Текст книги "Невидимые бои"

Автор книги: Николай Тарианов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Стив «вживается»

Перелет из Парижа в Москву на ТУ-104 занял три с половиной часа. Над Брюсселем миловидная стюардесса с загнутыми кверху ресницами, в изящной синей форме начала разносить пассажирам завтрак. Рюмка армянского коньяка и превосходная зернистая икра привели несколько нервничавшего Уотсона в хорошее настроение. Завтрак почти закончился над Копенгагеном. Кофе, тоже с коньяком, пили уже над Ригой. Минут через сорок ТУ-104 начал плавно снижаться, бесшумно выпустил массивные колеса шасси и мягко сел на бетонную дорожку Шереметьевского аэродрома.

Великолепный самолет, приятная стюардесса, вкусный завтрак – такими были первые впечатления Уотсона о «советском образе жизни». «Да, – размышлял он с некоторой внутренней тревогой, – теперь русские не те, какими я знал их прежде».

Через час Уотсон зарегистрировался в гостинице «Метрополь». Горничная провела его в номер, проверила свет в ванной комнате, ушла, отказавшись от предложенных чаевых.

Уотсон открыл широкое окно. Москва… Взметнула в небо бронзовые гривы квадрига Большого театра. На большой площади высится памятник Карлу Марксу. «Да, закрутил дела старик», – подумал Уотсон, глядя на величественный монумент.

Огромный город, неизвестный и чужой. Что принесет он ему: успех, деньги или поражение и, может быть, тюрьму?

К работе в России Уотсон готовился долго и обстоятельно. Еще до войны окончил русское отделение Лондонской школы славянских языков. Школа по заслугам считалась лучше той, что имеется при Колумбийском университете в Нью-Йорке. Но только теперь, через много лет после второй мировой войны, Уотсон впервые попал в Советский Союз. Язык он и теперь еще знал неплохо. Кое-какую практику дала его работа с белогвардейцами в Париже и в Берлине. В Москве он решил до поры до времени скрывать свое знание русского языка. Это, пожалуй, облегчит маскировку.

Началась бурная светская жизнь. По установившемуся обычаю появление нового человека в колонии иностранных журналистов отмечалось серией официальных приемов и неофициальных попоек. Официальные начинались в какой-нибудь семейной квартире. За виски с содовой и сухим мартини (джин с вермутом) Уотсон знакомился с корреспондентами, их женами и приятельницами. Приемы завершались в более узком составе далеко за полночь, в каком-либо холостяцком апартаменте бурной попойкой, переходящей в нечто весьма напоминающее оргию.

Иногда во время таких попоек куда-то исчезали то чей-нибудь муж, то чья-либо жена. «Осиротевший» супруг звонил во все концы города, к коллегам и к дипломатам, разыскивая заблудшую овцу. «Овца», как правило, объявлялась под утро, с серым, измятым лицом, хмурая и молчаливая. Иногда это вызывало бурные сцены, с шумными объяснениями, истеричными воплями и даже потасовками. Чаще все обходилось – дух взаимного прощения покрывал все.

Уже в первую неделю Уотсон попал под «опеку» известной контрразведчицы Алис Портер. Эта некогда немало страдавшая, а ныне просто спившаяся женщина держалась на своей последней – она это знала – работе секретаря корреспондента тем, что одновременно имела семь любовников в большой иностранной журналистской колонии. Ее задачей было следить за политическими настроениями «подопечных» и докладывать о них представителю американской тайной полиции – ФБР, работавшему «под крышей» в посольстве в звании второго секретаря.

Когда-то привлекательная, а ныне изможденная, полуистеричная женщина много пила и даже попала однажды в вытрезвитель.

Зная, что изображать из себя влюбленную было бы смехотворно, Алис действовала напролом. Изрядно выпив, но еще не потеряв равновесия, она нагрянула однажды вечером к Уотсону домой, почти не одетая, лихорадочно возбужденная – под явным воздействием какого-то наркотика.

Поморщившись, Стив решил было побыстрее избавиться от нее. Но Алис, войдя в комнату, плюхнулась в кресло.

Разговор был цинично откровенным. Алис дала понять Стиву, что знает о его принадлежности к ЦРУ. Ну, а она – контрразведчица. Если Стив отвергнет ее дружбу, она вынуждена будет сообщить об этом. Возникнут подозрения. Если не отвергнет и к тому же окажется не таким уж скупердяем – ей надо не много, полдюжины бутылок виски в месяц, это стоит всего лишь около пятнадцати долларов, – все будет шито-крыто. Ее боссы начнут получать положительные доклады. Стив будет избавлен от многих хлопот и даже неприятностей.

– Ну, так как же? Я думаю, вам не стоит пренебрегать мною…

Стив был опытным разведчиком. Он знал повадки своей контрразведки. И он не пренебрег. После этого дела его в иностранной колонии пошли совсем гладко. Теперь его наперебой приглашали к себе уже не только корреспонденты, но и дипломаты. От многоопытной и хорошо осведомленной Алис он узнавал всю подноготную своих коллег по колонии. После четвертого стакана джина Алис, ощутив нечто вроде привязанности к Уотсону, начинала бормотать:

– Конечно, разумеется, ты прав. Я грязная, спившаяся свинья. Я с тобой согласна.

Уотсон, терпеливо слушавший обычно ее бормотание, начал вслух протестовать против такого самобичевания. Но про себя полностью соглашался с этими жесткими формулировками.

– Нет, нет, не притворяйся, – пьяным голосом бубнила Алис. – Но когда-то я была человеком…

Она начинала хохотать резким ломающимся смехом – от него становилось жутковато.

Вытирая платком распухший нос, Алис отпивала из стакана, пока он не пустел.

– А они? – громко, почти крича, продолжала она. – Они что собой представляют? Жена одного дипломата мне руку не подала на приеме в прошлом году. Знаю, мол, какая ты! А сама? Живет с пасынком пятнадцатилетним, сидит с ним в своей стране, к мужу глаз не кажет. А муж утешается с молоденьким атташе. Все знают, как он умолял министра включить этого выродка в состав посольства.

Эти сведения были очень полезны для Стива. Он использовал их впоследствии в своей работе против дипломатов союзных его стране государств. Выражая притворное удивление, он побуждал Алис рассказывать ему все новые истории, грязные, порой чудовищные. У Стива они не вызывали отвращения и даже забавляли его: он привык копаться в гнойных язвах…

– А этот корреспондент (Алис назвала крупное иностранное телеграфное агентство)! Заманил сюда на лето взрослую дочь – с ее матерью он давно уже развелся, – изнасиловал ее и год не выпускал отсюда. Сейчас собирает ее со своим сыном-внуком в Лондон, там этого несчастного сдадут в частный приют – денег у него хватит. Красавица была девушка, спортсменка, умница…

Его помощник живет – из скупости – с уродливой старушкой, представляющей французскую реакционную газетку. Никак не может она забыть, что была когда-то женщиной.

Некоторые подстегивают себя морфием или кокаином – одного пришлось даже отправить домой, где он и сошел с ума.

Алис умолкла, глаза ее расширились, она уставилась в одну точку. Молчал и Уотсон. «Хороша контрразведчица, – думал он. – Эта кончит самоубийством, если, конечно, не умрет от пьянства».

– Слушай, Стив, – зашелестел вдруг хриплый, прерывающийся шепот женщины. – А что лучше – пуля или яд? От яда мучаются очень. А пулей – больно. Я так боюсь боли…

– Не надо, Алис, – решительно запротестовал Стив («Нанюхается кокаина, проторчит здесь сутки, одурелая. Это мне – ни к чему»).

– Ну, тогда налей. – Протянула стакан, жадно глядела, как льется золотистая струя виски из пузатой бутылки «Ват-69». Выпила залпом, не закусывая.

Виски и джина в колонии было много – десятками ящиков доставляли из Копенгагена на самолетах в посольство. Продавали своим без акцизного сбора, позволяя экономить по пяти долларов на кварте. Спиться или споить кого-нибудь было не трудно.

Так, собственно, и получалось с иными из тех немногих знающих и даже талантливых людей, которые, разобравшись в советской действительности, начинали посылать в свои газеты правдивые интересные корреспонденции. Часть таких корреспонденции поначалу даже прорывалась на страницы газет. Сразу же вмешивался – тайно, негласно – государственный департамент, и через некоторое время газета отзывала корреспондента. Нередко он терял при этом работу в редакции. Хорошо еще, если удавалось устроиться в какое-либо рекламное агентство.

С одним из журналистов был скандал. Напившись на вечеринке, он принялся кричать:

– Кто мы? Шлюхи мы газетные, вот кто! Продажные шкуры!..

Но такие держались недолго. Закреплялись на этой работе – до первого провала – другие, те, кто умел заводить знакомства с сомнительными людьми – фарцовщиками, полубитниками и заурядными распутницами.

За бутылку виски с яркой этикеткой, за старые, дырявые, но цветастые носки, потертые нейлоновые рубашки и – пуще всего – узенькие техасские брючки с яркой, в ладонь фирменной этикеткой на седалище они скупали слухи, сплетни, плоские анекдоты с запашком. Иногда, словно крупный лещ среди мелких окуней, попадались в этом улове и ценная разведывательная информация или намек на нее. Тогда начинали усиленно «разрабатывать» людей, через которых удалось получить сведения, стараясь добраться до драгоценного источника.

Обобщив опыт «утилизации» этих подонков, пресмыкающихся перед долларом, ЦРУ поручило своим агентам в Москве использовать их и для распространения антисоветских анекдотов и слухов. Когда вся эта дрянь, словно волны по грязной луже, распространялась, ее подхватывали, передавали в американскую прессу, выдавая за «творчество» «русских авторов».

Были в Москве и известные, серьезные американские журналисты. Некоторые работали здесь долгие годы, их уважали, приветливо принимали. Такие, зная, что за гуси эти уотсоны, не сближались с ними, не желая компрометировать и себя, и свои редакции.

Коса и камень

Изучая обстановку, Уотсон довольно быстро разобрался в некоторых особенностях деятельности своих коллег.

В иностранной колонии – дипломатической и журналистской – торговали все и всем – от жевательной резинки, магнитофонов и поношенных костюмов до валюты. В дипломатическом багаже за границу часто вывозилось немало ценностей, скупленных на деньги, добытые самой вульгарной, часто мелкой, спекуляцией. Вывозили и новые русские рубли – на черных биржах Женевы, Парижа и Лондона иностранные разведки скупали их за большие деньги. Ими снабжали агентов, забрасываемых в Советский Союз нелегально, «по-черному».

Не торопясь, стараясь не обнаружить себя, начал Уотсон свой разведывательный шпионский поиск. Завязывал как можно больше знакомств, пытаясь установить прочные связи с советскими журналистами. Искал прежде всего людей, падких до даровой выпивки, скудной дешевой закуски.

Первое время, знакомясь, Уотсон держался настороженно.

И только в том, не частом, случае, когда собутыльник поддавался на крохотные, незаметные для неопытного глаза провокации, раскатисто хохотал, услыхав скабрезный политический анекдот (обычно Уотсон начинал издалека – с американских анекдотов, незаметно переходя на «русские», вывезенные из архивов ЦРУ), марающий советскую действительность. Проверив таким образом человека, начинал действовать мягко, осторожно, изобретательно. Высказав несколько сочувственных и, разумеется, совершенно неискренних суждений о советских людях, он заговаривал о том, что вот, дескать, трудятся они, но далеко не всегда получают то, чего заслуживают. Жилье, правда, сейчас строится вовсю. А одежда? Обувь? Ракеты делают, а костюм вон сколько стоит. Кстати, он, Уотсон, может при случае продать костюмчик. Шерсть с дакроном – износу нет. Недорого.

Если собеседник был умный и честный человек – на этом знакомство обычно заканчивалось. Однажды Уотсон едва не схлопотал по физиономии от одного горячего грузина. Но если захмелевший собутыльник кивал головой, поддакивал или даже просто поддерживал эту тему, не давая отпора, Уотсон заканчивал обычно просьбой помочь ему написать обзор высказываний советской прессы.

– Секретаря, знаете, нет, – говорил он, – языка не знаю, иногда помогают коллеги, но разве на это можно рассчитывать? Разумеется, за все будет заплачено – хотите деньгами, хотите натурой – вещами.

Надо сказать, что успеха в этих своих заходах Уотсон пока не имел. Один только пьянчужка, изгнанный из всех редакций, согласился было по пьяной лавочке написать такой обзор. Но, протрезвев, все-таки понял смысл уотсоновской затеи и больше не показывался. Уотсону пришлось довольствоваться тем немногим, что удавалось уловить на приемах, вытянуть из западных немцев, французов и других атлантических «союзников».

Уотсон понимал, что коса его разведывательного опыта находит на камень советской бдительности. Он уже начинал немного беспокоиться – редко у него проходил год в чужой стране без серьезного успеха, кое-где, в других странах, люди, желающие продать свою страну, летели на американского разведчика, как мухи на мед. А здесь – кругом стена. Теперь он понял, почему его начальство по ЦРУ так ценило Купца. Ведь в ЦРУ лучше Уотсона знали, что привлечь, завербовать нового агента ему почти наверняка не удастся. И Купец стал для Уотсона той козырной картой, тем тузом, которого он уже собирался, словно карточный шулер, вытащить из своего рукава.

Но именно потому, что это был главный – и последний – козырь, Уотсон не пускал его в ход, довольствуясь мелочишкой, которая попадалась на его пути. Ему удавалось иногда сближаться с неопытными молодыми людьми, по роду своей работы получавшими приглашения на приемы, устраивавшимися различными советскими учреждениями и организациями, иностранными посольствами, инкоррами. Найдя такого на приемах, Уотсон затем пытался организовать встречи с ним уже наедине, в гостиницах, ресторанах, кафе. Теперь, наученный опытом первого года, Уотсон выдавал себя уже за «испытанного» друга Советского Союза. Веря ему, эти молодые люди принимали приглашения, встречались с ним. И тут, на второй, третьей встрече, Уотсон выпускал когти. Более умные начинали понимать замыслы Уотсона и прекращали встречи. Менее разумные, слыша его заверения, продолжали поддерживать знакомство. Часто, сами того не подозревая, они выбалтывали различные сведения, представлявшие интерес для вашингтонских боссов Уотсона.

Но такой добычи попадалось не много.

Потом у Стива появилось несколько «друзей» из молодых литераторов и художников, считавших себя «обиженными». Дилетанты с большим самомнением, они надеялись с его помощью привлечь к себе внимание за границей, а затем уже добиваться «признания» у себя на родине. С такими Уотсон быстро находил общий язык. Льстя их раздутому самолюбию, разжигая их тщеславие, играя на их зависти – зависти неудачников, он не стеснялся. Запутав их сперва осторожными, а затем грубо антисоветскими разговорами, он сообщал им, что разговоры эти записаны магнитофоном через его потайной микрофон, давал прослушать запись. Этими и другими средствами Уотсону удалось в начале второго года прибрать кое-кого к рукам. Таких людей он использовал для собирания московских сплетен и слухов, для распространения обывательских настроений среди части «околотворческой» интеллигенции.

Презирая этих слизняков, зная, что рано или поздно они все равно провалятся, Уотсон не жалел их, не принимал даже никаких мер, чтобы прикрыть их от пристального и – он это знал – неизбежного внимания советских органов безопасности. Наоборот, открыто встречаясь с ними, специально коллекционируя связи, он раскрывал их, чтобы убедить чекистов в том, что это – его единственные «прегрешения» и он не делает ничего более серьезного, более вредного. Иногда, желая избавиться от использованного до конца подручного, он даже с нетерпением ждал, когда тот окажется на виду у чекистов и перестанет появляться.

Но внимание чекистов к Уотсону не только не ослабевало, а, наоборот, усиливалось, становилось все пристальнее.

Создав для себя надежное, по его мнению, «прикрытие», Уотсон, пользуясь шпионским жаргоном, «вышел на контакт» с Купцом. Собственно, надо было бы, по его расчетам, подержать его в резерве еще два-три месяца. Но уже на нескольких приемах Уотсон видел, как грубо, примитивно работает с его «резервом» некий западногерманский журналист. Уотсон специально следил за ним и однажды подошел в тот момент, когда, поздоровавшись с немцем, Купец сделал вид, что ищет в карманах папиросы. Немец вытащил из кармана пачку ароматных американских сигарет, откинул торцевую крышку, протянул к длинным жадным пальцам Купца. Одна из сигарет была выдвинута вперед, примерно на полсантиметра. Дрожащими пальцами Купец вытащил эту сигарету и – открыто, на виду у всех – спрятал ее в боковой карман пиджака.

– Идиот! – выругался про себя Уотсон. – Он его провалит…

Решительным шагом подойдя к двум собеседникам, Уотсон, притворившись подвыпившим, забалагурил:

– А, герр фон Уве! Здравствуйте, здравствуйте… Как поживает ваша такса?

Немец буркнул что-то, расплываясь, однако, в любезной улыбке. Глазами он приказал Купцу – «уходи».

Но Уотсон уже подхватил Купца под руку.

– Что же вы не познакомите меня с вашим другом? Я уже несколько раз вижу его на приемах, но до сих пор не знаком.

И, не дожидаясь, пока его представит стиснувший зубы фон Уве, он протянул Купцу руку.

– Уотсон. Корреспондент «Сан геральд». Слыхали о такой? – говорил он громко.

– Как же, как же, – угодливо затараторил Купец. – Я ведь тоже причастен к журналистике. Так сказать, коллега.

– Ну, вот и хорошо. Пойдем, выпьем за встречу, герр фон Уве.

Хмурясь, фон Уве тем не менее отошел в глубь зала, к столу, на котором громоздились бутылки всех мастей и калибров. Теперь Купец окончательно перешел с довольно бойкого немецкого на спотыкающийся английский. Уотсон его явно заинтересовал. Фон Уве подхватила под руку пьяненькая Портер. В нескольких залах ревел, вскрикивал, хохотал, гудел голосами прием. Никто не обращал на двух собеседников никакого внимания.

– А вы давно получали письма от родных из Киева? – на чистейшем русском языке негромко спросил вдруг Уотсон. И видя, как вытягивается лицо Купца, быстро, но четко, тихим, размеренным голосом добавил:

– Не изображайте на лице удивление. Улыбайтесь, черт вас возьми, притворяйтесь беззаботным.

Справившись с удивлением, Купец, не без дрожи в голосе, ответил:

– Что-то не пишут. Я собирался сам туда съездить, да все никак не выберу времени.

– Но вас, конечно, не забыли, – выразительно заключил Уотсон давно обусловленный пароль встречи. И тут же добавил:

– На этом сегодня закончим. Встретимся через неделю в Большом. Билет передам вам сейчас. Не уроните.

Поговорив еще минуту с Купцом, Уотсон протянул ему руку. Передача прошла гладко – билет не упал на пол. И, только отойдя от стола с напитками, американец вздохнул с облегчением. Да, он рисковал. Но другого случая и повода не было. Раз в год, не чаще, можно и рискнуть.

Полковник Борисов получает задание

Генерал-лейтенант, начальник одного из управлений Комитета государственной безопасности вызвал к себе полковника Борисова в конце дня. За окном строго делового кабинета, в котором не было ничего лишнего, синел вечер. Генерал был не молод, но по его фигуре хорошо тренированного человека это не чувствовалось. Это был очень спокойный человек. Говорил он неторопливо, никогда не повышая голоса.

– Что у вас есть об этом Уотсоне – корреспонденте «Сан геральд»? – спросил генерал.

Полковник – он был предупрежден о теме разговора – четко и деловито доложил, что имеются сигналы о попытках Уотсона установить нелегальные отношения с некоторыми представителями московского журналистского мира и мира искусств. Отмечены попытки получить информацию, составляющую государственную и военную тайну. Но, судя по всему, похвалиться Уотсону пока нечем.

Выслушав доклад, генерал поднял на полковника густые мохнатые брови.

– Надо ускорить изучение этого человека, Николай Михайлович. Как видите, это не просто посредственный журналист, а деятель совершенно иного плана. Пока он занимается мелочами. Но, судя по всему, это маскировка. Уотсон – бывалый разведчик: работал в Париже, Алжире, Берлине. Видимо, он еще не начал своей основной операции. Значит, скоро начнет. Продолжайте изучать его. Не упускайте деталей, даже незначительных черт. Из ста подозрений, действительно, не возникнет ни одного доказательства, как из ста индейских пирог не составить парохода. Но подобно тому как пирога была предшественницей парохода, подозрения, глубоко проверенные, тщательно изученные, могут натолкнуть на доказательства.

На подготовку группой специалистов плана всей операции, который, после всестороннего обсуждения, нужно было представить генералу на утверждение, Борисову было дано три дня.

* * *

На следующее утро полковник Борисов принялся выполнять полученное задание. Не торопясь, перелистывал он комплект «Сан геральд». Внимательно прочитывал корреспонденции Стива Уотсона, делая частые пометки в лежавшем перед ним блокноте. Статьи как статьи. Написанные в основном в дружественном тоне, они освещали различные стороны советской жизни. В отличие от многих своих коллег, собиравших материалы главным образом из критических фельетонов советских газет о бюрократах, взяточниках, жуликах, стилягах и тунеядцах – иностранные корреспонденты любят выдавать их за типичных советских людей, – Уотсон писал в основном объективно. О системе социального обеспечения в СССР. Об охране материнства и младенчества. О системе здравоохранения и советских здравницах. Однако в отдельных статьях проскальзывали тщательно замаскированные нотки иронии. Некоторые мысли корреспондента, внешне вполне лояльные по отношению к Советскому Союзу, приобретали противоположный смысл благодаря отдельным чисто американским метафорам, сравнениям и жаргонным словечкам. Даже не всякий англичанин уловил бы эти замаскированные намеки, хорошо понятные среднему американцу.

Уотсон, видимо, рассчитывал на то, что среди советских людей, читавших и анализировавших его статьи, конечно, не найдется таких, которым будут понятны эти сравнения и метафоры. И Уотсон, разумеется, никак не мог предполагать, что одним из его внимательных читателей окажется полковник Борисов, не только знающий в совершенстве английский язык в его американской разновидности, но и тонко разбирающийся во всех особенностях грамматического строя, произношения, лексики, морфологии и синтаксиса английского языка в его британском, ирландском, шотландском, канадском, австралийском, новозеландском и иных вариантах. Полковник Борисов неплохо знал также различные варианты так называемого «пиджин-инглиш». Этот своеобразный гибридный язык, состоящий из смеси адаптированных английских и азиатских слов, широко распространен в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Борисов увлекался изучением разновидностей английского языка и считался в Советском Союзе одним из лучших знатоков их многочисленных вариантов.

Эти знания не раз помогали Борисову разоблачать шпионов, выдававших себя за лиц, длительное время проживавших в англосаксонских странах. По акценту и лексике Борисов, как правило, безошибочно определял, где родился и получил образование тот или иной субъект. Во время войны Борисов не раз буквально за несколько минут разоблачал подброшенных немецко-фашистской разведкой «перебежчиков», выдававших себя за немцев американского происхождения. Несколько быстрых, точных вопросов об Америке на английском языке – и агенты вынуждены были признаваться, что их плохо подготовили к работе в Советском Союзе. Как подводила их самоуверенность руководителей гитлеровского «Абвера», считавших, что советские контрразведчики – простаки!.. Борисов мог часами декламировать стихи Лонгфелло, Уитмена, Сэндберга, Фроста. Быт и нравы Соединенных Штатов он знал не хуже Уотсона, а историю – несомненно значительно лучше его.

Одна из основных слабостей империалистических разведок как раз и состоит в том, что, засылая в Советский Союз своих разведчиков и сравнительно неплохо обученную агентуру, они не учитывают, что на работу в органы государственной безопасности партия направляет высокообразованных, поистине одаренных советских патриотов. Преданные партии, народу, советские чекисты – высококвалифицированные контрразведчики, постоянно оттачивают свое оружие в борьбе с коварным и опасным врагом.

В отличие от многих руководящих деятелей иностранных разведок, Бутч Стаймастер, как мы уже видели, довольно трезво оценивал возможности и способности советских контрразведчиков. Но даже Стаймастер не мог предвидеть, что в поединок с Уотсоном вступит такой опытный чекист, как полковник Борисов с группой своих товарищей.

Тщательно проанализировав «положительные» статьи этого «либерала» и сопоставив их с имеющимися уже данными о его поведении и связях, Борисов сразу же понял, что имеет дело с хитрым, увертливым врагом.

Подчиненных ему чекистов, в основном молодых, но способных людей, Николай Михайлович постоянно воспитывал в духе коллективизма. Он часто говорил им, что в сложных международных условиях «холодной войны», когда враг постоянно совершенствует методы своей подрывной работы против нашей страны, только тщательно продуманные коллективные усилия всех чекистов, занимающихся изучением того или иного подозрительного иностранца и его связей, создают возможность быстро внести ясность в его подлинные намерения и в тех случаях, когда он занимается недозволенной деятельностью, разоблачить и обезвредить его.

– Век шерлоков холмсов и контрразведывательных асов, если предположить, что такой век действительно был, прошел безвозвратно, – часто говорил своим подчиненным Борисов. – Кадровый разведчик, действующий на территории СССР, это орудие целого подразделения иностранных разведчиков, которые из-за границы руководят его действиями и деятельностью его местной агентуры. Этой деятельности необходимо противопоставить совместные усилия чекистов, умело применяющих в своей работе новейшие методы контрразведывательной работы, достижения передовой советской науки и техники.

Полковник Борисов и его молодые помощники установили: чем ближе подходил Уотсон к выполнению своего основного задания, тем хитрее, замысловатее становились его маневры. Он заводил все новые связи, афишировал старые, все чаще устраивал для знакомых советских журналистов приемы, приглашал их к своим коллегам.

Все чаще выдавал он себя за друга Советского Союза: подчеркивал свою веру в миролюбие советской внешней политики, осуждал сторонников «холодной войны». Круг его более или менее постоянных знакомств все расширялся, становился разнообразнее.

Изучая знакомых Уотсона, полковник Борисов вскоре подметил любопытную закономерность в их взаимоотношениях с американцем. В тех случаях, когда Уотсон видел, что тот или иной советский собеседник с любовью говорит о своей Родине, он сам выдавал себя за прогрессивно настроенного американца, горячо осуждал уродства капитализма. И продолжал встречаться с этим человеком.

В редких случаях американец убеждался в том, что его советский знакомый настроен «критически» к своей Родине, проявляет повышенный интерес к «прелестям» «американского образа жизни». Всячески разжигая этот интерес, Уотсон пытался активно влиять на этих людей, подрывать их веру в правильность пути, по которому советский народ идет к коммунизму.

Помощники полковника Борисова регулярно докладывали ему: Уотсон начинает проявлять все большую активность, все чаще пытается использовать своих знакомых, в особенности тех, на которых ему удалось повлиять, для сбора тенденциозных политических данных. Поручая своим нелегальным помощникам изучать настроения советских людей, их отношение к мероприятиям партии и правительства в области внутренней и внешней политики, он откровенно давал понять, что его интересуют лишь мнения и высказывания, идущие вразрез с «господствующими политическими настроениями» в стране. Иными словами, его интересовали ехидные насмешки, неумное балагурство и – больше всего – прямая враждебность к тому, чем жил весь советский народ Достать такой «товар» подручным Уотсона было нелегко. Но «шеф» не жалел подачек. И наиболее предприимчивые начали изобретать антисоветские анекдоты, реплики и даже целые диалоги. Все это шло в жадно раскрытые бункера ЦРУ.

Уотсон пытался и сам находить нужный ему свежий, «оригинальный» материал. Разговоры с советскими людьми на темы их повседневной жизни Уотсон обычно мотивировал желанием понять советскую действительность, чтобы «объективно» писать о ней в свою газету. Уотсон полагал, что чекистам, если они им заинтересуются, трудно будет провести грань между журналистикой и шпионажем. И действительно, не легко провести эту грань, когда речь идет о сборе сведений, необходимых разведкам для их идеологических диверсий. В конце концов, многое из того, что собирал Уотсон, это не государственная тайна, тем более, когда речь идет о грубых поделках, которыми часто снабжали агента ЦРУ его подручные. Но среди этого мусора попадались и факты, подбор которых граничил с нарушением Уголовного кодекса.