночь бескрайний океан пустыни. Внезапно где-то вдали степь озарилась дымной вспышкой. В этой вспышке родилась ослепительная звезда и – пошла, и пошла ввысь, прямо к звездам, висевшим мерцающими гроздьями над серыми песками!

– Тюра-Там скоро будем, – зевнул проводник, – Вон, Байконур уже рядом…

Рустам вернулся в купе и скользнул под простыню. Поморщившись, вдохнул почти казарменный запах казенной наволочки. Эх, шайтан меня укуси, ну что же я за человек такой нескладный? Почему не могу жить ясно и спокойно, как все нормальные люди? Взрослеть надо поскорее, вот что – может, пройдет…

Не прошло. И уже лет двадцать спустя, в мутное время, называемое «постперестроечным», сидел подполковник Садыков с верным другом Маргусом Ауриньшем в штабе бригады, глубокой ночью, в компании с бутылкой водки под распотрошенный сухпаек, изъятый из «тревожного» чемодана.

– Слушай, Рустам, – осторожно пытался втолковать ему Маргус (тоже подполковник, начальник штаба бригады), – Ну, подумай ты еще, а? Зачем тебе увольняться? Ведь сорока лет еще нет, а и ордена, и академия – всё при тебе. Только и служить.

– Эх, Марик… Ну что ты в самом деле – не видишь, что за время на дворе?

– Да не, я понимаю… Жилья нет, зарплату четвертый месяц не платят – кого хочешь, достанет… Но ведь не вечно же такое будет, кончится этот бардак рано или поздно.

– Да не в том дело, Марик. Нам что – голодать впервой? Ненужность угнетает, понимаешь?

– Я еще плесну?

– Давай… Будем! – кивнули, глотнули, хрустнули каменными галетами, – Вот приезжает начальство… И посмотришь на них – такое впечатление, что у них одна забота: как бы поскорее от нас избавиться. Не так, скажешь?

– Да ладно, Рустик. Ну, дураки они. Ты на них тьфу. Не им же служим, верно?

– А кому? Родине? Государству? А государство взяло, да меня просто так эмигрантом сделало, и меня не спросило. И ведь никуда уезжать не пришлось – сама страна из-под меня куда-то укатила. Скоро надо будет в посольство обращаться, чтоб к деду на могилу съездить – не дурдом? А самое главное, что сами мы в этом и виноваты…

– В чем это мы виноваты?

– А вспомни, когда объявили, что Союза больше нет – хоть кто-нибудь из нас дернулся? Хоть кто-то сказал: ребята, мы же присягу давали: «Я всегда готов выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических республик…». А Союз-то уничтожают! Какое там, кое-кто даже обрадовался: во, перестанем москалей кормить – как заживем-то гарно!

– Ты не совсем точно цитируешь присягу. Там говорится: «Я всегда готов ПО ПРИКАЗУ МОЕГО КОМАНДОВАНИЯ выступить на защиту…». Приказа-то не было….

– Знаешь что, Марик? Учили нас, конечно, хорошо, но одной вещи все-таки не научили.

– Какой вещи?

– Задавать себе простые вопросы: «Если не я, то кто? Если не здесь, то где? Если не сейчас, то когда?». Наверное, офицеру вообще думать не следует, а то совсем неудобные мысли в голову приходят.

– Например?

– Ну, понимаешь… Мне сорок лет уже скоро будет, правильно ты сказал. А что я на этом свете толкового сделал? Зачем я вообще в этот мир пришел? Затем, чтобы от генерала за непобеленные бордюры пистоны огребать? Большое спасибо.

– Не, ну это ты зря так, Рустик. Хочешь сказать, что ничего в этой жизни ценного не совершил? А сколько ты караванов в Афгане завалил – ведь сколько жизней спас, считай! А в этих Карабахах-барабахах сколько погромов прекратил – я ж помню, как ты со своим отрядом тогда мотался. Ну вот подумай, а вдруг кто-то из тех детей, что ты тогда спас, великим ученым станет? Или там, инженером – откроет что-нибудь такое, что полный атас!

– Э. Великими бандитами они будут. Если с такого возраста в человека ненависть заложить – что хорошего из него выйдет?

– Всякое бывает. Гагарин вон – детство в оккупации провел. Ну, пусть он военным стал, но это же не главное. Ведь не просто военным он стать хотел, а – летчиком. Да таким, чтоб летать выше всех… Понимаешь? Летать он хотел, а не бомбить.

– Ну хорошо, если так – уже легче. Но все равно, ведь ясно: уйди сейчас – они только вздохнут с облегчением. Одной проблемой меньше, кому зарплату платить. А ни опыт мой, ни я сам им и на фиг не нужен. Решил я, Марик. Буду нужен – сами придут и попросят. А пока что они одним озабочены – как бы нас сократить поскорее. И чего я цепляться буду? Ну не таракан же я, в самом деле – в щель зашхериться, авось не заметят, пересижу мутное время…

– Ну что – еще по одной?

– Наливай…

Это будет еще не скоро – через долгих двадцать лет, пролетевших так быстро… А пока юный Рустам Садыков, закинув руки за голову, лежал на жесткой вагонной полке, прислушиваясь к стуку колес под вагоном и безуспешно пытался уснуть, чего раньше с ним никогда не случалось.

Ясное солнечное утро окрасило в блекло-голубой цвет безоблачное небо. Пустыня за окном вагона уже сменилась пейзажем юга России. Хвойных лесов еще не было, но среди бескрайних полей уже вспыхивали зеленые острова рощиц, еще не тронутые красками осени.

Стоя у открытого окна, Рустам тихо радовался, любуясь этой неброской прощальной красотой уходящего лета. Совсем скоро уже осень… И совсем не такая, как дома – узбекская осень теплая, ясная и короткая. С щедрым, не пропадающим надолго солнцем, без нудных многодневных дождей… Вот шайтан, как же это люди в России всю жизнь живут? Неужели можно привыкнуть к тому, что зима такая долгая, что осень и весна такие затяжные, слякотные и бессолнечные? За год так и не привык – только обозлился на такое безобразие. Сколько же еще привыкать придется?

– Чё грустишь, зёма? – опустилась ему на плечо увесистая лапища.

Рустам обернулся. Рядом слегка покачивался мордастый, умиротворенно сияющий Дембель – во всем своем дембельском великолепии. Ушитые до треска штаны непонятно каким образом вмещали внушительный объем ядреной задницы. Перед парадным мундиром Дембеля потускнело бы дворцовое облачение Екатерининских кавалергардов. Среди усыпавших парадку знаков не было разве что ордена «Мать-героиня». Новенькими белоснежными парашютными стропами были любовно обшиты не только воротник парадки, но и каменные от вставок погоны, шеврон и даже обшлага рукавов. Сплетенный из парашютных же строп аксельбант был шириной в ладонь и украшен пушистыми помпонами и разноцветными висюльками. Новенький тельник распирало раннее пузцо, а на красную будку Дембеля не налезла бы никакая каска. Отглаженные утюгом сапоги казались отлитыми из полированного чугуна, а их пятисантиметровые каблуки были кокетливо заточены на конус и смахивали на дамские шпильки. Рядом со всем этим великолепием щуплый Рустам в своих стареньких «трениках» и футболке с эмблемой «Пахтакора» почувствовал себя просто каким-то бедным родственником.

– Чё грустишь, спрашиваю? – встряхнул его Дембель, – Из дома уезжать неохота? Откуда сам?

– Из Намангана.

– А я – с Люберец. Слыхал? Любер я, поал? – хохотнул Дембель и широким жестом протянул Рустаму лапу, – Лёха!

– Рустам, – ладонь Дембеля была толстой, теплой и влажной, – Ты как, отслужил уже?

– Не, в отпуск еду! – Леха блаженно улыбался, – Ух, дам шороху! А ты куда?

– А, на учебу…

– У, тоска… Блин, вчера весь день проквасил, трубы горят! Ты как – пивка, а?

– Да не, спасибо…

– Чё – «спасибо»? Давай, я затарился!

– Не, правда: неохота с утра.

– Ну, смотри. А я – маленько подлечусь с утреца… – Леха нырнул в свое купе и скоро показался с парой «Жигулевского». Смачно шмыгнул в счастливом предвкушении и, зажмурившись, присосался к бутылке, – Ум-м… ум-м… ум-м… Ф-фу! – утер он выступившие слезы облегчения, – Ой, мля-а, кайф! Айда, покурим!

В тамбуре Леха гусарским жестом раскрыл перед Рустамом свежераспечатанную пачку «БТ» (Чё, и не куришь? Ну, молоток – здоровье бережешь! Или ты только анашу употребляешь, гы-гы!). Вольготно прислонился к стенке тамбура и принялся неторопливо, через затяжечку, смаковать вторую бутылку.

– Не, все же фиговенькое пивко в Ташкенте делают, – поморщился он с видом заправского знатока, – У нас в Фергане – и то лучше.

– Служишь там?

– Ну!

– В десантных?

– Ну!

– Трудно?

– Ну, как… – Леха поскреб небритую шею, – Сейчас-то уже ничо, втянулся. Ну, а поначалу-то – конечно, тяжко было. Дрючат-то будь здоров, как. Это ж – не пехота!

– Бегать, наверное, много приходится?

– Ну, а ты думал! Каждое утро – марш-бросок двадцать пять кэмэ – отдай и не греши. Да с оружием, со всей выкладкой – пуда два, считай. Ну, и вечером, перед ужином, десятку – это так, ради променада…

– Здорово! Это что же – каждый день так?

– Ну, а то. Ничо, привыкли. У нас как говорят: «Десантник должен стрелять, как ковбой и бегать, как его лошадь»!

– Ничего себе… А стреляете часто?

– Да каждый день, считай. А то и ночью. Со всех видов.

– Ух, ты… Прямо – со всех?

– А ты думал. Мы ж – не просто десантура, мы – разведка! Я вот – командир разведгруппы, поал? Эт тебе не хер собачий…

Леха прикончил бутылку и споро смотался за следующей, попросив Рустама не уходить. Судя по всему, ветеран страстно алкал благодарной аудитории.

– Во чего и говорю, – продолжил он, появившись в тамбуре с новой парой пива, – В разведке я служу – слыхал такое дело?

– Ну, в кино видел…

– Хэ, кино! – отмахнулся Леха, – В жизни все круче в сто раз. У нас вот как: среди ночи – хер-рак! Тревога!! Сорок секунд – одеться, экипироваться и в УАЗик прыгнуть – их уже к самой казарме для нас подгоняют. И – на аэродром! Там парашюты в темпе надели – и на взлет! Приказ уже в воздухе получаешь, бойцам своим задачу ставишь и – вперед! У меня бойцы – во какие пацаны! Ну, я их деру, конечно – чо ты хочешь: служба. Но они за меня – горой!

– А прыгаете часто?

– Ну, как… В неделю раза три-четыре – стабильно. И затяжными, и по-всякому…

– А с какими парашютами прыгаете?

– Да со всякими. И с простыми, и c фигурными…

Во чудо в перьях… Он хоть названия парашютов-то знает, этот ветеран?

– А я вот читал, сейчас такие новые парашюты появились, РД-54 [1]1
  Рюкзак десантника, образца 1954 г.


[Закрыть]– у вас таких нет? – невинно поинтересовался Рустам.

– Ну, как – нет! Все есть. Только это – новая модель, экспериментальная. У нас с ними пока только спортсмены прыгают. Но нам в разведроту их тоже через полгодика обещали дать.

– А из иностранного оружия не стреляете?

– Ну, как не стреляем! Я ж говорю – со всех видов. Во, у нас недавно как раз новое упражнение ввели: короче, прыгаешь с американской базукой, затяжным. Раскрываешь парашют на двухстах метрах и, пока не приземлишься, должен успеть с воздуха два танка подбить!

– Во здорово! Трудно?

– Да чё там… Мои пацаны уже все на «отлично» выполняют.

– А кормят как?

– Да ничё кормят, десантная норма. Шоколад, сгущенка – все как положено. Жри от пуза. Ну, правда, надоедает казенное, так я чего делаю? Вызываю своего зама, ставлю задачу: провести тренировку по захвату «языка». Он так: я все поал! Берет пару бойцов, надевают маскхалаты – и за забор! Через полчаса смотришь – барана волокут. Каждый день шашлыки жрем.

– Ого! А вдруг заловят?

– Да ты чо? Кто ж их заловит? Разведка же! Да даже и попытался бы кто их заловить – у меня же любой боец один пятерых укладывает! Ты чо.

– А если командиры узнают?

– Ну и фиг ли? Мы – разведка, нам можно. Обожди, я щас пожурчу и – еще пивка… – и, покачнувшись, бравый Леха покинул тамбур.

Рустам восхищенно почесал затылок. Ну и трепло!! Чего же он еще набрешет, интересно? Леха ждать себя долго не заставил, и спустя пять минут уже появился в тамбуре с новой парой пива и вдохновенным блеском в осоловевших глазках. Ветерана распирало.

– Нам почему все разрешают? – с ходу продолжил он свое повествование, – У нас же рота особая, нам, братан, такие задания дают – ты чо!

Он молодецки приложился к бутылке, затянулся сигаретой и со вкусом продолжил: – Вот, помню, было дело… Только это… Ты не болтай, смотри – это дело секретное. Короче, выбросили нас в Чили. Поставили задачу: освободить ихнего Луиса Корволана. Агентура наша сообщила: его ночью в другой город будут перевозить в фургоне. Мне сам Маргелов задачу ставил: давай, грит, сынок – не подведи! Во такой мужик наш Дядя Вася! Ну, десантировались мы нормально, один пацан только на дерево налетел в темноте. Ну, не на дерево, а на этот… На кактус, они там знаешь, здоровые какие! С березу ростом. Блин, поранился весь об колючки, но ничо – сам слез, перевязался… Ну, чо. Вышли мы на дорогу, засаду организовали, все чики-пики! Раз-змолотили на хрен всю охрану, что при фургоне была, открываем фургон – там десяток чилийцев сидят. В арестантской робе, тощие все, израненные – чо ты хочешь… А Корвалола… э-э-э, Корволана нету! Эти говорят: мы коммунисты, члены ЦК компартии Чили, Луис тоже с нами сидел, а вчера его от нас забрали.

Ну, чо делать? Фургон на ходу, я – за руль, группу – к мужикам, и – на побережье погнал, нас там у берега подводная лодка ждала. Подкатываем на берег, вылезли, лодки достали…

– Лодки?

– Ну! Такие специальные лодки, секретные. Они надувные, шесть человек спокойно вмещают. А когда сдуешь – в спичечном коробке умещаются.

– А весла?

– Весла тоже надувные. Интересный материал такой, секретный: как надуешь – прям твердый такой становится, как дерево! Вот. И только мы на лодки погрузились – хер-рак: три машины на берег вылетают, пять бэтээров – погоня, блин! Ну, чо делать? Командую заму: гребите, прикрою! А сам с двумя пацанами остался отход прикрывать. Первым делом бэтээры сожгли: у нас такие секретные гранатометы были, «Муха» называются. Так мы их всех – метров с четырехсот – как один! И от пехоты отстреливаемся. Намолотили их там кучу, а они все прут и прут, фашисты. А у нас уже патроны кончаются. Ну, мы ножи метнули – еще троих уложили. Я так смотрю: наши уже далеко отплыли, рядом с ними уже подводная лодка всплыла.

Ништяк, говорю, мужики! Вырубайте врукопашную, у кого кто поближе, и отчаливаем! Ну, чо – Миха двоих отключил, Витек одного, я – троих. Уходим! И – прямо со скалы – в море! И гребем под водой, гребем (у нас же норматив – минимум сто пятьдесят метров должен под водой проплыть). Выныриваем – берег уже далеко и стрельбы не слышно. Небось подумали, что мы все утонули на хрен. Ну, тут уж все нормально: подплыли к лодке спокойно, внутрь спустились, капитан нам спиртику налил. Тяпнули, пожрали и – спать. Просыпаемся – уже в Москве.

– Как – в Москве? Вместе с лодкой?

– Ну. А как же?

– Так это… Как она до Москвы-то доплыла? Там же моря нету!

– А я откуда знаю? Это капитана спрашивать надо. По рекам, наверное, по каналам… Ну, короче: вылезаем – Москва! Прям напротив Кремля, на Москве-реке пришвартовались. И опять – сам Маргелов нас встречает. Я ему докладываю: так мол, и так, товарищ командующий – не было Луиса Корволана, вот – привезли тех, кто был… Он грит: ничо, все нормально, потянет. После вашего рейда америкосы уже согласились его обменять – поняли, что лучше отдать, пока добром просят, а то будет, как в этот раз…

Ну, орденами наградили… Только не выдали – прочитали секретный приказ о награждении, и все. А сами ордена, сказали, через десять лет в военкомате дадут – пока нельзя, операция-то была совершенно секретная…

– Ну ничего себе… И что, офицеров с вами не было?

– Да на фига они нужны? Обычное задание, чё там особенного…

– Во класс… Вас и драться, наверное, учат?

– Ну а куда ж без этого. Дзю-до, каратэ-шмаратэ, как положено. У нас знаешь, как по рукопашному бою зачеты сдают? Набирают из тюряги смертников и говорят им: вот, замочите десантника – свободу получите! И – по пять смертников на одного нашего! Им еще ножи дают, арматурины, лопаты саперные, а нам – хрен в зубы, голыми руками отбивайся…

– И что?!

– Ну, что… Жить захочешь – отобьешься… – Леха залпом допил пиво, – О, а пошли ко мне, альбом покажу!

При появлении Лехи в купе две сидевшие там интеллигентного вида бабульки синхронно вздрогнули и торопливо засеменили в коридор.

– Э, калоши старые, – пробурчал им вслед Леха, копаясь в габаритном «дипломате», – Всю дорогу на меня таращатся, спокойно отдохнуть не дают человеку. Во, гляди!

Рустам уважительно принял увесистый фолиант, оклеенный алым бархатом и крепко пахнущий эпоксидкой и нитрокраской. Латунные буквы на обложке складывались в гордые слова: ВДВ-ФЕРГАНА-ДМБ и придавали альбому отдаленное сходство с мемориальной доской. На первом развороте красовались вырезанный из газеты приказ Министра обороны о призыве (подразумевалось, что именно Лехи) на действительную военную службу, а также портрет Главнокомандующего ВДВ генерала армии Маргелова, любовно подкрашенный разноцветными фломастерами. Далее шли фотографии, при виде которых Шварценеггеру вместе со Сталлоне и остальными звездами Голливуда впору было бы удавиться от зависти и почтения: спортсмен Леха, поднимающий штангу весом, как минимум, в три центнера; парашютист Леха, отважно покидающий борт самолета; крутой рукопашник Леха, со свирепым лицом вырубающий одновременно троих противников в яростной схватке; Леха, торчащий из люка БМД; [2]2
  Боевая машина десанта


[Закрыть]Леха, мужественно бредущий по грудь в какой-то грязи (наверное, такое болото), со вскинутым над головой гранатометом…

Свободное от фотографий пространство было щедро украшено цветочками, вспышками салюта и многочисленными афоризмами, вроде: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а солдат из ВДВ заменяет их вдвойне!», «Девушка – как парашют: всегда может отказать, поэтому десантник всегда должен иметь запасной!», «Пьяный десантник страшнее танка!».

– Сила… – восхищенно покрутил головой Рустам, – Неужели все сам делал?

– Да не, это мне мои молодые подарок сделали… Уважают командира! – Леха прикончил очередную бутылку и страстно, с подвыванием, зевнул, – Покемарить, что ли…

– Давай, Леша, отдыхай, – засобирался Рустам, – Увидимся!

– Давай, братан, – благосклонно кивнул притомившийся ветеран и откинулся на подушку, не утруждаясь скинуть свои шикарные сапоги.

Придя в свое купе, Рустам еще долго не мог справиться с накатывающими волнами веселья: н-ну, Леха, н-ну, артист! И ведь ни фига же не знает, паразит, а уж треплется!.. Ёлки-палки, ну не дай бог, у меня такие же бойцы будут – со стыда сгореть… Стоп. «У меня бойцы таким не будут» – это что, конец твоим сомнениям, парень? Да нет, скорее всего – далеко не конец. Но уже легче, жизнь хоть какой-то смысл обретает: делать из пацанов нормальных бойцов, а не таких вот бакланов…

И проснулся утром Рустам совсем рано – только начало голубеть небо за окном. С энтузиазмом сделал зарядку в пустом тамбуре, покряхтывая, «потянул растяжку» – эх, расслабился все же за отпуск, теперь наверстывать придется… Угостил проводника домашним виноградом, с удовольствием попил у него в купе зеленого чаю. За окном промелькнула малюсенькая неказистая станция. «Чучково», успел прочитать Рустам. Вот оно, возможное место службы… Значит, и Рязань уже скоро, пора собираться. Переодевшись в форму, Рустам вышел в коридор и нос к носу столкнулся с ветераном Лехой.

– Опаньки! – вытаращил тот глаза, – Не поал!!

– Салям алейкум, Леша, – улыбнулся Рустам, – Как здоровье?

– Н-ну ни себе хрена! – начал приходить в себя оторопевший Леха, – Так ты чо – тоже из десантуры?! А чо ж молчал-то, блин?

– Да ты так рассказывал интересно, а мне и сказать-то нечего…

– Гм! Блин, братан, ты это… Короче, в голову не бери, чего я тебе по пьяни натрепал…

– Да ладно! – засмеялся Рустам, – Как там у тебя в альбоме написано: «Скромность украшает человека, но не десантника»! Нормально все. Только не рассказывай никому, что из «Мухи» в БТР на четыреста метров попадаешь – у нее всего двести прицельная дальность, а реально – дай бог на полторы сотни попасть…

– Так ты где? В Рязанском? В РКПУ [3]3
  Рязанское командное пехотное училище – так называлось это училище раньше, и так его, по традиции, называют курсанты и выпускники и сегодня.


[Закрыть]?

– Ну да.

– Круто… Блин, была у меня мечта туда поступить, да там, говорят, конкурс – как во ВГИК…

– Да ерунда, ничего особенного. Попробуй, если хочешь, я тебе напишу, как и что. Слушай, я вот про альбом твой спросить хочу – как ты штангу-то поднимал? Она же – как для Жаботинского!