Текст книги "Прыжок через невозможное"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– И все-таки, господин генерал, именно тут нужно ждать от них какой-нибудь каверзы.

– Почему же, черт побери! – не выдерживает корректного тона Ганштейн.

– Потому что сегодня ночью во время перестрелки именно тут был убит разведчик русских. Есть предположение, что он был сапером.

– Но ведь он мог вести разведку не только этого участка нашей обороны...

– Видимо, все-таки именно этого, господин генерал. У него была обнаружена схема-донесение с нанесенной на нее системой заграждений только этого участка нашего берега.

Откинувшись на спинку кресла, генерал долго молчит, глядя в потолок.

– И все-таки это явная случайность, – сухо произносит он, вставая. – Я согласен с вами – русские не так уж простоваты, как кое-кто из нас думает. Не следует, однако, считать их и такими, для которых нет ничего невозможного.

3. В штабе генерала Кунакова

В одно из распахнутых окон деревянного домика на окраине села, в котором расположен штаб инженерных войск армии, просовывается голова дежурного сержанта.

– Генерал! – кричит он таким голосом, будто объявляет воздушную тревогу.

– Вентиляцию! – командует молодой, розовощекий, рано располневший подполковник, мгновенно вскакивая и хватая какую-то папку.

Его примеру следуют и другие офицеры: высокий худощавый майор и два капитана, один среднего роста, коренастый, другой пониже, с усиками. Хватаются за маскхалаты и сержанты. Штабное помещение становится похожим на аэродинамическую трубу.

– Дистанция? – высовываясь из окна, спрашивает подполковник.

– Пятьсот метров, – докладывает дежурный.

– Шабаш! – безнадежно машет рукой подполковник, и тотчас же все предметы, только что сотрясавшие воздух штабной избы, водворяются на место.

– Сколько раз вам говорилось, Василий Федорович, – сердито обращается подполковник к пожилому старшему сержанту с морщинистым лицом, – дежурных надо инструктировать так, чтобы они докладывали о появлении генерала, едва только он покажется в поле их зрения.

– А что толку, Алексей Владимирович? – флегматично пожимает плечами старший сержант. – Ну помахали бы мы еще пять минут. Дым бы разогнали, а запах? У генерала сами знаете какой нюх.

А в это время у штабной избы шофер начальника инженерных войск уже притормаживает машину. Штабные офицеры видят через окно направляющегося к ним генерала Кунакова с высоким худощавым майором, в котором узнают дивизионного инженера Черкасского-Невельского, недавно прибывшего в их армию из резерва инженерных войск фронта.

– Встать! Смирно! – командует подполковник и строевым шагом идет навстречу генералу.

В штабе инженерных войск армии обычно царит очень непринужденная атмосфера, ибо все офицеры его из запаса, до войны работали они инженерами на предприятиях Москвы, Киева и Львова. Да и сержанты, выполняющие здесь обязанности писарей и чертежников, – тоже бывшие инженеры и архитекторы, не успевшие получить перед войной офицерских званий. Почти все они числятся в штатах отдельного армейского саперного батальона, так же как и те рядовые и сержанты, которые несут охрану штаба. Между прочим, охрана тут тоже почти вся с высшим образованием. В Военном совете армии в связи с этим подшучивают над начальником инженерных войск, называя его штаб академией.

И офицеры, и сержанты этого штаба, когда нет посторонних, называют друг друга запросто по имени и отчеству, но в присутствии начальства показывают такие образцы строевой выправки, коим может позавидовать любой кадровый офицер.

Столь высокую дисциплину воспитал в них генерал Кунаков, служивший до войны помощником начальника одного из военно-инженерных училищ. Глядя на его довольно тучную фигуру, трудно поверить, что и сам он отличный строевик, но это действительно так. И от своих офицеров требует он безукоризненной выправки, не считаясь ни с какой обстановкой. Даже в траншеях оборонительных рубежей во время боев не упускает он случая упрекнуть за не слишком чистый подворотничок или плохо выбритую физиономию.

Вот и теперь весь штаб генерала Кунакова стоит перед ним «во фронт», а подполковник, не отнимая руки от козырька фуражки, докладывает, чем заняты его подчиненные.

– А провентилировать избу не успели? – хитро улыбаясь и демонстративно принюхиваясь, спрашивает генерал.

– Но ведь мы, товарищ генерал...

– Знаю, знаю, – перебивает его Кунаков. – Хотите уверить, что не курили, а я могу вам даже сказать, что именно курили. Ну да ладно, об этом после, а сейчас займемся делом. Товарищи сержанты, – обращается он к писарям и чертежникам, – вы свободны. Кажется, уже время обеда? Товарищ начальник штаба, распорядитесь, чтобы сюда никого не впускали. Прошу всех к столу!

Офицеры рассаживаются вокруг большого письменного стола начальника штаба, с любопытством посматривая на майора Черкасского-Невельского. Смуглый, высокий, чернобровый, он очень похож на кавказца. Известно, что до войны работал он горным инженером. На фронте командовал отдельным саперным батальоном. Был тяжело ранен, попал в госпиталь, потом в резерв инженерных войск фронта. А месяца три назад получил назначение на должность дивизионного инженера в войска генерала Кунакова. Ничем он как будто бы не отличался от остальных инженерных офицеров армии и вдруг предложил совершенно невероятный проект форсирования реки Гремучей.

Штабным офицерам известно, что Кунаков с Черкасским-Невельским вернулись из штаба фронта. Они с нетерпением ждут сообщения генерала о результатах поездки.

– Могу вас порадовать, товарищи офицеры, – произносит генерал Кунаков, откинувшись на спинку кресла, – операция по форсированию реки Гремучей в квадрате двадцать два – ноль пять штабом фронта в принципе утверждена. Шифрованное название ее – «пэ чэ эн». Дешифруется оно просто – «Переправа Черкасского-Невельского». Любители романтики могут расшифровать ее и по-своему. Ну, скажем, «прыжок через невозможное». Во всяком случае, это больше нравится самому майору Черкасскому-Невельскому.

– Я думаю, товарищи, что так интереснее, – смущенно улыбается майор. – И пусть это будет нашим девизом.

– Вам виднее, вы автор идеи этой переправы, – одобрительно кивает головой генерал Кунаков. – Условимся только не слишком часто пользоваться этим девизом. В какой-то мере он может рассекретить наш замысел. Ну, а как дело с разведкой немецкого берега в квадрате двадцать два – ноль пять? – обращается генерал к штабным офицерам.

– Разрешите доложить, товарищ генерал? – поднимается высокий, сутуловатый старший помощник начальника штаба майор Абрикосов.

Он неторопливо расстилает на столе крупномасштабную карту, раскладывает аэрофотоснимки, схемы наблюдений и журналы инженерной разведки.

– Вот все, что удалось собрать, товарищ генерал.

Многие из этих сведений были известны начальнику инженерных войск и раньше, но он снова внимательно просматривает их, задавая краткие вопросы то начальнику штаба, то кому-нибудь из его помощников.

– Каким методом определялась ширина реки?

– В основном саперным дальномером. Ширина ее невелика, поэтому погрешность при измерении не превышает одного процента.

– Сегодняшней ночью она уточнена еще и с помощью каната, – докладывает капитан Туманов, ведающий в штабе Кунакова инженерной разведкой.

– Товарищ Черкасский-Невельской, у вас будут какие-нибудь вопросы? – обращается начальник инженерных войск к автору проекта «ПЧН».

– Добытых сведений вполне достаточно, товарищ генерал. Я попрошу только приготовить для меня поперечный профиль реки в квадрате двадцать два – ноль пять, превышение берегов над уровнем воды и возможно более точные данные об их крутизне. Она определена пока лишь с помощью саперного уклонометра?

– Да, с помощью уклонометра Субботина образца тысяча девятьсот сорок второго года, – подтверждает капитан Туманов.

– Меня интересуют еще образцы грунта берегов и дна реки. А скорость течения желательно определить с помощью гидроспидометра.

Спустя четверть часа все окончательно уточняется, и начальник штаба дает задание капитану Туманову приготовить копии нужных майору Черкасскому-Невельскому документов. Прощаясь с майором, генерал замечает:

– Ну, а вы не тяните с переездом из вашей дивизии к нам в штаб. Перебирайтесь поскорее.

– Слушаюсь, товарищ генерал. Если успею, переберусь сегодня же. Надеюсь, ваши офицеры приютят меня где-нибудь?

– Об этом не беспокойтесь, – радушно улыбается подполковник Лежнев. – Я уже дал распоряжение поместить вас рядом со штабом.

Как только Черкасский-Невельской уходит, генерал отпускает обедать всех помощников начальника штаба.

– А вы задержитесь, – кивает он подполковнику.

Оставшись с Лежневым вдвоем, Кунаков ходит некоторое время по скрипучим половицам штабной избы, потом садится за стол и извлекает из-под кипы документов таблицу разведки немецких укреплений на берегу реки Гремучей.

– Все тут теперь более или менее ясно, кроме участка в квадрате двадцать два – ноль пять, – задумчиво произносит он, постукивая пальцами по краю стола.

– Вы ведь знаете неудачу с разведчиком Зыбиным, товарищ генерал...

– Да, да, я знаю. Полагаете, что он погиб? А может быть, попал в плен?

– Это один из лучших наших разведчиков, товарищ генерал, комсомолец, кавалер двух орденов «Славы». Такой живым не дастся. Скорее всего, погиб при перестрелке. Но мы готовим в разведку ефрейтора Голикова. Вы знаете его, товарищ генерал.

– А вот этого-то делать и не нужно. Немцев никоим образом не следует настораживать, чтобы не возникло у них ни малейших подозрений в особом нашем интересе к этому участку фронта.

– А если окажется, что именно там у них наиболее мощные противотанковые укрепления?

– Ну, это уже, дорогой мой, вопреки всякой логике! – усмехается генерал. – Согласно донесениям наших разведчиков, противотанковые заграждения у них имеются в местах наиболее вероятных переправ. Вот тут, например, по три ряда надолб, тут противотанковые рвы и эскарпы. Полагаете, что есть также и противотанковые минные поля?

– Да, это теперь установлено совершенно точно.

– А на этих вот, – генерал показывает на другой конец карты, – малопригодных для форсирования участках реки берега укреплены уже не так. Тут что? Проволочные препятствия и противопехотные минные поля?

– Так точно, товарищ генерал.

– Ну, а если это так, то почему же мы должны предполагать, что на совсем уж непригодных для форсирования участках, как, например, в квадрате двадцать два – ноль пять, стоят противотанковые заграждения? Это просто нелогично.

– Но ведь черт их знает, что может взбрести им в голову!.. Может быть, все-таки послать Голикова, товарищ генерал?

– Мы и без того если и не насторожили, то уж непременно озадачили их посылкой Зыбина. А на других участках их берега кто-нибудь из наших разведчиков обнаруживал себя? Я имею в виду не только нашу, но и общевойсковую разведку.

– Нет, товарищ генерал. Все обходилось благополучно.

– Вот у них и может сложиться впечатление, что с особой тщательностью разведуем мы только этот участок фронта. А если они и Голикова еще обнаружат, то не только все виды заграждений тут установят, но и противотанковую артиллерию подтянут. И тогда реальность прыжка через невозможное превратится в невозможность такого прыжка. Нет уж, товарищ Лежнев, оставьте вы в покое тот берег. Примите также все меры, чтобы и на нашем берегу в квадрате двадцать два – ноль пять было как можно спокойнее.

– Можно даже договориться с артиллеристами, чтобы они не стреляли.

– А этого как раз и не следует делать! Это тоже может их насторожить. Все должно быть как можно более естественно, как на других участках фронта.

– Ясно, товарищ генерал.

– А в квадратах ноль один – семьдесят восемь и восемьдесят семь – девяносто четыре пусть готовятся к переправам понтонные части Кононова и Дорофеева. Не имитируют подготовку, а по-настоящему, с соблюдением маскировки и всех прочих мер предосторожности. Немцы тоже ведь не дураки, догадаются, если мы будем слишком уж привлекать их внимание. Я думаю даже, что командирам понтонных частей лучше не говорить ничего об истинных наших замыслах. Пусть всерьез готовятся к переправам.

– Ну, а если маскировка будет такой, что немцы так и не догадаются ни о чем?

– Найдем способ подсказать им это. Открыть секрет легче, чем сохранить его, – усмехается Кунаков.

– Понял вас, товарищ генерал.

4. Подготовка к «репетиции»

– Хватит дрыхнуть, Голиков! – бесцеремонно толкает ефрейтора в бок старший сержант Брагин.

– А почему это мне индивидуальный подъем? – протирая глаза, недовольно ворчит Голиков.

– За особые заслуги, – смеется Брагин. – Вся рота давно уже на машинах, а вас велено было будить последним. Личное указание капитана Кравченко. Балует он вас.

– Хорошенькое баловство! Да я лег всех позже – специальное задание капитана выполнял.

– Ну тогда это вам в счет компенсации лишние пятнадцать минут сна. А теперь – живо на машину! Наш взвод в голове колонны. Завтракать будем на месте назначения.

– А куда это нас?

– В тыл, но не глубокий. Через часок будем на месте. В машине доспите, вы ведь это умеете в любом положении.

В землянке еще совсем темно, но за окном уже брезжит рассвет. Пятый час, наверно.

Набросив на плечи шинель, Голиков берет свой автомат и выходит из землянки. Его взвод действительно уже на машине.

– Поторапливайтесь, товарищ Голиков! – кричит ему старший сержант Брагин.

Голиков перелезает через борт машины, когда она уже трогается.

Около часа рота капитана Кравченко едет по проселочным, только что просохшим после недавнего ливня дорогам. Останавливаются возле глубокого оврага, по дну которого протекает взбухший от дождя ручей. В глубине оврага он перегорожен земляной плотиной, перед которой вода поднялась уже довольно высоко.

Вместе с другими саперами Голиков вылезает из машины и в голове своего отделения идет к плотине. Постепенно расширяясь, ручей заполняет теперь почти все дно оврага.

– Не напоминает ли вам этот ручей реку Гремучую в квадрате двадцать два – ноль пять, товарищ Голиков? – спрашивает ефрейтора старший сержант Брагин.

– Поуже только, пожалуй...

– К завтрашнему утру будет таким же. Ну, а берега? Похожи они на ту теснину, по которой течет Гремучая?

– Эти немного пониже, но зато покруче.

– Это тоже поправимо. Затем мы и прибыли, чтобы придать откосам этого обрыва полное сходство с берегами Гремучей. А где же ваша лопата, товарищ ефрейтор? Этак вы и вовсе от работы отвыкнете, забудете, что вы не только разведчик, но еще и сапер. А ну, живо за лопатой!

Пока Голиков идет к своей машине, к оврагу подъезжают офицеры штаба инженерных войск армии. Капитана Туманова, ведающего разведкой, ефрейтор хорошо знает. Узнает он и старшего помощника начальника штаба майора Абрикосова. А второй майор, кажется, дивизионный инженер.

Голиков приветствует офицеров, берет из кузова машины саперную лопату с длинной, до блеска отполированной рукояткой и спешит к своему взводу.

– Вот, между прочим, один из лучших наших разведчиков, – говорит майору Черкасскому-Невельскому капитан Туманов, кивая на Голикова. – И если вы считаете, что за немецким берегом нужно вести неусыпное наблюдение, то лучшего наблюдателя нам не найти.

– Да, я думаю, что лучше все-таки понаблюдать. Береженого, как говорится, бог бережет, – смеется Черкасский-Невельской. – Эффект нашей операции «пэчээн» будет зависеть от степени внезапности больше, пожалуй, чем любая иная военная операция.

– Ну так я тогда распоряжусь направить туда Голикова.

– Только не сейчас, – останавливает капитана Туманова Черкасский-Невельской. – Пусть пока работает вместе со всеми. Кстати, рота Кравченко должна придать склонам оврага очертания берегов Гремучей, и только. А на остальные работы придется вызвать саперов из какой-нибудь другой части.

– Понял вас, товарищ майор. С этим они сегодня управятся, а завтра я вызову роту из батальона Дементьева.

Капитану очень хочется спросить Черкасского-Невельского о подробностях его плана, но школа генерала Кунакова дает себя знать. «Поменьше вопросов, товарищи офицеры, – постоянно поучает он своих подчиненных. – Спрашивайте лишь то, что необходимо для выполнения порученного вам задания, без чего это задание не может быть выполнено, а до остального доходите своим умом».

План майора Черкасского-Невельского так необычен, что дойти до всех подробностей его «своим умом» капитану кажется почти невозможным. Но и спрашивать неудобно: не хочется производить впечатление бестолкового, тем более, что остальным офицерам штаба как будто бы все ясно. Да и операция совершенно секретная, вдаваться в подробности ее без особой надобности вообще не рекомендуется.

Вся надежда теперь на то, что майор сам расскажет. Но он молчит. Может быть, всегда так неразговорчив? Капитан знает, что таким способом форсирования рек, какой предложен Черкасским-Невельским, за всю историю инженерных войск никто еще не пользовался. Дело, значит, непроверенное, рискованное. Однако майор держится очень уверенно. Похоже, что не сомневается в успехе.

– Я надеюсь, товарищ капитан, – говорит он Туманову, понаблюдав некоторое время за работой саперов, – вы тут с товарищем Кравченко и без меня справитесь. Профиль береговых откосов у вас имеется. Постарайтесь возможно точнее выдержать все проставленные в нем размеры. А мы с товарищем Абрикосовым поедем в штаб армии. Нужно договориться о танках, чтобы отрепетировать с ними наш «прыжок через невозможное».

5. Раздумья майора Черкасского-Невельского...

Сквозь плотно занавешенные окна избы, в которой разместился штаб инженерных войск генерала Кунакова, не проникает ни единого лучика света, но майор Черкасский-Невельской знает, что, несмотря на поздний час, там никто не спит.

Ему известно, правда, что подготовка к форсированию реки Гремучей официально завершена, но со вчерашнего дня штабные офицеры стали вдруг работать еще над чем-то буквально днем и ночью. Он не спрашивал их, но догадывается, что это какое-то новое задание генерала Кунакова. Похоже даже, что он готовит запасной вариант форсирования Гремучей на другом участке, если операция «ПЧН» почему-либо не удастся.

Конечно, об этом генерал мог бы сообщить и ему, Черкасскому-Невельскому, но, видимо, не хочет обескураживать его. Если даже этот запасной вариант – личная инициатива Кунакова, майор вполне понимает его. Он начальник инженерных войск армии и не может не думать о возможности неудачи. Никогда ведь еще не осуществлялось такое...

Ну, а он, майор Черкасский-Невельской, полностью уверен в успехе? Этого он, пожалуй, не сказал бы, хотя все его расчеты подтверждены безупречно точными математическими формулами инженерного искусства.

До недавнего времени его проект вообще представлял собой лишь принципиальную возможность осуществления подобной переправы при благоприятных обстоятельствах. Но теперь все начинает наконец обретать конкретность. Есть реальная река с определенной глубиной и скоростью течения, с измеренной в градусах крутизной берегов, с точно установленной категорией грунта. Завтра или послезавтра эксперимент в овраге подтвердит теоретические расчеты, а все остальное будет зависеть от обстановки на фронте, от точности данных армейских разведок и мастерства танкистов. Только бы немцы не догадались об этом замысле и не подтянули бы противотанковую артиллерию в район переправы.

Уже второй час ночи, а майору все не спится. Подполковник Лежнев устроил его в соседней со штабом избе, и он прохаживается теперь возле нее, борясь с желанием зайти в штаб. Майор уже полюбил этот дружный, работящий коллектив, и ему легко представить, что там каждый сейчас делает.

В первой комнате за чертежными столами, как обычно, сидят сержанты. Старший сержант Сачков шифрует, наверно, по тыловому коду отчетность в штаб фронта, сержанты-чертежники готовят графический материал по эскизам штабных офицеров. И конечно же, Грачик, работавший до войны декоратором в киевской оперетте, напевает вполголоса полюбившиеся ему арии.

Помощники начальника штаба, скорее всего, во второй, самой просторной комнате. Они, пожалуй, уже кончили работу и пьют чай из большого жестяного чайника, принесенного их ординарцем. За чаем вспоминают, конечно, свою довоенную работу. Может быть, к ним присоединился и начальник штаба, работающий обычно в небольшой соседней комнатке. Он ведь совершенно неутомим. Ложится позже всех, встает самым первым. И всегда весел.

Майор Черкасский-Невельской совсем уже решается зайти в штаб, но у самых дверей раздумывает вдруг: «А что, если они, наработавшись за день, спят уже?..»

И он садится на ступеньки своей избы.

Часовой, охраняющий штабные помещения и размеренно шагающий взад и вперед неподалеку от него, дивится, наверное, чего это не спит майор? Сам бы он заснул, конечно, мгновенно, едва бы только прилег на что-нибудь. Майор обычно и сам не жалуется на бессонницу, но в последние дни беспокойные мысли гонят от него сон.

Война нарушила самые заветные его планы. Талантливый горный инженер, специалист по взрывной технике, он мечтал осуществить в самый канун войны совершенно новый способ добычи руды с помощью взрывчатки. И вот фашистское нашествие не только сорвало все его замыслы, но и разрушило все то, без чего не представлял он своего существования – его семью и шахту, на которой он работал после окончания горной академии.

Вот уже около двух лет, как он не знает, где его жена и дочь, родители, друзья по работе. С тех пор как немцы заняли его родной город, он не получил ни одной вести. И он живет теперь только одним чувством – чувством ненависти к врагу...

6. Полковник Штрэлер хочет все предусмотреть

Генерал Ганштейн явно доволен докладом начальника оперативного отдела. Выходит, что русские не такие уж хитрецы, как уверяет полковник Штрэлер. К наведению понтонных мостов готовятся они именно на тех участках, которые и он считает самыми подходящими для этой цели.

– Ну-с, что вы скажете на это, господин полковник? – обращается он к Штрэлеру.

– Я же предупреждал вас, господин генерал, что это может быть простой демонстрацией с их стороны, ложным ходом.

– А вы как думаете, господин майор? – поворачивается Ганштейн к начальнику оперативного отдела дивизии.

– Не похоже, господин генерал. По вашему приказанию мы ведем скрытное наблюдение за этими участками реки уже давно и не сразу заметили, что русские сосредоточивают там свои понтонные парки. Работа ведется только ночами с соблюдением всех мер самой тщательной маскировки.

– А что вы имеете в виду под самой тщательной маскировкой, господин майор? – спрашивает полковник Штрэлер. В голосе его звучит почти нескрываемая ирония.

– Неуязвимость места сосредоточения их понтонных парков для нашей аэрофотосъемки.

– Не вижу в этом проявления особой осторожности, – усмехается полковник. – Они ведь в рощах. Обнаружить себя в подобных обстоятельствах было бы либо непростительной беспечностью, либо слишком грубой демонстрацией. Демаскировать себя они могут лишь естественным путем.

– Позвольте в таком случае спросить и вас: что вы имеете в виду под этим естественным путем? – иронизирует теперь уже генерал Ганштейн.

– Рубку леса, например. Забивку кольев при устройстве сопряжения моста с берегом или укладку береговых лежней.

– До этого, во-первых, не дошло еще дело, – отвечает Штрэлеру начальник оперативного отдела, – а, во-вторых, им и не нужно ничего заготавливать. В их табельных переправочных парках имеются специальные козловые опоры, которые не нужно забивать. Они упираются в грунт широкими металлическими шпорами.

Поведение начальника оперативного отдела, официально подчиненного Штрэлеру, не нравится полковнику. Майор явно желает угодить командиру дивизии, и это начинает раздражать его.

– Если русские так уж осторожны, господин майор, то как же вы их обнаружили? – спрашивает он.

– Мы обнаружили их в то время, когда они вели разведку места постройки моста, – не задумываясь, отвечает майор. – Я ведь уже докладывал вам об этом, господин полковник, но вы посчитали тогда действия русских за демонстрацию. А командир дивизии приказал мне послать на тот берег разведку. И вот она явилась только что, подтвердив догадку господина генерала.

Полковник Штрэлер становится все мрачнее. Значит, командир дивизии не доверяет ему? Дает задания начальнику оперативного отдела, не ставя его в известность об этом... Он, конечно, может и позлорадствовать потом, когда русские оставят их в дураках, но полковник Штрэлер истинный патриот, и для него успех немецкой армии превыше всего. Рискуя вызвать еще большее недовольство командира, он продолжает с прежним упорством отстаивать свою точку зрения.

Генерала Ганштейна все это не очень убеждает, но, будучи человеком осторожным, он соглашается в конце концов не сосредоточивать всю свою противотанковую артиллерию только на этих участках, а иметь еще специальный оперативный резерв.

– Где, по-вашему, разумнее всего разместить его, господин полковник? – спрашивает он Штрэлера, у которого заметно повышается настроение.

– Где-нибудь вот тут, – обводит полковник кружком рощицу на карте. – И еще вот тут. Очень важно успеть перебросить его на тот участок реки, на котором русские начнут переправу.

– Если русские такие уж мастера на сюрпризы, как вы нас уверяете, полковник, – сомнительно покачивает головой генерал, – то ждать их нужно всюду. А всюду можно и не поспеть.

– Зачем же всюду? Нас ведь страшат главным образом танки, а танки смогут переправиться только по мостам из тяжелых понтонных парков. Их грузоподъемность от восьми до семидесяти пяти тонн. В связи с этим одним парком русские смогут обеспечить около семидесяти погонных метров под семидесятипятитонные грузы. А времени для устройства такого моста по их военно-инженерным наставлениям дается до пяти минут на каждый погонный метр. Так, кажется, господин майор? – обращается Штрэлер к начальнику оперативного отдела.

– Так точно, господин полковник.

– Ширина реки по всему нашему фронту в среднем около семидесяти метров. На наводку моста уйдет у них, следовательно, даже при самых идеальных обстоятельствах, никак не менее трех часов. За это время можно не только успеть перебросить артиллерию к любому участку реки, но усилить нашу оборону еще и противотанковыми минными полями. Нужно только, чтобы разведка была на высоте.

– В разведке можете не сомневаться, господин полковник, – не без самодовольства заверяет Штрэлера начальник оперативного отдела.

7. Голиков обнаруживает на пойме следы минирования

В квадрат двадцать два – ноль пять Голиков прибывает незадолго до рассвета. Несколько дней назад саперы оборудовали тут окопчик. Ефрейтор удобно устраивается в нем и с восходом солнца начинает вести наблюдение.

Сквозь редкие ветви чахлого кустарника хорошо просматривается отсюда и река Гремучая, и крутой обрыв ее левого берега. В шестикратный артиллерийский бинокль ефрейтор видит территорию противника на сравнительно небольшом расстоянии. Просматривающаяся часть неприятельского берега пересечена неглубокими, поросшими травой канавками и покрыта в нескольких местах такими же жиденькими кустиками, как и на правом берегу.

За время службы разведчиком Голиков привык смотреть на природу, лишь как на маскирующий или демаскирующий фон, почти не замечая красоты ее или убогости. От этого ему бывает иногда не по себе. Кажется, что и потом, после войны, уже ничем не сможет он восхищаться. А ведь сколько красивых мест попадалось ему во время разведки! Но даже и мысли не возникало полюбоваться ими. Все хотелось миновать поскорее все эти красоты природы, радуясь, что ветки кустарника прикроют от врага, и огорчаясь, что луга и поляны обнажат и предадут. Даже запахам трав и цветов предпочитал он запах бензина, позволяющий увереннее ориентироваться на территории врага.

Притупив какие-то чувства, служба разведчика научила его, однако, многому другому. А главное – приучила рассуждать и взвешивать все так, как не умел он делать этого прежде. Вот эта, готовящаяся в такой тайне переправа, например, положительно не дает ему покоя. Как ее осуществят здесь, если все тут буквально противопоказано такому замыслу. Более же всего смущает его крутизна берегов. Не только никакой автомашине, но и никакому танку их не преодолеть. А между тем именно здесь, видимо, и развернутся вскоре основные события армейского, а может быть, и фронтового значения. Все, наверно, будет зависеть от той «репетиции», которую проводит в овраге майор Черкасский-Невельской.

Теперь, когда он как следует поразмыслил, ему многое становится понятным. И уж никаких сомнений не остается, что замышляется что-то небывалое в практике форсирования рек. Нужно только, чтобы и он не подкачал, не прозевал разведчиков врага, которые, наверно, тоже ведут наблюдение за нашим берегом.

Голиков протирает стекла окуляров своего бинокля и очень тщательно регулирует по глазам их настройку, добиваясь предельной резкости изображения. Видимость отличная, но ничего подозрительного на той стороне по-прежнему не заметно, все вполне естественно и неподвижно. Неужели они не интересуются нашим берегом? Или, может быть, оборона их так мощна, что нет нужды в непрерывном наблюдении за нами?

Нет, скорее всего, они просто не ждут в этом районе активных действий. Трудно ведь поверить, чтобы именно тут намечалась переправа через реку. Сама природа постаралась создать для этого самые неблагоприятные условия. Голикову не верится, чтобы немцы оказались совсем уж беспечными. Это все-таки один из участков переднего края их обороны.

А что, если они спускаются к самой реке и ведут наблюдение оттуда?

Он приподнимается чуть повыше и наклоняет объективы бинокля под таким углом, чтобы увидеть кромку воды и полосу пойменной части противоположного берега. Тень от крутого обрыва мешает разглядеть детали берега и поймы, но солнце, все выше поднимаясь над горизонтом, заглянет скоро и в ущелье, по которому течет река.

Спустя четверть часа откос неприятельского берега начинает медленно освещаться, обнажая структуру его во всех подробностях. Спускаясь все ниже и ниже, выхватывая из густой тени светлые пятна камней, беспорядочно вкрапленных в бурую массу грунта, граница света достигает наконец песчаной полоски поймы. Она еще влажная от ночной сырости. Серая ее поверхность кажется Голикову какой-то неровной, будто кто-то ходил по влажному песку, а потом пригладил следы лопатой или доской.

«Ночью тут были немцы, – решает Голиков, – и что-то делали. Скорее всего, они заминировали всю пойму. Наверху у них тоже, наверно, все заминировано. Потому они и спокойны так за этот участок берега...»

В девять утра, когда подползает к ефрейтору старший сержант Брагин с котелком каши, Голиков докладывает ему о своих наблюдениях.