Текст книги "Говорит космос!.. (сборник)"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

2

Вечером собираются в маленьком двухкомнатном домике Алексея Кострова. На сей раз – в связи с его тридцатилетием. Снова поздравляют и дарят разные безделушки. Басов звонко целует его в обе щеки и протягивает вырезанную из кости фигурку шимпанзе.

– На, прими этого антропоида и люби его, как брата своего.

– А от меня примите соловушку, – улыбается Галина, протягивая на ладони серенькую птичку.

– Совсем как живая! – восхищается Костров.

– Не «как», а на самом деле, – смеется Галина и начинает тихонько насвистывать.

Птичка смешно вращает бусинками глазок и вопросительно смотрит на Галину. Затем запрокидывает голову и заливается звонкими трелями, точно воспроизводя мелодию алябьевского «Соловья».

Все аплодируют.

– Вот что значит кибернетика! – замечает астрофизик Мартынов. – Наша Галина Александровна этой пташкой утрет нос самому Клоду Шэнону с его «самообучающимися зверьками».

– А вы читали сообщение о «жизни и привычках» уолтеровской «Machina Speculatrix»?[2]2
  «Думающая машина» (лат).


[Закрыть] – спрашивает Басов.

– А как же? Машина Уолтера реагирует на источники света, обходит препятствия, обладает «инстинктом самосохранения», сама идет на перезарядку, поддается «обучению», способна «забывать»…

– Послушайте, мы присутствуем на дне рождения хозяина этого дома, – возмущается чей-то бас, – а не на симпозиуме по вопросам кибернетики!

– Хорошо, что хоть вспомнили наконец, с какой целью мы здесь находимся, – смеется Галина. – Позвольте же мне в таком случае вручить Алексею Дмитриевичу моего «Соловушку».

Она протягивает Кострову кибернетическую птичку и торопливо целует его в щеку.

Потом все пьют шампанское и произносят тосты в честь Алексея, а он смущенно отшучивается и испытывает странное удовлетворение оттого, что Галина сидит поодаль от него, рядом с мужем.

– Хорошая пара, – шепчет Алексею жена астрофизика Мартынова.

«Да, – не без зависти думает Алексей, взглянув на Басова и Галину, – действительно пара! Непонятно даже, в чем там у них дело? Из-за чего они не поладили?»

В полночь гости начинают расходиться. Басов пытается проводить жену, но Галина так энергично протестует, что он не решается настаивать.

– Ну что ж, – говорит он растерянно, – я тогда у юбиляра останусь. Не возражаешь, Алексей Дмитриевич?

А когда все расходятся, просит Кострова:

– Нет ли у тебя чего-нибудь покрепче? Терпеть не могу этот благородный юбилейный напиток – шампанское. К тому же и на душе чертовски скверно.

Алексей молча достает бутылку коньяка. Басов, налив себе, спрашивает:

– А ты?

– Нет, спасибо.

– Ну, как хочешь.

И он торопливо выпивает две рюмки подряд, не закусывая. Потом сердито отодвигает бутылку.

– Нет, не опьянеть мне, видно…

Костров молчит.

– Положение мое безнадежнее, чем у Пигмалиона, – бормочет Басов. – Тот хоть смог упросить богов оживить скульптуру, в которую влюбился, а мне у кого просить помощи?

– Стоит ли такому бравому мужчине завидовать Пигмалиону? – усмехается Костров. – Ты и без богов своего добьешься. У тебя все впереди.

– А что впереди? – раздраженно спрашивает Басов. – Жизнь? Так ведь мне уже за сорок. Научная карьера? А на чем ее сделаешь? Каким открытием поразишь человечество? Поимкой радиосигнала разумных существ из Космоса? Сколько уже прослушиваем мы астеническое тело Вселенной нашими радиостетоскопами? И что же? Что слышим, кроме бронхиального поскрипывания атомарного водорода в межзвездном пространстве?

Он молчит некоторое время, тяжко вздыхая, потом продолжает упавшим голосом:

– Мне вообще все чаще кажется теперь, что мы одиноки во Вселенной… Жизнь на других мирах либо вовсе не существует, либо не достигла там такого совершенства, как у нас. Я без труда представляю себе целые планеты, населенные лишь микроорганизмами, не способными к дальнейшей эволюции. Знаю, что ты можешь мне возразить. Не торопись, однако. Я ведь за бесконечную Вселенную и где-то там, за пределами Метагалактики, допускаю наличие миров, подобных нашему и даже более совершенных. Они, однако, за миллиарды парсеков от нас. Устанет и свет идти такие расстояния…

Басов берет с блюдечка ломтик лимона. Слизывает с него сахарную пудру. Морщится. Красивое, полное лицо его становится дряблым.

«Посмотрела бы на него сейчас Галина, – возникает недобрая мысль у Кострова. – А может быть, она уже видела его таким?..»

Басов с гримасой отвращения надкусывает лимон.

– Системы метагалактик во Вселенной могут обладать к тому же положительной кривизной и быть замкнутыми, как доказал это Эйнштейн. Кванты света и электромагнитные волны соседних метагалактик будут в таком случае совершать «кругосветные путешествия» внутри своих систем, не имея возможности проникнуть в нашу Метагалактику. От кого же ждать тогда сигнала? Кто его подаст? Не господь же бог?..

Костров поднимает на Басова усталые глаза, спрашивает:

– Зачем же ты взялся тогда возглавлять коллектив, в научную задачу которого не веришь?

– А потому, что мне предложили здесь пост директора. В другом месте я мог бы рассчитывать лишь на должность старшего научного сотрудника.

Никогда еще не был Басов так откровенен с Костровым. Видно, захмелел все-таки… А может быть, это размолвка с Галиной так на него подействовала? Несколько лет назад Костров работал с ним в Бюраканской астрофизической обсерватории. Басов славился там необычайным энтузиазмом. А может быть, только притворялся?

Басов вдруг как-то сразу сникает. Облокотившись о стол и подперев голову руками, он неподвижно сидит некоторое время с закрытыми глазами.

«Заснул, наверное», – решает Костров. Но Михаил Иванович, не меняя позы и не открывая глаз, спрашивает вдруг:

– Сколько времени, Алексей?

– Около часа.

– Ну, я пойду тогда.

Он тяжело поднимается из-за стола и нетвердой походкой идет к двери.

– Извини, что морочил тебе голову, и не принимай всерьез того, что я наговорил…

Домик Кострова отгорожен от других строений густой стеной кустарника. Алексей любит этот укромный уголок, в котором всегда можно без помех отдохнуть и подумать. Хочется и сейчас посидеть под открытым небом, подышать съежим воздухом.

Свежий воздух действует на Алексея успокаивающе. Костров смотрит на звездное летнее небо, отыскивая на нем то место, где должен находиться Фоцис, плохо видный невооруженным глазом. Теперь с помощью новой аппаратуры удалось взять его изолированное радиоизлучение. Остается запастись терпением и ждать расшифровки этих радиосигналов. Если удастся установить их искусственное происхождение, будет решен и вопрос обитаемости какой-то из планет Фоциса.

Слово за Галиной Басовой и ее вычислительными машинами.

При воспоминании о Галине почти зримо возникает и образ Басова, растерянного и жалкого. Никогда бы не поверил Алексей, что этот человек может так размагнититься.

«Нет, надо гнать от себя любовь! – неожиданно заключает он, энергично мотнув головой. – Не подпускать ее на пушечный выстрел…»

3

В эту ночь Алексей спит плохо. Просыпается с головной болью. Хочет проглотить таблетку пирамидона, но раздумывает: лучше принять холодный душ. Стоя под сильными колючими струйками воды, Алексей слегка поеживается. Энергично промассажировав свое крепкое, хорошо натренированное тело, начинает ощущать, как вместе со свежестью приходит бодрость. Незаметно утихает головная боль.

«Теперь за работу!» – весело думает Алексей.

…Рефлектор радиотелескопа, на котором работает Костров, огромной металлической чашей вздымается над землей. Аппаратура размещается в белом здании неподалеку. Окна аппаратной широко распахнуты. В одном из них Алексей еще издали замечает склоненную над измерительными приборами голову своего помощника Сергея Рогова. Он рассматривает фотопленку с показаниями осциллографа.

– Ну, что у вас нового, Сережа? – спрашивает Костров, входя в аппаратную.

– Да все то же, Алексей Дмитриевич. Профиль сигнала по-прежнему неизменен.

Рассеянно просмотрев пленку, Костров просит:

– Передайте ее Галине. Пусть она обработает и эти данные.

Костров «охотится» за искусственными радиосигналами из Космоса уже не первый год, неутомимо совершенствуя антенны и приемную аппаратуру. Сейчас его интересует Фоцис – звезда, близкая по спектральному классу к нашему Солнцу. Спектральный класс его – G5, температура – 5500 градусов. Он немного холоднее Солнца, но тепла его вполне достаточно, чтобы обогреть свои планеты.

Зато Фоцис старше Солнца, и жизнь на его планетах могла достигнуть большего совершенства, чем на Земле. Весьма вероятно поэтому, что с Фоциса может прийти искусственный сигнал. И, конечно же, придет он на волне двадцать один сантиметр, на которой излучает межзвездный водород, самый распространенный газ Вселенной. Обитатели цивилизованных миров не могли не принять этот природный эталон длины волн для осуществления космических радиопередач.

Неожиданно в аппаратную входит Басов. Михаил Иванович очень бледен – видимо, тоже неважно провел ночь.

Не заикнувшись даже о ночной беседе, будто и не было ее, он заводит разговор о ходе наблюдений Кострова за Фоцисом. Выслушав ответ Алексея, качает головой, говорит с укоризной:

– Да-с, не порадовали вы меня сегодня. По-прежнему все беспросветно…

– Почему же?

– А сколько еще можно возиться с этим Фоцисом?

– Сам знаешь, как опасна поспешность в таком деле. К тому же три месяца – не такой уж большой срок.

– А года было бы достаточно? – насмешливо щурится Басов.

– Да, пожалуй… – не очень уверенно соглашается Костров.

– Ну так вот! – с каким-то непонятным торжеством восклицает директор радиоастрономической обсерватории. – Американцы занимались радиоизлучением Фоциса ровно год, тебе это известно. А сейчас я прочел в бюллетене международной научно-технической информации, что они отказались от исследования Фоциса.

– Ну и что же? – удивленно поднимает брови Костров. – Значит, у них не хватило терпения. Они быстрых побед жаждут.

– Американцы действительно торопятся удивить мир очередной сенсацией, но не все. Ты же знаешь, что наблюдение за Фоцисом вел у них такой астроном, как Томас Брейсуэйт.

– Да, Брейсуэйт – серьезный ученый, – соглашается Костров, – но он не волен ведь в своих действиях. Его начальству надоело, видимо, ждать, пока он проанализирует все данные.

Басов недовольно морщится:

– Я знаю, ты упрям, и не порицаю тебя за это. Должен же ты понимать, однако, что и для нас немаловажно первыми принять искусственный сигнал из Космоса.

– Не беспокойся, понимаю это не хуже тебя. – Алексей понижает голос: – А вот ты вообще, кажется, не очень веришь в обитаемость галактик. Откуда же в таком случае ждешь сигнала?

– Я был бы плохим материалистом, если бы не верил не только в существование жизни во Вселенной, но и в высокое ее развитие во многих мирах нашей Галактики, – заявляет Басов так энергично, что Алексей начинает сомневаться даже: он ли всего несколько часов назад говорил о том, как одиноко человечество, или, может быть, Басов был так пьян, что не помнит теперь, о чем говорил? – И мы будем искать эту жизнь всюду, куда позволит проникнуть разрешающая способность наших приборов, – вдохновенно продолжает Басов. – Климов только что сообщил, будто принял с дзеты Люпуса радиосигналы на волне двадцать один сантиметр, профиль которых отличается от профиля излучений межзвездного водорода.

– Ну что же, я рад за него, – почти равнодушно отзывается Костров. – Может быть, ему и повезло. Я еще в Бюракане занимался этой звездой, но безрезультатно.

– Значит, и у тебя не хватило тогда терпения! – почти торжествующе восклицает Басов. – Дзета Люпуса очень похожа на наше Солнце. Ее подкласс – G2, а расстояние до нее в три раза меньше, чем до твоего Фоциса. Так что ты напрасно от нее отрекся. Еще не поздно вернуться, однако…

– А я не понимаю, почему так беспокоит тебя моя «измена» дзете Люпуса? Ею занимается Климов, зачем же дублировать его работу?

Басов снова морщится, будто в рот ему попало что-то очень кислое. Поясняет с явной неохотой:

– Для меня, видишь ли, не безразлично, кто будет заниматься этой, я бы сказал, очень перспективной звездой. К тому же ты ведь знаешь, что у нас скоро вступит в строй семидесятиметровый рефлектор. Не могу же я доверить его Климову.

– А мне?

– Тебе доверю, но только в том случае, если ты займешься дзетой Люпуса или альфой Кобры.

– А альфа Кобры чем же тебя привлекла? С нее тоже были приняты какие-нибудь «обнадеживающие» сигналы?

– Ею Томас Брейсуэйт заинтересовался, – почему-то почти шепотом сообщает Басов. – А я очень в него верю.

Этот человек делается вдруг неприятен Кострову, и он говорит очень холодно:

– Твое дело, конечно, в кого верить. А если моим мнением интересуешься, то я не советовал бы тебе так пренебрежительно относиться к Климову. Он очень способный, я даже употребил бы в данном случае твое любимое определение – «перспективный» ученый. Дублировать его я не намерен. Пусть не только изучает «перспективные» звезды, типа дзеты Люпуса или альфы Кобры, но и работает на семидесятиметровой антенне. Я только порадуюсь этому.

– Ну, как знаешь, – недовольно бурчит Басов и уходит не попрощавшись.

Оставшись один, Костров собирается проверить радиоспектрометр, как вдруг дверь распахивается и появляется Галина.

– Я все слышала, – говорит она сдавленным от волнения голосом. – Мне бы лучше других следовало знать своего муженька и ничему не удивляться, однако даже я не ожидала от него такого…

Алексей молчит, не зная, что ей сказать, а Галина продолжает, с трудом сдерживая негодование:

– Постеснялся хотя бы разоблачать свою ориентацию. И потом, откуда такой энтузиазм, такая вера в обитаемость Галактики? Передо мной он вечно скепсис свой изливает: «Мы одни во Вселенной. Вокруг слепая стихия, вырождение и «белая смерть» космической материи»! Сверхновые звезды у него – «самоубийцы», белые карлики – «звезды-банкроты». От такой картины завыть можно, глядя в бездонное небо. И я все ждала, что вот-вот заговорит он об этом открыто или хотя бы попросит от должности отстранить. И вдруг такой необычайный практицизм и жажда открытий!

– Ну что вы так уж его ниспровергаете, – пробует заступиться за Басова Алексей. – Он человек незаурядный, с большой эрудицией. Особенно его памяти я всегда завидовал…

– Ну, знаете ли, – с досадой перебивает Галина, – это не память у него, а запоминающее устройство, как в электронно-счетной машине… И потом, память и эрудиция – это не одно и то же.

Костров слушает Галину, не скрывая удивления. Значит, у Басовых не случайная размолвка. Она неплохо разбирается в людях. Получше, пожалуй, чем он, Алексей Костров. И он проникается еще большим уважением к этой женщине, хотя вслух произносит укоризненно:

– Вот уж никогда не думал, что вы такая злая…

– А это, знаете ли, не такое уж плохое качество – быть, когда нужно, злой, – хмурится Галина. – Вам бы оно тоже пригодилось. Но вы все-таки молодец, не поддались на лестное предложение директора. Не взял он вас и новой антенной, хотя я понимаю, что значил бы для вас радиометр с зеркалом в семьдесят метров. И не меняйте, пожалуйста, вашего Фоциса ни на дзету Люпуса, ни на альфу Кобры. Мы непременно выжмем из его «радиограммы» все, что только будет в силах кибернетики.

– И ваших, – улыбается Алексей.

– Да, и моих, более скромных, конечно. Хотя, должна вам честно признаться, ничем не могу вас пока порадовать…

4

Спустя несколько дней обсерваторию посещают несколько иностранных ученых и сопровождающие их журналисты. Басов, встревоженный их приездом, суетится, наводит порядок, инструктирует научных сотрудников. Заходит он и к Кострову, хотя в последнее время был с ним холоден и разговаривал лишь по служебным делам. А теперь приветливо улыбается и спрашивает прежним дружеским тоном:

– Ну, как дела, Алексей Дмитриевич? Американцы к тебе зайдут сейчас, так ты с ними поделикатнее.

– А нельзя ли, чтобы не заходили? Ну о чем я с ними буду говорить? Чем похвалюсь? Ты же знаешь, какие у меня успехи. Отведи их лучше к Климову.

– Но ведь тебя там, – он почему-то тычет пальцем в небо, – за границей, знают. Ты доктор наук, твои работы переведены на английский. Эти господа о тебе еще в Москве спрашивали. Так что ты к этому подготовься.

– Что же, мне для этого в смокинг облачаться? – ворчит Костров.

– На смокинге не настаиваю, а вот о чем будешь говорить с ними, подумай. Да учти, что это не представители дружественного демократического государства. К тому же с ними журналисты. Эти могут написать такое, о чем ты даже и не собираешься говорить.

– Так за каким же чертом тогда мне с ними встречаться? – злится Костров. – Если они могут написать такое, о чем я с ними говорить не собираюсь, так у них вообще нет необходимости во встрече со мною.

– Поэтому-то и нужно не молчать, а говорить, – поучает Басов. – Там, где ты промолчишь, они и напишут за тебя. А говорить нужно, опять-таки помня, с кем имеешь дело, – дипломатично, всего не выкладывая. Избави тебя бог бухнуть им, что у нас ничего пока не получается, чтобы они потом не раструбили на весь мир о нашем бессилии…

– Ну ладно, – резко обрывает Костров. – Будем считать, что инструктаж окончен. Сам как-нибудь соображу, о чем с ними разговаривать. Дай только мне хорошего переводчика.

– Переводить тебе будет Галина. Я уже предупредил ее. А ты помни, что у тебя партийный билет в кармане…

Кострову хочется сказать, что партийный билет у него не только в кармане, но нет никакого желания продолжать разговор с этим человеком. Он лишь вспоминает с невольной усмешкой: «А ведь верно изрек кто-то: покажись мне, каков ты в начальниках, и я скажу тебе, что ты за человек».

Вопреки опасениям Басова, американцы ведут себя очень деликатно. Вопросы задают деловито и дружелюбно. Даже журналисты вполне корректны. Да и Галина переводит так, что ответы Кострова их вполне удовлетворяют. Алексей, хотя и не решается говорить по-английски из-за плохого произношения, но понимает почти все, что спрашивают американцы и что переводит им Галина. Старший из американцев и сам, оказывается, ведет исследование космического радиоизлучения, но потерял уже всякую надежду на возможность уловить сигнал искусственного происхождения.

– Ну, а как вы? – спрашивает он. – Все еще надеетесь?

– Все еще, – не очень охотно отвечает Костров.

– И вас не смущают ни новые гипотезы, ни новые данные о строении Вселенной?

– Нет, не смущают. А какие, собственно, новые данные?

– Красное смещение, например.

– Этим новым данным более двух десятков лет, – усмехается Костров.

– Но теперь они бесспорны. Бесспорна в этой связи и гипотеза расширяющейся Вселенной.

– Вселенной?

– Ну хорошо, допустим, не всей Вселенной, а лишь Метагалактики. Это не меняет существа моей точки зрения на эволюцию органической материи.

– А какими же еще новыми данными вы располагаете?

– Существованием вещества и антивещества.

– Так-так… – Костров начинает понимать «точку зрения» американца. – Метагалактика, значит, расширяется, и где-то на периферии вещество ее встречается с антивеществом соседней Метагалактики. Аннигиляция, грандиозный взрыв, превращение вещества в излучение – и все сначала? Эволюция Метагалактики через катастрофу?

– Совершенно верно, – убежденно кивает головой американец. – И если это так – а я не сомневаюсь, что это именно так, – значит, нет никаких объективных оснований полагать, что на какой-то из галактик живая материя достигла большего совершенства, чем у нас, ибо все эти галактики существуют не многим дольше нашей солнечной системы.

– Вы полагаете, значит, что процесс эволюции органической материи протекает всюду одинаково?

– Да, более или менее. Разница в несколько миллионов лет тут не имеет никакого значения. Для развития живых существ от первичной белковой молекулы до хомо сапиэнс[3]3
  Человек как разумное существо (лат.).


[Закрыть] требуются, как известно, миллиарды лет. Думается мне даже, что нашей планете просто посчастливилось завершить эволюцию органической материи созданием современного человека в такой короткий срок. А так как эволюция не только органической, но и вообще любой материи конечна – я имею в виду те космические катастрофы, в результате которых все приходит в исходное состояние проматерии, – то живые существа лишь в исключительных случаях успевают развиться до состояния мыслящих.

Американец говорит так убежденно, что у Кострова пропадает всякая охота спорить с ним. Разубедить его можно разве что конкретным фактом приема искусственного сигнала из Космоса.

– В связи с этим, – продолжает американец, – просто непостижимо, каким образом кому-то тут у вас удалось принять чуть ли не целую радиопередачу с дзеты Люпуса. Об этом только что сообщил нам ваш директор.

Костров с Галиной смущенно переглядываются, не зная, что ответить. Хорошо еще, что гость не просит разъяснений. А когда они уходят наконец, Алексей с досадой спрашивает Галину:

– Что же такое мог сообщить им Михаил Иванович?

– Это он о Климове, наверное, раззвонил, – хмурится Галина. – Климов действительно принял сигнал, непохожий на излучение водорода, но нет ведь пока никаких доказательств, что он имеет искусственное происхождение. Надо спросить Басова, зачем он болтает об этом раньше времени.

– Э, не стоит! – вяло машет рукой Костров. – Теперь этого все равно не поправить.