Текст книги "Я пишу - лучше всех"
Автор книги: Николай Переяслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)
19 августа, воскресенье; праздник ПРЕОБРАЖЕНИЯ Господня. Я только что приехал с дачи и телевизор пока не включал, но, Слава Богу, на этот раз, кажется, этот день проходит без каких бы то ни было, уже традиционных для России, дефолтов и путчей.
Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе.
* * *
...Покуда я досиживал в Загорянке остатки своего отпуска, вышли из печати очередные номера газет "День литературы" с моей информполосой и обзором "Жизнь журналов", а также "Литературки" с колонкой "Письма о русской словесности", в которой помещены мои размышления о современном герое.
В "Дне литературы" – большая новелла Тимура Зульфикарова, в связи с его 65-летием. До сих пор не могу понять, нравится ли мне его творчество. Он пишет так, как рисуют лубок – когда, забыв о центральной теме картины, художник вдруг начинает выписывать цветок в углу, увлекается этим, делает лепестки все больше и больше, и вот уже появляется несоразмерный персонажам экзотический куст сказочного растения. Потом он начинает рисовать над головой своего героя воробья – перышко к перышку, розовое, желтое, синее (ну какой, в самом деле-то, малевать одним серым?) – и вот уже летит по небу расписная жар-птица несоразмерной со стоящими под ней на земле людишками... Вот так и Тимур – весь в деталях, в нескончаемых вереницах эпитетов, за которыми нередко теряются и мысль, и сюжет. Если они, конечно, вообще играют для него какую-то роль, потому что отдельные "лепестки и перышки" кажутся порой самоценнее целой картины...
* * *
Дочитал за эти дни вторую книгу Дж. К. Ролинг о Гарри Поттере. Первое, что бросается в глаза – это разночтения в именах одних тех же героев и названиях, например, в первой книге (перевод И.В. Оранского) факультеты школы волшебства Хогвартс носили названия Гриффиндор, Хаффлпафф, Рэйвенкло и Слайзерин, а во второй (перевод М.Д. Литвиновой) они уже называются Гриффиндор, Пуффендуй, Когтевран и Слизерин. Но главное, на мой взгляд, заключается не в этом (хотя такое солидное издательство как "Росмэн" просто обязано было отследить соответствие имен в томах друг другу), а в том, что, несмотря на помещенное в конце каждого тома обилие восторженных откликов, истории про Гарри Поттера нельзя воспринимать как однозначно положительные книги, так как они несут в себе один скрытый, но тем не менее легко вычленимый и весьма опасный вывод. Романы Джоан Ролинг без обиняков рисуют перед юными читателями два ясно очерченных мира – примитивный, отталкивающий и грубый мир обычных людей, которые именуются маглами и представлены в романе единственно отвратительным семейством Дарслей (Дурслей), и привлекательный мир школы волшебников Хогвартс, где происходят хотя и страшные, но увлекательные приключения, и где полно верных друзей и понимающих преподавателей. Так что после прочтения книг про Гарри Поттера симпатии юных читателей почти неминуемо окажутся на стороне мира вымышленного, а не реального, что грозит уводом их мыслей от мира, в котором они живут, в очередную виртуальную реальность.
Ну и самое печальное, что раскручивая в России это издание, наши книгоиздатели поступают практически так же, как реализаторы импортного товара – т. е. вытесняют чужой продукцией своего собственного производителя. Ну что, в самом деле, у нас нет авторов, умеющих писать аналогичные сказки? Да полным-полно! Только издателям выгоднее стричь купоны на мировой знаменитости, чем раскручивать свои российские таланты. И в этом – то отрицательное значение, которое несет с собой книга Дж. К. Ролинг для нашей литературы...
Прочитал также вышедший ещё в 1994 году в библиотечке журнала "Щит и меч" роман Капитана Н. (Николая Иванова) "Черные береты" – думаю, что самый сильный из романов, посвященных событиям 1991 – 1993 годов в России, какие мне довелось читать. Буквально все разложено по полочкам – что произошло в августе 1991-го, что случилось в октябре 1993-го, кто виноват в пролитой крови и так далее. Казалось бы, ситуация понятна даже слепому, но вот надо же – ничего в России не меняется, хоть ты сто самых подробных романов напиши. И причиной тому, как мне кажется, является фраза, которую произносит один из героев романа "Черные беретов", который подал рапорт об уходе из ОМОНА, когда тот в октябре 1993 года начали использовать против своего же народа. "...Меня продолжает удивлять другое, – говорит он в разговоре с любимой. – Почему не все положили на стол рапорта? Мы же русские офицеры! Мы всегда служили идее, а не деньгам. Где наша честь? Стоит в очереди за квартирой? За близким очередным званием? За выслугой лет? Измельчали мы..."
Такая вот горькая истина. Мы – ИЗМЕЛЬЧАЛИ... Думается, в этом и есть причина того, что мы ещё и сегодня продолжаем смотреть в рот своему Президенту, хотя уже, наверное, всем понятно, что это совсем не тот человек, который станет национальной легендой России, выведя её из-под власти казнокрадов.
В этом плане показательно также опубликованное в газетах "Советская Россия" и "Завтра" адресованное В.В. Путину обращение сорока трех деятелей русской культуры "Остановить реформы смерти", в котором они просят его "сбросить груз ельцинизма, освободиться от ненавистного народу ельцинского окружения – этих волошиных, фридманов, абрамовичей, которые, как жернова, утягивают его в пучину бед..." Вроде бы все правильно и под всем сказанным мог бы подписаться и я, но в то же время не могу отделаться от ощущения, что делается что-то не то. Не могу, например, представить себе В.И. Ленина, который от имени большевистского ЦК сочиняет в шалаше на озере Разлив адресованное Государю Императору "Обращение сорока трех" – мол, прогони ты, батюшка, ненавистного Гришку Распутина да и заживем мы с тобой душа в душу...
Нет уж! Когда хотят и вправду изменить политическую ситуацию в стране и достичь победы, то пишут обращения не к циникам на вершине власти, а непосредственно к народу, ибо в конечном счете это именно от него зависит, каким путем пойдет Россия в свое историческое завтра.
* * *
Начал листать принесенную Мариной из библиотеки книгу Сергея Михалкова "От и до" и наткнулся на текст предсмертной записки Александра Фадеева, где, в частности, он писал: "...Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа... Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Нет никакого стимула в душе, чтобы творить... Литература – этот высший плод нового строя – уничтожена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей (...) привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды... Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл..."
Разве это касается только атмосферы советского строя? Увы, это один к одному соответствует состоянию литературы и положению писателя в наши дни. Литература сегодня почти стопроцентно отдана на откуп дельцам, превратившим её в такую же коммерческую отрасль, как производство водки. На книжный рынок пропускается только самая дешевая продукция – "самопальные", как несертифицированная водка, детективные романы, эротика, и тому подобная халтура. Вкус читателя отравлен всем этим непоправимо. А жизнь человека, пишущего серьезные произведения, и правда теряет смысл. Видит ли все это Путин?..
* * *
Из главных новостей сегодняшнего дня:
– В Донецке на шахте имени А.Ф. Засядько произошел взрыв метаново-угольной смеси, в результате которого погибли 36 человек и 22 госпитализированы. Еще 14 горняков остались заблокированными в забое на глубине 1400 метров, где бушует пожар и температура поднялась до 1000 градусов. (Два года назад на этой же шахте в результате взрыва погибли 50 шахтеров и более 40 получили ранения. Всего же за последние два года на угольных предприятиях Донбасса погибли более 300 человек.)
– Еще один взрыв прогремел сегодня на рынке города Астрахани. Шесть человек погибли и несколько десятков оказались ранеными. Следственная бригада расследует, что это – теракт или разборки местных мафий.
– Сегодня день десятилетия августовского путча, и в Москве у Белого Дома состоялся митинг участников "живого кольца", защищавшего в 1991 году Ельцина от ГКЧП. Но что они праздную сегодня, если даже для его вчерашних сторонников имя Ельцина стало символом развала и тупиковой политики?..
– А в московском Храме Христа Спасителя Патриарх Алексий II отслужил торжественную Литургию в честь праздника Преображения, в конце которой состоялся чин освящения яблок. ВЕЛИЧАЕМ ТЯ, ЖИВОДАВЧЕ ХРИСТЕ И ПОЧИТАЕМ ПРЕЧИСТЫЯ ПЛОТИ ТВОЕЯ ПРЕСЛАВНОЕ ПРЕОБРАЖЕНИЕ.
20 августа, понедельник. Получил из Хабаровска очередной номер журнала "Дальний Восток" с моим – уже третьим по счету – блоком "Мелочей из критического блокнота" и одновременно с этим – письмо главного редактора В.М. Федорова. Дело в том, что ещё весной этого года мне звонили из администрации Хабаровского края и сообщили, что руководитель региональной писательской организации М.Ф. Асламов (отец знаменитой "дрянной девчонки" Дарьи Асламовой) привез им из Москвы написанное якобы от имени делегатов ХI съезда СП России и подписанное Игорем Ивановичем Ляпиным письмо о необходимости внесения изменения в Устав журнала "Дальний Восток" с тем, чтобы писательская организация могла самочинно менять в нем состав редколлегии, включая и самого главного редактора. Однако для того, чтобы журнал можно было финансировать из бюджета краевой администрации, он недавно был перерегистрирован как её печатный орган, а стало быть и редактор назначается именно с её согласия. Если же, сказала мне заместитель главы администрации по культуре, Асламов будет добиваться пересмотра Устава, мы просто откажемся от учредительства и прекратим его финансирование. Исходя из этого, я, согласовав все тонкости с М.В. Зубавиной и председателем ревизиооной комиссии М.М. Числовым, и отправил в Хабаровск письмо, в котором просил не принимать скоропалительных решений и дать нам возможность разобраться с Уставом, а чуть позже, прочитав этот Устав и увидев, что он и вправду обеспечивает выборы любого редактора, сказал, что мы не видим необходимости во внесении в него изменений.
Однако Асламов продолжает гнуть свое. Ему, видимо, необходима полная власть над краевой литературой и возможность снять В.М. Федорова с должности главного редактора, а потому, встретившись во время недавней поездки наших писателей по Транссибу с В.Н. Ганичевым, он уговорил его все-таки надавить на краевую администрацию и потребовать изменения Устава, и Ганичев это сделал.
"...В письме гадком, странно лживом и безграмотном три ссылки на несуществующее Обращение чрезвычайного ХI съезда писателей России к губернатору нашего края, – пишет мне В.М. Федоров. – Удивляюсь, в каком это состоянии надо было быть В. Ганичеву, чтобы написать такое письмо. Ведь на встрече с дальневосточными писателями он похвалил журнал и хотел видеть меня... Но Асламов приказал пригласить на встречу только по его списку, в нем меня не было, не было и моего зама. Присутствовало на встрече всего 9 местных писателей, в письме Ганичева это число названо "широким писательским активом". Ложь, ложь, ложь! И, конечно, если сам В. Ганичев взял её в свои помощники, теперь журналу "Дальний Восток" и в самом деле осталось прибегнуть к Вашему совету – ждать помощи только от Бога..."
Я не знаю, чем руководствовался Валерий Николаевич, но в пересланной мне Федоровым копии его письма к В.И. Ишаеву он просит не обращать внимание на "опрометчивое письмо молодого секретаря правления Н.В. Переяслова, которое сводит на нет наши усилия" и настаивает на изменении Устава журнала по проекту М.Ф. Асламова. Трудно угадать, какое решение примет на этот счет Ишаев, но боюсь, что, идя на поводу у Асламова, мы только погубим уже вполне сформировавшееся под руководством В.М. Федорова и весьма неплохое в литературном отношении издание.
Впрочем, при любом раскладе, я, кажется, заработаю от В.Н. Ганичева пилюлю за несогласование с ним своих действий. Хотя, думаю, что он все-таки не должен был так меня подставлять – ведь мне теперь больше просто нельзя разговаривать с Хабаровской администрацией, кто же там меня после такой его характеристики станет слушать?..
* * *
Еще одну бандероль я получил, придя в обед в Правление, на этот раз от редактора воронежского журнала "Подъем" И.И. Евсеенко, который прислал два экземпляра шестого номера с просьбой обозреть его в "Российском писателе". Оставил один экземпляр для Н.И. Дорошенко, а один взял, чтобы передать при случае в "Литгазету".
Потом дал по телефону интервью Александру Яковлеву ("ЛГ") о предстоящей в сентябре ХIV ММКЯ. Сказал, что СП России не является ни книготоргующей, ни даже книгоиздающей организацией, но что ярмарка могла бы выполнять гигантскую роль, став местом встречи писателей и издателей. Для этого надо бы предоставить один бесплатный стенд под литературное агентство, которое бы представляло там издателям потенциал творческих союзов и заключало договоры на издание книг. Это было бы самым важным достижением ярмарки...
* * *
Вечером, перебирая дома привезенные из Донбасса бумаги, я наткнулся на рецензию, написанную 25 ноября 1987 года Геннадием Щуровым на рукопись моей книги "Пространство для сада", поданную мною в то время в издательство "Донбасс". Книга тогда, к сожалению, так и не вышла, хотя авторитетный в мире донецкой литературы рецензент и писал: "Давно не читал рукописей с таким интересом. Заинтриговало уже первое стихотворение, безусловно, одно из программных, написанное от имени вступающего в жизнь поколения ("Стансы"): "Мы входим не в моду. Мы входим – во время. / Так донорский шприц входит в слабые вены. / Так входит в привычку, ломая обряды, / не грохот бравад, а желание Правды... / ...Мы входим строкой, содрогнувшей редактора, / погашенным собственной жизнью реактором. / Звучит наше слово, врачует, сражается. / И время, как в зеркале, в нас отражается. / Наш голос отчаян. Но мы – не случайны. / Мы вызваны вашим молчаньем... / Встречайте!" Книга, повторяю, была тогда по разным причинам заморожена, но мне захотелось посмотреть, что же я писал в те годы, и я начал листать сохранившиеся у меня записные книжки 1980 – 1983 годов, которыми пользовался во время своей работы в геологических партиях Забайкалья. Почитав обнаруженные в них записи, не могу удержаться, чтобы не выписать сюда хотя бы некоторые строки и четверостишия. Например:
"Мы в жизнь плывем. Пускай невзрачен плотик, / мы выдержим экзамен океана. / И наши души обрастают плотью, / как планы наших будущих романов..."
"Жизнь не напрасно сравнивают с морем – / в ней так маяк нетрудно проглядеть! / Я тоже был с самим собой в раздоре / и пил, когда мне надо было – петь..."
"...Рассвет был такой, что хотелось, как в кинозале, засвистать в два пальца и крикнуть во всё горло: "Сапожники!.."
Из набросков к поэме "Церковь декабристов":
"...У церквушки бревенчатой / я стою соглядатаем праздным. / Даже церкви – не вечны! / Нету вечного в мире, всё – разово. / Век назад и сейчас, / лишь родясь, мы уже понимаем: / жизнь дана – один раз... / Боже, как это мало!.."; "...Вся поэзия в целом – / смелость и вольнодумство..."; "...Досадная оплошность / ценою в жизнь всего... / О если б вновь на площадь – / в тот день, в тот год! // И, остывая телом, / он слышал залпов шум. / Но – вместо светлых дум – / незавершенность дела / терзала ум..."; "...И сколько время ни текло, / так на Руси перекликались – / пасхальный звон колоколов / и вольнодумства звон кандальный...; "...Остаются от нас книги или строения. / Остаются от нас – сыновья и названия улиц. / Блеск в глазах молодых, мысли и настроения, / и стихи, и ещё – революции... // В суете, в духоте ресторанной, / как сберкнижка, пустеет душа. / Мы спохватимся, может, но – ша! – / не спасти никакой реставрацией. // И когда, как ракушек на днища, / понавесят нам фальши балласт, / жизнь сама инструменты отыщет, // реставрируя нас..."; "...Он думал, глядя в вечер синий, / в Читы печальные огни: / "Нет, не вдали от нас Россия! / Мы – в ней, а значит – не одни". // Он подходил к замерзшей речке / и, глядя в сумрак, видел тех, / кто завтра их подхватит речи... / И плакал, веруя в успех..."
Из неоконченных стихов:
"...И как-то вечером / к нам в помещение / заходят женщины / и вдохновение..."
"Месяц легоньким яликом / промелькнул в облаках. / С веток падают яблоки, / словно звезды в луга..."
"И соло на трубе / в судьбе, как в светлом зале, / прелюдией к тебе / аккорды зазвучали..."
"Жмется вымокший пес у дверей, / и ночами больней и больнее / опадает листва с фонарей / и деревья горят вдоль аллеи..."
"Про тебя говорили: "с придурью", / "вертихвостка" и "егоза". / Были главным твоим приданным / колдовские твои глаза. // Говорили, мол непослушная / и характер – под стать змее. / А я знал, что ты самая лучшая/ на земле. // Тебе дегтем ворота мазали / те, кого ты отвергла давно. / А я розы носил за пазухой – / чтобы бросить в твое окно..."
"...Блюдя проспектов чистоту, / а может быть, поэтов муча, / сгребают дворники листву / в заката огненную кучу... // ...И снова день длиною в год / тоской мне вымотает душу, / а к ночи – женщина придет / признанья липовые слушать... // Я выворачивал, как мог, / себя и душу наизнанку. / Но я напрасно сердце жег – прошла эпоха Данко..."
"Хлынет дождь, искрясь на солнце ртутью, / и, не пряча от него лицо, / девушка с наметившейся грудью / выбежит на мокрое крыльцо..."
"Я выбирался к людям, городам, / свиданья час казался скор и сладок, / но сотнями ненужных пересадок / мешали мне последние года. // Я уезжал. От пройденных дорог – / к не нажитым моим квадратным метрам, / к стихам – от черновых своих заметок, / к своим спокойным будням – от тревог. // Я улетал. Аэропорт светился / неоновым табло разлук и встреч. / Я ничего не мог уже сберечь. / И потому – уже не торопился..."
Что интересно, у мамы на чердаке хранятся ещё два мешка и чемодан с блокнотами и тетрадями, содержащими записи аналогичного рода. Помню, там где-то должны быть три или четыре романа, множество фантастических рассказов про угонщика звездолетов Драя Квиквера, бездна оконченных и неоконченных стихов, поэм, а также масса черновиков и набросков к другим произведениям. Но что с ними делать? Везти с Украины в Москву? Но вряд ли я буду с ними что-нибудь делать, у меня не хватает времени реализовать и сегодняшние замыслы. Пусть уж остаются там, где они были написаны...
* * *
...Вечером Марина принесла с работы роман Б. Акунина "Любовник Смерти" – надо же, мол, посмотреть, как пишет этот лидирующий во всех книжных рейтингах автор. Целых полчаса я вполне добросовестно пытался вчитаться в абсолютно искусственно сконструированную историю, написанную каким-то стилизованным под девятнадцатый век языком, но в конце концов бросил. Ну зачем мне читать то, что мне абсолютно неинтересно? Не могу, не могу я сопереживать высосанным из пальца героям, существующим в некоем виртуальном, никаким боком не пересекающимся с моим мире! Все это – так, развлекаловка. Очередная компьютерная игра, хотя и в псевдоисторической упаковке...
21 – 22 августа. Во вторник сходили с Алинкой с утра на очередной сеанс иглотерапии (лечим ей аллергию), а потом уехали в Загорянку. Стоят такие солнечные дни, что просто грех держать ребенка в городе, от которого у нее, кстати, эта аллергия и возникла.
Приехав на дачу, переоделись и, быстро перекусив, поспешили на речку. Температура воды в Клязьме +21 градус, так что до приезда Марины мы с ней пару раз с удовольствием искупались. Но вообще-то уже во всем ощущается приближение осени – ни земля, ни воздух ни капельки ни пригреваются, так что на берегу мерзнешь намного сильнее, чем в воде.
Читать ничего не брал, думал над новым замыслом – хочу написать "Большую книгу любви": большеобъемное свободное эссе с включением чужих стихов, рассказов, писем, прочитанных или услышанных ранее историй на данную тему, моих собственных размышлений и моего личного опыта. Эпиграф из Пушкина: "...Здесь нет места ни для аристократа, ни для демократа. Здесь только одна-единственная великая сила – ЛЮБОВЬ".
* * *
Ночью проснулся от сильнейшего ливня и часа два лежал, слушая его шум. В среду Марине было нужно к 12 часам на работу, и потому она поехала рано, а мы с Алинкой ещё подремали, потом позавтракали и отправились следом одиннадцатичасовой электричкой. Заскочил на десять минут в "Литгазету", потом побывал в Союзе писателей, где я взял свежий номер газеты "Завтра", и поехал с Алинкой домой, так как к 16-30 ей нужно было быть в Марьино у врача на сеансе иглоукалывания.
* * *
В "Завтра" – прочитал сообщение о том, что на редакцию журнала "Наш современник" упала стена рядом стоящего шестиэтажного дома, в котором велся ремонт. Тут же помещен снимок Станислава Куняева на фоне руин... Попробовал дозвониться до кого-нибудь из редакции, чтобы узнать, насколько серьезно повреждено здание, но все телефоны молчат, видно, никого нет в городе. Боюсь, как бы эта авария не послужила основанием для отказа в публикации моего романа о Москаленко, который я ещё в июне оставил для ознакомления Куняеву – скажут теперь, что, мол, рукопись погибла под руинами, так что, извини...
Гвоздь "Литературной газеты" – статья Дмитрия Беловецкого о предательстве генерала КГБ Олега Калугина, выдавшего Западу некоторых из своих коллег по разведке, и Вадима Бакатина, выложившего американцам на блюдечке прочие тайны наших спецслужб. И хотя автор статьи и пытается заслонить сущность сделанного этими людьми витиеватыми высказываниями типа: "я думаю, что предательство – это ещё и момент нравственной саморегуляции, подчиненной не только собственной эмоциональной оценке, но общечеловеческим принципам, нормам, понятиям добра и зла", клеймо Иуд двум этим "деятелям" не смыть с себя уже никогда.
В этом же номере "Литературки" мне запомнился рассказ Виктора Широкова "Счастливчик Белов" – о крахе частных ожиданий, вызванном крушением СССР, а также стихи донецкой поэтессы Натальи Хаткиной. Ее поэтический голос я запомнил ещё со времен своей жизни в Донбассе – я до сих пор помню, как, познакомившись впервые с её стихами (лет, наверное, уже пятнадцать двадцать тому назад назад), я вполне серьезно, хотя, так сказать, и "заочно", влюбился в их автора. Но надо признаться, что мое чувство так и осталось тогда платоническим, так как я в то время был ещё мало кому известный начинающий критик, а она уже вовсю печаталась в донбасских изданиях, а главное опубликовала тогда счастливые стихи о состоявшейся любви и испытанном чувстве материнства: "Под окошком больничной палаты / ты кричишь: "На кого он похож?" – / На тебя, дурачок. Всё как надо. / Ты теперь никогда не умрешь..." В новой подборке, насколько можно видеть, преобладают совсем иные мотивы и настроения, но талант поэтессы остался на том же высоком уровне: "Когда я слышу гаммы за стеной, / я мучусь неизжитою виной. / Мне мама в детстве говорила с чувством – / коль я не овладею сим искусством, / то стану бедной, старой и больной... // И это всё произошло со мной"; "...Потемнело окно – и так хочется быть откровенным. / И кого-то большого за малые беды корить. / Ты приходишь ко мне темным вечером с белым портвейном. / Не ходи без портвейна – о чем нам с тобой говорить?"; "В темное небо смотрю – / как-то мне всё непонятно. / "Господи, – говорю. – / Тошно без связи обратной!.."
* * *
...Ну а вечером я опять листал свои записные книжки двадцатилетней давности, обнаруживая в них будто бы и не мною написанные строки:
"...И будет день. А значит, будет пища. / А может быть, совсем наоборот: / потухнет печь в моем пустом жилище / и кредиторы встанут у ворот. // Но будет день! А значит, будет солнце. / Но даже если будет дождик густ, / я выйду в сад и прямо под оконцем / жасмина посажу красивый куст. / Или забор поправлю у старушки / и из колодца наношу воды. / Иль будут виться под рубанком стружки, / и буду я, как прежде, молодым... // Я работягу – не изображаю. / Но жизнь – идет, и это – не пустяк. / Я строю дом. Я дерево сажаю. / Я вижу мир... И я в нем – не в гостях."
"Постигаю рождение дня, / по ноге хворостинкой стегаю. / Жизнь, как в улицу, входит в меня, / шагом спринтерским настигая..."
"Ездил я с шоферьем отчаянным / по суровым сибирским зимникам. / Подкреплялся в дешевых чайных, / ночевал у знакомых Зинок. // И на сотни таежных милей / слыл я ухарем и пижоном. / Мужики меня – в чайных били, / утешали меня – их жены..."
"Поземка мыкалась по улице / и в переулках, что тихи, / с грудным надрывом Ахмадулинским / читала белые стихи..."
"Замерзну – ног не разогнуть – / в твой двор сверну с большой дороги, / и словно самый трудный путь, / пройду пять метров до порога. // Ты вскрикнешь: "Снегом не труси!" / А я – не в силах ни словечка – / скорей замерзшие усы / развешу над горячей печкой. // А после будет крепкий чай / тепло в избе и ужин грубый. / Прикосновенья невзначай / и поцелуй пьянящий в губы... / И как тут не сойти с ума / от теплоты, тебя и ласки? / И жизнь – прекрасна! И зима – / уже не злей, чем волк из сказки!"
"...И в сад, в цветы, в размытые черты / открыть окно, как будто створки шлюза, / и музыка придет из темноты, / а может быть, не музыка, а Муза..."
"...Отшлифовать строку до лоска, / мысль очищая от оков, / и получить диплом философа / за тонкий сборничек стихов..."
"Улыбнись – и обнаружишь ты, / что живут с тобою по соседству / мотыльки, деревья и цветы, / и стихи, и собственное детство. // Годы сбрось – раскрепостись, запой, / смеха шар подбросив, словно мячик, / и на дождик ласковый слепой / поспеши, забыв, что ты не мальчик. // И пускай, сбегая по щекам, / станут капли чуть солоноваты – / наклонись и глупого щенка, / защитив под тканью пиджака, / отогрей на сердце, как когда-то..."
"...Вот так и любовь – не сложней и не проще, / чем песнь соловья над притихшею рощей..."
"...Еще вчера я мог дать дёру / на Сахалин иль в Магадан, / но мне судьбу за косы дергать / уже – увы! – не по годам..."
"...Укутав стареньким платком / по-детски острые ключицы, / трет Муза, всхлипнувши тайком, / озябший носик рукавицей..."
"Знаю я – судьба не балует, / что ж скулить от пустяков? / Даже лисы улыбаются, / свесившись с воротников..."
"...И глядя в ночь, в окне – увидеть отраженье, / и плохо понимать, что это тоже – ты..."
23 августа, четверг. На 14-30 я был приглашен в Международный фонд славянской письменности и культуры, где должна была состояться пресс-конференция в защиту Слободана Милошевича. Так как Алинку сейчас не с кем оставлять дома, то решил взять её с собой, и после визита к врачу на очередной сеанс иглотерапии мы с ней поехали в центр города. Пока было свободное время, заехали в книжный магазин "Библио-Глобус", узнали, что третья книга о Гарри Поттере выйдет только к концу года, а потому купили Алинке две книги нашей писательницы Людмилы Матвеевой о школьницах – пускай читает не переводную, а свою русскую литературу.
В назначенное время мы были в Черниговском переулке, немного подождали и встреча началась. Одним из первых выступал брат Слободана – Борислав Милошевич, и во время его выступления произошел один почти мистический эпизодик. Когда он говорил о ситуации в Югославии и о своем брате, раздался вдруг звонок мобильного телефона и из гаагской тюрьмы позвонил Слободан Милошевич. Журналисты ринулись к трубке, чтобы услышать голос президента-узника, нам, правда, было его слышно хуже, но Борислав слушал и передавал нам слова своего брата...
Потом говорили Геннадий Зюганов, Николай Иванович Рыжков, другие ораторы. Все были единодушны – Международный Трибунал нелигитимен и не имеет права судить лидеров суверенных государств. А я сидел и испытывал чувство глубокого позора. Увы, мы вместе с нашими речами давно проиграли схватку. Милошевич сидит в тюрьме, Косово отдано албанцам, миром правят США, а нас никто уже давно всерьез не слушает. Сегодня нужно не Бушу протесты слать, а делать все возможное, чтобы руководство России наконец-то оправилось от чувства страха перед НАТО, и чтобы наши Путин, Касьянов и министр обороны Иванов вспомнили, что они, едри их в корень, мужчины, а не тряпки. Если мы не покажем Америке свою силу, то скоро и мы, и весь остальной мир превратится не более как в её задворки.
Официальная часть встречи длилась часа полтора, Алинка успела сильно проголодаться, так что последовавший в завершение мероприятия фуршет оказался весьма кстати. Отведав шашлыков, рыбы в кляре, жареного поросенка и запив все это кока-колой, мы сфотографировались на фоне модели памятника митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну работы Вячеслава Клыкова и поехали домой.
* * *
Вечером, по уже установившейся привычке, я закончил миновавший день ревизией своих записных книжек. И опять не удержался, чтобы кое-что из них не выписать сюда:
"...А я, дурак, уверовал в триумф, / считал тебя, словно монеты в ларе. / Но оказалось – посох и треух / да нищенская сумка – мои лавры..."
"Как одноглазый волк в кустах, / за мной следит тайком звезда, / и как когтями шатуны, / хватают ветки за штаны. / И в страхе я свернул назад, / и понял я, что виноват / за то, что я – один из тех, / кому убийство – род потех, / кому что роща, что зверьё – / материал, еда, сырье, / и потому мы – не в чести... / Природа, милая, прости."
Запись на полях завхозовского гроссбуха: "Отпуская тушенку – не забудь про душонку!"
* * *
...Уже перед тем как лечь спать, Алинка прочитала нам свои дневниковые записи за этот день. Фрагмент, касающийся нашего с ней посещения Фонда славянской письменности и культуры, заканчивается словами: "...А потом был фуршет, на котором были вкусные шашлыки и "Пепси", но в зале было очень сильно тесно и Зюганов все время мешал своим задом папе есть".
24 августа, пятница. Едва проснувшись, взялся за недолистанные вчера записные книжки. За последние дни это стало прямо каким-то наваждением перебирать руины недописанных стихов своей далекой юности:
"...И все снится, снится мне ночами, / как, захлопнув юность за собой, / мальчик с неокрепшими плечами / за меня спускается в забой..."
"Ни женщина любимая, ни друг / не в состояньи, жертвуя собою, / тебя отвлечь, когда найдет запоем / стихов всепоглощающий недуг..."
