Текст книги "Невидимые бои"

Автор книги: Николай Тарианов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Среди надгробий и эпитафий

Смерть всегда вызывала у Уотсона невеселые размышления о хрупкости бытия и бренности земных забот. Особенно остры такие размышления весной, когда в воздухе носятся чарующие запахи оживающих после зимней спячки березовых почек, раздаются первые птичьи трели. В такой вот прекрасный предвесенний день оказался Уотсон на Ваганьковском кладбище.

Хоронили известного московского артиста, много лет радовавшего людей ярким искренним талантом. Пройдя недалеко от скромного памятника Сергею Есенину, процессия медленно проследовала к месту вечного успокоения, заполнив аллеи и дорожки между надгробиями. Зазвучали последние речи.

Среди толпы с выражением не столько скорби по ушедшему, сколько страха перед неотвратимо приближающимся собственным «мгновением истины» стоял Купец. Рядом с ним оказался Уотсон. Глазами показал Купцу – «пойдешь за мной». Поравнялись в далеком углу кладбища, в глухой аллее, заговорили. Поворот, другой. Вокруг никого не видно.

– Доклад, основанный на добытых вами материалах, – тихо заговорил Уотсон, – получил высокую оценку. Все ваши предложения о пропаганде против Советов одобрены. Мне поручено поблагодарить вас и передать очередное вознаграждение. – Уотсон сунул Купцу пухлый конверт. – Здесь две тысячи рублей и тысяча долларов. С долларами будьте осторожны. Ваши начали хватать этих… фарцовщиков. Советую тратить рубли. Доллары – спрятать.

– Спасибо. Конечно, для меня важнее благодарность, чем деньги, – лопотал Купец, суетливо пряча конверт.

– Мы достаточно хорошо знаем уже друг друга, чтобы быть откровенными, – отрезал Уотсон. – Благодарность! Бычий навоз – вот что такое благодарность.

По-русски Уотсон говорил переводом с английского.

– Доллары! – вот наша с вами цель. Я ведь тоже неплохо заработал на этом докладе.

«Да уж я представляю себе. Раз в пять больше меня», – подумал Купец, а вслух сказал:

– Конечно, и денежное вознаграждение – дело немаловажное. Но право же, я не из-за денег… – заключил он настолько неубедительным, ненатуральным голосом, что было ясно: из-за денег.

– Встречи на приемах прекращаем, – продолжал Уотсон. Нельзя испытывать судьбу. Будем встречаться раз в месяц. Следующий контакт ровно через месяц в 15.00 на Выставке достижений у главного входа в павильон машиностроения. Я пройду мимо, вы последуете за мной. Когда я удостоверюсь, что слежки нет, подойду к вам. Если кто-нибудь из нас заметит за собой «хвост», встреча отменяется и переносится ровно на неделю – в том же месте и в тот же час. Порядок срочного вызова вам известен.

Ваше следующее задание: материалы к очередному докладу о возможностях по разжиганию вражды между жителями кавказских и среднеазиатских республик. Подготовьте предложения о мерах с нашей стороны, способных усилить националистические настроения и межнациональную рознь.

Продолжая что-то говорить, Уотсон подошел к металлической ограде одной из могил, похлопал рукой по стойке.

– Неконтактную передачу проведем ровно через две недели, не позже 16.00 часов.

– Слушаюсь. Будет сделано, мистер Уотсон, – угодливо произнес Купец.

Уотсон поморщился:

– Никогда не нужно вслух произносить мою фамилию. Теперь самое главное – ваша бывшая жена замужем за профессором Михайловым?

– Да, сэр.

– Михайлов имеет отношение к производству ракет, – сказал Уотсон.

– Этого я не знаю, сэр.

– Мы это знаем. Срочно восстановите дружеские отношения с этой дамой. Денег на подарки не жалейте. Соберите исчерпывающие данные о Михайлове. Подробнейший режим его дня, адреса всех объектов, где он бывает и работает, берет ли работу домой, план квартиры, подробный список всех его друзей и родственников с указанием их места работы и домашних адресов.

Подробный письменный доклад по всем этим вопросам принесете ровно через месяц, когда мы встретимся на выставке. Там же получите дальнейшие указания по этому делу.

– Будет сделано, сэр.

– А теперь разойдемся. Я пойду вперед, вы задержитесь здесь на несколько минут.

И Уотсон медленно, скорбным шагом побрел к выходу с кладбища.

День подходил к концу. Отпустив начальника одной из лабораторий института, Корнелий Савельевич проводил его до двери кабинета, сердечно пожал руку. Потом сел на диван, откинул голову на спинку, задумался.

Целый день глубоко в подсознании мелькала недобрая, тревожная мысль. Уже несколько дней отгонял ее профессор, но она вновь и вновь возвращалась, словно осенняя муха, беспокойно жужжала в глубинных участках мозга. Всплывало решение – наиболее вероятное, наиболее логичное. Тяжелое. Неприятное.

Но решение созрело. А Корнелий Савельевич был человеком не только мысли, но и действия. И он подошел к внутреннему телефону.

Через несколько минут в комнату вошел приятный человек с седеющими висками и спокойным взглядом умных серых глаз.

– Вы меня звали, Корнелий Савельич? – спросил директора начальник одного из отделов института.

– Да, я просил вас зайти, Николай Сергеевич. Мне нужно с вами побеседовать. Но сперва попросим-ка принести нам по чашечке кофе.

– Мне бы чаю, Корнелий Савельич, – попросил Николай Сергеевич, садясь в кресло за низеньким столиком напротив дивана. – Покрепче.

Вызвав секретаря, профессор попросил принести чаю пришедшему, кофе – себе. Тяжело опустился на диван.

– Мне нелегко говорить об этом. Но мне представляется весьма странным поведение моей супруги… – медленно начал Михайлов. – Софьи Матвеевны, – поправился он.

И профессор рассказал коллеге о странных вопросах, которые с деланной, нарочитой наивностью задает ему Софи. Очень странной показалась «ревизия» его бумажника. Ведь у Софи всегда имеется достаточно денег на текущие расходы.

– Это было сразу же после моего возвращения из Н… Накануне отлета она пыталась выяснить, куда именно я отправляюсь. А тогда… тогда она, видимо, рассчитывала увидеть у меня в бумажнике билет на самолет. Недавно она просила меня устроить на работу своего племянника. Сказала, что представит его мне – попозже. Расспрашивает меня об «объекте». Хотя, вообще-то говоря, техникой она не интересуется. Может быть, это – преступное любопытство?

– Возможно, – вежливо, но уклончиво ответил собеседник. – Может быть, все это лишь праздное женское любопытство. А может быть, и нет… Что касается племянника, то что ж, пусть приходит в отдел найма и увольнения. Посмотрим, что за человек.

Через несколько дней профессор Михайлов вновь выехал в длительную командировку. Неделю спустя один из инженеров привез Софи письмо – коротенькое, милое и остроумное. Прошло две недели, и женщина даже привыкла к пустой квартире. По вечерам в квартире часто раздавался телефонный звонок, после которого Софи поспешно одевалась и пропадала допоздна.

Все становится на место

Совещание заканчивалось. Майор Кривонос выступил с обстоятельным докладом. Долго, тщательно, всесторонне обсуждались детали. Теперь заключал полковник Борисов.

– Все как будто ясно, товарищи. Жеромский перестал ходить на приемы. Видимо, Уотсон полностью перешел с ним на нелегальную связь.

Теперь Жеромский больше сидит дома. Подолгу, запершись в своей комнате, печатает на машинке. Встречался недавно с советскими журналистами, возвратившимися из командировок в республики Средней Азии. С одним из них виделся и Кривонос. Оказывается, Жеромский допытывается у своего знакомого о том, какие слухи и сплетни стали им известны на месте.

Судя по всему, очередное донесение Жеромского Уотсону – и через него ЦРУ – будет связано со среднеазиатскими республиками.

Установлено, что теперь к Жеромскому часто приезжает по вечерам модно одетая дама лет 38-ми. Через три-четыре часа уезжает с объемистыми свертками.

Выяснить личность дамы не составляло никакого труда – это оказалась жена профессора Михайлова. Постепенно укладываются на место, одна за другой, все новые детали головоломки. Уотсон явно решил через бывшую жену Жеромского подобраться к профессору и его институту.

Если бы дело ограничилось только предложениями о фальшивой пропаганде американского радио, то можно было бы не слишком торопиться с окончательным разоблачением их авторов. Как бы ни изощрялись «эксперты» Информационной службы США, сколько бы миллионов долларов ни тратили они на свои идеологические диверсии против Советского Союза, все их попытки подорвать морально-политическое единство советских народов неминуемо обречены на провал.

Но Уотсон, видимо, уже вышел на «второй режим» своей шпионской работы. Он явно приступал к самой важной разведывательной операции, имеющей прямое отношение к обороне нашей страны. Видимо, плохо обстоит у американцев дело с ракетами, если они сознательно готовы идти на серьезный риск провала своего опытного разведчика, чтобы попытаться добыть тайну ракет, позволяющих советским людям отправлять своих космонавтов в небывалые полеты.

Изложив эти соображения, Николай Михайлович заключил:

– Теперь предстоит подготовить проект окончательного решения: когда, при каких обстоятельствах и где задерживать Уотсона и его агента Жеромского.

Вскоре Борисов снова вызвал своих подчиненных, работающих по делу Уотсона, на «военный совет». Завершая работу, необходимо было коллективно проанализировать все материалы, перед тем как представить на утверждение генерала всю операцию. Это было не только необходимо, чтобы отработать детали, но имело большое воспитательное значение, давало молодым чекистам возможность вносить свои, зачастую весьма дельные предложения, совершенствовать свои знания, накапливать опыт.

Подробно напомнив известные уже работникам факты по делу, Борисов попросил подчиненных высказать свое мнение.

Все чекисты – и молодые, и более опытные – почти единодушно считали, что медлить с завершением дела опасно.

– Если Жеромскому удастся передать Уотсону хоть одно донесение о Михайлове, – сказал майор Кривонос, – трудно предвидеть возможный ущерб для нашей страны.

Борисову все это было ясно и до совещания. Но он хотел дать работникам отдела возможность самим разобраться во всех деталях этого дела, самим прийти к правильному решению. Учить лучше всего на конкретных делах…

В тот же день окончательный план операции был представлен генералу и утвержден им.

«Мгновение истины»

В то утро Купец проснулся рано. В последний раз внимательно прочитал он донесение, напечатанное на папиросной бумаге. Внес небольшие исправления. Перечитав предложения о том, как лучше посредством радиопропаганды поссорить грузин с армянами и азербайджанцами и жителей этих трех советских республик с русскими, он ухмыльнулся. Предложения казались ему очень остроумными. Он подумал, что вот и ему привелось внести свою лепту в ожесточенную схватку. Купец даже льстил себя честолюбивой надеждой, а вдруг его предложения, осуществленные американцами, оставят хоть какой-нибудь след в современной истории. Ему очень хотелось хотя бы наследить в ней.

Затем он еще раз внимательно просмотрел написанные им на трех страницах «установочные данные» о профессоре Михайлове, полученные им от Софи – Сафо. За две недели, с помощью не очень дорогих подарков, ему удалось вновь сблизиться со своей бывшей женой и выяснить у нее многое из того, чем интересовался Уотсон. Правда, Уотсон рассчитывает получить эти сведения при личной встрече через две недели на Выставке. Но Купец решил сделать приятный сюрприз боссу и вложить пакет в тайник сегодня.

День был солнечный. Аппаратом «Вега» без искусственного освещения Купец сфотографировал оба документа на пленку, разрядил аппарат под одеялом, тут же запаковал пленку в заранее приготовленную черную, светонепроницаемую бумагу. Заклеив пакет прозрачным шотландским пластырем, БПЖ уложил его в небольшой магнитный контейнер и спрятал во внутренний карман пиджака. Затем он осторожно сжег напечатанные на машинке листки своих донесений (на железном противне, который держал в комнате специально для этой цели), тщательно измельчил пепел, собрал в конверт черный порошок, сунул конверт в карман, чтобы на улице бросить в урну.

Жеромский с аппетитом позавтракал, накормил кота, перекрестился и в начале одиннадцатого вышел на улицу.

Улица была в это время заполнена народом. Все спешили по своим делам. И никто не подозревал, что человечек с седой щеточкой усов и мясистым носом, медленно идущий по направлению к Кировским воротам, готовится предать их, продать своих сограждан, выдать их. Время от времени Купец, остановившись у витрины, осторожно оглядывался, стараясь определить, нет ли за ним наблюдения. Но все как будто было чисто. Да, «хвоста» нет. Тем не менее четыре с лишним часа колесил по Москве старый волк. Не раз побывав в молодости «в гостях» у ВЧК, он не имел никакого желания возобновлять на старости лет знакомство с чекистами. Только в 15 ч. 30 м., окончательно убедившись, что никто за ним не следит, пришел он на Ваганьковское кладбище. Приняв скорбное выражение, медленно побрел в тот угол, где встречался на похоронах с Уотсоном.

А в это время взвинченный стаканом виски Уотсон в «шевроле» одного из своих друзей-корреспондентов неторопливо ехал по Можайскому шоссе к Николиной Горе, что около села Успенского. За рулем сидел его друг, американский корреспондент. Сзади шумели дети друга, с которыми еле справлялась их мать.

Около станции Перхушково, как и следовало по расписанию, шлагбаум у переезда был опущен. Уотсон выскочил из машины, купил на станции билет и сел в подошедший поезд на Москву. Машина отправилась дальше на Николину Гору.

Купец медленно шел по кладбищу, время от времени осторожно оглядываясь по сторонам. В царстве мертвых он чувствовал себя спокойно. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, он приблизился к заветной могиле. Помех не было. Правда, в нескольких метрах правее «его» ограды кладбищенский рабочий копал свежую могилу. Он уже выкопал довольно глубокую яму, виднелся лишь его затылок. Выбрасывая лопатой землю, он тихо напевал. Этим можно пренебречь, решил Купец: могильщик не обращает на него никакого внимания. Левее, у другой могилы, спиной к Купцу сидели на скамеечке мужчина и женщина. Время от времени женщина поправляла цветы на дорогой ей могиле. И эта пара также ни разу не повернулась в сторону пришедшего.

Старик и вовсе успокоился. Ни одна душа, кроме него и Уотсона, не знала, что именно сегодня, именно в этот час, он придет сюда закладывать тайник. Подойдя к намеченной стойке, Купец присел на корточки, делая вид, будто зашнуровывает ботинок. Вынул контейнер, быстро приладил его к внутренней стороне стойки в траве у земли. Магнит крепко прижал контейнер к железной стойке.

– Вы арестованы, гражданин Жеромский, – услышал он над своей головой негромкий, но властный голос. – Не двигайтесь с места!

Купец – Жеромский еле выпрямился: судорога перехватила поясницу. Рядом стояли два человека. Ужас подкашивал ноги Жеромского, он не мог произнести ни слова.

Первый мужчина, средних лет, быстро ощупал все карманы Жеромского, убедился, что у него нет оружия. Старик все еще пребывал в состоянии нервного шока.

Зубы дробно стучали, ноги тряслись мелкой слабой дрожью. В сознании арестованного смутно тлела мысль: надо попробовать симулировать невиновность, сказать что-то о «недоразумении». Но он чувствовал, что дар речи утрачен. Обычного нахальства, которое он выдавал за бодрость, как не бывало.

– Пройдемте, – сказал мужчина средних лет. – Придется нам кое о чем поговорить.

Жеромского повели в глубь кладбища, вывели через боковой выход, где ждала машина с оперативными работниками. Он шел молча. Его усадили в машину, увезли.

Мужчины быстро вернулись на кладбище. Майор Кривонос уже успел ознакомиться с содержанием магнитного контейнера и вернуть его на прежнее место. Пакетик с пленкой он, конечно, не вскрывал.

Пока Кривонос и его помощники договаривались о следующей операции, к ним подошла женщина.

– Товарищ майор! Десять минут назад Уотсон прибыл из Перхушково на Белорусский вокзал. Три минуты назад отъехал от вокзала на такси. Сейчас едет по Большой Грузинской.

– Прекрасно, товарищи, – ответил Кривонос, – все идет по графику. Полагаю, что он не заставит себя ждать. Каждый из вас знает, что делать. А я на некоторое время исчезну. Скоро увидимся.

Кривонос направился к главному входу. Молодые чекисты заняли позиции. Шпион должен быть захвачен с поличным.

Стивена Уотсона, одного из лучших кадровых разведчиков Центрального разведывательного управления, впервые за все время его нелегальной шпионской работы в Европе арестовали в тот момент, когда он, уже с магнитным контейнером в кармане, уходил от злополучной могилы, невольно ускоряя неровный шаг.

Для него было предельно ясно: карьера окончена. Он даже не пытался симулировать недоумение – многолетняя выдержка покинула его, он держал себя просительно и даже несколько суетливо.

– Вы миня теперь куда? – от страха он стал говорить по-русски значительно хуже, чем всегда.

– Туда же, – на превосходном английском языке ответил ему майор Кривонос, – куда мы доставляем всех людей, нарушающих законы гостеприимства нашей страны.

К машине Уотсон шел, подняв воротник, избегая любопытных взоров посетителей кладбища. Проходя мимо церкви, на минуту остановился, перекрестился. Затем снова зашагал навстречу неприятнейшим событиям.

«Черт возьми, как все это кончилось. И где? На кладбище! Символично!» – думал Уотсон.

Адольф покидает Москву

Купец – Жеромский сразу же после ареста попросил, чтобы во время обыска кот Адольф был передан сперва соседям, а затем – его бывшей жене Софье Матвеевне Михайловой. Пожалуй, Адольф и был единственным персонажем всей истории, оказавшим серьезное сопротивление. Он выл и орал, не желая покидать теплый диван.

Немало неприятных дней – даже недель – пришлось пережить и Софье Матвеевне. Арестованная по подозрению в шпионаже, она уверяла следствие: бывший муж пытался выведать у нее научные секреты ее нынешнего мужа, чтобы «реалистичнее» написать свой роман из жизни ученых. За иноземное барахло она, оказывается, платила – и немало – профессорскими деньгами: верный себе, Боб рвал, где мог.

У следствия и суда были все основания сомневаться в искренности, раскаяния 38-летней женщины. Поскольку она лишь пыталась стать соучастницей преступления, которое, к счастью, не удалось, она не была приговорена к тюремному заключению. Однако Москву ей пришлось покинуть. Надолго. С Софьей Матвеевной отправился в места весьма отдаленные и закутанный в старый свитер Адольф, потерявший – теперь уже навсегда – московскую прописку. На месте Софье Матвеевне пришлось вспомнить свою старую специальность фельдшерицы. Ей даже были рады в местной больнице.

Профессор Михайлов пережил несколько тяжелых минут, выступая на суде свидетелем. Суд проявил к нему должное внимание, сведя опрос свидетеля к необходимому минимуму. Первое время он пересылал Софье Матвеевне приличную сумму – ее хватало и для нее, и на говяжью печенку для Адольфа. Впрочем, необходимость в этом вскоре отпала: Адольф, явно переоценивший на новом месте свои возможности, оказался недостаточно проворным, и его разорвали местные собаки. Вскоре после этого Софи – Сафо – в который раз! – вышла замуж.

Профессор так и не появлялся на своей старой квартире. Он не уезжал тогда из Москвы в командировку и лишь перебрался, по совету чекистов, на новую, менее обширную, но более удобную и современную квартиру, чтобы избегнуть далеко не супружеского внимания Софьи Матвеевны. После ареста Софьи Матвеевны к нему переехала и преданная душа – Анна Ефимовна. Она ведет сейчас несложное спартанское хозяйство профессора.

День знаменательных происшествий на Ваганьковском кладбище ознаменовался в отделе полковника Борисова и другим приятным событием. Вечером волейбольная команда управления (капитан – майор Кривонос) играла с большим подъемом, можно даже сказать, вдохновенно. С большим счетом разгромила она сборную другого братского управления. Кривонос – он был в ударе – играл виртуозно. Впрочем, неизвестно, чему больше аплодировали болельщики Комитета государственной безопасности – игре команды или дневному успеху ее капитана и его партнеров и коллег. Теперь, когда операция была завершена, о ней узнали все.

В Вашингтоне, в уродливом здании «типографии государственного департамента» – под этой вывеской скрывалось в «Туманном дне» Центральное разведывательное управление, – царило нечто, весьма напоминающее траур. Начальник отдела Р-2 Бутч Стаймастер, вызванный к Аллену Даллесу, директору ЦРУ, для объяснений по поводу «провала на кладбище», только руками развел:

– Я же предупреждал его, что Москва – это не Париж и не Берлин…

* * *

А через несколько дней генерал снова вызвал к себе полковника Борисова.

– Послушайте, Николай Михайлович, – невозмутимо начал он, поднимая на полковника свои густые мохнатые брови. – Тут вот поступил сигнал. Англичанам и, видимо, через них американцам становятся известными кое-какие данные о постановке у нас, в Союзе, некоторых научных работ. Надо будет…

Внимательно слушал полковник генерала. Начиналось новое важное дело. Развертывался новый раунд борьбы с хитрым, опасным и изворотливым противником.